Текст книги "Вечные ценности"

Круг жизни

Р. Варо. «Натюрморт воскрешения»

Нас окружает живая и удивительная природа, а мы ее почти не замечаем:

ни облака невероятных форм,

ни деревья-книги,

ни ветви-мысли,

ни листья-слова,

ни лужу-зеркало на дороге,

ни воробьев-разбойников, купающихся в этой луже,

ни ворон, проявляющих острый ум, как бы что прихватить для себя или для хозяйства,

ни галок с походкой счетовода…

Как будто для того, чтобы мы увидели, осознали чудо окружающей нас живой природы, чтобы у нас открылись на нее глаза, нужно какое-то сверхусилие, какой-то внешний всплеск, взрыв, способный смутить наше все более отрывающееся от природы сознание. Что мешает нам «смотреть на день как на маленькую жизнь», по выражению Максима Горького?

Или мы не видим это чудо, потому что воспринимаем каждое живое существо или явление как фрагмент, но нам никак не открывается целое – сверкающий круг жизни, в котором все эти существа и явления вставлены, как драгоценные камни в венец царя?

Некоторые видят и хотели бы рассказать, но как об этом расскажешь? Мексиканская художница Ремедиос Варо (1908–1963) попыталась это сделать в своей знаменитой картине «Натюрморт воскрешения», где мир представлен в виде вращающихся над столом в спиральном вихре предметов.

«В центре горит свеча, – поясняет эту картину автор вдохновенного очерка о художнице Елена Зорина, – как солнце, вокруг которого по своим орбитам вращаются планеты. И это в то же время – формула жизни, зарождающейся при движении спирально вращающейся материи. Процесс контролируют духи созидания, порхающие в виде бабочек.

Созидательные вихри закручивают ткань скатерти – космической материи, и все действие разворачивается в просторе готического храма, символа духовного развития…»

Увидеть эту картину сверкающего круга жизни можно только когда душа представляет собой зеркало, в котором и отражается мир. Зеркалом же она может становиться только тогда, когда стихают душевные бури, смиряются волны страстей, разглаживается рябь раздражения на все претензии к жизни и к людям, когда перестаем суетиться по мелочам.

Невольно приходит в голову мысль: может, только остановив этот суетный бег по жизни, можно вновь обрести естественный живой взгляд на окружающий мир? Но как его остановить, когда мы, даже останавливаясь, в душе продолжаем бежать? Социологи бьют тревогу: современный человек уже не живет, а ищет выгоды. И чем больше этих самых выгод, тем больше соблазн продолжать бежать не останавливаясь.

Что же делать? Установить потолок желаний? Но хватит ли сил, если вокруг тебя в самом обществе поется гимн желаниям? Хватит ли сил, если удовольствия обессиливают и приходит пресыщение, а за ним – пустота?

Наверное, только в храме или в монастыре, куда все приходят привести в порядок ум, душу и сердце, происходит временная остановка этого бега по жизни, возникают мысли о вечном: о жизни, о смерти, о бессмертии, о памяти. Здесь душа и превращается в зеркало, отражающее чудо мира.

Остановившись, вдруг замечаешь, что природа подает тебе знаки, о чем-то хочет сказать. Например, в начале октября все деревья чернеют от грачей, ветви буквально гнутся от облепивших их птиц. Это действительно похоже на чудо. И думаешь: что, птицам делать, что ли, нечего, чтобы вот так праздно рассиживаться на ветвях? Они же тоже деловые, как и мы, все время чем-то заняты: тащат щепочки в гнездо, червячков несут детям, всякие съестные припасы заготавливают, бурно обсуждают что-то – это тоже их дело…

И вообще, кто они такие, грачи, в птичьем сообществе по своему предназначенью, если проводить аналогии? Предприниматели? Чиновники? А может, революционеры? Нет, грач – это вестник. Весны, когда он прилетает из теплых стран, или осени, когда он собирается туда улетать. Это миссия вестника, отнюдь не рядовая роль. Как в спектакле, когда приходит гонец или посланник, сообщает что-то важное и исчезает. А от этого все и закручивается, все словно включаются, пробуждаясь от сна, начинают жить другой жизнью… Грач приносит новые мысли. Или уносит старые.

