Текст книги "Убиение чудовища"

III. Багровый отсвет

Той неистовой бурной ночью 8 ноября 1921 года, вооруженный фонарем, который отбрасывал зловещие тени, я одиноко и безрассудно осквернял могилу Яна Мартинса. Буря назревала еще засветло, когда я только приступил к раскопкам, и сейчас я даже приветствовал тот факт, что кругом стемнело, и неистовые порывы ветра терзают кроны гигантских дубов, простертые к небесам надо мной.

Думаю, мой разум несколько помутился вследствие всех пережитых с пятого августа событий. После того, что произошло на скваттерской заимке во время октябрьской бури, мне пришлось анонимно похоронить человека, чья гибель так и осталась для меня непостижимой. Никто другой не сумел бы объяснить ее тоже, поэтому я оставил всех при мысли, что Артур Монро просто убрался восвояси. Может, скваттеры и раскусили мою ложь, но я в любом случае не хотел их больше пугать. Сам же я на диво зачерствел; пережитое потрясение оставило на моей душе клеймо, и теперь я думал лишь о том, чтобы найти и постичь Тайную Напасть, разросшуюся в моем воображении до поистине вселенской угрозы. Свои поиски я, памятуя о жуткой судьбе журналиста, поклялся отныне проводить в одиночестве, с печатью молчания на устах.

Картина раскопок сама по себе способна была любого вывести из равновесия. Зловещие деревья, невероятно древние, могучие и столь же безобразные, склонялись надо мной колоннадой богохульного друидического капища, приглушая громовые раскаты, порывы ветра и струи дождя. За их испещренными шрамами стволами, в неверном свете вспышек молнии, высились сырые, увитые плющом стены заброшенной усадьбы, а чуть поодаль виднелся запущенный голландский сад, чьи клумбы и дорожки оскверняла белесая гадостная поросль фосфоресцирующего грибка, что явно никогда не был светолюбив. Но ближе всего ко мне было кладбище, где исковерканные деревья вздымали скрюченные ветви, разрывая корнями нечестивые могилы, напитываясь отравой этой земли. Здесь и там сквозь бурую гниль опавшей листвы пробивались уже знакомые мне земляные бугры, отмечавшие места ударов молний в почву.

История привела-таки меня к этой могиле. Когда все прочее оказалось сатанинской насмешкой судьбы, у меня, собственно, и не осталось ничего, кроме истории. Теперь я верил, что Тайная Напасть была не материальной сущностью, а мстительным призраком, седлавшим полуночные молнии. Благодаря многочисленным местным легендам, которые мы с Артуром Монро изучали, я верил, что то был призрак Яна Мартинса, умершего в 1762 году. Именно поэтому я упрямо и бездумно раскапывал его могилу.

Имение отстроил в 1670 году Геррит Мартинс, состоятельный торговец из Нового Амстердама, не принимавший порядков британской короны. Он повелел возвести прежде явно достойное восторгов здание на холме в лесной глуши, уединенность и девственная природа коей пришлись ему по нраву. Лишь сильные грозы, бушевавшие здесь летней порой, омрачали его радость, но, подбирая место для постройки усадьбы, минхер Мартинс списал устойчивый природный катаклизм на преходящие капризы погоды. С течением времени, впрочем, стало очевидно, что феномен сей был присущ всей округе. В часы грозы Мартинс неизменно мучался от нестерпимых головных болей – и потому оборудовал комфортно подвал, где укрывался от бесчинств стихии.

О потомках Геррита Мартинса известно еще меньше: все они воспитывались в ненависти к королевской власти и избегали чтущих ее, жили отчужденно, и среди людей шла молва, что изоляция повлияла на их умственные способности и манеру изъясняться. Всех их объединяла черта, передававшаяся по наследству, а именно – гетерохромия, разный цвет глаз: один голубой, другой карий. Их связи с окружающим миром постепенно сходили на нет, и в конце концов они повадились брать в жены усадебных служанок. Их отпрыски спустились в долину, смешавшись с местными – так, в свою очередь, появились нынешние безродные скваттеры: те же из них, что не покинули отчий дом, становились все более замкнутыми и нелюдимыми, и их нервная система особым образом реагировала на частые в тех краях грозы.

