Текст книги "Убиение чудовища"

3

На следующее утро Уиллет получил от Варда-старшего сообщение о том, что Чарльз до сих пор не появлялся. Господин Вард также написал, что звонил доктор Аллен и оповестил, что Чарльз какое-то время пробудет в Потаксете, где его нельзя беспокоить. Это очень важно, потому что и сам Аллен должен отъехать по неотложным делам на какое-то время, оставив все исследования под постоянным наблюдением Чарльза. Чарльз передавал привет и извинялся за все неудобства, к которым могли привести неожиданные изменения его планов. Слушая это сообщение, господин Вард впервые услышал голос доктора Аллена, и его звучание пробудило в нем какие-то далекие воспоминания – нечеткие и тревожные, пугающие даже.

От столь обескураживающих известий доктор Уиллет растерялся сперва. Он точно был уверен в том, что послание Чарльза – искреннее; но чем тогда вызвана столь внезапная смена настроений и намерений с его стороны? Заклеймив собственное прибежище средоточием кошмара, поклявшись никогда не возвращаться сюда и повелев расправиться с бородатым сподвижником, юный Вард вдруг позабыл о всем сказанном – и поступил ровно наоборот. Здравый смысл подсказывал, что юношу лучше оставить наедине с его причудами, однако глубинное чутье Уиллета не позволяло так просто проигнорировать письмо. Вновь перечитав его, доктор понял, что послание вовсе не так бессодержательно и безумно, как могло бы показаться в силу его экзальтированности и определенной доли недосказанности. Слишком уж глубокий и подлинный был выражен в нем ужас, а беря в расчет то, что уже было известно Уиллету, впору было давно отвергнуть всевозможные толкования, продиктованные примитивным недоверием. На расстоянии вытянутой руки расцветал непостижимый ужас – темное соцветие зла, настоятельно подлежащее эрадикации.

Свыше недели доктор Уиллет ломал голову над дилеммой, которая так неожиданно встала перед ним, и все больше склонялся к мысли навестить Чарльза в его избушке. Никто из друзей юноши не решался направиться туда, и даже отец знал об этом месте лишь то немногое, что сам Чарльз счел уместным сообщить ему, однако Уиллет чувствовал, что ему необходимо поговорить с юношей с глазу на глаз. Вард-старший время от времени получал от сына коротенькие бессодержательные записки, отпечатанные на машинке, и его жена, пребывавшая в Атлантик-Сити, общалась с сыном не больше его самого. Наконец, твердо решив действовать, доктор отринул неприятные предчувствия, навеянные потусторонней фигурой Карвена и все более погружающейся в сумрак личностью его наследника, – и смело отправился к избушке, что стояла на утесе у реки.

Уиллет как-то раз уже бывал там, чистому любопытству в угоду, – хотя, конечно, не заходил внутрь и вообще никак не обличал своего присутствия. Дорога была ему известна – поэтому однажды утром, в конце февраля, он в своей небольшой машине выехал на Броуд-стрит. По дороге ему вдруг пришла мысль о том, что он вольно или невольно повторяет тот же путь, что был проделан сто пятьдесят лет назад отрядом мрачно, но решительно настроенных горожан, шедших свершить страшное дело, до сих пор не распутанное до конца.

Поездка по запустелым окрестностям городка не отняла у доктора много времени, и уже вскоре перед Уиллетом раскинулись нарядный Эджвуд и сонный Потаксет. Доктор повернул направо, вниз по Локвуд-стрит, и, пока мог, ехал по грунтовой дороге, а потом вышел из машины и двинулся на север, где над изгибами реки и погруженными в туман низинами зиждилась круча. Домов тут было немного, и трудно было пройти мимо одинокой хижины с каменной пристройкой, примостившейся на возвышении слева. Быстро пройдя по усыпанной палой листвой гравийной дорожке, Уиллет уверенно постучал в дверь и твердым голосом обратился к зловещему португальцу-мулату, чуть приоткрывшему дверь и уставившемуся на гостя.

Доктор объяснил, что должен немедленно увидеть Чарльза Варда по одному немаловажному делу. Отговорки притом не пройдут – если его не пустят, обо всем немедленно узнает отец хозяина. Мулата эти слова не проняли, и он крепко держал дверь, когда доктор попытался оттеснить ее плечом. Тогда Уиллет повысил голос и повторил свои требования – и вдруг из-за двери, из темного нутра дома, донесся сиплый шепот, от чьего звука доктора проняла сильнейшая дрожь – хотя он и сам не понял, почему так его испугался.

– Да впусти уж его, Тони, – молвил голос, – сейчас поговорить – ничем не хуже, чем когда-либо.

Этот шепот действительно встревожил доктора, однако куда больше его испугало то, что сталось сразу после того. Половицы заскрипели, и тот, кто говорил таким странным глубоким голосом, выступил на свет – оказавшись самим Чарльзом Декстером Вардом!

