Текст книги "Вечные ценности"

И дело твое, в кого верить и какую веру выбрать: ледяную, громкую и фанатичную, как у протопопа Аввакума и боярыни Морозовой, или ласковую и тихую, как у Сергия Радонежского… С фанатичной верой будешь парить над жизнью и мучиться от того, что жизнь никак под себя не подтянешь. А с тихой верой будешь среди людей, никому не мешая и чувствуя ко всем любовь…

Со многим здесь сказанным, наверное, можно спорить, но одно очевидно – верующим легче и радостнее жить.

Бог и время

Мы знаем о Нем все и почти ничего.

Бог – это не знание, потому что знания имеют границы, а Бог – безграничен. Но именно Его безграничность, когда мы к ней обращаемся, переключает нас с трехмерного пространства на многомерное, где невозможно сравнивать и нет опоры гордыне, подзуживающей быть выше чего-то или кого-то. И как можно быть выше в пространстве, где нет меры? И тогда приходит смирение, которое и нужно для общения с бесконечностью.

Бог – одно сплошное время, потому что бесконечен и существует во всех временах. Значит, выходя на Него, мы оказываемся перед временем, то есть получаем ключи к собственной жизни. Не к отрезкам ее, а ко всей нашей жизни целиком. Говорить о том, что Бог – вне времени, нет смысла, потому что нет времени и нас нет.

И, как и время, Он – цикличен, то есть повторяем, как движение по кругу, и поэтому общение с Ним – это обряд, хотим мы того или нет. Если хотим с Ним общаться, то это возможно только через обряд, то есть одни и те же неизменяемые повторяющиеся действия и слова. Так же как с молитвой. Поворачивайся лицом к образу и произноси слова, отобранные временем. Например, «Отче наш».

Согласно Библии, Бог является первоначальной и предшествующей миру сущностью, то есть символом бесконечности. Это признают многие философы, например, Бенедикт Спиноза писал: «Под Богом я разумею существо абсолютно бесконечное». Но что такое бесконечность? Это все равно что пустота, а пустота – все равно что ничего.

Важно другое. Когда мы думаем о Боге, наши мысли взлетают высоко к облакам (как говорил А.С. Пушкин, «чтоб сердцем возлетать во области заочны»), в те области нашего сознания, где нет грязи, низких мыслей и чувств. Это и включает в нас центры высоких энергий, поднимает наше сознание почти до абсолюта, до высоких помыслов, то есть до смысла жизни, до нашего высокого предназначенья. Высокого, потому что есть и низкое, в которое мы, обладая свободой воли, можем ввергнуть нашу жизнь.

Православное понимание Бога основано на его полной непостижимости, о чем писали все Отцы Церкви, в частности, Василий Великий («сущность Божья для природы человеческой недомыслима и совершенно неизреченна»). Но раз мы сами, люди, приняли это, найдя слово «Бог» для всего самого высшего, лучшего и хорошего, то глупо было бы Его отрицать. Это все равно что отрицать правила уличного движения. Отрицайте, пожалуйста, но попадете под машину. Мы просто не знаем устройство и законы духовного мира, его еще не изучают в школах и ВУЗах (разве что в духовных академиях и духовных университетах), видимо, пока время не пришло.

О непознаваемости Бога говорится и в Библии: «Господь сказал, что Он благоволит обитать во мгле» (3 Царств 8, 12). Об этом же говорит в своем трактате «Об искании Бога» немецкий мыслитель эпохи Возрождения Николай Кузанский (1401–1464): «Он постигается через наслаждение от пребывания в истине и не находится в сфере интеллекта по той причине, что превосходит всякое человеческое представление о нем. Он может открыться нам, когда мы ощутим, что прикоснулись к чему-то нетленному».

То есть то высокое и светлое вне нас и в нас, оно неконкретно, и выйти на него можно только отрешившись от конкретного и суетного в нас, от того, что имеет форму и суживает нас до нас самих до тех узких представлений о мире, которыми мы живем.

Кто-то сказал, что «если бы Бога не было, человек бы все равно придумал Его». На самом деле человек не придумал Бога, а скорее постепенно, в течение тысячелетий осторожно искал Его, вначале в себе, потом в мире, определял его силу и сферу обитания внутри себя и в мире. Тем более что будучи созданным по образу и подобию Божию, не трудно ощущать в себе Его природу, Его влияние. А если таких ощущений нет – их просто надо включить.