Посмотришь на него – и думаешь: как же мчится время, уже осень, грачи на юг собрались, а у меня все та же мечта – дописать диссертацию, достроить дом на даче, досадить груши в саду и доразобрать старую отцовскую библиотеку. Все недосуг, все никак не соберемся, все какие-то дела находятся. Так и вся жизнь пройдет. А грач как стрелочка на циферблате природы: прилетел и отбил свой час, чтобы мы заметили – проходит жизнь. А для монахинь грачи – радость. Им мирская суета глаза уже не застит, теперь могут в полную силу радоваться чудесам Божьего мира.

Об этом картина нашего современника, художника Юрия Сергеева, которая так и называется – «Круг жизни».

Человек приходит в монастырь, чтобы найти здесь тихую пристань и в то же время чтобы привести в порядок голову, чтобы все ценности в ней встали на свои места. Сбегает от суеты, от массы впечатлений и лишних эмоций, которые застилают его предназначенье.

Вот одна из монахинь вне монастыря была такой же, как все, – суетилась, бежала куда-то, была недовольна жизнью. А попала в монастырь, открылись глаза – и как будто прозрела… Стала открывать для себя прелесть простых движений. Как, например, послушница в трапезной режет лук кольцами. Просто режет лук – и все! А смотреть на нее приятно. Или вот ее напарница подметает двор. Она вдруг как заново увидела, как красивы ее движения с метлой, как ритмично, свободно и широко движутся руки, как поворачивается спина и все тело для размаха…

Когда человек приходит в монастырь, его фрагментарное сознание собирается в одно целое. И к нему возвращается способность видеть вещи целостно, движущимися в круге жизни.

Почему в круге? Потому что многие действия повторяются и тем самым как бы замыкаются в круге времени, как повторяется движение стрелки мимо одних и тех же делений на циферблате часов. И магия этого движения, этого чуда, не может не восхищать.

Повторение одних и тех же действий электризует пространство, как трение эбонитовой палочки о шерсть. И эта наэлектризованность включает в нас творческое восприятие. Смотришь на мир другими глазами. Как будто к тебе вернулся первичный вкус… Это все равно как вновь научиться испытывать радость от вкуса просто черного хлеба, посыпанного солью, без всяких приправ…

Если задуматься: почему мы перестали испытывать радость от самых простых вещей?

Ю. Сергеев. «Круг жизни»

Одни ученые говорят, что это от пресыщения информацией, количество которой зашкаливает, превышает все оптимальные пределы. Чего только не придумывают сейчас, чтобы поразить воображение пресыщенного информацией современного зрителя…

Другие высказывают предположение, что изощренность ума убивает простоту души и человек становится циником. Воспитатель императора Нерона Сенека лечил свой цинизм тем, что смотрел на играющих детей.

Третьи считают, что от обычных вещей и явлений мы уже не способны испытывать каких-либо эмоций, потому что сознание рассыпано на осколки… Как в сказке Андерсена «Снежная королева», где злой тролль смастерил зеркало, в котором все доброе и прекрасное уменьшалось, а все плохое и безобразное увеличивалось, затем он случайно разбил его, и оно разлетелось на тысячи маленьких осколков. И люди перестали видеть мир целостным, они стали его видеть каждый в маленьком осколке и уже не могли испытывать радость от жизни. Осколки не давали общей картины, не показывали красоты мира.

