Текст книги "Убиение чудовища"

Убиение чудовища

Содрогнулся и зароптал славный Лаэн, ибо с Драконьих Холмов сошел черный дым. То наверняка было предвестие, значащее, что Дракон, брызжущий лавой и сотрясающий твердь, утратил покой и корчился ныне в недрах земных, готовый пробудиться. И тогда, собравшись, жители Лаэна поклялись убить чудовище и не дать его огненному дыханию опалить славный их город, помешать врагу низвергнуть изобилие алебастровых его шпилей.

И вот при свете факелов собралось сотенное войско из простого люда, изготовившегося сразиться с врагом в потаенной твердыне его. С наступлением ночи неровными колоннами двинулось то войско к подножию холмов, доверяясь лунному свету на пути своем. Впереди, сквозь пурпур сумерек, отчетливо виднелся огненный столп, указующий цель.

Во имя истины следует отметить, что войсковой дух пал задолго до того, как показался глазам людей враг. Когда луна померкла и сияющие облака возвестили наступление рассвета, сильней всего горе-ратники желали возвратиться домой – победа над Драконом не прельщала их более. Но с восходом солнца они чуть приободрились – и, салютуя копьями, решительно преодолели остаток пути.

Клубы сернистого дыма парили над миром, пеленою затмевая даже взошедшее совсем недавно солнце, и не было им конца – как не было конца дыханию чудовища. Расцветали тут и там крохотные очаги огня, понукая лаэнийцев как можно скорее миновать раскалившуюся скалистую твердь.

– И где здесь Дракон? – прошептал один из воинов – со страхом и надеждой на то, что враг не воспримет слова эти за вызов. Тщетно искали люди Лаэна врага своего – ибо не было там, куда явились они, и намека на сколько-нибудь осязаемую угрозу.

Так, взвалив на плечи копья свои, вернулись они в Лаэн и воздвигли у себя каменную скрижаль, на коей высечено было следующее: «Будучи обеспокоены свирепым Чудовищем, храбрые граждане Лаэна отправились в Его огненное логово и там повергли Его, тем самым сохранив отчизну свою от ужасной Погибели».

Нам стоило немалых трудов прочесть эти слова, когда выкопали мы сей камень из-под обильного древнего слоя застывшей лавы.

Тайная напасть

I. Тень на изразцах

В ту ночь, когда я отправился в заброшенную усадьбу на вершине Грозового Холма – в место, где обитала Тайная Напасть, – воздух дрожал от раскатов грома. Я был не один, потому как тогда безрассудство еще не сопутствовало моей любви к неизведанному, превратившей мою жизнь в непрестанный поиск необъяснимых ужасов в искусстве и жизни. Меня сопровождали два товарища – люди надежные и сильные, за чьей помощью я уже обращался в свое время. В недостатке удали и лояльности их никак нельзя было упрекнуть.

Мы тихонько вышли из ближайшей деревни, чтобы не попасться на глаза журналистам, которые бродили по окрестностям еще со времен страшной паники, месяц назад охватившей это место, – после того, как эпидемия убийств прокатилась по округе. Позже я осознал, что эти люди вполне могли бы пригодиться, но тогда их соседство едва ли казалось чем-то благотворным. Вразуми меня Всевышний взять кого-то из них с собой – возможно, мне не пришлось бы так долго хранить тайну в одиночку, в страхе перед тем, что мир или сочтет меня сумасшедшим, или, приобщившись к вызнанной мною дьявольщине, сойдет с ума сам. Сейчас я все равно рассказываю обо всем, чтобы бремя этого знания не сокрушило меня вконец, – и скрывать уже ничего не хочу. Одному мне, похоже, ведома природа ужаса, что воцарился на Грозовом Холме.