Бог – это не природа. Она – только часть Его

Поэтому, если хотите быть в Боге, поднимайтесь над своими конкретными мыслями и чувствами и расширяйтесь до Вселенной или даже до бесконечности. Как только придет ощущение безграничности, непознанности, значит, близка граница соприкосновения с Ним, значит, можно общаться и каяться, прощать и формулировать желания и вопросы. И именно на таком уровне можно ждать ответов.

Хотя, впрочем, после такого «сеанса общения» ответ может прийти и через конкретного человека. Ведь Бог не имеет ни облика, ни формы, но действует через явления или через людей.

Миллиарды людей, живших до нас, узнавали это слово «Бог», признавали Его и строили по Нему свою жизнь. Это не результат коварных действий небольшой группы людей, придумавших Бога, чтобы удерживать власть. Это реальность, возникшая с появлением человечества. Или существовавшая и до него, неважно. Важно, что Бог нам нужен как свет, освещающий путь, как светофор, показывающий, когда можно двигаться, а когда надо подождать.

Талантливые люди, то есть те, у кого с детства развито одно из чувств восприятия (зрение, слух или вкус), чувствуют Бога. Это как ощущение того, что находится за границами материального. Скажем, мы слышим звуки от 16 до 20000 герц. За границами этого коридора – уже не слышим. Но все равно чувствуем эти звуки. И видим тоже в определенном диапазоне нанометров между инфракрасным сектором и ультрафиолетовым. Есть диапазоны и у обоняния, и у вкуса, и у осязания, но они пока не обозначены, не исследованы.

Бог не конкретен, потому что Он включает в себя все лучшее в нашем обозримом мире. И этого лучшего так много, что его не объять одним словом, фразой или даже несколькими предложениями.

Лучше всех, как мне кажется, это удалось нашему российскому поэту, предшественнику А.С. Пушкина, Гавриилу Державину (1743–1816). Он так и назвал свое стихотворение: «Бог».

 
О ты, пространством бесконечный,
Живый в движеньи вещества,
Теченьем времени превечный,
Без лиц, в трех лицах божества!
Дух всюду сущий и единый,
Кому нет места и причины,
Кого никто постичь не мог,
Кто все собою наполняет,
Объемлет, зиждет, сохраняет,
Кого мы называем – Бог!
Измерить океан глубокий,
Сочесть пески, лучи планет
Хотя и мог бы ум высокий, –
Тебе числа и меры нет!
Не могут духи просвещенны,
От света твоего рожденны,
Исследовать судеб твоих:
Лишь мысль к тебе взнестись дерзает, –
В твоем величьи исчезает,
Как в вечности прошедший миг.
Себя собою составляя,
Собою из себя сияя,
Ты свет, откуда свет истек.
Создавший все единым словом,
В твореньи простираясь новом,
Ты был, ты есть, ты будешь ввек!
 
 
Я есмь – конечно, есть и ты!
Ты есть! – Природы чин вещает,
Гласит мое мне сердце то,
Меня мой разум уверяет,
Ты есть – и я уж не ничто!
 
 
Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
Я средоточие живущих,
Черта начальна Божества;‹…›
 
 
Твоей то правде нужно было,
Чтоб смертну бездну преходило
Мое бессмертно бытие;
Чтоб дух мой в смертность облачился
И чтоб чрез смерть я возвратился,
Отец! в бессмертие Твое.
 
 
Неизъяснимый, непостижный!
 
 
Я знаю, что души моей
Воображении бессильны
И тени начертатьтвоей;
 
 
Но если славо молвить должно,
То слабым смертным невозможно
Тебя ничем иным почтить,
Как им к тебе лишь возвышаться,
В безмерной разности теряться
И благодарны слезы лить.
 

Саваоф

Дело не в точности слов, которые нашел поэт. Они, конечно, не точны и относительны в отдельности, но в целом, когда все эти слова стоят рядом, характеризуя одно и то же явление, происходит перестройка нашего восприятия.

Державин перестраивает нас на высокий лад. При этом не унижая, а наоборот, возвышая, поскольку находит в себе, в каждом из нас божественную природу: «я… черта начальна Божества…»

Как настраиваться на Бога, как включить в себе то божественное, что в нас есть? Любое обращение к Богу – уже включение в нас божественного начала. Ведь мы созданы по образу и подобию Божиему. Достаточно просто произнести вслух слово «Господи», и сразу что-то включит нас в единую сеть мира. Такая у Слова сила. Такая его божественная природа («В начале было Слово, Слово было у Бога, и Слово было Бог», Иоанн, 1-1). А мощь этого включения будет зависеть от того, что мы позволим себе вообразить, почувствовать при звучании этого слова.