То есть когда нет целостного «круглого» восприятия жизни, движущихся в магическом круге предметов и явлений, то какими благами тебя ни осыпай, ты, словно мальчик Кай из сказки «Снежная королева», остаешься спокоен и холоден. Сердце с вонзившимся в него осколочком, как перерезанный провод, по которому перестает течь ток, это образ осколочного мышления, оставляющего сердце холодным… Когда сознание фрагментарное, сердце – как кусок льда…

Потомок американских индейцев Денис Линн в своей книге «Исцеляющее колесо» пишет, что таким колесом его предки называли Священный круг Жизни, понимание цикличной природы жизни. Исцеляющим, потому ощущение Священного круга жизни – это единение с природой, а утрата его означала дисгармонию и болезни. Лекарство в их понимании – это призыв видимых и невидимых потоков энергии, восстановление гармонии с природой.

Колесо Сансары

Исцеляющее Колесо – это магический круг, заключающий в себе всю жизнь. Древние знали об этом магическом круге, уважали то, что за ним стояло, и символически вписывали в него все сферы своей жизни.

Жизнь – это круг или спираль вращения

Большая часть их жилищ была в форме круга. Круг всегда играл центральную роль в их церемониях и ритуалах. Они собирались на совет и садились кругом, чтобы мысль, усиливаясь, шла по кругу и собиралась в центре. Музыка исполнялась на круглых барабанах. В кругу и по кругу танцевали все танцы.

Круг как символ целостного восприятия проходит сквозь все мировые культуры, в том числе и через нашу, русскую. Художник Андрей Рублев был монахом. У него было целостное восприятие. Поэтому он с такой любовью, с таким удовольствием написал «Троицу».

Простая трапеза, а какое чудо… Он увидел предметы во время трапезы в единой взаимосвязи, как бы в круге жизни, и изобразил этот круг, когда и предметы как бы движутся по кругу, и люди за столом составляют собой этот самый круг… Феофан Грек, по сравнению с Андреем был книжником, имел вроде бы более широкий кругозор, много путешествовал, больше видел, а сознание его было фрагментарным… он не видел целостной красоты. Потому и не верил в добро. Мучился, не мог испытывать радости от красоты. Мог только устрашать – все его лики напоминают о Страшном Суде…

И здесь, на картине Юрия Сергеева «Круг жизни», тоже символически изображен круг в самых разных проявлениях.

Миллионы людей видят грачей… и не умеют этому радоваться. А монахини научились. Грачи их радуют как вестники осени, как напоминание о том, что сделано в жизни и что не сделано, как вестники жизни, идущей по кругу… как напоминание, что ничего не кончается, что все повторится.

А раз так, то смерти вообще нет, а есть жизнь…

Вот он, этот круг, и в человеческой жизни: тут и совсем юная девочка, и девушка постарше, и зрелая женщина, а там, на заднем плане, уже совсем древняя старушка…

«Возраст человека – это его мышление», как говорит французский писатель Андре Вюрмсер (1899–1983), автор целого цикла романов «Человек приходит в мир».

А с другой стороны, может быть, с появлением суетного человечества и птицы стали суетиться? И вот прилетают теперь в монастырь, чтобы тоже притормозить скорость жизни в себе, чтобы все привычные ценности в голове встали на свои места, чтобы обрести ощущение круга жизни…

Вера – доверие себе и миру

Странно мы устроены. Когда нам говорят, что золото – это абсолютная ценность, мы верим, ценим золото. Когда нам говорят о том, что и в каком количестве полезно для нашего здоровья, мы прислушиваемся и даже записываем. Если же речь идет о вере, то есть о духовном здоровье, реакция другая: равнодушие, сомнение или даже недоверие. Видимо, духовная сфера и освоение ее большинством – это будущий этап человечества. Иначе мы бы так же естественно, как золото, принимали бы такую духовную ценность, как вера в Бога. Усваивали бы не критически, прикидывая, реально это или нет, выгодно или нет, а просто принимая как ценность, отобранную временем. И родители бы тогда учили детей относиться к вере как к золоту, только духовному, зная, что это – будущее душевное здоровье, будущий оптимизм, будущий светлый взгляд на жизнь и, в конце концов, светлая будущая жизнь.