На легковой машине мы преодолели мили старого леса и взгорий, и вот за склоном одного лесистого холма пейзаж сменился. Во мраке ночи, без привычной людской суеты и посторонних взглядов, окрестности казались еще более жуткими, и у нас не раз возникало желание зажечь ацетиленовую лампу – рискуя тем самым привлечь нежелательное внимание. При свете дня пейзаж кругом тоже не радовал глаз, и даже если бы я не ведал о напасти, поразившей эти земли, все равно отметил бы его гнетущую безотрадность. Поблизости не было дикого зверья – оно ведь чутко к угрозам и по звериной мудрости своей чурается таких мест. Древние, потрепанные ударами молний деревья сникли к земле, из которой вздымались чахлые немощные ростки; странные бугристые возвышения в поросшей сорняками и вспаханной скалами земле напоминали не то клубки змей, не то черепа погребенных здесь великанов.

Тайная Напасть жила в этом краю больше века. Знание это я добыл в свое время в газетах – они-то и заострили внимание большого мира на нашем захолустном регионе. Грозовой Холм, отдаленная и одинокая возвышенность в той части гор Катскилл, где селились голландские первопроходцы, опустившиеся с течением лет до скваттерства и жившие в дикарских лачугах, никогда не славился популярностью даже у местных – разве что штатская полиция наведывалась в эти места по долгу службы. Тайная Напасть была и оставалась темой номер один тех слухов, что ходили среди бедняков-полукровок, торгующих плетеными корзинами, живущих на подножном корму и довольствующихся простейшим бытом, близким к варварству, – когда покупается только та провизия, которую они сами не в состоянии вырастить или добыть охотой, и только та утварь, которую им не под силу было смастерить самим.

Тайная Напасть укрывалась в заброшенной усадьбе Мартинса – и ее все обходили десятой дорогой. Усадьба та была отстроена на высоком, но достаточно пологом притом холме, прозванном Грозовым из-за весьма часто бьющих в него молний. Более века о том древнем, окруженном лесом каменном доме рассказывали удивительно дикие и зловещие истории; истории о молчаливой, готовой щедро одарить смертью любого встречного, коварной донельзя твари, летом рыщущей по окрестностям. С детским упрямством скваттеры травили байки о демоне, который в сумерках хватал одиноких путников и уносил их прочь – или же оставлял чудовищно растерзанные тела; иногда они шептались о кровавых следах, тянувшихся к уединенной усадьбе. Кто-то считал, что это раскаты грома понукают Тайную Напасть покинуть дом, кто-то говорил, что гром – голос ее.

Никто за пределами захолустья не верил в эти расходящиеся в деталях и противоречивые истории. Кровожадного демона поместья никто толком и описать-то не мог, однако ни фермеры, ни крестьяне ни капли не сомневались в том, что дом Мартинса заселен нечистью. Местный фольклор не допускал ни малейших сомнений в этом, хотя ни один антрополог, наведывавшийся на холм под впечатлением от скваттерских баек, не находил весомых доказательств в пользу чего-либо потустороннего. Старухи охотно делились живописными историями о призраке заброшенной усадьбы и о самом семействе Мартинсов, отмеченном наследственной гетерохромией и склонностью к убийствам, протянувшейся сущим проклятием через все их извилистое генеалогическое древо.

Инцидент, приведший меня к холму, – нежданно-негаданное зверство – подтвердил самые невероятные домыслы горцев. Одной летней ночью, после небывало сильной грозы, всю округу всполошило паническое бегство скваттеров. Охваченные неподдельным ужасом, они все как один божились, что в каком-то из их селений люди кричали так страшно и отчаянно, что совершенно ясно было – жуткая смерть пришла по их души.

