Текст книги "Загадочные женщины XIX века"

Ги Бретон
Загадочные женщины XIX века

© В. В. Егоров, перевод, 2018

© ООО «Издательство «Этерна», оформление, 2018

* * *

Именно во Франции, в этой стране волокит, женщины добивались господства самым простым способом, и власть их была безгранична…

Андриан Делрез

Рассказывают, что однажды вечером 1867 года в саду дворца Тюильри некая баронесса де П. попыталась соблазнить молодого короля Людвига II Баварского, прибывшего в Париж на выставку.

Монарх, который, по слухам, был еще девственником, чувствовал себя явно неловко: его смущали игривые и фривольные намеки прекрасной соблазнительницы. Внезапно он увидел парковую статую и произнес:

– Я с удовольствием полюбил бы женщину, которая была бы такой же белой и каменной, как вот эта статуя.

Госпожа де П. улыбнулась:

– Сир, вы хотели бы повторить историю Пигмалиона…

– Да. Но ведь это невозможно, не так ли? Молодая женщина промурлыкала:

– Что вы, сир, нет ничего проще!

– Вы полагаете?

– Уверена!

– И как же вы предлагаете оживить героев этой истории?

– Очень просто, сир… Я надену белый купальный костюм…

Людвиг II Баварский отрицательно покачал головой:

– Нет, это выглядело бы неправдоподобно. Ведь под купальным костюмом будет скрыто живое существо, а не белая женщина, которую я смог бы полюбить.

Госпожа де П., слегка испугавшись, отошла в сторону. На следующий день она сказала своей подружке:

– Это безумец какой-то! Подай ему женщину из камня… Ну уж в Тюильри-то ему такую не сыскать…

И она была права.

Женщин, посещавших Тюильри, назвать каменными было никак нельзя. Под широкими кринолинами они скрывали дьявольский темперамент, что, кстати говоря, полностью отвечало запросам Наполеона III.

Ибо император, будучи эротоманом, приходил в возбуждение при виде любой юбки. А это значит, что в период с 1852 по 1870 год придворные дамы были полными хозяйками империи. Он с опьянением овладевал ими на сундучке, в тамбуре, на уголке стола, за шторой, в шкафу, и они извлекали из своей внешней слабости большую политическую силу.

И можно сказать, как бы это ни казалось странным, что на протяжении восемнадцати лет Францией правили легкодоступные дамы.

Глава 1
Наполеон III вгоняет императрицу в краску похабными историями

Стыдливость – вторая рубашка…

Г-жа де Сталь

– Никогда не надо ничего откладывать на потом, – говорил маркиз д’О королю Генриху IV.

Да, откладывать действительно не стоит.

Но господин Фуль, начальник отдела записей актов гражданского состояния квартала Тюильри, вернувшись домой 29 января 1853 года, сказал:

– Я только что именем закона объявил Его Императорское Величество и мадемуазель де Монтихо мужем и женой.

И монсеньор архиепископ Парижский был прав, сказав 30 января в полдень, выходя из собора Парижской Богоматери:

– Я только что соединил перед Богом Луи-Наполеона Бонапарта и мадемуазель де Монтихо…

Но на самом деле Эжени стала настоящей французской императрицей только в ночь с 30 на 31 января. Это произошло в замке Вильнев-л’Этан на широкой кровати, которую монарх со свойственной ему страстью постарался превратить в поле боя, предвосхищавшее (в миниатюре), как выразился Пьер де Лано, «долину Рейхсхоффен 6 августа 1870 года после атаки знаменитых кирасиров»…

Биограф Наполеона III мог бы для пущей выразительности сравнить императорское ложе с Севастополем 8 августа 1855 года, поскольку для того, чтобы овладеть «редутом» Евгении де Монтихо, ему понадобились целых одиннадцать месяцев. Ровно столько, сколько потребовалось армии Мак-Магона для овладения Малаховым курганом…

Первая брачная ночь несколько разочаровала императора, предполагавшего, что испанка будет в постели горячей и трепетной. Но, как неэстетично выразился Александр Дюма, «ему пришлось иметь дело с женщиной столь же пылкой, каким бывает кипящий чайник»…

И все же медовый месяц Наполеона III и императрицы Евгении прошел в большой нежности.