Большая часть этих сведений стала известна благодаря молодому Яну Мартинсу, который в силу своей врожденной неугомонности пополнил ряды колониальных войск, когда весть о планах конгресса Олбани достигла Грозового Холма. Он был первым из потомков Геррита, кто повидал большой мир, и, вернувшись через шесть лет после военных действий, был с неприязнью встречен отцом, братьями и прочей родней. Он более не разделял странностей и предрассудков Мартинсов, а горные грозы уже не влияли на него так, как раньше. Напротив, его начала угнетать семейная среда, и он часто писал своему другу в Олбани, что планирует оставить родительский дом.

Весной 1763 года Джонатан Гиффорд, тот самый товарищ Яна Мартинса, обеспокоенный его молчанием и слухами о разладе и ссорах в горном семействе, решил посетить усадьбу. Оседлав верного гнедого коня, он отправился в путь; из его дневника я узнал, что он достиг Грозового Холма двадцатого сентября, застав усадьбу в плачевном состоянии. Угрюмые разноглазые Мартинсы, чей дикарский облик шокировал его, на ломаном гортанном наречии сообщили, что Ян умер – дескать, прошлой осенью его поразила молния, и они погребли тело близ запущенного голландского сада. Могила – неухоженная, с безымянным надгробием, – также была предъявлена Джонатану.

Что-то в поведении Мартинсов испугало и насторожило Гиффорда, поэтому через неделю он вернулся с лопатой и кайлом, чтобы обследовать захоронение. Худшие его подозрения подтвердились – череп его друга был весь в пробоинах от безжалостных ударов. Вернувшись в Олбани, Гиффорд выдвинул против Мартинсов обвинение в убийстве родственника.

Улик не хватило, чтобы дать делу ход, но слухи быстро разошлись по округе, и с той поры Мартинсов стали избегать. Никто не желал иметь с ними никаких дел, и усадьба приобрела дурную славу. Какое-то время они жили в изоляции, питаясь тем, что выращивали сами, и свет с холма говорил о том, что в доме еще теплится жизнь. Так продолжалось до 1810 года, когда огни стали загораться все реже.

Тем временем усадьба и холм, на котором она стояла, постепенно обрастали целым ворохом невероятных слухов и домыслов. Тех мест повадились избегать еще тщательнее, и год от года к старым поводам сторониться усадьбы прибавлялось все больше и больше новых. Никто не посещал Грозовой Холм вплоть до 1816 года, когда скваттеры заметили, что уж очень давно не видно никаких огней. Группа добровольцев, отправившаяся на разведку, застала дом Мартинсов опустевшим и частично разрушенным. Ничьих останков там не нашли, и причиной исчезновения семейства посчитали скорее отъезд, нежели смерть. Судя по всему, весь клан убыл еще несколько лет назад, а многочисленные надстройки свидетельствовали о том, сколь значимо он разросся накануне переселения. Культура Мартинсов пришла в серьезный упадок, о чем свидетельствовали грязная мебель и разбросанное по дому столовое серебро, которым, очевидно, перестали пользоваться задолго до того, как покинуть двор. Но, несмотря на исчезновение неприятного семейства, страх перед их владениями сохранился и даже усилился, породив новую волну слухов в горных селениях. Так и стоял этот дом – заброшенный, страшный, кровно связанный с мстительным духом Яна Мартинса. Таким он был и в ту ночь, когда я раскапывал могилу убитого.

Я уже упомянул, что копал как одержимый, и сам замысел мой был безрассуден, как и способ достичь цели. Мне сравнительно быстро удалось докопать до гроба, под крышкой коего я обнаружил пригоршню праха – и ничего сверх. Во власти порыва я стал углубляться дальше, точно намереваясь достать из-под земли сам дух Яна Мартинса. Одному Богу ведомо, что в действительности я чаял найти; помню только неотступную мысль о том, что раскапываю могилу человека, чья бессмертная злость сотрясает по ночам окрестности Грозового Холма.