Вера – это тоже настройка, как и все духовные чувства. На безграничность, на абсолют, на… незнание. Ну да, то, что мы хорошо знаем, – это не вера, а знание. Но знание всегда ограничено, всегда имеет пределы, как всякая тема, как всякая информация о чем-либо. И знание каждого из нас, каким бы полным оно ни было, ничтожно мало, потому что не пронизывает всю нашу душу насквозь и не охватывает ее целиком. А вера и пронизывает, и охватывает.

И чем больше мы не знаем, а верим, чем меньше у нас точек опоры (а чувство, что это так, тем не менее, есть), тем сильнее вера. И знание своими границами отделяет нас от мира, а вера своей безграничностью, наоборот, объединяет с ним.

Когда английский писатель Редьярд Киплинг (1865–1936) в своей книге «Маугли» сказал удивительную фразу «мы с тобой одной крови», мало кто придал этому значение. Между тем как это было мировое открытие инструмента веры, ключа к любому объекту (предмету, явлению жизни или живому существу). Ключа, потому что, обращаясь с этой фразой к кому угодно и чему угодно, мы тем самым через слово объединяемся с этим объектом, становимся одной природы с ним. Эта фраза обезоруживает, она дает отбой нашему логическому полушарию мозга, критику внутри нас, тем невидимым бесчисленным войскам, которые любое живое существо, в том числе и человека, то есть всех нас, бросает в качестве защиты на любое обращение к себе.

Можно верить или не верить, но йоги и факиры, перед тем как выпить стакан кислоты, внутренне подстраивают себя под нее, становясь с ней единым целым. И кислота не обжигает пищевод и желудок. Впрочем, почему только йоги и факиры? Все древние ритуалы нацелены на объединение, будь то вызов дождя, охота, сев, рыбная ловля, рубка дерева или что-то еще.

Наши предки объединялись с той средой, в которой действовали, и это приносило удачу.

Фраза «мы с тобой одной крови» – почти такой же инструмент веры, как и молитва. Ведь в молитве каждая фраза идет снизу вверх, смиренно, без обычного давления, с которым мы чего-то добиваемся, даже без обычного присутствия нашего эго. Например, «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится Имя Твое, да будет воля Твоя, да придет царствие Твое…» То есть в молитве происходит такое же мысленное объединение с Богом, как и в вере.

Удивительно, но вера часто возникает вопреки здравому смыслу. Потому что природа ее нематериальная. Она подсказывает, что есть что-то такое, что мы не можем ни осознать, ни представить себе…

Эту особенность веры лучше всех, как мне кажется, выразил раннехристианский писатель и философ Тертуллиан из Карфагена (155–220), который прославился тем, что в полемике с гностиками однажды изрек свою знаменитую максиму: «Credo quia absurdum est», то есть «Верую, ибо абсурдно».

Вера – это настройка на высшее начало, объединение с ним, это взлет в небо или наполнение им себя. Как сказал Лев Толстой (1828–1910): «Смысл веры не в том, чтобы поселиться на небесах, а в том, чтобы поселить небеса в себе».

Но вера – и стимул жить, творить, делать что-то ради будущего. Святой Кирилл Иерусалимский (315–386) в Православном катехизисе говорит: «Все то, что совершается в мире, даже людьми, чуждыми Церкви, совершается верою. На вере утверждается земледелие: ибо кто не верит тому, что соберет произрастающие плоды, тот не станет сносить трудов. Вера ведет мореплавателей, когда, вверив судьбу свою малому древу, непредсказуемое стремление волн предпочитают твердейшей земле».

Атеисты объясняют веру бессилием людей в процессе их многолетнего взаимодействия с природой. Но сила не может иметь причину в бессилии, если только бессилие не превысит все мыслимые и немыслимые границы, количество перейдет в качество, и родится новое явление, более высокого порядка – материальное переплавится в духовное.