Император, обрадованный своей победой, веселился и шутил, с мальчишеским задором проявляя свои способности затейника. Всякий раз, садясь за стол, он выкидывал грубоватые шутки. Входя в столовый зал, Наполеон III превращал салфетку в зайца и заставлял ее скакать по столу. Затем он начинал рассказывать анекдоты, лепить из хлебного мякиша фигурки, походившие на высокопоставленных придворных. И наконец, за десертом проделывал восхитительные опыты из занимательной физики. На глазах изумленной Евгении он накрывал стакан с водой листком бумаги и переворачивал его вверх дном, из апельсина делал венецианский фонарь или удерживал в равновесии на кончике ножа бутылочную пробку с двумя воткнутыми в нее вилками…

На все эти проявления мальчишеской любви Евгения отвечала умилительным старанием. Она была избрана, выделена монархом из толпы. В соборе Парижской Богоматери стала законной женой императора, а посему считала, что должна была, как всякая уважающая традиции испанка, проявлять по отношению к Наполеону III знаки расположения и нежности, которые вскоре (и это совершенно понятно) зародились в ее сердце.

По прошествии нескольких дней такой идиллической жизни Эжени попросила мужа отвезти ее в Трианон. В начале своего царствования она пожелала посетить те места, где Мария-Антуанетта прожила свои самые счастливые дни.

Наконец 7 февраля монаршая чета вернулась в Париж, и императрица обосновалась во дворце Тюильри.

И немедленно вписалась в ту роль, которую ей предстояло играть семнадцать лет. Да, именно роль. Ведь не зря она написала своей сестрице Пако:

«Начиная со вчерашнего дня меня называют все “Ваше Величество”, и мне кажется, что все разыгрывают комедию… Когда я играю роль императрицы, то стараюсь вести себя очень естественно…»

И она играла роль самой элегантной, самой улыбающейся и самой изысканной государыни в Европе. Она усердно училась этому у одной актрисы.

Ибо коварная судьба избрала учительницей императрицы комедиантку Рашель, и дворцовая прислуга с удовольствием наблюдала, как бывшая любовница Наполеона III обучает императрицу тонкостям реверанса…

Такое слегка преувеличенное чопорное поведение Евгении не всегда, следует признать, сочеталось с довольно вольным поведением императора. Она всегда называла его «сир» и обращалась на «вы», а он говорил ей всегда «ты» даже на людях. Обращаясь к ней, называл ее просто по имени, произнося его как «Южина»…

Императрицу шокировала вольность речи венценосного супруга, поскольку Наполеон III обладал очень своеобразным словарным запасом и имел явную склонность к похабным историям, которые он знал в огромном количестве…

Однажды он вогнал ее в краску рассказом о случае, произошедшем с капитаном следопытов по фамилии Дюваль. Этого офицера пригласила в гости некая принцесса, на которую он давно поглядывал глазами голодного волка. Собираясь на свидание, он рассказал о приглашении своим приятелям, которые, естественно, не преминули отпустить по этому поводу множество шуточек:

– Когда отправляешься к мадам Пютифар, – воскликнул один из них, – надо быть готовым уйти, как Иосиф…

– Не беспокойтесь, – ответил Дюваль. – Эта принцесса ничем особенным не привлекательна.

Она здорова, как кит, и у меня нет ни малейшего желания становиться ее любовником…

На следующий день приятели спросили Дюваля:

– Ну что?.. Вернулся, как Иосиф?..

Дюваль опустил голову:

– Нет… Как Иов!..

Императрица стала и вовсе пунцовой, когда Наполеон Ш рассказал об ужасном случае, происшедшем с одним из придворных.

Этот царедворец (виконт Аженор де Б…) был в некотором роде помешан на половом вопросе, причем испытывал наслаждение только с девственницами. И посему дарил баснословные деньги тем зеленым плодам, которые соглашались дозревать с его помощью. И вот одна юная куртизанка, уже прошедшая курс обучения ремеслу с большей половиной личной охраны императора (так называемой Охранной сотней), решила, что и она могла бы погреть руки на столь ярко выраженной склонности виконта полакомиться «свежатинкой». Она направилась к одной старухе-сводне, которая знала рецепт мази, позволявшей женщинам имитировать невинность, и купила у нее за большие деньги целую банку этой мази.