Трудно сказать, какой глубины я достиг, когда мой заступ, а следом за ним и мои ноги провалились в подземелье. Перемена положения застала меня врасплох; фонарь разбился при падении, но отсветы сверху позволяли различить небольшой горизонтально расположенный туннель, уходивший в обе стороны. Он был вполне широк для того, чтобы в нем мог двигаться человек, и хотя ни один здравомыслящий не спустился бы туда в тот час, я отринул опасность, зов разума и чистоплотность в мрачном желании найти истоки Тайной Напасти. Выбрав направление, что вело к усадьбе, я пополз вперед, быстро и почти вслепую, точно крот.

Какими словами описать эту картину – затерянный в неведомом подземелье человек исступленно пробирается по тесному проходу, впиваясь ногтями в сырую землю и чувствуя нехватку воздуха при каждом движении? Боже, что это был за опыт! Туннель вился и вился, будто попирая законы пространства. О своей сохранности я тогда и не помышлял; впрочем, об объекте моих поисков я тоже благополучно забыл, всецело сосредоточившись на упрямом продвижении вперед, длившемся так долго, что вся моя прошлая жизнь будто бы утратила смысл, выцвела. Флуоресценция внезапно попавшейся на пути колонии подземных грибков поначалу сбила меня с толку, заставив усомниться в собственном здравомыслии, – откуда здесь, в этих недрах, свет? Но после, поняв, с чем имею дело, я приободрился, различив впереди глиняные стены пролаза, вдававшегося прямо вперед – и резко забирающего вбок где-то впереди.

Грибки здесь росли даже гуще, и неровная глиняная поверхность уходящей вдаль норы утопала в их зловещем свечении. Некоторое время я полз по ней вперед, но затем лаз резко свернул вверх, и пришлось замедлиться. Остановившись для передышки, я ненароком глянул вверх – и тут же обомлел.

Две точки светились там, впереди. Но то не был свет грибков, определенно – то было отражение флуоресценции в чьих-то глазах. Застигнутый врасплох, я впал в ступор, и даже мысли об отступлении обратились внутри меня в камень. А глаза все приближались… глаза, почему-то кажущиеся если не знакомыми, то уж точно наводящими на какую-то запамятованную мысль… и мне теперь даже видна была протянутая вперед рука их владельца, увенчанная загнутыми книзу уродливыми когтями, – кошмарное, кошмарное зрелище!

Тут где-то над головой послышался знакомый грохот – неистовый вопль разыгравшейся в горах яростной грозы. Должно быть, я довольно далеко прополз вверх и оказался почти у поверхности. Глаза таращились на меня с бессмысленной злобой – и я наконец-то обрел способность двигаться; должно быть Бог заступился за меня в тот момент, иначе я был бы мертв. Я спасся лишь благодаря одному из ударов молнии, что разверзали землю, оставляя за собой обвалы и фульгуриты, – он сотряс землю с циклопической силой, ослепил и оглушил, но не погубил меня. Остервенело карабкаясь по оседающим массам земли, я остановился, лишь почувствовав дождь на лице; осмотревшись затравленно, я обнаружил, что пребываю в знакомом мне месте – на крутом, лишенном растительности юго-западном склоне холма. Яркие молнии то и дело освещали изрытую землю и остатки низкого пригорка, протянувшегося вдоль уходящего вверх лесистого склона. Теперь уже было бы невозможно найти место моего выхода из погибельных катакомб.

Будто от оползня, все смешалось в моем сознании, и, наблюдая за багровыми отсветами в южной стороне, я с трудом осознавал, что только что пережил.

Но два дня спустя, узнав от скваттеров, что означали те отсветы, я почувствовал еще большее потрясение, чем в глиняном лазе; еще большее – из-за жуткого предположения. За ударом молнии, чаяниями которой я выбрался на поверхность, на заимке в двадцати милях оттуда разыгралась очередная трагедия: безвестная тварь, прыгнув на хлипкую крышу одной из хижин с нависшего над ней дерева, проломила ее и пробралась внутрь. Она успела совершить новое убийство, но уйти ей не дали – скваттеры, в панике и ярости, заперли хижину и подожгли прежде, чем монстр ускользнул. Ее своды, сдается мне, обрушились в тот самый миг, когда земля поглотила страшную нежить, с которой я столкнулся в подземелье.

