Текст книги "Жизнь не кончается никогда!"

Глава 6

Через неделю Верочка вернулась из своей мистической командировки, и я тут же рванул к ней. За короткий срок она изменилась. Вроде и улыбалась мне, но глаза были печальными. То есть так – уезжала в облике благородной барышни, а приехала обратно взрослой женщиной. Видимо, мне предстояло выслушать очень интересную, но не особо радостную историю.

Позвонив на работу, я попросил своего зама подменить меня до завтрашнего дня. Он с пониманием согласился, для него это было привычно и не составляло никакого труда. Единственное, он боялся всевидящего ока нашего грозного шефа. Я успокоил его, пообещав, что в случае чего приму всю вину на себя. Мишу я отпустил к семье, где он тоже неделю не показывался, разделяя со мной спартанскую жизнь. Здоровый бычара был сверхсентиментальным папашей – очень скучал по маленькой дочке. Я передал дорогой подарок для нее – он не поблагодарил, но посмотрел на меня с мужским уважением.

Вера позвонила отцу, доложила о своем прибытии и при этом долго извинялась, что причиняет ему столько волнений и переживаний.

Положив мобильник на стол, она подошла к окну и тихо произнесла, как бы разговаривая сама с собой:

– Мне иногда так жалко его… Как будто он мой ребенок, а не отец. После смерти мамы он никак не может преступить барьер и принять это испытание разлукой. Ему никто не может помочь – это только его выбор.

Я догадался, почему она так тревожится за отца, говоря о непосильном для него испытании, разлукой с женой. Маркис, который не видел меня и Веру одинаковое время, предпочел быть рядом с ней. А когда мы расположились на диване перед телевизором, он вообще улегся к ней на колени, раскидав в стороны задние лапы. Вере пришлось придерживать его рукой, чтобы он не свалился, заодно она поглаживала натруженное пузо. Маркис вместе с нами смотрел передачу про акул – множество мелких разноцветных рыбешек, плавающих вокруг хищниц, явно привлекали его кошачье внимание. Изредка он поглядывал на меня с нескрываемым ехидством победителя, а я на него с презрением – предал нашу мужскую дружбу. Благодаря ему я открыл в себе глубоко запрятанную ревность – чувство слабаков и неудачников. Мы оба хорошо понимали, что его лежание у меня под мышкой теперь будет проблематичным наслаждением.

Вера вдруг выключила звук и, повернувшись ко мне, спросила:

– Хочешь знать, где я провела эту неделю и что там делала?

Я тут же ощутил за собой вину, что сам первым не спросил об этом.

– Конечно же, дорогая! Прости, что не поинтересовался, тупым стал на этом чертовом заводе, – торопливо пустился в объяснения.

Но она, цокнув языком, спокойно продолжила:

– Да ладно, не заморачивайся слишком! Только прошу тебя, не перебивай меня, когда буду рассказывать, а то я могу сбиться. Все вопросы после. Ты ведь наверняка думаешь, что я снова была у каких-нибудь графьев и чувствовала себя в образе «владычицы морской»? Нет, на этот раз все было по-другому и очень жестко. Как будто на другой планете побывала, где горе, печаль и боль – нормальное состояние ее обитателей. Для меня эта поездка оказалась шоком. Сколько себя помню, никогда даже подумать не могла, что такое может быть в нашей демократической России. Конечно, я жила в изолированном мире молочных рек и кисельных берегов, но по телевизору и в кино видела всякое, у нас ведь любят показывать чернуху… Но в том месте жизнь остановилась – нет никакой надежды, настоящий ад! Всегда мои гладенькие дорожки освещались разноцветными фонариками, а там – кромешная тьма и трясина. Я думала, что я очень хорошая, позитивная девочка – всегда слушалась маму с папой, поэтому на территорию зла никогда не попаду. Жила по западному образцу – беги от негатива и окружай себя исключительно позитивными людьми, но сейчас я сомневаюсь, правильно ли это. Мне кажется, если ты побрезгуешь протянуть руку падшему, то потеряешь шанс на прощение. Другими словами, ты простишь – и тебя простят, но только не в нашем мире и не в наше время. Ты не забыл еще тест отца – «где взял, туда и положи, откуда вышел, туда же и вернешься»? Вот только память человеческая – хитрая и коварная штука. Забываем мы, что в мире грязи нет – она вся у нас внутри. С течением времени у нас большая непонятка и неразбериха, мы запуганы и запутаны временем. Короче, посетила я, Костик, одну чудовищную больничку – она находится не в Москве и не Петербурге, а в России. И эта больница не простая, а психиатрическая, и она на удивление считается совсем не плохой, в сравнении с другими. Въехав на территорию, я увидела бараки, мазанные белой известкой, довольно ухоженные клумбы и мозаичные дорожки – все это напомнило мне пионерский лагерь, если, конечно, не замечать уродливых решеток на окнах. Еще там стояли грязно-зеленые лавочки, но для кого они – непонятно, наверное, для антуража, потому что пациенты больнички гуляют в огороженных отстойниках под присмотром санитаров – человек по сто на коробку тридцать метров на двадцать. Кстати, мне потом объяснили, что в этих бараках раньше была колхозная конюшня. Теперь я хорошо понимаю, почему американцы и европейцы никогда не смирятся с нашим типом демократии. Конечно, и у них куча дерьма за заборами, но, поверь, не до такой степени. У каменного административного здания меня встретил очень милый с виду заведующий этим, так сказать, лечебным заведением. Вместо галстука у него была бабочка, а на руках он держал маленькую симпатичную собачку. Дружелюбно улыбаясь, он провел меня в свой кабинет; улыбка – просто эталон практикующего психиатра, но глаза были пустые и холодные. Как буравчики. Его предупредили о моем приезде и дали инструкцию, как ему следует вести себя со мной. Перевоплотившись, я приехала туда скромным начинающим клиническим психологом. Мы выпили по чашечке очень недурственного кофе, и он объяснил мне характер моей будущей работы в этом скорбном месте. Успокоил, что отделение тяжелобольных посещать не придется. Мне предстояло работать в бараке строгого режима, где, собственно, и находился объект моего повышенного интереса. Заведующий весело рассказал о контингенте этого отделения – по его словам, там собралась команда с множеством психических патологий. Меня немного смутил тот факт, что о больных он говорил как о людях пропащих, да еще и в прошедшем времени. Прямо хоть шляпу снимай за упокой души. Но в мое задание не входило проявление чувств, и тем более я не должна была вступать в нравственно-моральные споры – только сбор информации и помощь одному из пребывающих здесь несчастных. После обсуждения всех деталей он сам проводил меня в этот барак. Когда мы вошли, то мое первое ощущение было – липкий страх. Я не страдаю клаустрофобией, но вязкая энергетика замкнутого пространства сильно сдавила горло. Я с трудом взяла себя в руки и улыбнулась своему провожатому. Все-таки в психиатрах есть что-то садистское – лица ангельские, а взгляд… мягко сказать, непонятный. Заведующий погладил свою собачку и повел меня по узкому коридору, у темно-синих стен которого стояли больные. На лица я не смотрела, но чувствовала болезненное равнодушие, исходившее от этих людей. Мельком взглянула на низкий давящий потолок и на криво прикрепленные решетчатые плафоны. Грязно-желтый свет завершал картину земного ада. Мне вспомнился фильм «12 стульев», как там завхоз Старсобеса говорит: «Старушки привыкли, старушки кушают». Все это было ужасно, но вопросов задавать мне не разрешалось по инструкции. Кстати, в этом бесконечном коридоре не было даже стульев, чтобы присесть, – только два кресла для санитаров. За неделю я часто слышала, как какая-нибудь замученная жизнью медсестра матом орала на больных: «Чего тут выстроились, ***, сидите на своих нарах и не залу****». В такие моменты мне было ужасно стыдно. Как же так, думала я, зачем нам с детства стараются привить культуру поведения, чувство самоуважения? Понятно, что здесь находятся больные, слабые духом люди, но зачем же их превращать в скотов? Может быть, это следствие политики других скотов – высококультурных, с ярко выраженным патологическим самомнением, так называемых элитных представителей социума? Высокопородистых скотов? Во мне все кипело, но виду я не подавала. Хорошо зная историю России, можно с уверенностью сказать – так было всегда, и ничего не меняется. Разумеется, я не специалист в области психиатрии, но я живой человек и испытываю простые человеческие чувства. Наверное, я еще слишком молода и не так много видела в жизни. Но знаешь… Однажды в детстве мне пришлось стать свидетелем расправы дворовых мальчишек над котенком, я поняла, где корни силы и власти. Они привязали его к телеграфному столбу и по очереди кидали в него заостренные сварочные электроды… Смеялись, храбрились друг перед другом…