Спустя несколько дней, наложив чудодейственную мазь в нужное место, она встретилась с виконтом. Тот, обезумев от радости, всерьез подумал, что имеет дело с девственницей.

Однако на следующее утро прекрасный Аженор, войдя в туалетную комнату своей новой любовницы, обнаружил на столике перед зеркалом баночку с мазью. Поскольку у него были обветрены губы, он решил, что неплохо было бы смазать их находящимся в баночке жирным веществом. Увы! Как рассказал один автор мемуаров, «к его огромному удивлению, губы его слиплись и сжались до такой степени, что весь рот стал представлять лишь такое маленькое отверстие, что туда не пролазил даже палец…».

Услышав эту историю, Евгения оскорбилась, как никогда…

Мартовским вечером 1853 года во дворце Тюильри проходил большой костюмированный бал. Император через полуприкрытые ресницы поглядывал на придворных дам «с видом лиса, стерегущего курятник».

Вдруг взор его загорелся. В зале появилась некая молодая женщина в странном наряде: вырез ее платья был настолько глубоким, что давал возможность увидеть почти полностью самую красивую в мире грудь.

Император дрожащей рукой принялся теребить свои усы…

Императрице Евгении это зрелище удовольствия не доставило вовсе. Больше того, оно возмутило ее.

– Плечи показывать надо, – произнесла она, – но не до самого же пупка!

В этот момент декольтированная молодая женщина обратилась к президенту Дюпену, не отводившему взгляда от столь смелого декольте:

– Почему вы так пристально меня разглядываете, мсье президент?

Господин Дюпен ответил комплиментом:

– Дорогая мадам, я восхищен оригинальностью вашего наряда… Что же он символизирует?

– Я – Амфитрита, богиня моря…

Господин Дюпен улыбнулся:

– Ах, Амфитрита!.. Ну да, конечно, богиня моря… Но сейчас на море, наверное, отлив?..

Покраснев от смущения, молодая женщина ретировалась.

Императрица слышала этот диалог. Но он ее отнюдь не развеселил, как можно было бы ожидать. Напротив, она показала, что шокирована этой грубой шуткой. И несколько месяцев после этого случая она не приглашала Дюпена на свои приемы…

Ибо Евгения, несмотря на свою вольную юность, была очень стыдлива. Ее суровое отношение к распутству сопровождалось, кстати, ненавистным отношением к постельным забавам. Будучи лишена сексуальности, бедная императрица называла «грязными» галантные выходки своего мужа…

Многочисленные анекдоты показывают непримиримое отношение императрицы к вольным словам и поступкам.

Однажды Проспер Мериме, показывая ей аббатство Клюни, наклонился и прошептал ей на ухо:

– Здесь я запрещаю вам поднимать голову вверх!

Евгения гордо подняла подбородок:

– Хотела бы я знать, кто именно сможет мне запретить что-либо! – произнесла она немедленно.

И, подняв голову, увидела над собой фреску, на которой художники XIII столетия смешали порок, символизм и распутство. Там был изображен монах, довольно-таки фамильярно обращающийся с толстенной свиньей…

Побледнев от гнева, Евгения сильно ударила по руке Мериме зонтиком от солнца.

– Так, значит, вы добивались должности смотрителя исторических памятников только для того, чтобы показывать мне подобные гадости? Тогда примите мои поздравления!..

И потребовала у ошеломленного автора «Коломбы» немедленно отвезти ее в Тюильри.

Отметим, что эта чрезмерная стыдливость сочеталась с некоторой наивностью. Придворные обратили на это внимание во время посещения императрицей одной из выставок. Остановившись перед статуей, названной «Целомудрие», она высказала свои замечания:

– Плечи слишком уж узки. Это некрасиво!

Сопровождавший ее Нойверкерке позволил себе заметить на это, что фигура юной девы и должна быть менее развитой по сравнению с фигурой женщины и что «эта неразвитость тела и является частью целомудрия».

