Текст книги "Вечный человек"

– Мы собираемся использовать этот же метод в усложненном виде, чтобы как можно больше приблизить ваш разум к его, – продолжила Мэри.

– Мы хотим, чтобы ты думал как Пенар, как будто ты – это и есть он, – вмешался Моллен.

– Одновременно, – сказала Мэри, – мы будем использовать разновидность этого метода, чтобы как можно больше сблизить ваш разум и мой. Поскольку у нас обоих живые тела, мы можем принимать лекарства уже установленными способами... – Она сделала паузу, нажала кнопку на панели и произнесла в переговорное устройство рядом с панелью: – Ола, доктор Нейс уже пришел?

Седовласая секретарша ответила что-то неразборчивое.

– Доктор Нейс? – резко переспросила Мэри. – Он еще не пришел?

Из устройства донесся еще менее разборчивый ответ.

– Сообщите мне, когда доктор Нейс придет, – Мэри снова выделила докторское звание. – Спасибо, Ола. Да. Нет, ничего. Просто не забудьте сообщить.

Она снова посмотрела на Джима и Моллена.

– С доктором Нейсом вы скоро познакомитесь, Джим. Теперь он будет за вами присматривать. Обращайтесь к нему с любыми медицинскими проблемами, даже если порежетесь бумагой, открывая конверт.

– Ты понял, Джим? – поинтересовался Моллен. – Это приказ. И вообще, запоминай все, что Мэри велит тебе сделать; с настоящего момента это имеет силу моего приказа.

– Да, сэр, – сказал Джим. – Но... – Он прервался и начал заново: – Извините, – обратился он к Мэри, – но я не понимаю, зачем мне сближать мой разум с вашим, или как вы это называете.

– Просто чтобы я могла как можно ближе наблюдать ваш контакт с Пенаром. – Ее прервало переговорное устройство, из которого снова донеслись неразборчивые звуки.

– Да? – сказала она. – Ну так пригласите его.

Дверь из приемной открылась, и в кабинет вошел невысокий худой мужчина лет тридцати с прямыми черными волосами и резкими чертами лица. При ходьбе он слегка наклонял верхнюю часть тела вперед, словно бы упрямо стараясь выжать как можно больше из своего роста.

– Это доктор Эймос Нейс, – представила его Мэри. Джим поднялся на ноги, не зная, как следует приветствовать вновь пришедшего. Нейс подошел к нему, и они пожали друг другу руки. Рукопожатие у Нейса было твердое и энергичное до нервозности, как и весь его облик.

– Так вы Джим Уандер, – сказал Нейс. В его выговоре слышался акцент восточного побережья.

– Верно, – ответил Джим.

Они снова сели, Нейс справа от Джима.

– Ну так мы готовы? – спросил Нейс у Мэри.

– Да, готовы, – ответила Мэри. – Это не значит, что мы можем начать в ближайшие пять минут...

Ее снова прервало переговорное устройство.

– Ах да, – сказала она секретарше, – я забыла вас предупредить, что попросила его тоже зайти сегодня утром. Попросите его войти.

Дверь опять открылась. Вошел крупный мужчина с избытком веса даже для своего роста. Лицо у него было квадратное, со вздернутым носом, каштановые волосы подернуты сединой.

– Присядьте, Колин, – сказала Мэри с куда большей теплотой, чем при обращении к Нейсу. – Это Джим Уандер. Джим, это Колин Истои. Он будет занимать мое место, пока я сконцентрируюсь на работе с вами и доктором.

Колин тяжелой поступью подошел к Джиму, пожал ему руку и сел с другой стороны.

– Итак, – сказал он. Голос у него был неожиданно низкий для такой дружелюбно-легкомысленной внешности. – Мы готовы начать?

– Эймос как раз об этом спрашивал, – отозвалась Мэри. – Спасибо, что подошел. Как скоро ты можешь подменить меня?

– Да хоть сейчас, если хочешь, – уверил ее Колин. – Мой отдел уже несколько недель функционирует сам по себе. Тебе, конечно, придется просветить меня насчет новейших данных, если появилось что-то, что мне нужно знать.

– Мы займемся этим сегодня, – сказала Мэри. – А завтра... – Она перевела взгляд на Эймоса Нейса. – ...мы с Джимом начнем работать с вами.

