Текст книги "Жестокие мили"

Первое правило выживания – держаться всем вместе, потому что без собак ты погиб.

Сеппала был одним из немногих погонщиков на Аляске, работавших почти исключительно с сибирскими лайками. Он считал, что ни одна другая порода не сравнится с ними в скорости и выносливости. Возможно, он видел в них самого себя: они были так же упорны и отважны, как и он.

Современные сибирские лайки происходят с восточного побережья сибирской реки Лены, где местные жители веками использовали собак для охоты на пушного зверя, тюленя и белого медведя. В XVII веке, когда русские обложили местных данью, торговля мехом стала играть важную роль в экономической жизни региона, охотники отправлялись за тысячи миль на груженых нартах, чтобы выменять меха на товары первой необходимости. Их собаки становились сильнее и быстрее. Многие охотники занимались улучшением породы, и к концу XIX века сибирские лайки превратились в выносливых собак, способных преодолевать по бездорожью большие расстояния.

В состоявшихся в 1869 году гонках по реке Колыме, в которых участвовали купец и русский офицер, одна упряжка пробежала 150 миль за пятнадцать часов, а другая – за шестнадцать. Эскимосские собаки редко показывали скорость больше пяти миль в час.

Хаски, маламуты и другие северные ездовые собаки способны выдерживать сильные морозы благодаря особому сочетанию физических качеств. Помимо длинной и грубой шерсти, защищающей кожу от воды, снега и солнца, для сохранения тепла у них имеется мягкий густой подшерсток, который летом вылезает. Во сне, защищаясь от холода, собаки прикрывают нос пушистым лохматым хвостом. (Хвост также защищает пах, единственное место, где у лаек нет густой шерсти.) Благодаря миндалевидному разрезу глаза лаек меньше страдают от снега и ветра, а остроконечные стоячие уши внутри покрыты мягкой шерстью, что сводит к минимуму потерю тепла. Благодаря слегка продолговатой форме лап и сомкнутым пальцам лед меньше повреждает лапы. Северные собаки способны выдерживать морозы до 30 градусов.

Первым в упряжке Сеппалы шел пес по кличке Того. Двенадцатилетний черно-серый вожак его был любимцем. Их отношения основывались не только на дружбе, но и на доверии и взаимовыручке. По словам одного из друзей Сеппалы, они были «неразрывно связаны. Когда говорили об одном, подразумевали другого».

Много раз они спасали друг другу жизнь, пересекая замерзший Нортон-Саунд, и, несмотря на солидный возраст Того, Сеппала знал, что, куда бы они ни отправились вдвоем, он будет «чувствовать себя в безопасности».

Летательные аппараты

В морозное утро понедельника 26 января, шесть дней спустя после вспышки эпидемии, в дверь дома Уильяма Фентресса Томпсона в Фэрбенксе постучал посыльный. Недавно поднявшийся с постели Томпсон, издатель и редактор «Фэрбенкс дейли ньюс-майнер», получил срочную депешу от Дана Садерленда, делегата от Аляски в Конгрессе США:

МОЖНО ЛИ ПОДГОТОВИТЬ АЭРОПЛАН К ПОЛЕТУ В ТЕЧЕНИЕ БЛИЖАЙШИХ 48 ЧАСОВ ЧТОБЫ ЗАБРАТЬ СЫВОРОТКУ ДЛЯ БОРЬБЫ С ЭПИДЕМИЕЙ В НОМЕ ТЧК СРОЧНО ТЕЛЕГРАФИРУЙТЕ ТЧК

Томпсон быстро оделся. Узнав об эпидемии, он сразу же подумал о сенсационном материале для своей вечерней газеты. Ему было шестьдесят с небольшим, почти всю свою жизнь он проработал газетчиком на новых территориях. Часто ввязываясь в споры, он упорно стоял на своем, за что и получил изрядную порцию критики и прозвище Чужая Буква. За свою долгую карьеру Томпсон видел, как на Юконе и Аляске бурно росли города старателей, быстро приходившие в упадок, после того как из ручьев и рек исчезало легкое золото. В последнее десятилетие он наблюдал, как его родной Фэрбенкс готовится разделить ту же судьбу.

