Текст книги "Вечные ценности"

В край белых облаков

Мы начинаем думать о свободе, когда ее теряем. Или когда чувствуем, что ее теряем. Или когда жизнь начинает напоминать тесную клетку, из которой хочется вырваться. Или замкнутое кольцо, по которому мчишься, а развилки или поворота нет и нет.

И тогда мы смиряемся.

Или, наоборот, не соглашаемся и придумываем себе красивую сказку о далеких краях, где бродят невиданные звери, как придумал сто лет назад петербургский поэт Николай Гумилев (1886–1921):

 
Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далеко, далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
 
 
Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
 
 
Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.
 
 
Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про черную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.
 
 
И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.
Ты плачешь? Послушай… далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
 

Или в нашем сознании начинают вдруг звучать слова знаменитой песни Бориса Гребенщикова, и кажется, что эти слова не услышал где-то, а всегда знал:

 
Под небом голубым есть город золотой,
С прозрачными воротами и яркою звездой.
А в городе том – сад, все травы, да цветы;
Гуляют там животные невиданной красы.
Одно – как желтый огнегривый лев,
Другое – вол, исполненный очей;
С ними золотой орел небесный,
Чей так светел взор незабываемый.
 

Ю. Сергеев. «В край белых облаков»

Поэты, мечтая о свободе, придумывают сказки, а художники пишут картины, в которых душе просторно и никто ее не ущемляет.

Причем замысел иногда возникает внезапно, из глубины подсознания, как нечто неосознанное, но, видимо, желанное. Как у художника Юрия Сергеева.

«Однажды, – рассказывает он, – я смотрел на понравившийся пейзаж, и я не знал, какую мысль открыть. В любом пейзаже всегда есть скрытая мысль, но видят ее не все.

Было голубое небо, зелено-салатовый луг. Было жарко. И вдруг в сознании забрезжила река. Такая, что по ней уже хотелось плыть. И пошла фантазия. Как раз был июнь – время цветения иван-чая. И вдруг меня осенило: а что, если по лугу вдруг потечет река из этих цветов?

Меня это вдохновило, и я подумал: а почему бы в качестве входа в картину не нарисовать «танцующую елку»? Вот у нее лапы… Есть нос, рука левая, рука правая… И жезл в левой руке.

Потом мне захотелось нарисовать двух девушек. Одну – девушку-ветер, а другую – девушку-землю. Одну целуют ветер, солнце, воздух, она свободна, как ветер; а другая тоже свободна, но ее привлекает не ветер странствий, а сила земли, в которой она черпает энергию.

И подумалось о том, как свободны облака, как они все время принимают разные причудливые образы, такие как им захочется. Одно, например, похоже на летящего коня, другое напоминает козерога с копытами и хвостом… Третье – как мягкий кот, который плывет…

Вот и получилось, что будничное событие (девушки выехали на природу отдохнуть от города) потянуло за собой большую тему – тему свободы. Тема, важная для всего человечества, ведь везде клетки городов… А картины художников должны учить мыслить и понимать жизнь.

Когда в мае выходишь на природу, в лес или в поле, снимаешь верхнюю одежду, чтобы открытый ветерок тебя обдувал, и вдруг как будто впервые видишь это небо, этот лес, это поле… Как будто за зиму ты оскудел чувствами и как бы обнулился и теперь набираться природных впечатлений и восторгаться природой можно снова с нуля, как бы заново открывать для себя мир. Так бывает, когда долго что-то не ешь или не пьешь и когда потом снова пробуешь – будто впервые… И это чаще бывает с женщинами, потому что они острее чувствуют природу, чем мужчины… И эти две девушки олицетворяют собой два начала: земное и небесное.

Одна девушка – та, которая справа лежит в цветах, – она земная и при первом удобном случае мечтает опуститься в траву или в цветы, раскинуть руки и ноги и блаженно лежать, затихнув, слушая природу, дыхание земли, вдыхая все природные запахи, в том числе и запах земли, пытаясь почувствовать ее природу, ее мягкость и твердость одновременно… Ей нужна земная энергия, ее влажность, ее пряность… Она и лежит на земле, раскинувшись, максимально благодарно соприкасаясь с ней. В идеале человек должен быть в Боге, то есть в свете, добре, любви, должен любить жизнь, людей и радоваться жизни и благодарить Бога за все… как эта девушка, которая лежит, радуется и благодарит…