Утром простые граждане и патрульные полиции штата отправились вслед за горцами, одуревшими от испуга, к месту возможного неназванного преступления. Увиденное там повергло всех в шок. От многочисленных ударов молний земля буквально провалилась под одним из скваттерских поселков, и россыпь неухоженных лачуг была стерта с лица земли – в самом прямом смысле. Но сильнее этих разрушений ошеломлял тот факт, что из семидесяти пяти поселян в живых не осталось никого – смерть в одном из самых неприглядных обличий воцарилась там; вспученная твердь была залита кровью и усеяна фрагментами тел с очевидными следами чьих-то зубов и когтей. От побоища не уводил ни один видимый след. Все торопливо сошлись на том, что расправу учинил какой-то кровожадный зверь, и версия о том, что упадочные простолюдины сами перебили друг друга по какому-то поводу, казалась попросту смешной. Сама по себе она возникла лишь после того, как были обнаружены двадцать пять обитателей подвергшегося жуткому нападению селения, коим удалось избежать печальной участи большинства. Однако чем объяснить хоть бы и то, что этим двадцати пяти удалось зверски расправиться с превосходящим их вдвойне числом соседей? Домыслы – домыслами, а факт оставался фактом: в ту летнюю ночь, пока бушевала гроза, некто буквально выпотрошил маленькую деревню, оставив за собой растерзанные и изуродованные самым богохульным образом тела с отметинами каннибализма.

Потрясенные обитатели окрестностей немедленно связали эти ужасы с проклятой усадьбой Мартинса, хотя эти два места и разделяло больше трех миль. Полицейские были настроены скептично – усадьба удостоилась лишь беглого осмотра, и когда стало понятно, что в ней пусто, о заброшенном здании тут же забыли. Местные, напротив, обыскали ее от угла до угла, перевернув буквально вверх дном. Они прощупали длинными шестами пруды и ручьи, вырубили вокруг усадьбы кустарник, прочесали прилегавший к участку лес. Труд большой, да напрасный, – ибо источник напасти ушел так же, как явился, без единого следа, будто растворившись в воздухе, пропахшем кровью безвинных жертв.

На второй день поисков о деле уже вовсю трубили газеты, чьи репортеры наводнили склоны Грозового Холма. Они во всех подробностях расписывали событие, брали многочисленные интервью, пытались разобраться в местных стариковских поверьях и разнообразных трактовках. Я, полагая себя знатоком всевозможных кошмаров, отнесся к их потугам с юмором – поначалу; но прошла всего неделя, и вот я уже сам окунулся в нездоровую атмосферу сенсации с головой. 5 августа 1921 года я уже сам был среди газетчиков, от которых трещали постоялые дворы в Лафферт-Корнерс, ближайшем от Грозового Холма селе, сделавшемся невольно штаб-квартирой народного следствия. Спустя три недели все жаждущие правды борзописцы исчезли, расчистив дорогу моему собственному расследованию, основанному на доскональном изучении местности, которое я до той поры проводил в одиночку.

Итак, в летнюю ночь, с первыми звуками далекой грозы, я оставил свою машину и в сопровождении двух вооруженных бойцов отправился вверх по холмистому пассажу к Грозовому Холму, с твердой решимостью взирая на видневшиеся за гигантскими дубами скалистые склоны. Достигнув усадьбы, я включил фонарь и осмотрел дом Мартинса перед тем, как ступить под его свод. Что и говорить, днем он был далеко не столь зловещ – но сдавать назад я не собирался; всякой гипотезе надлежит быть проверенной. Я полагал, что раскаты грома пробуждают демона и выманивают из какого-то потаенного укрытия, и чем бы тот демон ни был – существом из плоти или сотканным из эфира призраком, – я хотел узреть его своими глазами.

Еще раньше я тщательно обыскал здание, поэтому имел возможность спланировать наше ночное дежурство. Ждать предстояло в комнате, принадлежавшей Яну Мартинсу, чье убийство породило тьму сельских легенд. Я интуитивно чувствовал, что покои этой давней жертвы насилия как нельзя лучше соответствуют моим намерениям. В комнате площадью около двадцати квадратных метров, как и везде, нашлись останки старой мебели. Спальня располагалась на втором этаже юго-восточного крыла дома, в ней было огромное окно, выходящее на восток, и окно поменьше – на юг; голые проемы – ни ставен, ни штор. Напротив большого окна красовалась огромная голландская печь, облицованная изразцами со сценами из легенды о блудном сыне; напротив маленького – широкая кровать в стенной нише.