В годы, последовавшие за открытием золотых месторождений, Фэрбенкс имел репутацию «самого большого бревенчатого города в мире». В то время город бурно развивался, он связывал поселки во внутренних районах с незамерзающими портами на юге Аляски. Но когда запасы золота иссякли и поселки опустели, население Фэрбенкса начало сокращаться, и к 1925 году город оказался на грани экономической катастрофы. Как, впрочем, и сам Томпсон. Число читателей его газеты уменьшилось почти вдвое, и зачастую ему приходилось в одиночку сочинять, редактировать и публиковать очередной номер «Ньюс-майнер». Он почитал своим личным долгом не только информировать читателей, но и, как выразился один из них, поднять их «упавший дух».

Томпсон был сторонником активной журналистики, он искал и поддерживал проекты, которые, на его взгляд, могли бы привести в город деньги. В 1925 году он занимался новым делом – созданием Авиационной корпорации Фэрбенкса. Держа в руках телеграмму делегата от Аляски, он понял, что успешная спасательная миссия может помочь развитию воздушного сообщения и вернуть деловую жизнь в город. Томпсон не был обычным авантюристом. Он искренне хотел помочь жителям Нома, и если он сумеет организовать доставку сыворотки, тем лучше для всей Аляски.

Все три прошедших года Томпсон страстно мечтал о развитии арктической авиации. После Первой мировой войны Аляска притягивала к себе бывших военных летчиков, искателей приключений, и в 1923 году Томпсон с группой бизнесменов организовали Воздухоплавательную компанию Крайнего Севера и наняли на службу бывшего военного пилота из Северной Дакоты Карла Бена Эйелсона.

Эйелсон с Томпсоном уговорили одного банкира вложить деньги в самолет, а вскоре раздобыли и средства на сооружение примитивной взлетной полосы, 360 метров длиной и 180 метров шириной, на краю бейсбольного поля. Уже к лету 1923 года Эйелсон возил пассажиров на единственном аэроплане компании, детище Куртисса, носящем имя «Дженни». Всего несколько месяцев спустя Воздухоплавательная компания Крайнего Севера слилась со своей единственной соперницей, Аэротранспортной компанией Аляски, и стала называться Авиационной корпорацией Фэрбенкса.

Теперь у компании было три самолета и два пилота, Эйелсон и бывший актер по имени Ноэль Вин. В 1923 и 1924 годах дела шли хорошо; компания перевозила по воздуху все, что угодно, начиная с золота и кончая продовольствием, и доставляла пассажиров из одного города в другой. За редким исключением, все проходило гладко.

Вскоре оба пилота приобрели репутацию отважных и знающих людей. Вин первым в Северной Америке стал летать за Полярный круг, а в феврале 1924 года Эйелсон совершил первый на Аляске зимний перелет длиной 260 миль от Фэрбенкса до Мак-Грата по одному из десяти экспериментальных маршрутов, утвержденных Министерством почт США. На двух из этих маршрутов действовала «Скорая помощь», и Эйелсон перевез двух пациентов в больницу в Фэрбенксе. Томпсон горячо верил в будущее компании.

Приблизительно за месяц до начала эпидемии в Номе Авиационная корпорация Фэрбенкса продала акций на 15 тысяч долларов, чтобы купить четвертый самолет – восьмиместный аэроплан с закрытой кабиной. Томпсон убедил многих жителей Фэрбенкса купить акции компании. Среди инвесторов был и Дан Садерленд.

Томпсон был убежден, что для спасения Нома достаточно одного полета из Фэрбенкса. Проблема заключалась в том, что в данный момент у них не было пилота. Эйелсон в Вашингтоне пытался убедить правительство в пользе северных перелетов и регулярных почтовых рейсов, а Вин уехал покупать новый самолет.

Томпсон стал искать другие возможности. Всего несколько дней назад он познакомился с сотрудником Министерства юстиции Роем Дарлингом, приехавшим в Фэрбенкс по делам. Специальный следователь производил впечатление уравновешенного и ответственного человека, и Томпсон вспомнил, что у того имеется летный опыт.