Если материальное имеет три измерения (длину, ширину и высоту), то вера как духовное и аномальное явление вне измерений, это явление многомерное, притягивающее знания и ощущения из таких пространств, которые мы не видим, разве что слабо предчувствуем… Поэтому на многочисленных соборах, споря о вере, первосвященники, чтобы меньше было разногласий, в IV веке обозначили границы понятия, составив и приняв Символ веры. И очень вовремя, потому что споры могли разрушить веру. Их было много.

То, что не абсурдно, а логично – это не вера, а знание. В IV веке на одном из соборов александрийский пресвитер Арий выступил с речью, в которой сказал, что не может быть двух и больше богов, что Бог-Сын по существу Своему отличен от Бога-Отца и создан Им во времени. Он не понимал, что его сомнения и следующие за ними размышления – это уже не вера, а знания, и он уже не верующий, не священник, а сомневающийся ученый. Значит, место ему теперь не в церкви, а в науке. Но в IV веке на таком уровне никто бы не смог высказаться и принять это. Поэтому слова Ария просто признали ересью, а его самого отлучили от церкви.

Четырьмя веками раньше Фома неверующий, один из апостолов Христа, тоже не понимал, что вера и сомнение – вещи несовместимые. Когда Христос воскрес, а Фома в то время был в другом месте и апостолы потом поведали ему об этом, он сказал, что не поверит в Его пришествие после смерти, пока самолично не вложит свои персты в Его раны… Он был логик, все проверял логикой, а поскольку еще и чувствовал то, что не укладывалось в прокрустово ложе собственной логики, то не доверял сам себе.

Таким образом, вера – это доверие себе, чему-то такому в себе, о чем мы сами не знаем, но догадываемся. И это доверие миру, потому что все, что он нам подсказывает и дает почувствовать, мы принимаем. Доверять себе и миру, верить в себя и в мир… это очень важно, настолько, что с верой человек может творить чудеса, а без нее – лишается этой способности.

Об этом российский фильм 2003 года «Четвертое желание», где герой перестает быть волшебником, как только теряет веру в свои силы, в то, что людям нужны чудеса, вера в чудо. Трогательная новогодняя сказка о доброте и любви. О том, что в современном мире все еще могут происходить чудеса, если только поверить в чудо!

Вера – это доверие себе и миру еще и потому, что мы созданы по образу и подобию Божию. И, не веря в Бога, мы не доверяем себе и миру, мы не верим во все лучшее в себе и в мире. То есть, значит, в нас пока еще недостаточно этого лучшего, чтобы оно откликнулось на Бога (на это лучшее) и мы поверили. Или мы не позволяем этому лучшему в себе жить и откликаться на божественное.

Почему один человек верит в Бога, а другой нет? Потому что первый видел что-то или что-то почувствовал. Что нужно, чтобы второй, с его логическим складом ума, тоже поверил? Чтобы факты проявления Бога перед ним вдруг предстали в цепочке, один за другим или одновременно. Но есть люди, которым достаточно просто сказать, что Бог есть, что Бог – это Свет, что Бог – это Любовь, и они поверят.

Это тоже дар – легкость веры. Как правило, легкая вера – не страстная и истовая, как у протопопа Аввакума или боярыни Морозовой, а домашняя, как привычка, воспитанная в семье. Так верят дети. Но у нее, у этой веры, тоже есть стержень, как прямота девушки на картине художника Юрия Сергеева «Вера», как ее наивность, убежденность, как свет и любовь…

Вера – опора человеку и в геенне огненной.

Особенно если это истовая мощная вера, такая, какая была в древности. Именно оттуда, наверное, пришел к нам Символ веры:

«Верую во Единаго Бога Отца Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым.

И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша.

Нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы и вочеловечшася.

Распятаго же за ны при Понтийстем Пилате, и страдавша, и погребенна.