– Я мог бы сегодня провести несколько предварительных тестов с полковником Уандером, – предложил Нейс. – Таким образом...

– Нет, не надо, – возразила Мэри. – Он живой человек, и ему, как и всем нам, нужно время, чтобы переориентироваться. Но вы можете пообедать с ним и распланировать наше расписание работы, чтобы учесть его предложения. Джим, вы должны целиком погрузиться в нашу работу. Если в предложениях Эймоса вас что-то не устраивает, вы так и скажите; если это можно исправить, то мы исправим. Не забывайте, Эймос – мы подстраиваемся под Джима. Не под меня, и уж никак не под вас и вашу команду.

– Как скажете, – ответил Эймос.

Краем глаза Джим наблюдал за Нейсом. Его манера поведения и тон говорили, что вряд ли он так легко примет указания.

– В таком случае, – сказала Мэри, взглянув на Моллена, – я готова закончить эту встречу. Генерал?

– Я согласен, – буркнул Моллен, поднимаясь на ноги. Джим еще никогда не видел его таким усталым и постаревшим.

Джим провел утро, бегая и тренируясь в свое удовольствие, а напоследок сыграл в гандбол. Потом, ощущая, как его переполняет хорошее самочувствие, он отправился в клуб обедать с Эймосом Нейсом.

Джиму любопытно было пообщаться с человеком, который, похоже, отвечал за подготовку и его, и Мэри. Но за обедом Нейс был все так же резок и говорил он только об одном – о том, что ему потребуется от Джима.

– Вы все поняли? – спросил он, закончив свой монолог, продолжавшийся весь обед вплоть до самого десерта.

– Да. Тут только одна проблема, – сказал Джим. – Вам придется выделить мне время для упражнении каждый день.

– Упражнений? Ну, – задумался Нейс, – это, наверное, возможно. Мы можем выделить вам час по утрам до начала работы.

– Мне понадобится часа три, – ответил Джим. Он почувствовал, что торгуется со специалистом.

– Ну нет, мы не можем вам позволить тратить столько времени на игры, – отреагировал Нейс. – Вы не понимаете, насколько важны эти тесты. Да, насчет тестов – я поговорил с Мэри после того, как вы ушли. Зайдите в лабораторию после обеда – мы сможем сегодня начать тесты для вашего примерного профиля...

– Да? Отлично, – сказал Джим. – Извините, мне надо отойти. Я забыл предупредить оператора в вестибюле клуба, что буду в столовой. Я жду звонка. Может быть, мне уже позвонили и оставили сообщение. Я сейчас вернусь.

Он встал и вышел прежде, чем Нейс смог возразить. Выйдя из столовой, он направился к телефонам и позвонил в офис Мэри.

– Извините, полковник, она обедает, – ответила седовласая секретарша.

– Слушайте, – ответил Джим, – если вдруг она там и просто не отвечает на звонки, скажите ей, что мне чрезвычайно важно поговорить с ней именно сейчас. Это Джим Уандер. Она знает, что я не стал бы звонить без повода.

– Ну... подождите минуту...

На том конце провода воцарилось молчание. Экран, на котором видна была секретарша, стал серебристым и непрозрачным. Джим подождал.

Внезапно экран прояснился и показалось лицо Мэри.

– В чем дело, Джим? – с легким раздражением поинтересовалась она.

– Эймос Нейс только что сказал мне, что вы согласились вызвать меня для тестов сегодня днем. Я просто хотел проверить, действительно ли вы согласились: он не сказал этого прямо.

– Ах, он вам так сказал? Черт бы его побрал, – воскликнула Мэри. – Ну что ж, ему надо с самого начала кое-что усвоить. Где вы сейчас?

– Все еще обедаем в клубе. Я у телефона, а он за столом – я ему сказал, что пойду получить сообщение в вестибюле.

– Отлично. Когда вернетесь за стол, скажите Эймосу, что там было сообщение и для него, с просьбой позвонить мне.

– Ладно.

– Замечательно. А сегодня делайте что хотите – это я вам говорю.

– Спасибо, – ответил Джим.

Мэри повесила трубку, и он вернулся к Нейсу.

– Да, кстати, – сказал он, садясь за стол, – там и для вас было сообщение. Вам нужно срочно позвонить Мэри в лабораторию.