Вера замолчала, по ее щекам текли слезы. Я, молча, обнял ее – слов у меня не было, да и какие тут могут быть слова. Минут через пять она успокоилась и тихим голосом продолжила:

– С одной стороны этого двухметрового коридора были процедурные кабинеты, а с другой – семь палат, в каждой теснилось по четырнадцать кроватей, даже не кроватей – нар. Некоторые нары были спаренные. Желтые потолки в подтеках, на стене картины, нарисованные местным художником четырьмя грязными красками… Не в художнике дело, а в том, кто разрешил повесить эту страсть в палате душевнобольных людей… На следующий день мое внутреннее возмущение немного ослабилось. Утешая себя, я старалась объяснить своей изнеженной и неподготовленной душе, что такова уж природа вещей – грубая и жесткая. Не мне решать, как должно быть, – мне нужно срочно взрослеть и учиться принимать действительность. В конце концов, Тот, кто написал весь этот спектакль, наверное, знает, зачем все так происходит в мире. Короче, я погасила эмоции и приступила к исполнению своей работы. Я узнала, что в этой больничке содержатся более ста больных, причем здесь есть своеобразная иерархия. В самом низу находятся тяжелобольные, то есть уже ничего не соображающие люди, и они являются объектом издевательств. Следующая «каста» – брошенные и обнищавшие люди. Многие из них годами, а то и десятилетиями, меряют шагами мрачные коридоры. Ну и, наконец, «элита» заведения. Это уголовники и рецидивисты, наркоманы и алкоголики, которые отбывают срок «по психушке» или «косящие» до суда. Все они верные «помощники» санитаров и хранители зоновских порядков. Любое недовольство жизнью, любое нарушение внутреннего «устава» наказывается привязыванием к кровати и «животворящим» уколом в задницу. Обитатели больнички наказания очень боятся, но нервы есть нервы – нарушают и часто получают по загривку. Там я видела всяких – и лежачих, и безногих, и полностью опустившихся, но также и очень грамотных людей, разве что с психикой у них не все хорошо. После выдачи таблеток способные ходить посещают столовую, где им выдают порцию жидкого варева вроде супа, кашу и один кусок хлеба в руки. Задача многих – оставить хлеб на ночь и спрятать его понадежнее, чтобы санитары при шмоне не нашли. Тут много еще чего можно говорить, но все это, Костя, «кухонные» размышления о справедливости. А добиться справедливости на самом деле в нашем мире невозможно. Ведь если какой-то «особо одаренный» индивид просочится во власть, обещая «все исправить», очень быстро он про свои обещания забывает. Наоборот, спешит заграбастать себе все, укрепляясь в мысли, что он Богом избранный. Они там, во власти, всегда здоровые, веселые и успешные. Я бы назвала их самодурами, но они не обидятся.

Я все-таки не выдержал и перебил ее:

– Вер! Что-то я не пойму, а зачем тебя Голос послал туда? В чем фишка? О чем ты рассказываешь, это, конечно, грустно, но когда у нас было по-другому? Ведь, наверное, только в нашей стране, могут так не любить и не ценить людей. Изощренно и всегда «оправданно». Но и практика двойных стандартов у нас просто высочайшего уровня.