Прежде чем поступить на службу в Министерство юстиции, тридцативосьмилетний Дарлинг научился летать и пользоваться боевой техникой в Королевском летном училище и Королевском пехотном училище в Канаде. В 1917 году он стал артиллеристом Военно-морских сил США. Он служил на опытном полигоне в Индиан-Хеде, штат Мэриленд, где испытывал винтовки, бомбы и другое оружие. Он быстро дослужился до старшего лейтенанта, но его военно-морская карьера внезапно оборвалась в мае 1919 года. По пути из Вашингтона, округ Колумбия, в Индиан-Хед гидроплан, на котором он летел, потерпел аварию и упал с высоты 150 метров в море. Дарлинг сломал правое бедро, своды обеих стоп, челюсть и разорвал губу. В результате серии операций одна его нога стала короче другой, одно колено плохо гнулось, и он хромал. Ему пришлось пользоваться тростью и носить ортопедическую обувь.

Дарлинг, с его заметной хромотой и изборожденным шрамами лицом, производил впечатление стойкого и отважного человека, даже по аляскинским стандартам. Он был смел и бесстрашен. С точки зрения завзятого газетчика Томпсона, он был настоящим сокровищем, героем, о котором можно было только мечтать.

У Томпсона в результате давнего несчастного случая тоже была повреждена нога. Он наскоро выпил кофе, взял трость и, прихрамывая, направился через замерзший город к «искалеченному летчику». Дарлинг был еще в постели. Томпсон разбудил его, напоил кофе и стал рассказывать печальную историю о детях Нома. Долго уговаривать Дарлинга не пришлось: несмотря на случившуюся шесть лет назад катастрофу, он страстно хотел летать.

Дарлинг выдвинул несколько условий: о полете не должна знать его жена Каролина, жившая в новом доме в Анкоридже; следовало получить разрешение на полет от Министерства юстиции и, наконец, урегулировать вопрос с ВВС США, чтобы в случае его гибели Каролина получала пенсию. (Формально Дарлинг из-за полученных травм находился в отпуске по болезни и мог официально выйти в отставку с положенными льготами и пособием не раньше июня 1925 года.)

Томпсон попросил его осмотреть три самолета, стоявшие в складском помещении, и сообщить о результатах. Днем Дарлинг отправился на склад с механиком Фарнзуэртом и еще одним человеком, Фрэнком Страдерсом, менеджером Авиационной корпорации Фэрбенкса. Они распахнули тяжелые двери. Внутри было темно. Один из них осветил фонариком два ветхих учебных самолета, оставшихся со времен Первой мировой войны. Третий самолет стоял снаружи и имел не менее жалкий вид.

Осмотрев все самолеты, пришедшие решили, что для полета годится лишь один: «Анкоридж», оставшийся с Первой мировой войны биплан «Стандарт J-1», который прежде использовался для обучения военных летчиков. Его название было выведено на фюзеляже черно-красными буквами, а на хвосте все еще были видны полустертые красно-бело-синие знаки Военно-воздушных сил. Мотор, по-видимому, находился в хорошем состоянии; под верхним крылом даже был приварен дополнительный 120-литровый бак для горючего.

Страдерс, Фарнзуэрт и Дарлинг, явившись в контору Томпсона, представили ему полный отчет об увиденном. «Анкоридж» можно привести в порядок, и три дня спустя он сможет «подняться в воздух и вылететь в Ном при любой погоде», сообщили Томпсону. Сам полет займет не больше шести часов. Это было именно то, что хотел услышать издатель.

В тот вечер «Ньюс-майнер» поместила рассказ об эпидемии в Номе. Это был крик о помощи, в котором Рой Дарлинг был назван «последней надеждой» Нома.

«Погода не благоприятствует полету, в такие дни ни один летчик не поднимется в воздух даже на пари… ВСЕ ПРОТИВ НАС, – провозглашалось в газете. – Однако Ному, соседнему дружественному городу, грозит серьезная опасность. На Фэрбенкс смотрит весь летающий мир. Как мы поступим? Конечно, ПОЛЕТИМ».

Еще до вечера Томпсон сообщил Садерленду о состоянии самолета и попросил получить официальное разрешение на полет Дарлинга.