Приглушенный лесным массивом гром постепенно надвигался, пока я улаживал детали плана. Сначала я с товарищами закрепил на подоконнике большого окна веревочные лестницы – три в ряд; мы лично проверили, чтобы они касались земли в наиболее подходящих для экстренного спуска местах. Затем мы приволокли из соседней комнаты массивный остов кровати и приставили его вплотную к окну. Набросав на него еловые ветки, мы легли отдохнуть с автоматическими пистолетами наготове: пока двое дежурили, кто-то один отдыхал. Откуда бы ни появился демон, мы обеспечили себе пути отхода. Если бы он пришел изнутри дома, мы бы сбежали по лестницам через окно; если снаружи – ни одни стены нас не сдержали бы. Памятуя о двадцати пяти выживших, мы надеялись, что преследовать он нас не станет – даже если все и обернется худшим образом.

Я караулил от полуночи до часу ночи, а потом, несмотря на зловещий дух мрачного дома, незащищенное, по сути, окно и роковую близость грозы, почувствовал непривычную сонливость. Я расположился среди двух своих спутников – Джордж Беннет сидел у окна, а Вильям Туби примостился у печи. Беннет спал, видимо, сморенный той самой усталостью, что обуревала и меня, так что пришлось полагаться на Туби. Я вдруг поймал себя на том, что пристально смотрю на печь, – более того, я был просто не в силах оторвать от нее взгляд, что само по себе было довольно странно.

Проносившиеся перед моим внутренним взором образы наверняка были навеяны приближавшейся грозой, ибо во время короткой дремы меня посетили поистине апокалиптические видения. Один раз я почти проснулся – скорее всего, по той причине, что мой товарищ, лежавший у окна, беспокойно взмахнул рукой и уронил ее мне на грудь. В полусне я не видел, насколько бдительно несет дежурство Туби, но помню, что испытал острое беспокойство по сему поводу. Никогда раньше меня так неодолимо не угнетало присутствие зла. Потом я, должно быть, снова заснул, глубоко нырнув в хаос фантазмов, где сложно было понять, реальны ли невиданно мощные душераздирающие крики – или лишь снятся. Кричать так могла лишь бесповоротно проклятая душа во власти агонии и страха, неистово царапавшаяся в костяные врата забвения.

И когда я все-таки проснулся по-настоящему, от воплощенного в звуке кристально чистого страдания осталось лишь эхо – сам звук отступал все дальше и дальше, в немыслимые пространства. Было темно, и справа от меня никого не было – Туби исчез, одному Богу известно куда. На грудь мне все так же давила тяжелая рука того, кто дремал слева.

И когда прокатился оглушительный раскат грома, сотрясший до основания всю гору, когда небесный огонь осветил самые дальние закоулки старого леса и объял самое высокое из кособоких больных деревьев, – тогда, в зловещем отблеске слепящей вспышки, лежащий рядом резко поднялся, и его тень упала на изразцы печи, куда был устремлен мой взгляд. Мой Бог! Что я увидел! Как объяснить, что я тогда остался жив и невредим? Та тень – она не принадлежала ни Джорджу Беннету, ни какому-то другому человеку. Неведомый эмиссар ада, гнусный безвестный монстр, – кем бы ни был, в следующий миг он пропал, отступил по неведомому маршруту, и я остался в одиночестве в проклятой усадьбе – вздрагивающий, что-то бормочущий себе под нос. Джордж Беннет и Вильям Туби исчезли, не оставив следов, без всяких признаков борьбы. Больше о них никто никогда не слышал.

II. Пред лицом бури

Еще долго после ужасных событий в затерянном среди лесов имении я лежал совершенно изможденный в своем гостиничном номере в Лафферт-Корнерс. Не помню точно, как добрался до машины, завел двигатель и, незамеченный, проскользнул назад в деревню; у меня не осталось никаких четких воспоминаний, кроме образов невозмутимых титанов-деревьев, дьявольского эха грозы и потусторонних теней, наискосок падавших на невысокие холмы, рассыпанные по окрестности.