И воскресшаго в третий день, по Писанием.

И возшедшаго на небеса, и седяща одесную Отца.

И паки грядущаго со славою судити живым и мертвым, Его же Царствию не будет конца. И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящего, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшаго пророки.

Во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь. Исповедую едино крещение во оставление грехов. Чаю воскресения мертвых и жизни будущаго века. Аминь».

С такой верой можно и в огонь. Вот три отрока вместе с пророком Даниилом и вошли в огненную печь.

А первые христиане, без страха выходившие на арену римского Колизея навстречу диким зверям, умиравшие с пением на устах…

А первые апостолы… Когда Петр стал тонуть, Христос сказал ему: «Ты усомнился, маловерный!» То есть потому тонешь, что усомнился… Вера в данном случае была твердью…

А старообрядцы, которые после раскола заживо сжигали себя в деревянных церквях целыми общинами – уходили в огонь, в Свет.

Та же боярыня Морозова эту старообрядческую веру своим жизненным упорством и, можно сказать, подвигом превратила в символ стойкости и верности. Сколько людей, ее современников, заглушили в себе голос протеста и стали креститься тремя перстами и читать православные книги, написанные по-новому. И ей говорили, увещевали ее многократно: «Ну смирись, ну что тебе стоит, прояви послушание и покорность, крестись троеперстием!» Нет. Не смирилась. Не отказалась от старой веры, которую впитывала с молоком матери. Что это, упрямство или высший взлет человеческого духа, трамплином к которому стала вера?

А тот же протопоп Аввакум (1620–1682), который ради старой веры, старых канонов, старых книг и двоеперстия не побоялся перечить царю и патриарху и пошел на костер… Да и сам костер он, вдохновленный верой, не считал пыткой или казнью, но радостью, освобождением души: «А в огне том здесь небольшое время терпеть, – аки оком мигнуть, так и душа выскочит. Боишься пещи той? Дерзай, плюнь на нее, не бойся! До пещи той страх; а егда в нее вошел, тогда и забыл вся. Егда же загорится, а ты увидишь Христа и ангельские силы с Ним, емлют душу ту от телес, да и приносят ко Христу: а Он, надежа, благославляет и силу ей дает божественную. Но уже к тому бывает, но яко восперенна, туды же со ангелы летает, равно яко птичка попархивает, – рада, из темницы той вылетела…»

А православные священники в сталинских концлагерях, кротко сносившие все издевательства над собой, укреплявшие себя мыслью, что и среди тьмы должен быть Свет, так от кого же, как не от них? И каждая мука для них – новая точка опоры. Вот что значит вера!

Атеисты скажут, что вера – это просто усилие воли, затуманивание мозгов, зашоренное сознание и так далее… Или предложат материальное понимание веры как какую-то цель, которая вдохновляет. И отчасти они правы насчет затуманивания мозгов, потому что вера отключает в нас критическое начало, отключает логику. И как раз именно это освобождает в нас творчество. Исчезают границы, спадают оковы, появляются крылья.

И тогда вера – уже не только духовное явление, акт воли или чувство. Это уже и физическое явление, материальная сила, это механизм привлечения Света. Ведь сам человек – своего рода атомная станция, чувствительный и мощный приемник и передатчик любых сил и любых энергий. Может идти к нам Свет, а может и тьма. А переключают диапазон приема наша мысль, желание, настрой. Стоит только сказать нам: «Господи, помоги!» – и все светлые духовные силы, невидимые, но мощные, устремляются к тебе.

Человек сорвался в пропасть, но не упал, уцепившись за тоненькую веточку какого-то растения. Потом неверующие приходили на это место, смотрели, повесили на веточку груз в полкилограмма, она оборвалась. «Не могла, – говорят они, – удерживать она человека весом в семьдесят кило. Не могла – и все тут. Врет он». И не могут понять, что когда сказал человек «Господи, помоги!», тут веточка и стала стальным канатом, способным выдержать и в сто раз больший вес. А надобность исчезла, спасся человек, – и веточка стала обычной веточкой, такой, какой была.