И тогда императрица ответила с присущей ей категоричностью, даже не подумав о том, как могут истолковать ее слова извращенные умы:

– Можно оставаться целомудренной и не будучи узкой в бедрах! Я не вижу никакой связи!..

Официальные лица с трудом удержались от смеха…

Из-за своей стыдливости, строгости взглядов и нерасположенности к любовным забавам Евгения начала конфликтовать с придворными дамами. Ведь Тюильри был царством беспорядка и красоты, блеска и сладострастия…

Вот описание двора, сделанное современником, графом Орасом де Вьель-Кастелем:

«Что касается женской добродетели, то тем, кто меня об этом спросит, я могу дать один лишь ответ: женщины очень похожи на театральный занавес, поскольку каждый вечер их юбки поднимаются и опускаются раза по три.

Женщин уже даже не удовлетворяют мужчины, и среди них все более широкое распространение получает лесбиянство.

В наше время все живут только чувствами, и женщинам нет отказа ни в чем, все их капризы удовлетворяются.

Педе… теперь уже больше не осуждаются; маркиза де Кюстина все теперь считают человеком порядочным.

Если вы не станете трогать пороки соседа, он будет щадить ваши собственные пороки.

Светская беседа едва прикрывает развратность мысли. Женщины с ума сходят от игривых слов, то есть от похоти, обличенной в благопристойную словесную оболочку. И это называется “уметь вести себя в обществе”.

Если мужчина спросит женщину прямо: “Не желаете ли переспать со мной?”, это будет расценено как хамство, плохой тон. Но коли он промолвит ей страстно “Я без ума от вас!” и бесцеремонно сотворит с ней все, что захочет, она будет считать его человеком с хорошими манерами, очаровательным»[1]1
  Граф Орас де Вьель-Кастель. Мемуары о правлении Наполеона III.


[Закрыть].

Стыдливость бедной императрицы, сами понимаете, ежедневно подвергалась суровым испытаниям. Тем паче, что император на пару с Морни находил наслаждение в том, чтобы проучить ее, а посему сообщал ей обо всех скандалах на любовной почве, происходивших в высшем свете. Так, однажды утром, они рассказали ей о происшествии с Мари д’Агу. Нам же о нем повествует все тот же господин де Вьель-Кастель:

«Графиня д’Агу была в свое время похищена Листом, от которого родила троих детей. Затем, вернувшись в Париж, она стала любовницей Эмиля де Жирардена, Лема и т. д. … И наконец, эта женщина превратилась в социалистическую писательницу под псевдонимом Даниель Стерн.

Однажды вечером, когда мы вдвоем пили чай, сидя у камина, она сказала:

– Я как-то раз попыталась было понять, какое это наслаждение – принадлежать одновременно двум мужчинам.

– Как это? – спросил я.

– Как? – произнесла она в ответ. – Вы ведь ели сэндвичи?

– Да.

– И знаете, как их готовят?

– Еще бы, черт возьми! Берется ломтик хлеба, намазывается с одной стороны маслом, а на другую сторону кладется ветчина[2]2
  В то время сэндвич готовился именно так. Сегодня Мари д’Агу была бы… ветчиной!


[Закрыть].

– Вот именно! Так вот я и приготовила сэндвич, в котором ломтиком хлеба была сама…»

Можно было себе представить чувства Евгении, когда она узнавала о подобного рода развлечениях…

Глава 2
Императрица Евгения, узнав об измене мужа, не пускает его в свою постель

Ни разу не случалось так, чтобы опала характер королевский исправляла.

Беранже

Как-то вечером на одном из праздников в Тюильри Наполеон III бродил по гостиным с очень озабоченным видом. Заинтересовавшись этим, принцесса Матильда остановила императора и спросила, что его угнетает.

– У меня ужасно болит голова, – ответил император. – А кроме того, меня преследуют три женщины.

– Как вы можете устраивать себе такую жизнь? Три женщины – это просто безумие!