Более чем за три тысячи миль от Фэрбенкса, в Вашингтоне, Дан Садерленд не сидел сложа руки. Сторонник самоуправления Аляски, считавший, что территории пора избавиться от контроля Западного побережья над доходными рыболовством, судоходством, горнодобывающей и лесной промышленностью, Садерленд был потрясателем основ. Совсем недавно он шокировал Вашингтон, появившись в центре делового района без пиджака и жилета. «Я позволяю Вашингтону выпустить пар, – сказал он репортеру, – чтобы мне легче было добраться до джентльменов, отнимающих у Аляски ее рыбу и лес, и быстрее добиться результатов, когда Конгресс соберется снова». За упорство, с которым он защищал интересы Аляски на Капитолийском холме, его прозвали «задирой Даном».

У Садерленда был свой дом в Номе. Он одним из первых ступил на этот берег летом 1900 года. Когда другие уехали, он остался и продолжал работать старателем и был совладельцем компании по перевозке грузов. Когда ему было под сорок, он решил заняться политикой. Он прошел пешком и проехал на собачьих упряжках тысячи миль по глубинке, чтобы быть избранным в первое законодательное собрание Аляски, когда та в 1912 году получила статус территории США. Садерленд пользовался большой популярностью как депутат, и в 1921 году жители Аляски избрали его делегатом от территории в Конгресс США.

Получив телеграмму Томпсона, пятидесятипятилетний делегат связался с министром здравоохранения Хью Каммингом и рассказал ему, что в Фэрбенксе готовы выслать самолет для помощи Ному. Полет займет несколько часов, высказал свои соображения Дан Садерленд, а путешествие на собачьей упряжке – несколько недель. К тому времени многие дети могут погибнуть.

После того как Камминг ответил Садерленду, что поддерживает идею полета, тот немедленно отправил телеграмму в Ном мэру Мейнарду:

МИНИСТЕРСТВО ЗДРАВООХРАНЕНИЯ ПРИНИМАЕТ СРОЧНЫЕ МЕРЫ ДЛЯ ОБЛЕГЧЕНИЯ СИТУАЦИИ В НОМЕ ТЧК ИЗЫСКИВАЕТСЯ ВОЗМОЖНОСТЬ ПРИСЛАТЬ САМОЛЕТ С СЫВОРОТКОЙ ТЧК ЖДИТЕ ДАЛЬНЕЙШИХ СООБЩЕНИЙ ТЧК

Другую телеграмму утром в понедельник Садерленд уже отправил Томпсону, в ней сообщалось, что в Анкоридже на больничном складе неожиданно обнаружилось 300 тысяч единиц противодифтерийной сыворотки.

Когда доктор Джон Брадли Бисон, главный хирург Анкориджской железнодорожной больницы, услышал об эпидемии в Номе, он сразу же направился в здание войск связи, расположенное у железнодорожных путей, и отправил телеграмму губернатору Аляски Скотту Боуну:

В МЕСТНОЙ БОЛЬНИЦЕ ИМЕЕТСЯ 300 000 ЕДИНИЦ СЫВОРОТКИ… ГРУЗ МОЖЕТ БЫТЬ ОТПРАВЛЕН ПОЕЗДОМ В НЕНАНУ… ЕСТЬ ЛИ ВОЗМОЖНОСТЬ ДОСТАВИТЬ СЫВОРОТКУ В НОМ НА ПОЧТОВЫХ СОБАЧЬИХ УПРЯЖКАХ?

Почти в то же время Министерству здравоохранения удалось разыскать 1,1 миллиона единиц сыворотки в различных больницах Западного побережья; их предполагалось отправить в Сиэтл, а оттуда на Аляску. Но единственный корабль, который можно было бы отправить на Север, «Аламеда», еще находился в плавании и должен был вернуться в порт лишь через несколько дней, в субботу 31 января. Хуже того, до порта Сьюард кораблю нужно было плыть еще шесть-семь дней, и к тому времени, когда сыворотка окажется в Номе, могло погибнуть много детей.

Имевшиеся в Анкоридже 300 тысяч единиц сыворотки можно было доставить в Ном двумя неделями раньше. Хотя для полной победы над эпидемией этого количества было недостаточно, был шанс сдержать ее распространение. Губернатор Боун попросил доктора Бисона немедленно подготовить сыворотку и отослать ее на Север поездом. За те двенадцать часов, которые поезд будет идти из Анкориджа, губернатор должен будет принять решение: отправить ли сыворотку самолетом или положиться на собак.