– О боже! – воскликнул Нейс, вскочив на ноги. – Что-то с оборудованием? Она сказала, в чем дело?

– Не знаю, – ответил Джим с невинным видом. – Просто она просила позвонить.

Нейс буквально выбежал из столовой. Вернулся он не то чтобы злой, но заметно недовольный.

– Похоже, нам все-таки придется отложить сегодняшние тесты, – резко произнес он, садясь на место.

– А, понятно, – отозвался Джим.

Эймос недружелюбно взглянул на него. Недружелюбие, впрочем, было безличное, как у медведя, которого ужалил слепень, а он в отместку дает оплеуху медведю, собирающему чернику по соседству.

На следующий день они взялись за дело всерьез. Похоже было, что Нейсу требовалось, или по крайней мере хотелось, иметь полный медицинский отчет о состоянии здоровья Джима. Как-то раз Джим сказал ему, что большая часть анализов и снимков повторяет данные на всех пограничных пилотов, хранящиеся в медицинском отделе базы, но Нейс на это не прореагировал. Первые несколько дней были посвящены тестированию Джима. Если Мэри и тестировали, то делали это другие люди в другом месте. Сотрудники Нейса целиком и полностью занимались Джимом.

Но как только тестирование закончилось, началась работа. К полному удивлению Джима, она заключалась, как и прежде, в повторении разговоров с Пенаром. Только на сей раз, когда Джим повторял свои записанные реплики, Мэри повторяла свои тоже. Единственный голос, звучавший в записи, принадлежал Раулю.

Против этого Джим особенно не возражал, раз воссоединение с «ИДругом» было не за горами. Но когда Нейс и его сотрудники занялись одним Джимом, используя при этом наркотики, он воспротивился, хоть и безуспешно. Поскольку они уже составили его физический портрет, теперь, похоже, считали, что пора заняться психикой.

Этот процесс заключался в том, что его мозг начинили электродами, тестируя рефлексы и память, исследуя подсознание, особенно сны. Джиму была ненавистна мысль о том, что кто-то вроде Эймоса имеет доступ в его мозг и видит его привязанность к «ИДругу» и стремление в космос. Плюс к тому сам процесс использования наркотиков был ему неприятен. Джим не выносил таблетки и предпочитал не находиться под их воздействием. Вещества, которые вводили ему в вену сотрудники Эймоса, нравились ему еще меньше. Многие коктейли имели побочные эффекты, затуманивая разум или приводя к физическим расстройствам на сутки, а то и больше.

Мэри выделила ему полтора часа по утрам для тренировок, плюс он мог заниматься в свободное время. Это было лучше всего: несмотря на возражения Моллена, Мэри настояла на том, чтобы Джим работал не больше восьми часов в день. Похоже, последнее слово в таких вопросах было за ней, и каждый вечер не позже пяти его отпускали восвояси.

Он все еще не мог покидать базу без специального разрешения, которого до сих пор не получил. Но зато, думал Джим, при желании у него полно свободных вечеров. Единственным недостатком были побочные эффекты лекарств, из-за которых он иногда не мог или не хотел тренироваться вечером, и еще кое-что неожиданное.

Неожиданность заключалась в том, что ему самому расхотелось тратить время на тренировки. Он больше не хотел убивать время; он хотел как можно быстрее выполнить задачу, и задачей этой было завершение обучения, которого от него требовали Мэри, Моллен и остальные.

Начал проясняться общий план работы. С каждым днем он действительно ощущал себя ближе к Пенару. Не то чтобы он чувствовал свою идентичность с разумом человека в «Охотнике на бабочек», бесконечные потоки рассуждений которого он теперь регулярно слушал через передатчик, установленный на месте прежнего в развалинах корабля. Скорее, он начинал ощущать, что Рауль и он были одни во вселенной, полной людей, которые их не понимали; иногда ему казалось, что он понимал в речах Рауля нечто не выражаемое словами, чего не воспринимали остальные слушатели.

Глава восьмая

Она любила орехи, поздно вставать, почти любые блюда из курицы, ездить верхом, поэзию, пламя свечей, из композиторов-классиков – Моцарта и Прокофьева, из художников-классиков – Дега и Шагала и пуантилистов вообще. Она не любила перец, не особенно любила бифштексы, большую часть абстракционистской живописи, музыку, играющую, когда она работала, – да и вообще малейшие помехи, отвлекавшие от задачи, – и любые неудачи и ошибки.