Взяв кузину за руку, он указал ей на трех своих воздыхательниц:

– Видите ли, на первом этаже находится блондинка, с которой я хочу порвать. На втором меня поджидает дама, безусловно, очень красивая, но чрезвычайно надоедливая. А на третьем этаже за мной охотится еще одна блондинка, которая меня домогается и не дает проходу. Принцесса Матильда улыбнулась:

– А… как же императрица?..

Наполеон III пожал плечами:

– Императрица? Ей я был верен целых шесть месяцев после свадьбы… Но ведь мне нужно же развеяться… Я не могу жить монотонно… И потом, это позволяет мне с удовольствием возвращаться к ней…[3]3
  Весь этот разговор донесла до нас сама принцесса Матильда.


[Закрыть]

Последняя фраза, хотя и претендовала на галантность, была насквозь лживой. Ибо на самом деле Наполеон III не испытывал ни малейшего удовольствия от исполнения супружеских обязанностей со своей фригидной женой и ложился к ней в постель только по велению долга. Стелли сообщает нам, что «когда император с нафабренными усами и холодной головой приходил поработать с императрицей, он действовал прилежно, устремив взор своих голубоватых глаз в мечты о продлении династии»…

При таких обстоятельствах мы вправе задать себе вопрос: не поставить ли ветреному Наполеону III в заслугу то, что он смог сохранить верность Евгении на протяжении целых шести месяцев?..

После этих ста восьмидесяти дней, проведенных в мудрости и постоянстве, император, будучи не в силах сдерживаться далее, набросился однажды вечером на очаровательную блондинку, немного, правда, взбалмошную, чей взор с некоторых пор пленял придворных мужчин.

Звали ее госпожой де Лабедуайер.

Она была, по выражению Фредерика Лолье, «украшением балов и званых вечеров. Днем ее лицо было каким-то бесцветным и непривлекательным. А вот вечером все в ней оживало, и без применения каких-либо средств глаза ее начинали гореть синим пламенем, лицо начинало румяниться».

Госпожа де Меттерних высказалась еще более категорично:

– Когда появляется мадам де Лабедуайер, создается впечатление, что зажгли дополнительную люстру…

Наполеон III, как ослепленный мотылек, начал порхать вокруг этой сверкающей женщины. Да так активно, что вскоре весь двор был уверен в том, что недалек тот час, когда у Ее Императорского Величества вырастут рожки…

Что вскоре и случилось.

И все тогда заметили, что госпожа де Лабедуайер стала появляться в Тюильри с выражением возбуждения на лице, «красноречиво говорившим о тех знаках внимания, которые оказывал ей император».

В течение некоторого времени она могла позволить себе почти все: придворные, разумеется, прощали ей любые выходки. Одна из ее выходок была довольно потешной. Как-то вечером на приеме госпожа де Лабедуайер увидела, как в гостиную вошла маленькая темноволосая и смуглая женщина, с которой она не была знакома. Наклонясь к оказавшемуся рядом господину Руеру, она спросила:

– Это еще что за пигалица? Министр с улыбкой поклонился:

– Это – моя жена, мадам…

Смутившись, госпожа де Лабедуайер извинилась за «пигалицу» и, покинув господина Руера, подошла к группе своих приятелей.

– Со мной только что приключилась самая забавная и неприятная история, – сказала она. – Разговаривая с мсье Руером, я увидела, как в зале появилась какая-то маленькая смуглолицая дама… Вон она, видите… Так вот, я воскликнула: «Это что за пигалица?»…

– На что я имел честь ответить вам: «Мадам, это – моя жена»…

Резко обернувшись, госпожа де Лабедуайер увидела перед собой продолжавшего улыбаться господина Руера…

Мериме был прав, говоря про Наполеона III: «Он пыжится, как кот, недели две, а потом, добившись своего, остывает и больше об этом не думает вовсе». И императору, действительно, очень скоро надоела эта очаровательная, но вечно попадающая впросак женщина.

Для того чтобы отблагодарить ее за доставленные ему приятные моменты, он сделал ее мужа – уже камергера – сенатором. А потом обратил свой взор на прелести других дам[4]4
  Возвышение господина де Лабедуайера вызвало насмешки придворных. И господин де Вьель-Кастель поэтому написал: «Его отец был расстрелян в 1815 году. А жена наставила ему великолепные рога.
Ах, господин сенатор почтенный,Я ведь всего лишь слуга ваш смиренный».