Доктор Бисон был на Аляске своего рода знаменитостью. Четыре года назад он отправился на вызов к пациенту-банкиру, нуждавшемуся в срочной помощи, в маленький городок Айдитарод, расположенный более чем в 500 милях от Анкориджа, и о нем писали местные газеты. Чтобы доставить доктора Бисона в поселок золотоискателей в глубинке, его по всему маршруту ждали сменные собачьи упряжки; они мчались с такой скоростью и по такому сложному рельефу, что доктора пришлось привязывать к нартам.

В одном месте лед под нартами провалился, и Бисон оказался в воде. Пытаясь освободиться, он почувствовал, что нарты перевернулись набок. Сквозь прозрачную воду он беспомощно наблюдал за своим спасением: собаки исхитрились вытащить нарты на берег. В дороге случались и другие происшествия: один погонщик отморозил пальцы на ногах, другой получил травму, и Бисону пришлось впервые в жизни управлять упряжкой.

Оглядываясь назад, он поражался тому, что сумел преодолеть весь этот путь и что пациент с запущенным туберкулезом легких был еще жив, когда он наконец добрался до цели. Единственное, что Бисон мог сделать для больного, – это доставить его в Анкоридж, где тот находился бы под круглосуточным наблюдением.

Визит Бисона к пациенту продолжался ровно месяц.

Теперь, глядя на коричневатые ампулы с сывороткой, хранившиеся на первом этаже четырехэтажной больницы Анкориджа, Бисон вспоминал каждую милю этого невыносимо холодного путешествия, каждый толчок нарт. Если груз повезут на собачьей упряжке, его надо как можно лучше упаковать. Бисон выстлал коробку ватой и уложил туда ампулы. Затем обернул ее толстым стеганым одеялом и уложил в деревянный ящик, который обмотал плотной коричневой тканью. Потом прикрепил к ткани записку, где было сказано, что ящик с сывороткой нужно согревать в течение пятнадцати минут на каждой остановке. В результате груз стал весить девять килограммов.

Бисон отнес сыворотку на железнодорожную станцию, где стоял локомотив, и передал проводнику Фрэнку Найту. Найт положил ящик в надежное место в багажном вагоне. Когда машинист дал свисток и поезд тронулся, Бисон отправил телеграмму губернатору Боуну. В ней говорилось, что сыворотка прибудет в Ненану завтра вечером, во вторник 27 января.

«Благодарю за безотлагательную помощь Ному», – ответил Боун.

В своем кабинете Скотт Боун думал о том, какое решение принять: отправить сыворотку собачьей упряжкой или самолетом. Шестидесятичетырехлетний губернатор производил впечатление добродушного и приветливого человека. Он легко заводил друзей и был человеком достаточно широких взглядов. Большую часть жизни он проработал журналистом и, продвигаясь по служебной лестнице, стал наконец редактором «Сиэтл пост интеллидженсер». Потом, в 1921 году, он недолго работал директором по рекламе в Национальном комитете республиканцев и наконец стал десятым губернатором Аляски.

Губернатор, назначаемый президентом США, должен был заниматься тяжелой и во многом неблагодарной работой. Жалованье было скромным; предыдущий губернатор однажды пожаловался, что его служебные расходы составляют десять тысяч долларов в год, на три тысячи больше, чем он зарабатывает. Многие жители Аляски были недовольны тем, что не имеют права избирать собственного лидера, а некоторые считали губернатора представителем интересов федерального правительства, вмешивающегося в местные дела.

Хотя Боун был высшим должностным лицом региона, территория которого вдвое больше Техаса, исполнительной власти у него было немного. Почти все решения, касающиеся развития Аляски, распределения средств и налогов, находились в руках конфликтующих, а порой и неинформированных бюрократов в Вашингтоне.

Почти каждое решение Боуну приходилось протаскивать через болото федеральной бюрократии, и он знал, что вопрос о доставке сыворотки может быть заволокичен. Депутат Садерленд и издатель «Ньюс-майнер» Томпсон активно пробивали идею доставки груза самолетом, но Боуну предстояло сделать ответственный выбор.