Она посмотрела на меня с каким-то сожалением.

– Выходит, ты тоже думаешь, что кто-то там с небес спустится и здесь разберется? Или те, кому положено, знают лучше нас, и пусть они творят что угодно, а мне самому жить хорошо, глядишь, и пронесет – доживу до ста лет, а чемодан в рай у меня всегда наготове? Нет, Костик, не выйдет так! Время-то бесконечно, успеешь пройти по всем закоулкам выстроенной тобой реальности. Или ты забыл, что зарекаться от чего-либо – дело неблагодарное? Память, конечно, шутит над тобой, перекрывая чувство боли, но предаст тебя при первом удобном случае. Быстро вспомнишь, кем ты уже был, и забудешь, кто ты сейчас. Таких умников много было до поры ответа за свои ошибки. Их тоже забыли, как у Горького: «А был ли мальчик?» Ну ладно, это тема пустая, каждому свое время и место. Только прошу тебя, милый мой, научись видеть знаки, которые расставлены повсюду в нашей жизни. Присмотрись хорошенько, ведь даже сосед, который живет рядом с тобой, – это целая энциклопедия для твоего личного пользования. Ну что, рассказывать дальше, или пойдем кувыркаться и получать удовольствие?

Я был немного обижен: она что, принимает меня за бездушного прожигателя жизни? По правде сказать, мне чужие проблемы малоинтересны, но я тоже кое-что видел и хочу быть полезным обществу. Просто иногда руки опускаются от собственного бессилия и постоянных игр реформаторов-дуболомов. Их активность просто ужасает! Вере же я сказал спокойно:

– Прошу тебя, продолжай.

Она покосилась на меня с сомнением, но снова заговорила:

– Заведующий познакомил меня с врачом – мы должны были работать вместе, в одном кабинете. Молодой психиатр, играющий роль серьезного врача, делающий карьеру и поправляющий свое материальное положение. Ведь возможности психушек очень даже велики, а для тех, кто работает здесь, – безграничны. Я села за стол и стала писать что-то в блокнот, делая вид, что приступила к исполнению своих обязанностей. Но на самом деле мне нужно было собраться и подумать, как мне одной выйти из этого кабинета к больным. Признаться, я едва сдержала смех – вот бы они узнали про Голос. О, тогда бы я осталась здесь надолго! Сергей Александрович – так звали моего соседа по кабинету – оказался очень хорошим психиатром. Он то и дело отвлекал меня шутками и предложил вместе пройтись по палатам. Не буду вдаваться в подробности быта и рассказывать обо всех пятнах и трещинках стен. Скажу только одно: я хорошо поняла, почему за границей делят нашу страну на два региона – Москву и Сибирь, причем, например, ростовчане для них тоже сибиряки. Но что касается меня, после посещения этого богоугодного заведения я буду по-другому относиться к ослепительным мероприятиям, проводимым на бюджетные деньги, – спортивные соревнования, торжества, салюты и прочую мишуру. Пляски на костях всегда были самым востребованным развлечением зажиревших патрициев. Хорошо, что время от времени появлялись такие люди, как Аттила, которые хлестали розгами изнеженные попки, приводя тем самым помутившиеся мозги к просветлению. Но все это, как говорится, лирика. Дело в том, что мой приезд туда, да еще в таком странном качестве, имел лишь одну цель. Я должна была помочь одному человеку укрепить его духовные силы. До сих пор толком не могу понять – зачем? Но задание не обсуждается – у меня нет с Голосом обратной связи. Я никак не могла взять в толк, какую такую миссию несет этот побитый жизнью человек. Ведь после моих встреч с успешными и красивыми людьми я готова была подписаться под словами, что в человеке все должно быть прекрасно как снаружи, так и внутри. Правда, тут есть в чем сомневаться. Красота – понятие субъективное. Даже ну очень ядовитые змеи могут быть красивыми, не говоря уж об огромном количестве насекомых. Например, мой хороший знакомый из числа «золотой молодежи» разводит пауков. У него их немерено, и он души в них не чает. Говорит, что нет на планете более прекрасных творений. Спорить бесполезно – он так видит, как говорят художники. Все, стоп! Что-то я отвлеклась немного. Короче, первая встреча с подопечным меня сильно разочаровала, более того, он мне не понравился. А как иначе? Ко мне в кабинет вошел лысоватый пятидесятилетний мужичок с загипсованной рукой, в другой руке он трепетно держал маленькую бутылочку с водой. Присев на краешек стула, виновато улыбнулся и дрожащим голосом прошептал вымученный комплимент:

– Здравствуйте, доктор. Вы такая красивая девушка, прискорбно видеть вас в этом Богом забытом месте.

Сергей Александрович, сидевший за соседним столом, улыбнулся и сказал ему:

– Владимир Иванович, мы так не считаем, что Бог лишил нас своей милости. Вы уж, будьте любезны, не обижайте нас – мы тоже ходим в церковь. Вон, посмотрите, у меня иконка стоит на столе.

Мой подопечный очень смутился и, не поднимая испуганных глаз, пробормотал:

– Палачи тоже крестики носят.

Я решила разрядить неловкую обстановку:

– Спасибо, Владимир Иванович. Давайте немного расслабимся. Я буду работать с вами и постараюсь вам помочь.

Пока я не знала, чем смогу помочь ему. Кто я такая – молодая девчонка, пусть и образованная. А он – человек, прошедший через горнило ада, где ему не только кости переломали, но и душу изрядно потрясли. Однако я должна была во всем разобраться и дать ему надежду. Кстати, Голос с большой теплотой говорил о нем.

Владимир Иванович поднял поникшую голову, и мне стало не по себе. На меня смотрели удивительно выразительные глаза. Я почувствовала в них огромную силу и мощь, а я в своих чувствах не ошибаюсь. Не выдержав, я отвела взгляд в сторону, а потом вежливо попросила Сергея Александровича оставить нас вдвоем. Он отнесся с пониманием, а когда выходил из кабинета, положил мне на стол историю болезни моего подопечного. Так делать нельзя, но ему, видимо, дали указание помогать мне в нарушение некоторых правил. Я стала быстро просматривать страницы, а когда закончила, то немного испугалась. Информация о том, почему этот человек попал сюда, не поддавалась никакой логике. Отложив карточку, я пристально посмотрела ему в глаза – мне захотелось понять, что за человек сидит передо мной. Ответа я не получила – он был закрыт полностью, как будто вся инфор мация о нем находится в бронированном сейфе Нацио нального банка. Тогда я попросила его рассказать о себе. Он смутился:

– Вообще-то я уже рассказывал о себе… – В его голосе сквозила усталость, смешанная с недоверием.

Я дружески улыбнулась, и он, вздохнув, продолжил:

– Попал я сюда четыре месяца назад. Меня привезли какие-то люди, я был мертвецки пьян, в грязном тряпье, с гниющей рукой и переломанными ключицами. Короче, вонючий бомж с частичной потерей памяти. Спасибо медперсоналу, что выходили меня и не дали сгнить заживо. Несмотря на то что они здесь с нами не церемонятся, люди-то хорошие. А все эти мерзости… Жизнь их бьет, и им больно, вот они и огрызаются, срываются на слабых, на своих близких. Видят исключительно палку, которая бьет их самих по ребрам, а вот в чьей руке эта палка – тот в стороне. Претензии к нему не принимаются – табу.

Он говорил прописные истины с таким видом, будто делает для себя открытие. Но это было искренне, и у меня появилась какая-то симпатия к нему. Я старалась не перебивать его, боялась, что он собьется с мысли, – ведь человек действительно болен.