А еще, думал Джим, она была влюблена в Рауля, но понимала, что это безнадежно. Если она и влюбилась, то в образ человека, который сама и составила из звука его голоса и выбранных им стихов. Все это открылось Джиму постепенно, пока они с Мэри работали вместе или бок о бок под руководством сотрудников Эймоса. Ни Эймос, ни Мэри, ни он сам не стремились к этому, но понимание индивидуальных особенностей неизменно приходило вместе с информацией о том, что она выяснила о Пенаре, и о ее отрасли деятельности – а все это ему пришлось узнать.

В результате всего этого он постепенно обнаружил, что перестал ее недолюбливать. Он все еще не чувствовал особой близости к ней, но симпатия была – симпатия, которой он не мог себе и представить до своего бдения в приемной Моллена.

Какие выводы сделала Мэри о нем, Джим не знал, да и не хотел знать. По крайней мере, он верил, что она оставит эти выводы при себе, как он не распространялся о том, что узнал о ней.

Оба они признавали это молчаливое соглашение, и оно сближало их. Еще одной причиной их сближения стала привычка обедать вместе, только они двое и больше никого. Официально это было для того, как объявила Мэри, чтобы держать Джима в курсе вопросов, которые были засекречены даже от Эймоса и его команды. Неофициально, как прекрасно понимал Джим, это был шанс для них обоих отдохнуть от Нейса, который, сознательно или нет, раздражал всех, с кем имел дело.

Они как раз говорили об этой особенности Нейса во время третьей недели их совместных обедов у Мэри – ее просторная квартира явно была предназначена и для официальных приемов.

– Ему бы хоть раз, – заметила Мэри, – перестать давить на людей, хоть на пять минут дать всем передохнуть.

– Да он, наверное, просто не решается, – ответил Джим. – Он перепугается до полусмерти, если сам не будет все время под давлением и других отпустит. Я думаю, он просто чувствует себя неуверенно, если не проявляет агрессии.

– Немного агрессии никому не помешает, – сказала Мэри. – Даже изрядную ее долю можно стерпеть. Но от него защищаться замучаешься.

– Если только он сам себя сначала не замучает, – ответил Джим. – Тебе просто от него больше всех достается.

– Потому что я женщина, – мрачно заметила Мэри.

– Потому что ты его начальник, – поправил Джим. – Я думаю, тут дело в этом, а не в том, что ты женщина.

– Потому что я женщина и его начальник, – сказала Мэри. – С его точки зрения, одно другого хуже. У тебя почти получается от него отвязаться. Он тебя достает, но вяло, как будто из чувства долга.

– Ну, я большую часть его поведения просто не беру в голову. Это лишает его удовольствия да и выматывает, – объяснил Джим. – Колотить пустоту куда утомительнее, чем каменные стены.

– А тебя это не утомляет? – она с интересом взглянула на него через столик.

– Немного. – Они опять слишком близко подошли к тому печальному факту, что Джим готов был на что угодно, чтобы вернуться в космос, даже на целый полк Нейсов, которые бы по очереди работали над ним. Он не сомневался, что Мэри это знает, точно так же, как он знал кое-что о ней.

– Когда меня пустят на «ИДруга»? – спросил он.

– У Эймоса учишься? – Мэри неторопливо попробовала блюдо со стола, предложила ему, потом забрала обратно. – Ах да, ты же не любишь брокколи.

– Когда меня...

– Не сейчас и не в ближайшее время, – спокойно ответила она. – На это есть причины, но я не могу их тебе привести. Мне очень жаль. Если бы этих причин не было, я бы пустила тебя хоть сейчас.

– Чего вы от меня хотите? – Джим и сам слышал усталость в собственном голосе. – Я знаю все слова Рауля так, что они у меня от зубов отскакивают. Я знаю все, что ты и я сказали после встречи с «Охотником на бабочек». Я знаю, что ты хочешь от возможных находок, не больше и не меньше, чем ты сама. Когда же наконец закончится эта череда наркотиков и вопросов?

– Ты любишь этот корабль, – сказала Мэри.

– Будто ты этого раньше не знала, – отозвался Джим.

– Ты бы мог умереть за него?

Вопрос застал Джима врасплох. Он задумался на мгновение.