Боун был знаком с дискуссией, развернувшейся вокруг потенциальных возможностей авиации на Аляске, и был уверен, что в будущем она будет играть на этой территории важную роль. Однако он начинал сомневаться в целесообразности отправки самолета с сывороткой в Ном.

Погода была необычайно холодной. Почти неделю назад под действием арктического антициклона температура во внутренних регионах Аляски упала до самых низких за последние двадцать лет показателей. С каждым днем мороз крепчал, отнимая последнее накопленное почвой солнечное тепло.

О низких температурах сообщалось на первых полосах почти всех газет. В Фэрбенксе из-за холода внутри помещения закрылась почта. Восточнее, в районе Юкона, морозы ниже 56 градусов вынудили власти прекратить подачу воды и доставку почты в Мейо и Доусон.

Тем временем в Джуно и других городах юго-восточной Аляски свирепствовал циклон. Средние январские температуры там близки к нулю, погода по сравнению с внутренними районами стоит относительно теплая, но с залива на Аляску часто налетают снежные бури и штормовой ветер.

Штормы и снегопады нарушили и движение водного транспорта. Пароход «Адмирал Уотсон» в то утро едва дотянул до порта по проливу Гастино, опасно накренившись от налипшего на рубку, поручни и нос льда. По словам капитана, это был самый сильный шторм на его памяти, на пароход обрушились «резкие порывы ветра и снежная буря». Если сильные ветры и двенадцатиградусный мороз могли нанести такой урон огромному судну, курсирующему между Сиэтлом и Джуно, то что говорить о гораздо более хрупком самолете?

Все три самолета в Фэрбенксе имели открытые кабины, и Боун задался вопросом, сможет ли кто-нибудь, не говоря уже об инвалиде Дарлинге, выдержать полет при температуре минус 45 градусов? До сих пор полеты над Аляской обычно проходили летом или в более теплые зимние месяцы. Экспериментальные почтовые полеты Эйелсона увенчались успехом, но он никогда не летал при температуре ниже минус 23 градуса, то есть на двадцать градусов выше, чем нынешняя температура в Фэрбенксе.

Во время почтовых полетов, проведя в воздухе менее пятидесяти часов, Эйелсон не раз совершал аварийные посадки, едва не разбив свой самолет и израсходовав массу запасных частей. Министерство почт отказалось выслать недостающие детали, и так как в Фэрбенксе их не было, два оставшихся рейса отменили. Из десяти запланированных полетов Эйелсон выполнил восемь.

Эйелсон летал на правительственном «Де Хэвиллэнде», который был гораздо крепче хлипких бипланов, принадлежавших Авиационной корпорации Фэрбенкса. Даже если «последняя надежда» Томпсона преодолеет ветер, холод и конструктивные недостатки, то оставался еще один фактор, не учтенный ни Томпсоном, ни Даном Садерлендом, ни мэром Мейнардом. В январе быстро темнеет, и за короткий световой день Дарлинг не успеет долететь до цели. Лететь же ночью опасно, так как единственным навигационным прибором на «Анкоридже» был магнитный компас, показания которого могли оказаться ненадежными из-за близости Северного полюса. Всякий пилот, вылетевший из Фэрбенкса в Ном, мог полагаться только на дневной свет, позволявший ориентироваться на маршруте.

Хуже того, карты Аляски были неточны. Когда Министерство почт и местные службы в 1924 году организовали экспериментальные почтовые маршруты, им пришлось пользоваться тремя картами, поскольку рельеф местности, по которой проходил маршрут, изображался на них по-разному. Пилотам приходилось очень трудно.

Даже если Дарлингу удастся пересечь внутренние районы, никакая отвага не поможет ему на побережье Берингова моря. Он не был знаком с местными ориентирами – высокой скалой на острове Бесборо близ Уналаклита или кривобокой горой Топкок к востоку от мыса Ном, – эти знаки могли указать ему путь, если бы он сбился с курса. Кроме того, любому самолету, не говоря уже об «Анкоридже», было бы очень трудно выдержать внезапные снежные бури и порывы ветра до 75 миль в час.