IV. Глаза чудовищ

Вряд ли может быть в здравом уме тот, кто, зная то, что знал я об ужасах Грозового Холма, отправился бы сам, в одиночку, на поиски Тайной Напасти. По меньшей мере два его воплощения были уничтожены, что дарило мне слабый луч надежды на то, что, окунувшись в этот кошмар, как в дьявольский Ахерон, я выберусь невредимым; странно, но чем более ужасные события и открытия представали предо мной, тем упорнее становились мои поиски. Когда через два дня после ужасного путешествия по подземелью и столкновения с когтистым чудовищем я узнал, что в тот самый миг, когда его глаза угрожающе поблескивали предо мной, оно же появилось за двадцать миль оттуда, я ощутил величайший в своей жизни приступ страха. Но этот страх был настолько переплетен с удивлением от невероятности всего, что произошло, что был почти приятен. Иногда, бросаясь угрозе навстречу, ты теряешь перед ней всякий трепет – и именно так подействовали на меня кошмары Грозового Холма. Знание о том, что чудовищ как минимум двое, пробудило во мне безумное стремление вгрызться в землю гиблого места и хоть бы и голыми руками добраться до Напасти, что притаилась под напластованиями неплодородных почв.

Как только представилась возможность, я навестил могилу Яна Мартинса и снова напрасно копал ее там, где уже когда-то это делал. Мощный обвал грунта засыпал все следы подземного лаза, а дождь смыл столько земли в яму, что я уже и не мог сказать, насколько глубоко пробился несколько дней назад. Кроме того, я также совершил довольно трудоемкое путешествие на отдаленную заимку, где сожгли несущую смерть тварь, и получил за свои хлопоты небольшое вознаграждение – найдя на пепелище злополучной лачуги останки жертв. Скваттеры уверяли, что той ночью Напасть оборвала лишь одну жизнь, но я им не особо-то верил, ведь костей набиралось на два полноценных скелета – оба человеческих, впрочем. Один из черепов выглядел вполне нормально, а второй, судя по всему, пострадал при обвале хижины – иначе ничем не объяснить было странную его форму. Хотя много кто видел стремительный прыжок чудовища на крышу, никто не мог точно сказать, как оно выглядело; все называли его просто «бесом». Обследовав большое дерево, на котором тварь пряталась, я не нашел никаких характерных отметин. Я пытался найти ее следы в чаще, но на этот раз не смог выдержать вида ни неестественно больших стволов, ни их толстых змеевидных корней, которые болезненно извивались, прежде чем нырнуть назад под землю.

Моим следующим шагом было тщательное обследование заброшенного поселения, где смерть собрала щедрый урожай – и где Артур Монро видел что-то, о чем не успел мне рассказать. Хотя мои предыдущие поиски, которые проводились как можно тщательнее, оказались безрезультатными, сейчас у меня появились новые данные, которые я хотел проверить; сойдя под могилу Яна Мартинса, я убедился, что обитавшее под землей существо было по меньшей мере одним из воплощений Напасти. На сей раз, четырнадцатого ноября, я проводил поиски в основном на тех склонах Конической Горы и Кленового Холма, что выходили на злосчастное селение, – особое внимание обращая на разрыхленную землю на местах свежих оползней.

Я потратил на поиски добрую половину дня, но это не принесло мне ровным счетом ничего нового. Когда над холмами стали сгущаться сумерки, я все еще стоял на Кленовом Холме, прослеживая глазами путь от опустошенного поселка до Грозового Холма. Закат в тот вечер пылал поистине великолепными красками; после взошла луна и залила серебристым светом равнину, высившиеся вдали горные вершины и привычные уже повсеместные земляные бугры. Пейзаж сей – классический пасторальный, умиротворенный, – не пробуждал во мне никаких чувств, кроме ненависти, ибо мне-то было прекрасно известно, что сокрыто за его иллюзорной безмятежностью. Я ненавидел насмешливую луну, лицемерную долину, набухший чирей горы и эти зловещие миниатюрные насыпи – все казалось мне в этом месте недужным, рожденным от слияния враждебных человеку злонамеренных начал.