– Умереть за него? – наконец ответил он. – Ты имеешь в виду, если какой-нибудь идиот попытается взорвать мой корабль или что-нибудь еще с ним сделать, рискну ли я ему помешать? Конечно, рискну! Но как можно умереть за корабль? Это просто невозможно.

Мэри кивнула, что, по мнению Джима, не отвечало ни на один из его вопросов.

– Ну так в чем дело? – поинтересовался он. – Что, «ИДруг» в опасности? О чем ты говоришь?

– Нет, не в опасности, – ответила Мэри, – и хватит об этом. Я получила ответ на свой вопрос, а тебе новых ответов придется подождать.

Так она и поступила и не стала больше отвечать ни на какие вопросы.

Этот ее вопрос, однако, вызвал к жизни все прежние волнения Джима. Он уже какое-то время ощущал растущее раздражение. Когда Моллен сказал ему о возвращении в космос, что это вопрос времени. А после того, как он увидел «ИДруга» в то первое утро вместе с Молленом и Мэри, Джим не ожидал, что его опять перестанут пускать к кораблю.

Но его не пускали. С тех самых пор он не мог попасть внутрь пластикового шатра. И постепенно вернулся в состояние, в котором находился до того, как уселся в приемной Моллена и не сдвинулся, пока не добился своего. Только сейчас все было намного хуже: наркотики, которыми его накачивали, делали воображение ярче и сильнее.

Ему опять начали сниться кошмары. Сначала пропал аппетит, потом он стал спать хуже. Бег, плавание и другие занятия на этот раз не помогали. В сознании Джима нарастало беспокойство об «ИДруге», и оно не уходило ни днем, ни ночью.

Он начал путаться в ответах и забывать слова во время работы с Мэри и командой Нейса. В нем родился и рос новый страх. Джим боялся, что стал непригодным или скоро станет и не сможет больше выводить корабль вроде «ИДруга» в космос, а тем более на границу.

Как-то раз за обедом у Мэри он поскандалил по этому поводу.

– Конечно, у меня не все в порядке! – крикнул он. – Прошлой ночью я спал часа три, и все. Если бы вы пустили мена на «ИДруга» или хотя бы объяснили, в чем дело, я смог бы заснуть. Ты, и Нейс, и Моллен тоже, вы стараетесь сломать меня, чтобы сделать из меня что-то другое. Что? И почему? Скажи мне почему, черт возьми! Скажи мне!

Он заметил, что повторяется, как трехлетний ребенок в истерике, и заставил себя остановиться. Мэри сидела по другую сторону стола и смотрела на него.

– И не смотри на меня так! – начал Джим снова. – Зачем смотреть на меня с жалостью, если ты сама со мной все это делаешь? Вы через год только подпустили меня к этой вашей программе! Я здесь три месяца, и мне еще хуже, чем раньше, а чего вы от меня добились, я не представляю! – Он весь трясся. – Либо скажите мне, в чем дело, либо отпустите на все четыре стороны, – сказал он наконец. – Одно из двух.

– И что ты будешь делать, если мы тебя отпустим? – тихо отозвалась Мэри.

– Да застрелюсь, наверное, – он тяжело осел в кресле. – Откуда я знаю, что я буду делать? Я больше ничего не знаю. Я едва понимаю, кто я есть, а через несколько недель я и этого не буду знать.

Он замолчал. Мэри ничего не сказала; они сидели и молчали, пока из него не вышла ярость и он не перестал трястись.

– Я знаю, что мы с тобой делаем, – наконец сказала она мягко. – Я знаю. И Луис Моллен знает, и нас обоих это мучит. Не Эймоса, конечно, – он видит в тебе только подопытного кролика. Но Луис и я, веришь ты или нет, с самого начала переживали и мучились вместе с тобой. Поверь мне, мы это делаем потому, что у нас нет выбора. Ты мне веришь?

– Не особенно, – нехотя проговорил он. – Слишком уж долго это тянется.

– Тогда попробуй поверить вот чему, – сказала она, – и я нарушаю секретность, говоря тебе это все, – я тебе рассказываю больше, чем ты осознаешь. Нам нужно было довести тебя до срыва, а ты оказался устойчивее, чем мы думали. Но у человеческого разума есть предел... и ты, похоже, дошел до него.

Джим удивленно уставился на нее: объяснение казалось очередной бессмыслицей.