Если это воображение Г. Державина, то включается вся Вселенная, когда он произносит:

 
Создавший все единым словом,
В твореньи простираясь новом,
Ты был, ты есть, ты будешь ввек!
 

Но кто мешает любому человеку, каждому из нас, обращаясь к Богу, представлять себе какие угодно масштабы? Чем больше, тем мощнее резонанс. А еще лучше свое воображение вывести за пределы трехмерного пространства. Это сразу выключает критика внутри нас, для которого границы понятий и явлений как точки опоры для нападения.

Микеланджело. Сикстинская капелла. Сотворение Адама

Конечно, когда живешь в миру, все мелкое и низкое нас мельчит и суживает, а конкретные дела втягивают нас, как в бутылку или в клетку, в прокрустово ложе узких (потому что удобных для нас) действий. Где уж тут включать в себя и других, тех, из-за которых твоя польза, твоя выгода сойдет на нет? Где уж тут почувствовать мощное державинское «Я средоточие живущих, черта начальна Божества»?

Поэтому уходили все будущие наши святые и старцы в скиты и в пустыни, подальше от мира, в природу, где над тобой не потолок клетки-дома, а все небо, где жизнь-выживание стесняет только твое тело, но не дух, где к Богу обращаться легко и благостно.

Конечно, у каждого из нас свой Бог. У Феофана Грека (1340–1410) Бог был злым, страшным и карающим, у Андрея Рублева (1360–1430), наоборот, добрым, мягким и прощающим. Все зависит от самого человека, его мировоззрения, характера, знаний, опыта. Но от того, какого мы Бога выбираем, каким представляем себе, зависит наша жизнь, те сферы, которые мы привлекаем к себе, на которые настраиваемся…

Если же человек не верит ни во что – ни в Бога, ни в черта, – то он закрывает для себя духовный мир. И с умершим телом закончится и его духовный путь. Тьма – и больше ничего.

Потому что Бог дал нам свободу воли. И раз не веришь и не хочешь для себя духовной жизни после смерти тела, то ничего и не получишь.

И наоборот: если Бог для тебя – сверкающая бесконечность, то именно в это пространство ты определяешь свою бессмертную душу, и именно туда она устремится, освободившись из плена отжившего тела…

Почему один человек верит в Бога, а другой – нет? Потому что первый видел или чувствовал проявления Бога. Чтобы второй тоже поверил, надо, чтобы факты проявления Бога перед ним вдруг предстали в цепочке, одновременно. Но есть люди, которым достаточно просто сказать, что Бог есть, что Бог – это Свет, что Бог – это любовь, и они поверят. Это тоже дар – легкость веры. Как правило, легкая вера – не неистовая, как у боярыни Морозовой, а домашняя, как привычка, воспитанная в семье. Так верят дети. Но у нее, у этой веры, тоже есть стержень, это – наивность, убежденность, что главное – свет и любовь…

Вера – опора человеку и в геенне огненной.

Если ты веришь в Бога, то ты добровольно и сознательно даешь обет: я буду придерживаться только хорошего, ко всему относиться с любовью. В этом вера. Вот почему немецкий монах Мартин Лютер еще пятьсот лет назад сказал слова, которые многие сразу не поняли: «Важны не добрые дела, а вера в Бога». Иначе говоря, если есть вера в Бога (то есть во все светлое и хорошее), то и дела могут быть только добрые.

А к кому еще пойти человеку?

Храм – корабль спасения

Храм Покрова на Нерли (Владимирская область). XII век.

Спасение души для верующего человека всегда было самой высшей духовной ценностью. А если учесть, что до XVIII века (века Просвещения) большинство людей верили в Бога, то эта ценность была самой важной почти для всего человечества. Символом такого спасения всегда считался храм – корабль в океане суетной греховной жизни.

Сейчас, с распространением атеизма, конечно, ситуация иная. Но до сих пор для верующих, независимо от конфессии, идея спасения имеет важное значение.

Кто-то может сказать: «А зачем меня спасать? Меня спасать не надо. Я не тону». На самом деле спасение – это не гарантированное место в раю в будущей жизни и не спасение от смерти, но спасение от многого другого:

от рутины, от бытовой скоростной жизни, которая притупляет все природные чувства и требует развлечений,

от тоски, уныния, и пессимизма,

от низких мыслей и чувств, в которые мы впадаем и которые пробуждают зверя внутри нас.