Мотор «Анкориджа», как и все моторы того времени, охлаждался водой и, следовательно, при сильном холоде мог выйти из строя. Антифриз еще не был изобретен, и пилоты без особого успеха экспериментировали с различными алкогольными смесями. Кроме того, масло при температуре ниже минус 12 градусов становилось вязким, и после посадки пилот должен был развести под мотором огонь, чтобы тот не остывал, а пассажир или местный механик – вылить масло в кастрюлю и греть его на углях.

В те дни охлаждаемые водой моторы так сильно вибрировали в воздухе, что болты и винты иногда отваливались. Водоводы лопались, радиаторы отрывались, из трещин вырывался пар, и свечи зажигания выходили из строя. Моторы чихали и глохли; рев мотора мог внезапно смениться тихим пугающим свистом ветра в торосах. В 1920-х годах поломка мотора обычно означала смерть или в лучшем случае серьезное увечье. Если самолет терял в полете скорость, он входил в штопор, за которым следовало неуправляемое пикирование, и, если мотор не заводился, выйти из штопора было невозможно.

Изобретатели аэроплана вряд ли думали об арктических полетах.

Губернатору Боуну было ясно, что перелет в Ном может стать рискованным предприятием. Если Дарлинг разобьется, сыворотка погибнет вместе с ним, сводя к нулю шансы победить эпидемию в Номе.

Но с другой стороны, путь по суше тоже был опасен. Если бы Боун изучил маршрут из Ненаны в Ном по карте, то его палец сначала следовал бы по руслу реки Танана до места, где она сливается с Юконом. Дальше он двинулся бы вдоль реки до поселка Калтаг. Реки Танана и Юкон текут в самом сердце внутренних районов Аляски, по земле, которую Джек Лондон описал как «безжалостные» просторы «Белого Безмолвия». По внутренним районам можно ехать много дней и не встретить ни души.

После Калтага тропа уходит в сторону от Юкона, поднимается в гору, пересекает покрытое лесом плато и по реке спускается к морю. На побережье часто штормит, погода постоянно меняется, и езда на собаках требует здесь совсем иных навыков, чем в морозных и безветренных внутренних районах. Валит колючий снег, дует холодный ветер, здесь редко встречаются деревья, за которыми можно укрыться, с которых можно нарубить сучьев для костра.

Тропа тянется на 208 миль вдоль берега Берингова моря, по заливу Нортон-Саунд, через подвижные ледяные поля, лагуны и дельты рек, полыньи и ледяные просторы, на которых завывает ветер. Во время снежной бури на побережье негде укрыться, поэтому погонщики стараются переждать непогоду в одной из придорожных хижин – если сумеют ее найти. А если нет, то им приходится прятаться за сугробами, торосами или валунами, а при отсутствии таковых ложиться на нарты.

На пути от Ненаны до Нома путника подстерегали все мыслимые опасности. Неопытному или недостаточно подготовленному погонщику грозили серьезные увечья или смерть.

Вдоль дороги попадались постоялые дворы, простые бревенчатые дома, с заткнутыми мхом и замазанными глиной щелями, а в глубинке это были брезентовые палатки с большой круглой печкой внутри. На более оживленных трассах постоялые дворы находились в дне пути друг от друга (то есть в 30–40 милях), в них можно было отдохнуть, поесть и согреться. Еда стоила один-два доллара, фирменным блюдом была дичь. Там же подавали овощи и свежий хлеб, а если повезет, путнику могли предложить таз с водой и полотенце, которым он мог обтереть лицо.

Придорожные гостиницы были не похожи одна на другую. Их хозяева, как правило, были суровыми, независимыми людьми, но они не скупились на кружку кофе и бесплатную еду для того, кто входил к ним, спотыкаясь, продрогший и промокший. Для жителей Аляски такое гостеприимство было привычным делом. Никто не знает, когда ему понадобится рука помощи.

К концу дня 26 января губернатор Боун принял решение. Он оценил степень риска старого и нового способа доставки и понял, как надо действовать. Сыворотку нужно везти в Ном на собачьих упряжках. Но вместо того, чтобы выслать одну упряжку навстречу Леонхарду Сеппале, губернатор Боун решил организовать эстафету, в которой примут участие самые лучшие и быстрые погонщики. Упряжки будут ехать день и ночь, невзирая на погоду, и встретятся с Сеппалой на полпути.