Я тщетно пытался представить себе то отвратительное существо, что бросило на голландскую печь кошмарную тень непотребного вида. Я отчетливо сознавал, что наконец-то увидел, пусть мельком, один из величайших ужасов мира, кого-то из бесчисленных монстров потусторонних глубин, что обычно дают о себе знать лишь неопределенными звуками из мрака. Подступая достаточно близко, мы слышим их, но от облика их нас спасает благословенная близорукость. Бесстрастно проанализировать инцидент не выходило; раз за разом терпя фиаско в попытках отнести нечто, находившееся в ту ночь между мной и окном, к известным классам существ и явлений, я лишь снова навлекал на себя холод страха. Если бы только та тварь рычала… или выла… издавала хоть какой-нибудь звук… мне бы было куда легче смириться с фактом ее существования. Но она пришла и ушла в тишине, лишь издевательски коснувшись меня тяжелой лапой – или какой-то конечностью в принципе. Очевидно, чудовище состояло из живой – или некогда живой – материи; тут вспомнилось мне, что Ян Мартинс, в чью комнату я вторгся, был похоронен на приусадебном участке. Нужно было отыскать Беннета и Туби, если они еще живы, – почему же, забрав их, страшный ночной гость не тронул меня?

От навалившихся треволнений хотелось отгородиться сном, но я знал, что приснятся мне одни лишь неизбывные кошмары.

Вскоре я понял, что должен кому-то рассказать эту историю – иначе просто сломаюсь. Я уже пообещал себе не прекращать поисков Тайной Напасти, наивно полагая, что мрак незнания стократ хуже даже самого дурного просветленья. Мне должен кто-то помочь выследить тварь, забравшую двух моих товарищей, – но кому довериться на сей раз? В Лафферт-Корнерс я был знаком преимущественно со словоохотливыми репортерами, иные из которых еще не уехали, охотясь на последние отголоски трагедии. Один из таких упрямцев очень пригодился бы мне в роли помощника, и чем дольше я раздумывал, тем больше склонялся к кандидатуре Артура Монро. То был темноволосый худощавый человек лет тридцати пяти от роду, чьи образованность, взгляды и характер выдавали незаурядную натуру, которую не успели проесть насквозь приземленность и избыточный практицизм.

И вот однажды утром в начале сентября я рассказал Артуру Монро свою историю. С самого начала я видел, что он слушает с интересом и сочувствием, а когда я закончил – проанализировал все сказанное мной и рассудил случай со всей возможной тщательностью и непредвзятостью. Он предложил отсрочить маневры на территории усадьбы Мартинса до тех пор, пока мы не вооружимся как можно более точными историческими и географическими данными, – и был, очевидно, прав. Именно по его инициативе мы прочесали окружающую местность в поисках сведений относительно загадочного семейства Мартинсов и вышли на хранителя ценного исторического свидетельства – унаследованного дневника, что проливал свет на многие события. Кроме того, не жалея времени, мы подолгу беседовали с теми из местных жителей, что, несмотря на пережитый ужас, остались при своей земле. Для успеха нашего предприятия были также совершенно необходимы дотошный осмотр всех мест, так или иначе связанных с трагедиями, упоминавшимися в рассказах поселян, и повторное исследование усадебных территорий – с учетом ее проясненной истории.

Результаты наших изысканий не продвинули нас на пути к решению основной загадки, природы Тайной Напасти, но структурированный подход позволил выявить небезынтересную закономерность. Все известные столкновения с потусторонней тварью в подавляющем большинстве происходили вблизи дома Мартинсов или же на тех участках, где чрезвычайно густой лес подступал к нему вплотную. Правда, бывали и исключения; собственно, та трагедия, что привлекла внимание мирового сообщества, произошла на равнинной местности, равноудаленной как от усадьбы, так и от любых густых чащоб.