Спасение храмом – это полет души, создающий ощущение праздника жизни, света, который видишь открывшимися глазами.

Храм это все может подарить и, как правило, дарит.

И дело даже не только в том, что любой храм по форме похож на корабль, плывущий по волнам житейского моря, а корабль во всех мифах народов мира всегда был символом путешествия души в мир иной, перехода из мира дольнего в мир горний. И не только в том, что на куполах сияют кресты, осеняющие светом все, что делается в нем.

Храм – это чудесный механизм волшебных часов, в которых, кажется, незримо тикает не время, а совесть, в которых все детали работают по раз и навсегда отлаженным правилам и всегда одинаково ровно и размеренно.

В храме все устремлено вверх – и столпы, поддерживающие свод, и пылающие свечи, и росписи стен, и голоса хора во время службы, и возвышение алтаря, и купол над ним, из которого льется свет. Высота физическая порождает высоту духовную. Высокие потолки храма, взлетающие ввысь купола, вытянутые вверх стройные тела Христа, Богоматери, апостолов, святых – все это вытягивает нашу душу, выпрямляет, выстраивает. А на самом верху, под куполом, – лик Спасителя, зовущего к Себе. Человек невольно подчиняется этому высшему порядку, душа устремляется к свету. И возникает канал связи человека с Богом.

А много ли у нас высокого в наших домах? Что там нас может вытягивать и выпрямлять, выстраивать и звать?

А часто ли мы говорим о высоком? Когда кто-то из близких умирает. Когда кто-то рождается. Когда кому-то плохо и надо поддержать. Когда охватывает чувство гордости за страну, за свой народ, за свой город… Все это бывает нечасто. А в храме всегда, каждый день, каждый час. Все вокруг для этого и существует.

С купола нисходит свет физический и духовный

Можно подробно не рассказывать об устройстве храма, иконостаса – все это известно и об этом можно подробно прочитать в Интернете, в книгах, в словарях. Главное – все это действует, именно все вместе, с каждым нашим шагом в храме, независимо от того, с чем мы пришли.

Строя храм, древние мастера создавали священное пространство, в котором происходит встреча человека с Божественным. Не случайно выбирали особые места для храмов – по берегам рек, на возвышениях. Они делали так, чтобы храмы были хорошо видны, как маяки для путников.

По своему внешнему виду храм значительно отличается от обычных зданий. Часто он строился в виде корабля, который, по образу Ноева ковчега, ведет людей по бурному морю жизненных испытаний к высшей цели, к свету. Здание храма завершается сверху куполом, символизирующим небо, бесконечность пространства.

Как и в любом священном пространстве, в храме есть центр, границы, порог, разделяющий два пространства, два образа жизни – мирской и религиозный. Место, где мир обыденного может перейти в мир священного. Почему и говорят, что в храм не следует входить сразу, без подготовки. Перед входом в храм всегда останавливались – троекратно крестились, клали земной поклон, тем самым очищаясь от всех обыденных проблем, настраивая душу на восприятие непознанного, божественного и отдачу всего лучшего, ценного, что хранится в собственном сердце.

Сам храм и все, что в нем, воздействует на все наши чувства, независимо от того, делаем мы что-то активно в храме (исповедуемся, причащаемся, проходим соборование, молимся, оставляем дары, ставим свечи, пишем записки) или пассивны, то есть просто стоим, наблюдая и слушая службу.

Это образы на куполе и по стенам, в алтаре и на иконостасе, мягко и человеколюбиво взираюшие на нас со стенных фресок и икон.

Это звуки молитв, проповедей, православий, песнопений и смиренных светлых речей, звучащие во время служб и между ними.

Это запахи ладана, меда и воска, негорящих и горящих восковых свечей, горячего лампадного масла и душистого дерева иконных окладов.

Это вкус постных сухих и пропитанных во время причастия вином просфор, церковного вина, кусочков артоса.

Это прикосновение губ к руке батюшки на исповеди и накрывающей твою голову плата-епитрахили, губ к кресту или иконе, масла ко лбу во время соборования, капелек воды с кисти в руке священника, когда он кропит святой водой собравшихся…

Все пять наших чувств настраиваются на высокое, на светлое, на доброе; все пять наших чувств очищаются от мелочности и скверны, которая налипает на них за жизнь. И душа, как очищенный от ракушек корабль, летит на всех парусах вперед и вверх, как будто на крыльях….