Та тщательность, с коей доктор Уиллет затем задокументировал разговор, состоявшийся в тот вечер, объясняется важностью перемен, которые он приписывает тому периоду. Потому что здесь и он наконец признает глубинные изменения в психике Чарльза Декстера Варда – по его мнению, именно с этой поры ум, порождавший мысли и слова исчезнувшего пациента, утратил всякое соответствие с умом юноши, за чьим ростом и развитием наблюдал он в течение двадцати шести лет. Разночтения с доктором Лиманом побудили Уиллета стремиться к большей точности диагноза, и он с полной уверенностью датирует начало подлинного безумия Чарльза днем, когда родители получили от него первое письмо, набранное на машинке. Стиль посланий, регулярно отправляемых им, совершенно не похож на обычную манеру Варда, далек даже от слога того экзальтированного письма, которое он прислал доктору, – чрезвычайно архаичный, будто внезапные перемены в рассудке пишущего обнаружили родник суждений и образов, бессознательно приобретенных во дни своего детского увлечения стариной. В письмах тех заметны были потуги казаться человеком современным, но от духа их, да и местами от самого языка, явственно веяло былым. Тяжелый отпечаток лет наблюдался в каждом слове и в каждом жесте Варда, когда он принимал доктора в полумраке своих покоев. Он поклонился, пригласил Уиллета сесть и неожиданно заговорил тем самым странным шепотом, который, впрочем, тут же попытался объяснить.

– Я чуть не подхватил чахотку, – начал он, – от тех отвратительных веяний, что налетают со здешней реки. Так что прошу простить мое нынешнее изъясненье. Я так думаю, вы пришли от моего дражайшего отца – убедиться, нет ли со мной какой беды. Надеюсь, он с вашей помощью уяснит – никаких оснований беспокоиться в помине нет.

Уиллет вслушивался чутко в скрипучий голос, однако еще внимательнее изучал выражение лица молодого собеседника. Он чувствовал – дело нечисто. Припомнился некстати рассказ родителей Варда о внезапном ужасе, поразившем в памятную для них ночь дворецкого, достойного йоркширца. Свет почти не проникал в комнату, но доктор не просил приоткрыть ставни. Он прямо спросил Варда-младшего, почему тот проигнорировал встречу, о которой сам же и справлялся на позапрошлой неделе в письме.

– Уже спешу ответить на ваш вопрос, – с улыбкой ответил хозяин. – Как вы давно знаете, нервы у меня несколько расстроены, поэтому я порой могу говорить разные странные вещи, за которые не вполне несу ответ. Как я уже давеча было говорил, я сейчас на пороге великих открытий, так что порой теряю всякое разумение уже от самого только величия оных. О, любой человек испугался бы того, что я открыл, и я не смог бы его упрекнуть, однако я не собираюсь больше терять время. Я был глупцом, когда согласился отдать себя на попечение сыскарей и пребывание взаперти, зайдя столь далеко; отныне же мое место – здесь. Мои исполненные любомудрия соседи не самого лучшего мнения обо мне, поэтому, видимо, я поддался своей хворобе, да и сам поверил в то, что они обо мне говорили. В том, что я творю, нет в помине зла – по крайней мере, если делать все правильно. Милости прошу подождать еще шесть месяцев, а тогда уж я смогу продемонстрировать то, что окупит ваше ожидание сторицей. Мой предок, может, и имел дурную репутацию среди невежд, может, и ошибался во многом – в методах, в избирании путей, – да вот только не в главном… так что плохого в том, что дверь откроется снова, но уже передо мной, способным опираться на ошибки предшественников, могущим одарить историю, философию и само искусство Познания неоценимыми плодами с заповедных древес? Уверяю вас – осторожности в тех изысканиях мне не занимать. А посему молю забыть все написанное мною в помраченном уме – и не страшиться ни сего места, ни всего, что в нем. Что до доктора Аллена – он муж солидный, и придется ему извинить меня за все то, что я мог о нем наговорить. Жаль, конечно, что он лично не может к нам присоединиться в сей момент, однако ж при нем важные дела иного свойства. Его пыл к делу ничуть не уступает моему собственному, поэтому, думаю, когда я боялся последствий своей работы, убоялся еще и его – как главного советчика и в чем-то даже конкурента своего.