[Закрыть].

После полугода тихой и размеренной жизни ему требовалось пожить бурно. И он снял на улице Бак, располагавшейся между набережной и бульваром Сен-Жермен, небольшой особняк и устроил в нем свое любовное гнездышко. Вечерами, надев голубой плащ и серые брюки со штрипками, напялив на голову простую шляпу и прихватив трость из рога носорога, он выходил из Тюильри через потайную дверь, за которой его ожидала карета с двумя телохранителями, и отправлялся на улицу Бак. Там он встречался с актрисами, кокотками, субретками, светскими женщинами, куртизанками…

Ему нравились все. Он признался в этом однажды, когда в Тюильри играли в загадки и всем было предложено ответить на такой вопрос: «Какая из женщин более подходит для занятий любовью с точки зрения чисто чувственной: дама из высшего света или куртизанка?»

Когда пришел черед отвечать, Луи-Наполеон сказал:

– Для любви пригодны все женщины, какого бы социального происхождения они ни были. Главное – чтобы были чувственными и элегантными!

А потом с улыбкой добавил:

– В саду, куда никто не может проникнуть, растут великолепные плоды, которыми наслаждается один владелец сада. Но почему же в доступном для всех саду не могут произрастать столь же сладкие плоды?

Любовь императора к женскому полу привела его однажды к очень пикантному происшествию. Как-то вечером на одном из праздников император, проходя через маленькую темную гостиную, увидел лежащую на канапе фигуру в юбке. Приблизившись, он сунул руку под юбку, погладил ногу и позволил себе некоторые вольности. В ответ раздался дикий крик. И Наполеону III ничего не оставалось делать, как принести свои глубочайшие извинения епископу Нансийскому, который, устав от суеты праздника, прилег на минутку на канапе и сладко задремал…

Евгения, разумеется, даже и не подозревала об этих выходках императора. Она скользила прекрасным белым лебедем над сомнительной чистоты водой придворной пошлости. Казалось, ничто ее не трогало. На балах, где, по выражению одного из авторов мемуаров, «взгляды были не чем иным, как призывом к разврату», она улыбалась слегка грустной и чуточку натянутой улыбкой фригидной женщины.

Оказавшись по милости естества вне течения, влекущего мужчин и женщин к сладострастию, она не могла себе представить, как это люди могут страдать от любви и жаждать ее. Кроме того, ослепленная собственной красотой, она и в мыслях не допускала, что император сможет предпочесть ее какой-либо другой женщине.

А посему, когда Евгения узнала о том, что император возобновил роман с мисс Ховард, удивлению ее не было границ…[5]5
  См. «Женщины и короли», т. 9.


[Закрыть]

Это возрождение старой связи имело место в конце июня. А уже 2 июля «наблюдатель» написал в рапорте префекту полиции Мопа:

«Все говорит за то, что Луи-Наполеон полностью восстановил отношения с мисс Ховард, что привело к появлению небольших облаков на семейном небосклоне императорской четы»[6]6
  Архивы императорского министерства полиции.


[Закрыть].

Тот полицейский любил выражаться красиво. На самом же деле эти «небольшие облака» были настоящей грозовой тучей, которая сотрясла Тюильри. Императрица терпеть не могла, когда трогали ее вещи. Это было нечто вроде маньячества. Увидев сдвинутую с места подушку в своей коляске, она бледнела от гнева. И можно себе представить ее ярость и огорчение при мысли о том, что мисс Ховард могла своей трепетной рукой изменить порядок расположения императорских вещей или еще чего-либо…

Несколько недель подряд во дворце происходили ужасные сцены. Довольные этим зрелищем слуги и придворные не отрывали уха от личных апартаментов императорской семьи. 21 августа префект полиции отметил для себя:

«Императрица, узнав, что император снова сблизился с мисс Ховард (по мнению одних) или вступил с ней в переписку (по мнению других), вроде бы выразила своему августейшему супругу намерение покинуть Сен-Клу и уехать из Франции, если император не соизволит позаботиться о своем достоинстве и не уяснит себе, чем он обязан женщине, которую избрал себе в жены. Потом якобы имела место бурная сцена. Ее Величество императрица вроде бы заявила императору, что ей не нужен трон, что ей дорог муж. Что выходила она замуж не за монарха, а за человека. Что первая же его измена будет причиной их разрыва… Император, всегда спокойный и мягкий, даже когда бывает неправ, вроде бы успокоил разгневанную супругу, пообещав ей, что прекратит переписку с указанной особой».