Мы не просто видим образы Христа, Богоматери, апостолов, святых, смотрящие нас из-под купола, со стен и с икон, – мы в момент лицезрения всей душой, всем существом своим выстраиваемся в духе этих образов, уподобляемся им, присоединяемся к ним, как бы получаем от них благословение, так что и сами становимся отчасти такой же природы…

Мы не просто слышим слова Священного Писания, Псалтыри, но даже самые простые слова, например имена людей, которым заказаны записочки о здравии, произносимые в храме, звучат особенно, ровно, как горение свечи. Благостная волна Божественного Слова и просто имя упомянутого в храме по имени человека проплывают мимо нас и сквозь нас, чинно, светло, праведно, осеняя нас своим проговоренным светом и себя светом от нас…

«Храмы, – говорил отец Иоанн Кронштадтский, – это небо земное, царство Бога на Земле, где мы освящаемся посредством молитвы и Таинств, где мы сами делаемся живыми храмами Божиими, сами делаемся божественными через приобщение божественных тайн…»

Храм – это машина времени, в которой мы путешествуем по разным временам, прикасаясь к свету этих времен. Этот свет – в каждом святом, который смотрит на нас со стен, с икон. И пусть все они из разных эпох, их объединяет одно – их светлая духовная сила, собранная ими за всю их жизнь, как пчела собирает нектар, облетая тысячи цветков. И когда мы смотрим на них, без эго, со смирением, чтобы настройка была чистой, они дарят нам этот свет, силу этого света. От них к нам протягиваются светоносные лучи.

И путь к храму может стать чудом. Может – и становится. Скажем, захотел городской человек в своей бывшей деревне восстановить храм. И было это совершенно нереальным делом – ни денег, ни рабочих рук, ни паствы. И помощи вроде ждать неоткуда. Но потихонечку, постепенно все как будто само появляется в нужный момент… И вот уже возник как бы из ниоткуда храм – плод многих усилий, светлых мыслей и добрых дел…

Как говорят священники в своих проповедях: «Ковчег, спасший людей от Всемирного Потопа, был построен Ноем по повелению Бога. Церковь – это тоже ковчег, корабль спасения, но построенный Самим Богом, сошедшим для этого на землю. По Божьей милости мы с вами плывем на этом корабле по бурному житейскому морю.

Море зла окружает нас. Как спастись в нем на нашем корабле? Из чего он построен? Что дает крепость ему? Он построен из нас с вами, дорогие братья и сестры, а крепость дает ему любовь, которую мы имеем к Богу и друг к другу.

Ссоры, обиды, злословие – любое проявление неприязни – это все трещины в нашем корабле. Всякий, кто имеет злобу к ближнему своему, топит наш корабль, разрушает Церковь. Всякий, кто проявляет любовь к ближнему, – строит, создает Церковь. Все очень просто…»

Иконостас московского храма Симеона Столпника

Иерархия иконостаса

Действительно, все просто. И добавить к этому можно то, что не только вся православная Церковь целиком, но и каждый храм может являться кораблем для спасения людей, «тонущих» в житейской суете, которые смогут в любой момент, придя сюда, очистить свою душу и измениться к лучшему.

Потому что, в отличие от суетного житейского мира, здесь, в храме, люди невольно следуют негласному правилу – не давать ход низким мыслям, думать только о светлом и высоком. И вести себя так же: скромно, смиренно, доброжелательно.

Казалось бы, как просто: веди себя так же в миру – и весь мир будет как храм: высок, чист и полон достоинства. Но нет, за пределами храма мы снимаем с себя все запреты и пускаемся во все тяжкие… А почему в храме не снимаем?

В храме помимо высоких помыслов и чувств незримо присутствует смирение. Оно и в полукруглых склоняющихся арках, и в ровно и мягко горящих свечах, и в покорно склоненных головах святых и великомучеников на стенах, и в лике всегда наклоненной к Младенцу Богоматери, и в склоненных в мире и согласии ангелах в Троице. Оно и в смиренно читающем Евангелие священнослужителе, и в смиренно склоненных молящихся прихожанах. Даже два воинственных архангела в иконостасе, Михаил и Гавриил, стоящих во главе небесного воинства, и те склоняют голову в смирении.