Что же касается вида Тайной Напасти, здесь нам не удалось ничего вытянуть из запуганных и суеверных оборванцев. Они описывали чудовище то как змею, то как великана, повелевающего громами, то как тварь навроде хищной птицы или летучей мыши, то как ходячее дерево. Мы с Монро решили ограничиться суждением о том, что придется столкнуться с живым организмом, сверхчувствительным к электрическим атмосферным возмущениям, и хотя некоторые рассказы приписывали ему крылья, мы сочли, что нелюбовь к открытым пространствам вероятнее свидетельствует об исключительно наземных передвижениях чудовища. Единственным обстоятельством, которое никак не вязалось с последним предположением, была скорость, с которой эта тварь должна была бы передвигаться, чтобы успевать творить весь тот кошмар, что ей приписывали.

Когда мы лучше познакомились со скваттерами, то неожиданно начали испытывать к ним определенную симпатию. Они были всего лишь людьми, которые из-за несчастливой наследственности и глухой изоляции медленно сходили вниз по лестнице эволюции. Чужаков они избегали, но к нам вскоре привыкли, и даже изрядно помогли нам, когда мы хотели уже было отказаться от идеи прочесывать заросли вокруг усадьбы и все без исключения пристройки к ней. Однако сельский люд очень болезненно воспринял нашу просьбу о помощи в поисках Беннета и Туби, потому что, несмотря на желание помочь, они знали, что этих несчастных уже нет на свете, как и их пропавших соседей. Мы же, зная, сколь много их земляков – загнанных, словно дикое зверье, в угол, – сгинуло в этих краях, предчувствовали, что на том дело не кончится, и ждали дальнейшего развития событий.

Но к середине октября мы с Монро уже и сами не могли себе объяснить, почему нет никакого прогресса в нашем расследовании. Ночи стояли неизменно ясные, спокойные – и потому, видимо, не являла себя злая сила. Ничего не обнаружив ни в усадьбе, ни в ее окрестностях, мы стали склоняться к мысли, что Тайная Напасть – нечто нематериальное, способное к полному развоплощению. К сожалению, приход холодов мог сорвать все наши планы: было замечено, что зимой демон ведет себя спокойно. Последние дни полевого розыска прошли в отчаянной спешке. Мы не покидали селение, опустошенное Напастью, но в нем оставались совершенно одни – никто не рисковал проведать гиблое место, не говоря уже о том, чтобы вернуться сюда жить.

Та злосчастная скваттерская заимка существовала с давних лет, но у нее до сих пор не имелось названия. Изолированно стояла она в безлесной теснине меж двух возвышенностей, прозванных местными Конической Горой и Кленовым Холмом. Заимка притулилась поближе к последнему, и некоторые из жилищ на ее территории представляли собой простые землянки, выкопанные в склоне. Географически она располагалась примерно в двух милях к северо-западу от основания Грозового Холма и в трех милях от окруженной дубравой усадьбы. Между селением и усадьбой пролегали две с четвертью мили абсолютно ровного открытого пространства – учитывая подобную топографию, мы с Монро сделали вывод, что демон, вернее всего, приходит с Конической Горы, лесистый южный склон которой доходил до западного отрога Грозового Холма. Мы тщательно исследовали полосу вздыбленной земли вплоть до места оползня на Кленовом Холме – до одиноко стоящего дерева, высокого и расщепленного надвое ударом молнии дьявольской силы.

Обследовав раз двадцать самым тщательным образом злосчастную деревушку, мы с Артуром Монро испытали сильное разочарование, к коему добавилась еще и невыразимая тревога какого-то жуткого свойства, – в самом деле, разве не странно, что после таких чудовищных событий не осталось ничего, что могло бы указать на их виновника? Вот и сейчас мы уныло бродили под угрюмым свинцовым небом, испытывая смешанное чувство правомочности и одновременно бессмысленности наших действий. Наш осмотр и на сей раз выдался донельзя методичным: мы вновь обошли всякую хижину, прочесали склоны в поисках непогребенных тел или их фрагментов, обследовали каждую яму, каждую дыру в земле – и все будто бы напрасно. А груз тревоги только рос, как будто сам Аваддон, устроившись на горной вершине, насмешливо взирал на нас своими глазами, помертвевшими от зрелищ древних космических бездн.