Но Наполеон III слова своего не сдержал, ибо на следующий день господин Мопа снова написал:

«22 августа 1853 года. Мисс Ховард берет верх, к крайнему неудовольствию императрицы. Капризы бывшей любовницы дорого стоят… Совсем недавно пришлось выдать ей 150 000 франков по настоянию мсье Мокара, уверявшего, что это нужно для того, чтобы немного успокоить ее…»

Мисс Ховард доставляло удовольствие, смешанное со злорадством, попадаться на пути следования монаршей четы и приветствовать Наполеона III и Евгению. Императрица, глядя прямо перед собой, раздувала ноздри, а император отвечал на приветствие широким взмахом шляпы…

Послушаем Фукье:

«Когда двор находился в Версале, я несколько раз был приглашен к Бриану в Лож, что неподалеку от дворца. Никак не могу забыть историю, которую рассказала мне мадам Бриан-мать и которая так характерна для своей эпохи. Наполеон III прибыл в Версаль для того, чтобы провести смотр войскам лагеря Сатори. После торжественного прохождения войск император направился к ожидавшей его карете. Это была карета мисс Ховард… и она должна была отвезти его в замок Борегар, что неподалеку от Шене. Для того чтобы сменить военную форму на партикулярное платье, император снял в карете кепи и накидку, надел на голову цилиндр и плащ, оставив красные военные брюки и лакированные сапоги. Все, кто видел, как он в этом странном наряде ехал в коляске мисс Ховард, надолго запомнили это. Все объяснялось любовью к прекрасной англичанке…»[7]7
  Марсель Фукье. Счастливые дни прошлого.


[Закрыть]

Императрица, естественно, узнала обо всем этом. Но на сей раз она не стала бить тарелки, не произнесла ни единого оскорбления, а просто-напросто заявила, «что прекращает супружеские отношения и больше не позволит своему господину и повелителю войти в супружескую спальню»…

Наполеона III это очень огорчило, поскольку он по-прежнему хотел заложить основу своей династии. А Евгения была единственной в мире женщиной, которая могла дать ему наследника престола. И поэтому ему нужно было любой ценой получить доступ в императорскую постель.

И вот Наполеон III, скрепя сердце, попросил мисс Ховард покинуть Францию и пожить некоторое время в Англии, где, кстати, согласно условиям их договора, она должна была подыскать себе мужа.

Убитая горем Хэриетт сдалась. С изменившимся от огорчения лицом, она спустя несколько дней после этого разговора уехала в Лондон, увезя с собой своего сына и двух незаконнорожденных мальчиков, появившихся на свет благодаря стараниям Луи-Наполеона у Элеоноры Вержо в форте Ам…

И только тогда Евгения снова открыла императору дверь своей спальни, и он устремился в супружеское ложе полный желания выковать следующее звено в цепочке Бонапартов…

Увы! Шли месяцы, а у императорской четы все никак не появлялась надежда на появление на свет наследника. Евгения, у которой в апреле 1853 года был выкидыш, впала в отчаяние.