– Я хочу сказать: потерпи еще немножко. Старайся остаться в здравом уме. Теперь уже недолго.

Он не знал, верить ей или нет, но деваться было некуда. Единственное, что ему оставалось, – работать с ней и с Нейсом и терпеть. Но мучения не только продолжались, будто Мэри не обещала ему близкий конец; все стало еще хуже.

Из-за наркотиков, которые ему вкалывали в лаборатории, он теперь все время был как бы в тумане. Джим перестал различать дни; они слились в длинную цепочку, каждое звено которой ничем не отличалось от предыдущего и последующего.

В результате он никак не отреагировал, когда все наконец изменилось. Он, Мэри, Нейс и его команда погрузились на один из заступавших на вахту больших командных кораблей и совершили прыжок на границу.

В последнюю неделю бессонница и наркотический дурман особенно сильно сказались на нем; а может, думал про себя Джим, он просто начал слабеть, и скоро его начнут утомлять вещи, которых он раньше и не замечал. В чем бы тут ни было дело, раньше у него никогда не наблюдалось болезни перехода, а теперь фазовый переход на границу вызвал у него приступ тошноты. Приступ был настолько сильный, что он сумел встать с постели и выбраться из каюты только через пару часов после прибытия на пост. А Мэри просила его подойти на мостик, как только они прибудут.

В желудке у него все еще ощущались последствия приступа; и зрение, и чувство равновесия были не в порядке. Из-за всего этого даже при том, что искусственная гравитация на корабле составляла всего девять десятых земной, путешествие вверх на пять уровней и вдоль половины корабля до мостика отняло у него много сил. От усталости подгибались ноги, все восприятие исказилось – казалось, что палубу кренит то влево, то вправо, хоть он и знал, что это не так. Как только он пытался приспособиться к наклону вправо, все вокруг него начинало идти влево; а зеленые стены, между которыми он шел, наклоняли верхушки то к нему, то от него.

Но он добрался; часовой у входа на мостик осмотрел документы и пропустил его. На нетвердых ногах Джим вошел в комнату глубиной в пять шагов, тянущуюся вдоль всего корабля. Слева и справа от него, на расстоянии четырех метров друг от друга, были два контрольных поста с множеством приборов. Оба пустовали – корабль управлялся автоматически. Они примыкали к экрану обзора, проходившему по всей передней стенке.

Экран был разделен на несколько окон. Всю левую половину занимало одно окно, показывавшее сектор границы, охраняемый истребителями под командой этого корабля. В правой половине отдельные окна показывали крупным планом истребители в составе подчиненных командному кораблю эскадрилий. Джим знал, что некоторые из них находились больше чем за пять световых лет от него.

Перед левой частью экрана стоял офицер из командного состава корабля и наблюдал за происходящим. Пульт управления в его правой руке мигал огоньками от разных приборов на контрольных постах. Из него доносилось непрерывное жужжание, предупреждавшее о приближении кораблей лаагов. Очевидно, лааги были еще далеко – на экране они еще не появились.

В ушах у Джима стоял гул, красный форменный комбинезон офицера казался слишком ярким на фоне зеленых стен и черного, густо усеянного звездами экрана. Его искаженное зрение воспринимало людей и предметы на мостике болезненно контрастно и подчеркнуто объемно. Во всем чувствовалась неестественность; пульт жужжал куда громче, чем следовало бы.

Джим повернулся к Моллену и Мэри, стоявшим справа от него. Оба они, как ему казалось, смотрели на него как-то странно; но все кругом было так искажено, что он не доверял своему восприятию как деталей, так и выражений лиц. Он пошел в их сторону.

Однако едва Джим сделал первый шаг, они перевели взгляд с него на левую половину экрана. Он остановился и сам посмотрел туда. На части экрана, прямо перед офицером, появилось новое окно. Что-то, Джим и сам не знал что, притянуло его взгляд к видневшемуся там одинокому кораблю.

Он взглянул на корабль пристальнее, потом вытаращил глаза в удивлении.

Он забыл о Мэри и Моллене и бросился по кренящемуся полу настолько быстро, насколько позволяло шаткое равновесие, пока не добрался до офицера командования и не уставился вместе с ним на корабль в новом окне. Его переполняло изумление и неверие.

– Это же мой корабль! – воскликнул Джим.