Есть масса людей верящих во что-то, но не верующих. Вот герои гоголевских «Мертвых душ», верящие каждый во что-то свое. И у каждого своя правда, свои аргументы. Не примитивные, но основанные на воспитании, на знаниях, на собственном опыте. У Гоголя в «Мертвых душах» собрана целая коллекция вер, забавных, но искренних и истовых.

У Манилова вера – это наивность и приятность. Он верит, что все люди – хорошие. А еще он верит в будущее, в свои мечты. Он говорит жене: «А из Москвы к нам, дорогая, будет проложен мост. И мы по нему будем ходить, гулять. Правда, дорогая?» – «Да, дорогой». Они оба искренне верят. Или о людях он говорит с восхищением и только хорошее: «Обаятельнейший человек, милейший человек». И ты его не столкнешь.

Как и Собакевича, искренне считающего всех мошенниками, то есть людьми, которые легко меняют свое мнение, если это выгодно. В этом его вера. А противопоставляет этой изменчивости он то, что прочно и не меняется, что может служить опорой: здоровую еду, прочные вещи, прочные мысли. И его тоже с его прочного мировоззрения не сдвинешь.

Плюшкин тоже верит в нечто прочное. Но эту прочность он видит в незыблемости только вещей и их абсолютной ценности, поэтому собирает все, что увидит, даже выброшенное на помойку. Пусть у других вещи обесцениваются, у него нет: ведь они есть, значит, никуда не денутся. Гниют, разрушаются? Так это уже не его вина, это естественные процессы. А он все сохраняет и бережет.

У Чичикова вера – бизнес, он считает, что из всего можно извлечь выгоду. Надо только изучить предмет и увидеть слабые места, где можно копнуть. Да еще поддать личного обаяния, да подпустить похвалы какие, потрафить ближнему ради будущей пользы. Это деловой расчет, на который работает все, в том числе и эмоции.

А здесь, на картине Юрия Сергеева, вера духовная – она в несогласии, как у суриковской «Боярыни Морозовой», только не конфликтном, не гневном, не отчаянном, а доброжелательном и спокойном.

Эта девушка, как обычно, в очередной раз пошла в церковь, но вернулась уже другим человеком. До этого она была послушным покорным ребенком, хотя ей уже восемнадцать, и ходила в храм формально, заодно с родителями, потому что так принято, потому что привыкла слушаться. И в этот день в разговоре с отцом, который сказал, что она пойдет замуж за человека солидного, имеющего положение в обществе, она слушала и молчала. Хотя ей вовсе не хотелось идти за человека не по любви. Хотела возразить, но испугалась. Она увидела умоляющее и испуганное лицо матери. И этот страх стал препятствием между ней и отцом, между ней и матерью. Страх как будто затемнил ее сознание, ей даже показалось, что она не любит отца, не любит и мать, за ее покорность и согласие с отцом во всем…

А тут, в храме, что-то с ней произошло. Она смотрела на лик Богоматери и думала: «Попрошу, чтобы Она спасла меня от этого брака, чтоб я заболела, или чтобы заболел жених, или чтобы заболел отец…»

Ю. Сергеев. «Вера»

И, продолжая смотреть на лик, вдруг почти физически ощутила, как Богоматери тяжело, какую ответственность Она на себя взвалила, став Заступницей всех обиженных, сколько ниточек веры протянуто к Ней от миллионов женщин, которые, так же, как она сейчас, что-то у Нее просят, на что-то надеются.

А Она, Богоматерь, для всех находит любовь…

И девушка подумала: «Но разве во мне нет любви к родителям? А раз есть, почему же мне трудно сказать «нет»?» И она почувствовала, что теперь нетрудно. И поняла, что это Богородица дала ей любовь, дала ей силы.