– Так вот, немного оклемавшись здесь и частично восстановив память, я нахожусь в страхе и растерянности. Объяснить не могу, что со мной произошло, – полнейшая загадка для меня. Два года назад я был преуспевающим инвестором на фондовой бирже. Из материальных ценностей у меня было все, была и семья. Я более двадцати лет проработал в бизнесе, всегда строго соблюдал все правила и законы биржи. Но пришел день, и мне на мозги как будто накинули черную вуаль. Я решил «рвануть к звездам», то есть положить весь свой капитал в одну корзину. Понимаю, что я не первый и далеко не последний, кто совершает эту ошибку. Она закономерна для большинства инвесторов, однако я очень сожалею, что попал в их число. В общем, я взял все, да еще со стопроцентной маржой, и поставил на одну позицию. Но «хозяин денег» этого не прощает, и обмануть его невозможно. В итоге я все потерял, влез в огромные долги, и что самое тяжелое – потерял себя, потерял семью, родственников и так называемых друзей. Я пытался исправить положение, но это было невозможно. Так что я остался в полном одиночестве. От бессилия запил горькую, бродяжничал, искал в себе смелость покончить с собой. Слава Богу, не сделал этого, но мозги перестали работать, и я стал стремительно падать в пропасть. Как говорится, если Бог хочет кого-то наказать – лишает разума. Себя я не жалею, меня тем более жалеть никто не будет. Мы живем в капиталистическом обществе и по его законам – слабый должен проиграть, падающего нужно подтолкнуть. Но капитализм это всего лишь стадия развития человечества – это пройдет, правда, и эхо будет ураганным. Я еще раз скажу – я ни о чем не сожалею. Если мне оставили жизнь, значит, дали шанс, и я хочу им воспользоваться. Только вот страх пока блокирует все мои силы. Я не хочу возвращаться к прошлому и думать о возврате потерянных ценностей – это невозможно. Хочу выйти на совершенно новую дорогу – пока неведомую мне, потому и страшно.

Он замолчал и посмотрел на меня с вопросом, ожидая реакции. Честно признаться, ничего нового я не услышала – страдания этого человека понятны, но есть беды намного масштабнее и трагичнее. Однако Голос послал меня именно к нему, и я к тому же постоянно ощущала исходившую от него невероятную мощь. Это чувство, знаешь, на что похоже? Как будто ты сидишь верхом на старой и ржавой пятитонной бомбе. Вроде ничего не происходит, а по спине льется холодный пот. Мне он был не особо приятен, но интерес к себе вызывал магнетический. У меня в голове крутился только один вопрос:

– Скажите мне, пожалуйста. А вот те страдания, которые вы причинили своей семье, близким вам людям, они вас по ночам не мучают?

Взгляд его стал жестким, он просто буравил меня глазами, но в борьбе глазами я непревзойденный чемпион, и в конце концов он совершенно спокойно ответил:

– Зачем им мои мучения? Кажется, они бы предпочли получить компенсацию в денежном эквиваленте. Наде юсь, мой изуродованный труп им не нужен – морока одна. Может, я и ошибаюсь, не знаю… Мне только одно непонятно. Человек теряет все – деньги, семью, дом, – в этом случае он вполне может застрелиться. Или он потеряет любимую работу, уважение, честь – тоже исход будет плачевным. А вот скажут ему, да хоть сам Патриарх Всея Руси, что он потеряет милость Божью, – наверное, примет к сведению, но стреляться вряд ли будет. Я вот не знаю, потерял ее или нет, – и от этого мне страшно. Ведь когда ты абсолютно одинок, когда находишься здесь без определенной надежды на свободу, то Он остается единственным в твоем сердце.

Ничего не сказав, я отпустила его отдохнуть. Мой подопечный вышел из кабинета уже со спокойным взглядом и поднятой головой. Наверное, выговорился.

На следующий день я решила не вызывать его к себе, пусть немного подумает и соберется.

Появился Сергей Александрович, довольный и жизнерадостный. Спросил меня весело:

– Ну что, Вера Викторовна, жаловался вам наш миллионер? Они здесь все жалуются. Мой совет привыкайте не вникать глубоко в их проблемы, а то долго вы здесь не продержитесь. И есть опасность занять пустующую койку. Отклонениями в психике страдали многие психиатры и психологи, Фрейд – хороший пример. – Он рассмеялся, а я подумала: кажется, он неплохой человек, правда, молодой еще, и дорожка к карьере, видимо, была не очень каменистой. А минные поля уж точно не встречались. Каждому свое и в свое время.