Перевалило за полдень, почти стемнело. Со стороны Грозового Холма долетел рокот грома. Естественно, в подобном месте сей звук застиг нас врасплох, но не так сильно, как если бы мы услыхали его ночью. В отчаянной надежде мы ждали, что гроза продлится до самых поздних часов, и, отказавшись от блужданий по холмам, направились к ближайшему селению скваттеров – просить их о подмоге. Несмотря на природную робость, несколько вдохновленных нами молодых людей пообещали посодействовать нам.

Однако из-за небывалого ливня, накрывшего нас сплошной стеной воды, пришлось изменить планы и искать прибежище. Мы то и дело сбивались с пути, пробираясь в густом, присущем лишь глубокой ночи мраке, но благодаря частым вспышкам молний и нашим набранным на месте знаниям топографии поселка вскоре добрались до наименее разрушенной среди всех хижин, сколоченной из разномастных бревен и досок; уцелевшие двери и единственное крошечное оконце выходили на Кленовый Холм. Запершись от непогоды, мы приладили на место растрескавшиеся ставни – найти место их хранения не составило труда, ведь мы уже посещали похожие хибарки. В гнетущей темени мы сидели на деревянных сундуках, оставшихся от канувших хозяев, лишь изредка разжигая курительные трубки и подсвечивая интерьер фонарем. Сквозь щели в стенах полыхали молнии; вечер был непроницаемо темен, и каждая вспышка казалась необычайно яркой.

Исступление бури живо напомнило мне о роковой ночи на Грозовом Холме. Я снова задался мучившим меня с тех пор вопросом – почему, приблизившись к троице людей то ли со стороны окна, то ли откуда-то из недр дома, демон начал с тех, кто был с краю, оставив того, кто был в середине, напоследок? Почему, откуда бы он ни пришел, он не забрал своих жертв в естественном порядке, то есть вторым – меня? Что в принципе понукало его убивать? Не учуял ли он каким-то образом, что из тех троих главным был я, и не приготовил ли мне участь похлеще той, что досталась моим товарищам?

Пока я перелистывал драматичные воспоминания в уме, неподалеку ударила в землю молния, послышался шум осыпающейся земли. В то же время протяжный вой ветра набрал еще большую силу, возвысившись до крещендо. Мы решили, что молния снова поразила одно из деревьев на Кленовом Холме, и, чтобы проверить догадку, Монро поднялся со своего места и прошел к маленькому окошку. Как только он отворил ставню, внутрь с душераздирающим ревом ворвались ветер и дождь, так что я не расслышал, что он в тот момент сказал; я сидел и ждал, а Монро глядел из окна, оценивая масштабы нанесенного природой разрушения.

Постепенно ветер утих, неестественная темнота начала рассеиваться – судя по всему, буря миновала. Я было надеялся, что она продлится всю ночь и поспособствует нашим поискам, но яркий солнечный луч сверкнул сквозь прореху в стенной панели за моей спиной, положив конец всем моим ожиданиям. Сказав Монро, что стоит впустить в хижину немного света, пусть даже вместе с дождем, я распахнул настежь старые двери. Снаружи царило сплошное месиво – грязь и лужи, свежие груды земли после недавнего оползня; впрочем, я не заметил ничего такого, что бы могло настолько приковать внимание моего друга, который продолжал молча выглядывать из окна. Подойдя к нему, я коснулся его плеча, однако Монро не пошевелился. Тогда я в шутку встряхнул его, разворачивая к себе лицом, – и мерзкий удушливый страх, корнями уходивший в далекое прошлое и необъятные пучины помраченного безвременья, овладел мной.

Потому что Артур Монро был мертв – а то, что осталось на его погрызенной, изуродованной голове, больше нельзя было назвать лицом.