Оглядывая озаренную луной панораму, я невольно обратил внимание на определенное своеобразие ландшафта, повторение того самого топографического элемента. Не имея основательных знаний по геологии, поначалу я просто заинтересовался странными холмами и насыпями в этом регионе. Я заметил, что их довольно много разбросано вокруг Грозового Холма – и что в долине их меньше, чем у самой вершины, где доисторические ледники, вероятно, встречали меньшее сопротивление своему феноменальному продвижению вниз.

Тогда, в свете низкой луны, среди длинных теней-химер, я внезапно обнаружил, что странные земляные фракции удаляются от Грозового Холма по вполне уловимым траекториям. Холм, вне сомнений, был центром, от которого во все стороны неправильными линиями разбегались ряды взрыхленных бугров. Как будто усадьба Мартинсов распустила тут страшные корни… и при мысли о корнях на меня снизошло новое озарение. С какой стати я считал эти отметины следами оледенения? Чем больше я думал, тем меньше верил себе, и в голове моей роились нелепые, ошеломляющие аналогии, основанные на опыте столкновения со сверхъестественным в теории и на практике – в подземелье под могилой Мартинса. Еще не уразумев все окончательно, я бормотал бессвязно: «Боже мой! Кротовые норы… да это же дьяволов улей… сколько же их там… и тогда, в усадьбе… они сперва забрали Туби, потом Беннетта… подступив с двух сторон».

Я взялся копать ближайший ко мне бугор, с дрожащими руками, но почти что торжествуя, копал, пока не завопил во весь голос, охваченный противоречивыми эмоциями, – наткнувшись на точно такой же ход или лаз, в каком побывал в ночь багровых отсветов.

Помню, как после пустился бежать с лопатой наперевес по облуненным дорожкам и лужайкам, сквозь чахлый лесок, проросший на крутом склоне. Я бежал, с трудом держа в горящей груди дыхание, перепрыгивая ухабы и коряги, – прямо к зловещей усадьбе Мартинсов. Дальше, помнится, я бессистемно перекапывал заросший вереском подвал, тщась вычленить сердцевину подземной заразы. Помню, как дико расхохотался, наткнувшись на подземный ход у основания старой печи, где густо рос бурьян, чьи высокие стебли бросали диковинные тени при свете зажженного огарка, в угоду случаю оказавшегося при мне. Тогда я не знал еще, живет ли кто-то в этих адских подземных сотах, и дожидался грозы, которая пробудила бы их обитателей. Два монстра уже погибли – может, других и нет? Меня подгоняло острое желание разгадать наконец секрет Напасти, которая, ныне я был убежден, выражала себя в чем-то плотском и приземленном.

Мои колебания и размышления о том, стоит ли исследовать проход самостоятельно и немедленно, или попытаться приобщить к этому скваттеров, через некоторое время унял внезапный порыв ветра снаружи; он задул свечу и оставил меня в непроницаемой темноте. Луна больше не просвечивала сквозь вехи и трещины над моей головой, и с чувством обреченности я услыхал зловещую перекличку близкого грома. Смятенный, я отступил в самый дальний угол подвала, не сводя глаз с ужасного отверстия в фундаменте, с жерла, чьи стены облепил фосфоресцирующий грибок. Каждая минута, отмеряемая по вспышкам ярких молний снаружи, пробивающимся даже сквозь сорные заросли вокруг усадьбы, переполняла меня страхом вперемешку с любопытством. Что призовет сюда эта новая буря – и осталось ли еще что-то, что она может призвать?