А вторая, которая стоит, – она воздушная, она – ветер, она берет энергию из воздуха, из солнца, поэтому и подставляет свое тело прямым солнечным лучам. У нее характер легкий, как у этой вот березки, у которой листочки такие воздушные… Ей нужна энергия воздуха, теплых лучей… Она поэтому повернулась к солнышку… Дает себя потрогать лучам, поправляя волосы… Ей хочется, чтобы ветерок ее обдувал, ласкал, наполнял собой, чтобы она, как парус, наполнилась ветром… И тогда вдруг стало бы ясно, куда хочется лететь.…

Под стать девушкам женской получилась и вся природа: молоденькие березки (вдали), елочки (поближе), цветы (везде). Здесь и поле женское, и небо женское, и женская река из иванчая до самого горизонта… Нет ничего мужского: ни проложенной дороги, ни пахотного поля… И это еще не испорченная цивилизацией среда – живая, она все видит, за всем наблюдает… Это в городе живой, наблюдающей за нами природы уже почти нет, а та, что есть, не живет, не наблюдает, а только терпит…

Хотя чтобы попасть в мир живой природы, где можно почувствовать себя свободным, не надо отправляться за тридевять земель. Девушки отъехали от ближайшего жилья недалеко… А дальше лес, на сто километров можно не встретить ни одного человека… И это не где-нибудь, такова сейчас вся наша средняя полоса: Владимирская область, Тверская, Ярославская… Где раньше были деревни, люди, теперь лес, поле и тишина… И там, где нет людей, можно отдаться природе, довериться ей, почувствовать себя частью ее…»

В каждом состоянии есть своя поза, которая проявляет наше Я… Люди в каждом состоянии движутся и замирают так, как ближе их природе, как им привычней, комфортней. Кто лежит, кто сидит, кто стоит, кто идет, кто прыгает, кто бежит, кто летит. Так и здесь, в состоянии свободы: для кого-то лучшее состояние – упасть в траву и лежать, а для кого-то – прогнуться и стоять в напряжении, как тетива натянутого лука… И если девушку попросить упасть в траву, она скажет: «Я не хочу… Тут сыро, холодно». И та, которая лежит, если поднять ее, подставив солнцу и ветру, она скажет: «Нет, я не хочу, тут неспокойно, слишком открыто».

Люди, если понаблюдать, и загорают по-разному: одни лежа, другие сидя, третьи стоя… Поэтому и здесь, на картине художника одна (та, что стоит) хочет чувствовать солнце всем телом, а другая (та, что лежит) – лицом и ладонями…

Живя в городе, можешь так никогда и не узнать, что для тебя значит природа, как ты ее чувствуешь, потому что в городе все в рамках: и дорога (асфальт), и дома (бетон), и одежда (синтетика), и вещи (пластик, пластмасса, поролон), и даже еда (упаковки). В тесных квартирах городских домов и чувства становятся рамочными, и сама жизнь становится рамкой, функцией.

Чем люди занимаются в городе? Большинство сидят за компьютерами, следят за цифрами, за их перемещением, переставляют их с места на место, пересылают их на другой конец планеты. А в свободное время смотрят в телевизор, переживая искусственные чувства, за искусственных героев.

А здесь, в свободной от человека природе, никто никому не мешает, все едино и все настоящее… В это настоящее при первой возможности сам человек и бежит из города, который его же усилиями становится все в большей степени враждебной для него средой.

Город не случайно иногда сравнивают с драконом, пожирающим людей. Со стороны, когда к городу подъезжаешь, видишь: над землей стоит такой горячий столб, качающийся горячий воздух… Он даже виден уже издалека, особенно зимой. И когда взъезжаешь в него, город на тебя, как дракон, выдыхает: «Ха!» И думаешь: насколько далеко надо отъехать от этого «дракона», от этого нездорового скопления людей, чтобы уже не ощущать, чтобы уже не чувствовать жар этого скопища?…

Как американский певец Вилли Токарев поет в одной из своих городских песенок:

 
Небоскребы, небоскребы,
А я маленький такой…
То мне страшно, то мне грустно,
То теряю свой покой.
Ни товарища, ни друга,
Растворились, как в воде,
И никто здесь не поможет,
Если, скажем, ты в беде.
 