Самым большим авторитетом на трассах пользовались погонщики, перевозившие почту. Они прекрасно управлялись с собаками и умели выживать при любых погодных условиях. Тяжелая работа была связана с большим риском, что отражалось на размере жалованья – 150 долларов в месяц, – одного из самых высоких на Аляске. Погонщики серьезно относились к своей присяге и выходили на тропу тогда, когда никто другой не отваживался.

Боун отправил одну телеграмму Дану Садерленду, сообщая ему о своем решении, а другую – Эдварду Вецлеру, почтовому инспектору в Ненане, который поддерживал ежедневный контакт с погонщиками.

ПРОШУ ОРГАНИЗОВАТЬ СМЕНУ СОБАЧЬИХ УПРЯЖЕК ДЛЯ ДОСТАВКИ СЫВОРОТКИ В ТАНАНУ А ОТТУДА ДО РУБИ ГДЕ СОСТОИТСЯ ВСТРЕЧА С УПРЯЖКОЙ ИЗ НОМА ТЧК ПОЖАЛУЙСТА ДЕЙСТВУЙТЕ БЕЗ ПРОМЕДЛЕНИЯ СИТУАЦИЯ ПРИЗНАНА СЕРЬЕЗНОЙ ТЧК ТЕРРИТОРИЯ ОПЛАТИТ РАСХОДЫ ТЧК

В отдельной телеграмме губернатор проинформировал Уэлча о своем решении отправить сыворотку на собаках.

Северная торговая компания (СТК) была главным торговым концерном на Аляске, имевшим свои почтовые станции в каждом городе на берегу большой реки. У компании был контракт на доставку почты между Фэрбенксом и Уналаклитом, и только она могла в кратчайший срок найти в Ненане подходящих погонщиков. Вецлер направился к Тому Парсонсу, местному сотруднику компании, и попросил его отправить в путь лучшие упряжки.

Сообщение распространялось по телефону и телеграфу, и офицеры войск связи, отставив в сторону кружки с кофе, отправились на поиски людей из СТК.

В придорожной гостинице Минто после долгого перегона отдыхал двадцатиоднолетний индеец-атабаск Эдгар Калландс. Он направлялся в Ненану, до которой оставалась 31 миля, теперь же ему было приказано повернуть назад в Толовану и там готовиться к поездке в поселок Манли-Хот-Спрингс. Он планировал погулять по «большому городу» и как следует отдохнуть. Но, прежде чем на его рукавицах высох пот, он снова пустился в путь.

В 59 милях к западу другой индеец, Джонни Фолджер, получил приказ доставить сыворотку в Танану, географический центр Аляски, где Юкон сливается с Тананой. Отсюда груз должен был проследовать через поселки на берегу Юкона: Калландс, Найн-Майл-Кэбин, Кокрайнс и Руби, – где его уже будут ждать другие погонщики.

Сэм Джозеф, коренастый индеец из племени атабасков, запряг собак и выехал, чтобы занять свое место на трассе. Перевозчик почтовых грузов Харри Питка, родившийся под елью и воспитанный шаманом, получил известие об эстафете у себя дома, когда его жена шила новые мокасины. Ему предписывалось преодолеть тридцатимильный отрезок пути до Руби, и он запряг своих семерых собак, ни минуты не колеблясь. Питке было двадцать семь, и жилось ему не сладко. Он остро нуждался в деньгах, но не раздумывая принял предложение участвовать в этой добровольческой миссии.

Пока погонщики спешили в пункты назначения, Чужая Буква Томпсон, узнав о решении Боуна, пришел в ярость. Он сел за пишущую машинку и напечатал резкую передовицу для очередного номера «Ньюс-майнер» за 27 января.

Губернатор Боун вынес решение. Фэрбенкс готов послать своих людей и самолеты в Ном, чтобы сократить время ожидания вдвое, если Вашингтон скомандует: «Вперед!» Жители Фэрбенкса, который находится всего в четырех часах лета от Нома… должны сидеть у огня и представлять себе [sic], как дети и их родители-первопроходцы задыхаются и умирают страшной смертью, не получая помощи. От этого можно прийти в бешенство.