Если небеса сжалятся надо мной, когда-нибудь они сотрут из памяти те виды, что предстали моим глазам, и позволят мне мирно дожить свой век. У меня и так развилась острая бронтофобия, лишающая ночного покоя, которую приходится подавлять снотворными препаратами, – неужто этого мало? О, как же внезапно и неожиданно – он вышмыгнул из чрева земли, точно крыса, тяжко сопя, вынюхивая что-то; и за ним из пролаза буквально полились его сородичи, отвратительные, точно поеденные проказой, порожденные ночью существа, вобравшие в себя все самые мерзкие проявления органической жизни. Кипя и бурля, клекоча и шипя, будто змеиное гнездо, они растекались из той зияющей дыры, будто гной из язвы, сквозь щели и дыры разливаясь из подвала, чтобы рассредоточиться по проклятым полночным чащам, разнося ужас, безумие и смерть.

Только Богу известно, сколько их там было, – надо думать, тысячи. Только Богу известно, как, забившись в дальний угол подвала, там, где сорные травы росли гуще всего, я остался незамеченным. Зрелище порочного живого потока в слабых отсветах зарниц потрясло меня до глубины души. Когда же поток поредел настолько, что можно было различить отдельных существ, я увидел, что они были маленькими, уродливыми, волосатыми – этакие грубые карикатуры на высших приматов. Их немота ужасала; лишь раз послышался слабый писк, когда одно из последних чудовищ очевидно привычным, отработанным движением сгребло более слабого спутника и удавило с целью сожрать. Остальные тоже набросились на останки и, захлебываясь слюной и прищелкивая зубами, растащили их.

Вопреки оторопи, страху и отвращению, любопытство возобладало во мне, и, когда последняя в стае тварь собралась покинуть подземное укрытие, я достал походный револьвер из кобуры и, подгадав выстрел под очередной раскат грома, свалил ее.

Моя история почти подошла к концу. В ту ночь я сумел добраться до нормального человеческого жилья – мирной деревушки, спящей спокойно под сенью звезд на чистом небе. Мне хватило недели, чтобы оправиться, но еще до этого я вызвал из Олбани бригаду строителей с ящиками демонтажной взрывчатки. Их стараниями усадьба Мартинсов была стерта с лица земли вместе с вершиной Грозового Холма; все подземные лазы, обнаруженные под земляными буграми, были замурованы, а чащобы с болезными деревьями, бывшие охотничьи угодья, – вырублены. После принятия всех этих мер я обрел толику покоя, но мне уж точно не спать спокойно до тех пор, пока жива память о Тайной Напасти. Меня преследует мысль о том, что уничтожена не вся популяция, да и кто скажет, что где-то в мире не зародится вновь нечто подобное? Кто из ныне живущих, ведая то, что ведомо мне, дерзнет без содрогания заглянуть в бездны земные и узнать, что они вот-вот породят? Я сам-то не могу без дрожи смотреть на колодец или спуск в метрополитен… сразу же перед глазами встают демонические подземные аркады из глины, облепленные грибовидной порослью; в ушах звучат отголоски бурной грозы над растрескавшимися усадебными стенами в витках плюща… почему даже врачи не способны подобрать что-то, что взаправду успокоило бы мой несчастный ум перед грозами?

Разгадка тайны, открывшаяся мне сразу, как только очередная молния помогла мне рассмотреть застреленную тварь, отставшую от стаи, оказалась настолько проста, что мне потребовалась добрая минута на осознание – по истечении которой и нахлынул подлинный ужас. У гнусного приматовидного ублюдка была синюшная кожа, желтые клыки и свалявшиеся волосы. Воистину, венец вырождения – плачевный итог изолированного существования, инцеста и каннибализма; живое воплощение хаоса и зверства, восставшее из земных каверн. Нелюдь таращилась на меня в предсмертной агонии; глаза ее своей необычностью напомнили мне те, другие, увиденные под землей, пробудившие тогда неясные воспоминания. То были глаза, о коих говорилось в старых преданиях, глаза двух разных цветов – карий и голубой. Тогда-то, объятый немым страхом, я уразумел до конца, какая омерзительная участь постигла исчезнувшее давным-давно семейство – и какую роль в этом всем сыграла проклятая усадьба Мартинсов, ввергнутых в первобытное безумие громовыми раскатами.