Охваченный злостью от того, что напрасно потратил столько сил на женщину, к которой не чувствует никакого полового влечения, Наполеон III снова обратил свой взор и все остальное на доступных и, как выразился Ламбер, «активно работающих ягодицами» девиц: хотя они и не могли подарить ему дофина, но уж, по крайней мере, были в состоянии доставить ему глубокое удовлетворение…

8 февраля 1854 года несчастная императрица вдруг узнала о том, что муженек изменяет ей с некоей юной актрисой и что вот уже несколько месяцев, как мисс Ховард, вернувшись в Париж, живет в своем особнячке на улице Цирка… Она заперлась в своей комнате и дала волю слезам. Эта печаль, к которой примешивалось чувство унижения и стыда за то, что она никак не может родить императору наследника, стала скоро достоянием гласности. 7 февраля «наблюдатель» написал префекту полиции:

«Императрица находится в глубокой тоске, которую можно объяснить или горечью за то, что она не может родить ребенка, или отношением к ней со стороны супруга. Здесь сильно замешана и некая мадемуазель А…, которая, судя по всему, сегодня является удачливой соперницей императрицы. Старая любовь к мисс Ховард, переросшая в дружбу, тоже, кстати, продолжает иметь место, и визиты на Елисейские Поля очень часты…»

На сей раз императрица избрала новую тактику. Она решила, что для того, чтобы вернуть мужа, единственным средством мог быть ребенок. И теперь сама начала просить императора навещать ее каждый вечер…

Настойчивость эта вскоре увенчалась успехом: в мае Евгения объявила Наполеону III, что она беременна[8]8
  Именно в это самое время, а если точнее, то 16 мая, мисс Ховард, устав от неопределенности и окончательно порвав с любовником, вышла замуж за своего соотечественника Кларенса Трелони. Она умерла 19 августа 1865 года в своем замке Борегар.


[Закрыть].

Увы! Спустя три месяца у нее снова был выкидыш.

Придворные забеспокоились:

– Этак у нас никогда не будет дофина!..

Узнав об этих разговорах, Наполеон III пришел в ярость и пригласил в Тюильри известного акушера Поля Дюбуа.

– Соблаговолите осмотреть императрицу!..

Дюбуа был человеком очень застенчивым. При мысли о том, что ему придется совать пальцы в место, предназначенное только Его Величеству, он перепугался:

– Лучше я пришлю вам повитуху из родильного дома, – пробормотал он.

– Вы хотя бы взгляните, – дружески предложил император…

Но Дюбуа, покраснев, наотрез отказался.

А на следующий день во дворец пришла повитуха. Склонившись над Евгенией, она долго ее осматривала. Наконец, подняв голову, она произнесла:

– Все в совершенном порядке, государь!

Франция с облегчением вздохнула…

Когда придворным стало известно заключение повитухи, кое-кто начал поговаривать о том, что «недостатком страдает», возможно, не императрица, а сам император. Самые смелые дошли даже до того, что стали утверждать, что половые излишества, которым монарх предавался на протяжении двадцати лет, вполне могли снизить его детотворную способность.

– Он поизносился, – говорили они.

Другие были более снисходительны. И уверяли, что заботы, осаждавшие Наполеона III в начале 1854 года, мешали ему навещать императрицу «в обычном для него боевом настроении».

Барон де В… в письме своему шурину высказал это мнение грубовато, но коротко и ясно:

«Вспомните о том, – писал он, – что Францию изнуряет холера, что последний урожай был просто катастрофическим и что нам грозит война с Россией… Подумайте сами, как он может… оплодотворять!..»[9]9
  Сами понимаете, что в письме у барона стоит менее научный термин.


[Закрыть]

Действительно, забот у императора хватало. Царь, задумав захватить Константинополь, овладел к концу 1853 года дунайскими княжествами и снаряжал в Севастополе мощный флот. Заключив союз с Англией и заручившись нейтралитетом Австрии и Пруссии, Наполеон III решил дать первый сигнал к сопротивлению экспансии России и отдал приказ базировавшемуся в Средиземном море французскому флоту взять курс на Саламин, а при возникновении малейшего конфликта войти в Черное море.

В конце февраля к французам присоединился английский флот.

Европа стояла на пороге войны.

И Наполеон III, заявивший во время коронации: «Империя – это мир» (это красивое выражение тогда всем понравилось), чувствовал себя очень неловко…

В марте русские разбили турецкую флотилию у Синопа, что явилось сигналом к началу боевых действий. Франко-английский флот вошел в Черное море, а 27 февраля Франция объявила России войну, что заставило бросить тысячи людей в «Севастопольское горнило», позволило парижанам узнать о существовании Крыма, а бывшей императорской любовнице блеснуть своим красноречием.