Почему? Потому что без смирения нет согласия и любви, а есть разделение и свое «я». А тогда и нет превращения всех собравшихся в храме во имя Христа в одно целое, нет объединения всех в одно молящееся существо, в одно тело храма, и нет объединения этого тела со всеми молящимися на Земле.

Видимо, об этом думал поэт Александр Блок (1880–1921), когда писал:

 
Люблю высокие соборы,
Душой смиряясь, посещать,
Входить на сумрачные хоры,
В толпе поющих исчезать.
 

Смирение помогает нам растворяться во всех других и, теряя себя, обретать весь мир, вливая в него себя, как маленькую частичку. Как зерно, умирая для себя, рождается вновь уже в другом качестве и для всех…

Храм как часослов – тоже книга, только каменная. И храм, как часослов, и внешним, и внутренним своим обликом привязан ко времени, потому что весь состоит из прошлого, настоящего и будущего, существующих одновременно.

Ведь его внутреннее пространство делится на три части:

сразу за входом – притвор,

затем идет средняя часть храма, и, наконец,

алтарь, отделенный иконостасом.

И храм в этом смысле можно воспринять как символ продвижения человека к духовности.

Вначале мы, войдя в храм, оказываемся в притворе. Это как бы степень нашего воцерковления – и грехи не дают дальше идти (их тяжесть делает ноги свинцовыми), да и человеку на этом уровне греховности самому не хочется идти дальше. Собственная тяжелая пока природа не пускает. Неуютно, холодновато, как-то не по себе. Это, если мы движемся вперед, как бы наше прошлое.

Потом, при движении к середине храма начинается проникновение в нас света, и материального – сверху из купола и боковых окон, и духовного – от звучащих молитв, слов Евангелия, икон, ликов со стен, горящих свечей. И, наполняясь светом, мы начинаем сами тянуться к нему: узнавать все, что не знаем (что есть Бог, что есть вера, что есть храм, как вести себя в нем, учимся читать Библию, духовные книги). То есть посещая храм, мы двигаемся к его середине, по мере своего просветления. Это наше настоящее.

Алтарь же – настолько светлое, легкое и разреженное пространство, что в нем нам при жизни не быть. В нем место только Богу. Священнослужители и алтарники могут сюда заходить и выходить, но только во время службы, как живые механизмы богослужения. Так же, как батюшка, принимающий исповедь, на время перестает быть живым грешным человеком и становится проводником Бога.

Что касается всех нас, грешных, то кто же знает, насколько мы можем быть ближе к алтарю? Это зависит от того, сколько уже в нас света: крохотная точка в окружении сплошной тьмы, маленький огонечек, уже отодвигающий тьму от себя, или уже заметный светильник, на свет которого и другие могут притянуться… Нет, пожалуй, только после нашей смерти можно будет сказать, какую мы прожили жизнь: темную или светлую. Даже если светлую, даже если кто-то будет канонизирован церковью, как святой, и уже обретет право попасть в алтарь, это будет после нас. Но если мы стремимся к Богу, тянемся к светлому и доброму, то алтарь – это наше будущее. Вот что такое храм…

Наконец, есть такое понятие, как малая Родина. Оно закладывается в детстве, когда какие-то незабываемые моменты и образы остаются в памяти навсегда и помогают потом во взрослой жизни. Это может быть и сруб колодца с журавлем над ним возле бабушкиного дома в деревне, и стог желтого, пахнущего летом сена, и такой родной дым, никогда не устающий виться из трубы соседского дома, и празднично-красный наряд старой яблони, достоявший до самых холодов, и засыпанная снегом длинная картофельная грядка, на которой столько потов с тебя сошло, и шпиль двухсотлетней колокольни местного храма, куда тебя принесла бабушка крестить…

Конечно, в храм надо ходить. Если нет привычки делать это регулярно, то хотя бы изредка. Это как физические упражнения – не хочется делать, но чтобы не было ожирения, мы себя принуждаем. Так же и духовно надо себя принуждать, пока не открылся постоянный канал, и общение с Богом, с этим пространством света, добра и любви, не стало праздником. Но можно создать у себя дома прообраз храма – божницу, то есть молитвенный уголок, где будет несколько любимых икон, Евангелие, молитвослов, Псалтырь, жития любимых святых, лампадка, ладан, свечки.

Душа – птица в клетке нашего тела. Храм и все, что в нем, дает ей духовную пищу. Почему мы в первую очередь думаем о клетке, а о птице – в последнюю очередь? И когда клетка рассыплется, будут ли у птицы силы взлететь высоко, к самым облакам?