Офицер, казалось, не слышал его. Предупреждающее жужжание давило Джиму на уши.

– Я сказал – это мой корабль! – крикнул он в ухо офицеру, перекрывая жужжание.

Рядом с экраном, показывающим «ИДруга», появился еще один, поменьше. На нем темными силуэтами просматривались приземистые корабли лаагов, напоминавшие лососей на нересте.

– Да это просто какая-то старая жестянка, которой пора на свалку, – отозвался офицер, не сводя глаз с экрана. Он, похоже, расслышал слова Джима только наполовину. – На борту нет никого.

– Никого нет на борту?! – воскликнул Джим.

– Да, это просто беспилотная мишень. Они там хотят выяснить, в какие части корабля лааги будут стрелять, если корабль не защищается и идет прямо на них...

Пока он говорил, что-то изменилось; на экране с «ИДругом» показалась искорка – выстрел с одного из кораблей лаагов; сами они были еще далеко и не попадали в тот же экран. Борт «ИДруга» разрезало наискосок. Корабль слегка развернуло, словно раненое животное, потом он выровнялся и снова двинулся прямо под огонь надвигающихся пришельцев.

– Поверните его! Верните его назад! – Джим схватил офицера за руку. – Поймите же, это мой корабль, «ИДруг». Они его уже год изучают, он привел обратно корабль Рауля Пенара. Он же ценный, разве вы не понимаете? Верните его!

– Нет-нет, – успокоил его офицер, отодвигаясь в сторону. – Это и правда ваш корабль, но они уже с ним разобрались. Теперь это просто консервная банка, которая годится в мишени. Смотрите-ка, как лааги его крошат!

– Мне это снится, – лихорадочно убеждал себя Джим. – Это опять мой кошмар. Это неправда!

Но это был не сон, во сне было не так, как сейчас, – Мэри и Моллен подошли ближе и смотрели. Ни безумно кренящийся пол у него под ногами, ни детали изображений в окнах ничем не напоминали сон. Пушки лаагов снова и снова били по «ИДругу», а он все шел на них, не уворачиваясь, не отбиваясь, просто двигался вперед к своей гибели.

– Разворачивайся и беги, малыш. Уходи, уходи и отстреливайся. – Собственный голос казался Джиму молитвой. Перед глазами у него стояло пустое кресло пилота в кабине «ИДруга». Пальцы его дергались, будто тянулись к кнопкам управления, которые находились за сотни тысяч миль отсюда, внутри гибнущего истребителя.

Снова и снова «ИДруг» вздрагивал под ударами орудий лаагов, вспарывавших его металлические борта, как раскаленные лезвия бумагу. Джим ясно представлял себе пустую кабину, пустое кресло пилота в ней; огни на панели управления мигают, хоть их никто не видит, показывая, что орудия наведены на цель, ожидая указаний стрелять и уходить от огня. Но отдать приказ было некому.

Он отчаянно ухватился за пульт в руке офицера, но его подвела вызванная наркотиками неустойчивость. Офицер отдернул руку. Джим потерял равновесие на кренящемся полу.

Он упал и тут же попытался встать. Но уклон палубы, приступ тошноты и потеря равновесия помешали ему, как будто болезнь перехода усилилась во много раз. Джим сумел подняться на колени, но потом снова упал.

– Ох, детка... – выдохнул он, перекатившись на спину на кренящейся палубе. Перед глазами у него оказались краешек зеленого потолка и кусок черного неба и звезд на экране – так, как они виднелись бы прямо сейчас на экране «ИДруга». Джим вытянул руки перед собой, словно мог дотянуться через тысячи миль до кнопок управления перед пустым креслом. Он видел только кабину пилота...

Он был в кресле пилота; невидимый, но он был там. Его невидимое тело взялось за работу. Его невидимые пальцы находили кнопки управления и огня. Они нажимались у него перед глазами, и корабль изменял курс и открывал огонь. Внезапно выстрел лаагов уничтожил половину кабины, в которой находилось кресло. Сквозь невидимый скафандр, защищавший несуществующее правое плечо, он почувствовал секундный тепловой удар. Теперь им с «ИДругом» было уже не уйти, но они по крайней мере могли сражаться. Лааги не получат корабль просто так. Они с «ИДругом» будут отбиваться. Они будут стоять насмерть...