С Владимиром Ивановичем после нашего разговора мы встречались еще два раза. Я для себя решила, что он сейчас сдает свой экзамен, и помочь ему можно только одним: непрозрачно намекнуть, что о нем знают, любят и заботятся. Все остальное он должен сделать сам, и выбор только его. На последней нашей беседе я так и сказала. Он невероятно обрадовался, поцеловал мне руку и трогательно произнес:

– Если это так, то можно продолжать свое движение по новой тропинке, но уже с понятной целью и без страха.

На этом миссия моя была завершена. Уезжала я с двояким ощущением – с одной стороны, я была рада за него, с другой – очень сомневалась, что он пойдет по правильному пути. Кто ж знает, где он – этот правильный путь? По дороге домой мой друг Голос многое объяснил. Он сказал, что Владимир Иванович сделает все, как должно быть, но не более того. Так же было сказано, что Бог создал человека по образу и подобию своему как величину вселенского масштаба, а из рая человек вышел земным и смертным. Людей-то на Земле много, а вот «человеком вселенским» становятся единицы. И когда они приходят к людям, часто попадают под их дубинки. Некоторые сдают тысячи не особо тяжелых экзаменов по жизни, а у других путь короче, но болезненнее. Есть и те, кто сдают экзамен экстерном, одним поступком – например, подставив грудь под пулю, защищая товарища. Это, знаешь, как в игре – можешь выбрать длинный путь с множеством вопросов и допустить три ошибки, а можешь пойти по короткой тропинке с одним вопросом, и ошибаться тут не позволяется. Не важно, какого ранга человек, перед Богом все равны. Бывает, министр – а в Божественной школе всего лишь первоклассник, или наоборот, последний среди людей – а уже выпускник. Как в Библии: что хорошо для человека – не угодно для Бога. Но все вернутся к точке начала начал, времени бесконечно много. Вот так. Кость, ты спишь, что ли? Чего молчишь?

Я встрепенулся. Действительно, глаза закрывались, но я не сознался в своем косяке:

– Что ты, Верунь! Слушал тебя очень внимательно, только непонятно мне кое-что. Я ведь в церковь не хожу, текущей жизни искренне радуюсь. И особо вникать в умопомрачительные тонкости ее протекания не желаю. Для меня так – если человек любит гадить обществу, то его нужно остановить и мордой ткнуть в его же дерьмо. Извини за грубые словечки. Но если все спустить на волю Божью, то тогда срочно нужен апокалипсис.

Я выдавил виноватую улыбку, а потом, воспользовавшись тем, что Маркис давно уже соскочил с Верочкиных коленок, подхватил ее на руки и начал страстно целовать. «Балда ты!» – успела крикнуть она, и мы оказались на нашем ложе любви.

Детали этой чудесной ночи стерты из памяти.

Утром, выглянув в окно, я увидел, что меня уже ждет Михаил, припарковавший машину у парадного входа. Веру я будить не стал – ей надо хорошенько выспаться. Добытчик теперь я, с меня и спрос. Все по справедливости, но, эй, не слишком сдавливайте мне шею. А то могу сбросить седока, но только не мою драгоценную Верочку. Ее я готов катать на плечах вечно.

Приехав на завод, я обнаружил в своем кабинете Ивана Николаевича. Он сидел в кресле и с кем-то разговаривал по телефону, похоже, что с женой, поскольку сам практически ничего не говорил, а лишь изредка вставлял короткие фразы: «Конечно, я не забываю есть», «Нет, я не забыл свой адрес». Он кивнул мне и, прикрыв трубку ладонью, быстро доложил:

– Приветствую вас, Константин Владимирович! Все нормально, завод работает, люди накормлены, и все как один находятся в состоянии трудового порыва. С нетерпением ждали вас. Скучали.