Это раньше было только про Америку, а теперь уже и про нас. У нас в любом мегаполисе, как только к нему подъехать, сразу на тебя справа и слева падают высотные дома… И действительно, чтобы почувствовать себя человеком, чтобы выскочить из пасти дракона, надо отъехать из города на десятки километров… туда, где люди не живут…

Трассы информации в городе прокалывают тебя со всех сторон, как спицы – клубок шерсти. И мы, таким образом, живем все в энергетических дырах, проколотые ненужной нам информацией. Главным образом с телеэкрана, который у многих вообще не выключается. Через радио. Через рекламу. Через газеты. Даже когда спим, нас пронизывает круглосуточный информационный поток, живущий, уже, кажется, без своих источников, сам по себе. Некоторых передач в радио– и телеэфире уже нет, а волны с ними продолжают носиться в пространстве, пронизывая нас насквозь и днем и ночью.

Информационные потоки и скопления – везде. Мы говорим, что природа все медленнее рассасывает производственный и бытовой мусор, который остается после людей. А как быстро она рассасывает информационный и энергетический мусор, который остается от наших стиснутых городом мыслей, чувств? Ведь после человека, когда он уже даже давно покинул место, где находился, все равно некоторое время остается какая-то остаточная информация. Как одесский писатель-сатирик Михаил Жванецкий говорит: «Вы тут на меня выплеснули, а я теперь во всем этом стою… И кто пришел, тоже во всем этом какое-то время стоит». Как долго все это рассеяно в воздухе, которым мы дышим? Этого мы пока не знаем… Но можем чувствовать.

Возможно, и эти две девушки отъехали на двадцать пять – тридцать километров, и только решили остановиться, как одна сказала: «Знаешь, давай еще отъедем, а то тут мне как-то не нравится». То есть почувствовала, что и здесь побывали люди… Стояла деревня, был колхоз или хутор. А может быть, несколько лет назад здесь был погост. Или место отдыха, и здесь устраивали пикник. То есть остатки информации все еще висят в воздухе. Да и на какое вообще расстояние от человеческого жилья нужно уехать, чтобы почувствовать себя свободным?

Наша жизнь переполнена тем, что мы всю жизнь на кого-то что-то выплескиваем. Чаще – на своих близких или на друзей. Разве что в по-настоящему интеллигентных и в православных семьях меньше выплескивают. Почему? Сдерживают себя, терпят, запрещают себе. Это все равно как не мусорить, как не плевать и не сморкаться на землю. Культура и вера – это запреты.

Так что уехать в страну белых облаков из этого городского прагматичного мира, который мы сами же себе и сотворили – мечта. Уехать как можно дальше. Потому что в городе уже почти не осталось той естественной жизни, которой жила и живет вся природа без человека. Мы уже и еду всю едим с приправами, со всякими специями и соусами… Раньше у нас на прилавках место для приправ было скромным: черный перец горошком, горчица, соль. А сейчас сто приправ. И еда у нас все больше искусственная и все более сложная, и одежда трещит от электричества.

Вот и стремимся мы иногда освободиться от пластиковых пут цивилизации, вырваться из этого искусственного мира, из коридора жизни, из замкнутого круга, где приходится бежать, как крыса, только вперед… Человек в городе, по сути, как загнанная крыса или какой-то подопытный зверек… Бежит по заданному направлению: дом, работа, магазины, дом… Придумывает все это кто-то над нами, чтоб мы вот так бежали, или сама жизнь так выстраивается… мы этого не знаем.

Коридоры – это социальные роли, которые нам отведены или нами самими выбраны и от которых периодически накапливается душевная усталость… Быть мужем или женой, отцом, матерью, бабушкой, дедушкой, сыном, дочерью, внуком, братом, сестрой, крестным… Не всегда такая роль – удовольствие и отрада, иногда – тяжкий, уже почти невыносимый груз, а вывернуться из-под него почти невозможно…