Она вернулась домой, зажгла свечу себе в помощь, вышла к родителям и сказала: «Я уже взрослая, имею право сама решать, что мне делать».

В доме до сих пор все смотрели в рот отцу и делали все, как он скажет. Беспрекословно. А тут вдруг, начиная с нее, теперь все меняется. Она сказала: «Я решила». Сказала без злобы, без страха, без раздражения. И отец был бессилен, он понял, что она стала взрослой – у нее появилась твердость, какой-то жизненный стержень.

Но отчего появляется у верующего человека этот самый стержень? Если ты от природы слаб духовно, не имеешь достаточно силы характера, чтобы отстоять свое, откуда возьмется эта сила? От Бога, у Которого нет недостатка ни в чем. От Бога, Который един во всех своих обличьях, хоть это Яхве, Аллах, Иегова или Христос. И, если ты полагаешься на Него, веря, что он тебя не оставит, Он приходит на помощь.

Большинство людей, обращаясь к Богу, чувствуют, что что-то меняется в них, нарастает уверенность. И это понятно: если мы считаем, что Бог – это самое лучшее из всего, что мы знаем о жизни, то, будучи такой светоносной сущностью, Он не может не откликаться на обращенную к нему просьбу.

Слабый лучик света, посылаемый нами на огромное зеркало, возвращается к нам мощным световым потоком. Свет не может отвергать свет. Подобное откликается на подобное. Подобное усиливает подобное, как свеча – наши чаяния.

Другое дело, что «настройка» на Бога как на зеркало света должна быть точная, тогда мы получим отклик. И зависит такая настройка от чистоты нашего посыла. Чем искреннее мы верим в Бога как высшее начало, как концентрацию всего самого лучшего, как абсолютное добро, как абсолютный свет, тем точнее настройка, тем больше шансов, что нас услышат.

Вот датская принцесса Дагмар (1847–1928), в девятнадцать лет приехавшая в Россию невестой цесаревича Александра и ставшая затем императрицей Марией Федоровной, женой императора Александра III. Те, кто не знал ее, говорили, что она хитра и практична, раз со всеми находит общий язык и вскоре превращает человека в своего союзника. На самом деле она просто искренне верила в Бога, в абсолютный свет, к которому, как она усвоила с детства, всем надо стремиться. И она стремилась, с детства борясь со своими недостатками, стараясь быть лучшей, делать все наилучшим образом. И она делала все, что могла, а если не могла что-то сделать для человека, то дарила ему улыбку или сочувствие. Вот почему ее все любили, от слуг до генералов.

Некоторым казалось странным, что она знала все калибры пушек, кавалерийские термины, хорошо ездила на лошади. Но ведь все видели только то, что бросалось в глаза. На самом деле тут не было ничего странного: она знала и много других вещей и умела многое (есть масса свидетельств), потому что всем интересовалась и все делала хорошо. Она просто верила в Бога как в свет, и пыталась добавить света каждым своим помыслом и действием. Она говорила себе: «Если ты веришь в Бога, то ты добровольно и сознательно даешь обет: я буду придерживаться только хорошего, ко всему относиться с любовью. И стараешься потом это делать. В этом вера».

Вот почему немецкий монах Мартин Лютер (1483–1546) еще пятьсот лет назад сказал слова, которые многие сразу не поняли: «Важны не добрые дела, а вера в Бога». Иначе говоря, если есть вера в Бога (то есть во все светлое и хорошее), то и дела могут быть только добрые.

Но тогда ни одного злого человека нельзя назвать верующим. Нельзя назвать верующим и священника, который преисполнен гневом, даже если этот гнев справедлив. Бога в нем в этот момент нет, он забыл о нем. Наоборот, впустил в себя дьявола. Гнев – это тьма. Говорят же о человеке, одержимом гневом, что «он ничего не видит от гнева». Но если веришь в свет, разве так трудно им же защититься от тьмы?