Я заулыбался и махнул ему рукой, сигнализируя, что доклад принят. У нас с ним сразу сложились хорошие дружеские отношения, потому что мы оба не признавали фальши и результат ценили больше, чем всякие реверансы. Проведя ребром ладони по горлу, он продолжил слушать наставления своей всезнающей подруги. А я сел за стол, пододвинул к себе документы, аккуратно разложенные стопочками, и принялся бегло просматривать столбики цифр. На самом деле я не сомневался, что все бумаги находились в идеальном состоянии – другого варианта и быть не могло, Иван Николаевич был гуру бюрократической науки.

В дверь кабинета постучали, и, не дожидаясь разрешения войти, с подносом, накрытым белой салфеточкой, вплыла секретарша Любочка. Очень полная сорокалетняя женщина удивляла меня своей неземной энергетикой и легкостью передвижения. Дай ей возможность пройтись по подиуму, она бы многих моделей оставила с носом.

Любочка молча накрыла стол: сказочно ароматный чай, вазочка с ореховым вареньем и, главное – ее фирменные пирожки с картошкой, горкой лежащие на голубом блюде. Своим милым детским голоском она строго приказала:

– Господа! Не бизнесом единым жив человек. Прекращайте суетню и вкусите истинное и полезное. Возражения не принимаются.

Она села в свободное кресло и улыбнулась нам. Ее улыбка – это отдельная история о доброте: просто всеобщая мама человечества.

Я уже знал, хотя и недолго проработал, что Любочка самозабвенно изучала Библию, – о чем бы она ни говорила, обязательно приводила цитаты из этой мудрой книги.

Вообще, отношения и порядки в этом дружном коллективе сложились давно. Менять их я не собирался, мне все нравилось.

Любочкины пирожки были сказочные – они просто таяли во рту, и их можно было съесть в бесчисленном количестве, не ощущая никакой тяжести в животе. Прямо вершина кулинарного искусства. Однако Любовь Максимовна говорила всем, что лично она свои пирожки не ест, так как они могут испортить ее идеальную фигуру. Еще раз – никаких возражений: несмотря на 100 килограммов веса при росте 160 сантиметров, она была прекрасна. Но мы все равно ей не верили насчет пирожков, потому что устоять перед ними никому было не под силу. На работе не ест, но дома, наверное, отрывается.

Насладившись нашими довольными лицами, Любочка ушла на свое рабочее место. Иван Николаевич тут же вскочил с кресла и, на ходу дожевывая пирожок, тоже направился к двери, бросив мне:

– На следующей неделе у нас очень важный тендер, так что посмотри нижнюю папку и подпиши там, где я поставил галочки. Ну, я побежал во второй цех, там запускают новый станок с программным обеспечением, без меня никак. Эти головотяпы, видишь ли, «стесняются» нажать стартовую кнопку без меня. – Исчез, как испарился. Для меня так и остается загадкой, он так ходит или бегает – походит на спортивную ходьбу, но намного шустрее.

До конца недели я вряд ли появлюсь дома. Вытащил телефон и позвонил Вере. Она уже должна была проснуться. После возвращения с задания Верочка обычно дня два «размышляла». Под размышлениями понималось посещение ночных клубов в одиночку, где она, бешено прыгая на паркете, выражала глубину своих мыслей и чувств.

Верочка ответила мне, перекрикивая музыку, которую врубала на полную катушку, когда оставалась одна:

– Привет! Как там у тебя в цехах – станки крутятся, трубы дымят? Скажу тебе по секрету, для моего папы идеальная семья – это когда счастливая жена занята исключительно «шпилечными» делами, а муж неуклонно совершенствуется в своей профессии и пашет от зари до зари, как папа Карло. Как тебе такой вариант? Если бы папа узнал, что ты в рабочее время треплешься со мной, он бы обязательно вынес тебе выговор с занесением в грудную клетку. Учти, он боксер, и более того – чемпион. Это я тебе говорю в качестве мести за то, что ты творил со мной этой ночью, маньяк недоделанный!