Мы сами создаем эти коридоры, начиная движение. Это как в жизни: вначале, когда человек начинает жить, коридора никакого нет, но чуть прошел – и уже начало коридора. Еще чуть прошел – уже полкоридора! Еще прошел – почти уже коридор. А в начале пути коридора ни у кого нету – свободен, иди куда хочешь… Да и коридор не сразу виден. Даже если тебя жизнь уже держит в цепких коготках, ты не сразу это ощущаешь. Ощутишь, когда захочешь освободиться. И в один прекрасный день мы хотим вырваться. Тогда, когда вдруг ощущаем, что жизнь впустую проходит… Это попытка изменить жизнь, может, начать ее заново… Поэтому народ и уезжает, сдает свою городскую квартиру и снимает жилье за городом… вырывается в деревню, пусть даже там полно дел: копать, полоть, колотить, дрова рубить, лишь бы не быть в коридоре чужих целей и чужих ролей…

Так получилось, что одна из главных бед нашего общества в том, что труд сейчас мы воспринимаем как тяжелую необходимость, как признак некультурности, неразвитости, тупоумия. Детям говорили (да и сейчас еще говорим): «Не будешь учиться – будешь ямы копать!» Как будто ничего нет хуже физической работы. Поэтому молодежь труд не любит. А наши деды и бабки вспоминают, что на заре Советской власти работали героически, с патриотизмом, с удовольствием, с песней, хотя и холодно было, и голодно. Идея высокая была, вера в то, что я работаю для будущей счастливой жизни, для будущего человечества! Была коллективная вера в то, что у нас самая лучшая, самая свободная и самая справедливая страна в мире. Как в песне:

Из детских снов

 
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек…
 

Работали с мыслью, что если все так будут работать, то вскоре мы построим коммунистическое человеческое счастье и, глядя на нас, и другие страны станут так жить… Многие верили: построим рай на земле… И, веря, думали: каждым своим движением приближаю это счастье…

Получается, что дело не в самом труде, а в том, чем мы наполняем каждое свое действие. Тогда труд становится праздником. Лев Толстой всю жизнь любил физическую работу, зная, что она человеку необходима, особенно людям умственного труда. И в конце жизни, перестав писать книги, стал заниматься простыми ремеслами: копал землю, шел за плугом, ухаживал за пчелами, шил обувь.

А сейчас получается, что физический труд мы уже почти презираем. И эта болезнь идет из города, оторвавшего человека от земли так, что он почти уже утратил представление о вечных ценностях жизни. Посадить дерево, построить дом, вырастить ребенка – это уже не ценности, которые прививают детям родители, а так, какая-то программа-минимум, которую хочешь – выполняй, хочешь – не выполняй, все равно никто потом с тебя не спросит, не перед кем в этом отчитываться. Разве что перед собой, перед предками, перед каким-то эхом в душе. Учат детей идти в престижные ВУЗы, чтобы потом иметь денежную работу, чтобы хорошо зарабатывать.

Учат бизнесу, суть которого – делать деньги. Но что такое деньги? Ценность, но условная (как и все в городе), за которой нет живого человека, создавшего эту ценность.

И эта ценность вытеснила в городе все другие ценности, превратив город в бездушную машину. А человеку остается либо, утратив все природное, стать частью этой искусственной паразитической среды, либо бежать куда глаза глядят… От этого всеобщего денежного помешательства, от этой индустрии развлечений, от всеобщего желания поменьше делать и побольше получать…

Горожане привыкли к хаосу информации, который незаметно смешивает все ценности в голове. Нам стало комфортно, что все время что-то мельтешит. Как подтанцовки при поющем певце… Как фоном работающий телевизор… под который можно говорить, есть, спать… Как итог – привычным местом досуга молодежи стал ночной клуб. Фактически сумасшедший дом. Фон – непрекращающиеся шум и грохот. Под них и общаются. А еще под пиво или коктейль. И уже не так страшно остаться наедине с человеком.

Нет, городскому жителю уже не нужны тишина, красота и гармония. Ему нужны грохот, сумасшедший дом, уродство, гиперсдвиги, юродство (как они говорят: «клевый прикид» или «прикольно»). А человеку, не отравленному городом, в ночном клубе плохо. От грохота, от визга, от вихляющихся походок и развратных усталых взглядов, от мелькания и тряски, от голых девок у шестов… Хотя для прибалдения нормально… Потому что прибалдевшему сознанию уже нормальное пресно… Ему нужны приправы… Как горожанам для еды нужны стимуляторы: для желудка, для поджелудочной железы, для печени…

Человек – объемное существо. Ему нужно не только зрительное пространство, но и звуковое, и обонятельное, и вкусовое и осязательное… Мы и переедаем-то потому, что теряем ощущение границ… Причем в городе размывание границ вкуса начинается в детстве, когда мать или бабушка стоят над душой, заставляя ребенка есть, даже когда он не хочет… Орут, угрожают, даже бьют… Вплоть до того, что хватают, разжимают рот и силой вталкивают кашу или бутерброд, вливают чай или сок… Как в книге и фильме Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом»… Бабушка-садист буквально пытает внука, заставляя есть, обзывает последними словами, бьет… «Прессует» – это городское слово. Значит – заставить что-то делать… В природе такого быть не может, потому что это не город, где некуда скрыться друг от друга, в природе есть куда бежать…

Когда привычные ощущения границ размыты, то и все наши желания, в том числе и зрение, нарушаются. Ребенок и видеть начинает хуже, так что к пяти годам некоторые дети уже ходят в детский сад в очках. И слышать начинают хуже от постоянного ора между родителями. И есть начинают, когда не хочется, то есть не нужно… Или продолжают есть, когда уже не нужно… А осязание… В транспорте едешь, кто-то тебе на шею нажмет краем шляпы, кто-то в грудь упрется спиной, кто-то на ногу наступит, а сбоку воткнет в бок острый угол портфеля…

Начинается в городе этот пресс зрения, слуха, обоняния, осязания и вкуса у нас у всех в детстве, когда у взрослых от того же самого агрессия, и потом эту агрессию и привычку защищаться в этом прессованном информационном пространстве дети выносят во взрослую жизнь… Пусть это и не коммуналка, а отдельная квартира, где живут родственники. Почему Булгаков и написал в книге «Мастер и Маргарита»: «Всех испортил квартирный вопрос…»

Мы сочувствуем бройлерным цыплятам, которые растут прямо в клетках-ячейках и никогда не гуляют… И превращаются в кусок мяса… А сами, по сути, те же бройлеры… в границах пространства, зрения, слуха, вкуса, обоняния. осязания… Угрожаем друг другу: «Ты у меня по одной половице будешь ходить…»

В городе, где всем теперь правит прибыль и атмосфера больная, нездоровая, люди друг к другу плохо, презрительно относятся. Спроси сейчас навскидку сто человек про гаишника – начнут сразу говорить: и взяточник, и подонок, и дармоед, и хапуга… За глаза, не зная человека. И точно так же про многих: про депутатов, про бизнесменов, про чиновников, про таможенников, про полицию. Такие фразы: «у них все куплено», «им все дозволено», «это мафия» – они типичны для города… Хотя произносятся они, как правило, огульно… Словесные злобные коридоры…

Как спасается от них мир капитализма? Учится создавать внутри себя пустоту. Есть американские курсы по расширению сознания. Цель – ощутить в себе пустоту, прийти к пустоте, освободить голову от всех мыслей, чтобы ничего не было… Попытка превращения сознания в чистый лист бумаги… То есть город превращает нашу душу, наше сознание в мусорную свалку, а психоаналитики при помощи разных методик потом эту свалку разгребают.

Два контраста: коридоры городской мусорной жизни, из которых хочется вырваться на свободу, и природный коридор – река иван-чая, которая, наоборот, течет в манящую бесконечность. И небо над головой… Оно есть и в городе. Но там его как будто и не видишь. Носишься со своими проблемами не поднимая головы…

По сути, эта девочка на картине, которая тянется к солнцу, – это городской клеточный житель, вырвавшийся на свободу… И она сейчас радуется жизни, как слепая, которую после нескольких лет пребывания в больничной палате без окон вывезли на свежий воздух…

Путь в край белых облаков – это символ освобождения. Во многих сказках говорится, что мы – пленники жизни, а свободны только белые облака, которые летят, куда хотят, как птицы… как корабли в свободном плавании, и никому не мешают: ни друг другу, иному…

Любому человеку, больному городом и проколотому догмами и социальными связями, нужно время от времени выздоравливать, выбираясь в край белых облаков…

И тогда даже в наше прогородское загазованное время можно будет вздохнуть полной грудью и запеть красивые слова песни Валерия Кипелова, такие, например, как поет один из героев недавнего фильма «Там, где-то на окраине»:

 
Я свободен, словно птица в небесах.
Я свободен, я забыл, что значит страх.
Я свободен с диким ветром наравне.
Я свободен наяву, а не во сне.
 

Лестница желаний в краю белых облаков