Вард примолк, а доктор тем временем не знал, что думать и о чем говорить. Столкнувшись с таким прямым опровержением письма, он чувствовал себя довольно глупо – но при том никак не мог отделаться от впечатления, что в разговоре Чарльз кажется ему неким не самым приятным неискренним чужаком – а вот то письмо, несмотря на трагический тон, во многом даже благодаря ему, выглядело весьма естественным и похожим по стилю написания на юношу, которого он знал. Уиллет попытался вернуть разговор в былое русло, поговорить о древности, напомнить юноше бывшие события, могущие настроить его на привычную волну, однако эти попытки ни к чему путному не привели. То же самое позже постигло и остальных алиенистов, обследовавших Варда. Большие пласты памяти Чарльза, особенно те, что касались современности и его личной жизни, бесследно канули, в то время как юношеское увлечение стариной вдруг всплыло на поверхность, притопив все насущное. Знания юноши о делах дней минувших обескураживали, если не сказать – настораживали; потому-то он и силился всячески их скрыть. Когда Уиллет упоминал какой-нибудь старинный предмет, любимый Чарльзом с детства, юноша проливал столь яркий свет на его историю – естественно и непринужденно, безо всякого усилия, – что доктору только и оставалось трепетать невольно. Откуда столь точные сведения с массой тонких подробностей? Как современный юноша выведал о парике, сверзившемся с главы тучного сквайра, позорно задремавшего на спектакле Театральной академии мистера Дугласа на Кинг-стрит в четверг одиннадцатого февраля 1762 года? О том, как актеры до того неудачно сократили текст «Благоразумных влюбленных» Стила[26]26
  Сэр Ричард Стил (1672–1729) – ирландский писатель, журналист, политик, один из родоначальников просветительской литературы в Англии. «Благоразумные влюбленные» – написанная им сентиментальная комедия, поставленная впервые 7 ноября 1722 года. В предисловии к пьесе, написанном английским поэтом Леонардом Вельстедом (1688–1747), отмечалось, что Стил отходит от популярных комедий того времени, демонстрируя зрителям превосходство высокой морали и хороших манер над непристойными шутками и распутным поведением.


[Закрыть], что ревнители сцены едва ли не радовались, когда почти насквозь баптистский в ту пору городской совет закрыл театр на следующий вечер? Возможно, в каких-нибудь письмах нет-нет да и могли найтись сведения о том, сколь «бесовски неудобны» были пассажирские вагоны бостонских поездов, сработанные на мануфактурах Томаса Сабина, но какой здравомыслящий историк рискнул бы заявить, что скрип новой вывески Епенета Олни, на коей хозяин повелел намалевать аляповатую корону после того, как переименовал свое заведение в «Венценосный Кофейный Дом», звучал некогда в точности так же, как новомодный джаз, играющий во всех радиоприемниках Потаксета?[27]27
  Суховатый комизм данной ремарки, как правило, терялся в предшествующих переводах: сравнивая скрип древней вывески с джазовой музыкой, Лавкрафт лишний раз постулирует свое неприятие негритянской культуры, распространявшейся в Штатах все шире после отмены рабства.


[Закрыть]

Однако Вард не был настроен на длительные расспросы и тут же отвергал попытки поговорить на любые современные или личные темы, а от воспоминаний про былое вскоре начал скучать. Очевидно, единственное, к чему он стремился, – в достаточной мере удовлетворить любопытство своего гостя, чтобы тот ушел безо всякого желания вернуться. Наконец он предложил Уиллету показать дом и провел доктора по всем комнатам – от подвала до чердака. Уиллет, внимательно все разглядывавший, заметил, что ряды редчайших трудов на книжных полках поредели, будто от большинства фолиантов Вард избавился; весьма убогая так называемая «лаборатория» была оборудована разве что для вида. Очевидно, библиотека с естествоиспытательской базой куда-то переместилась – неизвестно, правда, куда именно.

Потерпев полное фиаско в своих поисках чего-то, что он сам пока не мог отчетливо представить, Уиллет еще засветло вернулся в городок и рассказал все Варду-старшему. Они сошлись на том, что юноша, очевидно, сошел с ума, однако пока не следует прибегать ни к каким радикальным мерам. А прежде всего следует оберегать покой госпожи Вард, держа ее в полном неведении – насколько это будут позволять странные письма Чарльза.

Вард-старший вознамерился лично навестить сына – неожиданно, безо всякого предупреждения. Одним вечером доктор Уиллет отвез его в Потаксет на своей машине, высадил близ деревянного коттеджа и стал терпеливо ждать возвращения. Встреча продлилась долго, и отец Чарльза вернулся к машине расстроенный и подавленный. Приняли его примерно так же, как давеча самого Уиллета – с той только разницей, что молодой хозяин дома очень долго не выходил к отцу, и тому пришлось силой прорваться внутрь, оттолкнув с пути слугу-португальца. Чарльз в своем новом амплуа не выказал родителю ни капли сыновьей любви; свет в его покоях горел очень тусклый, но даже так он постоянно жаловался на резь в глазах. Говорил Чарльз тихо, почти что шепотом, ссылаясь на больное горло, однако в его охрипшем голосе находил место некий недобрый, угрожающий отзвук, который никак не шел у мистера Варда из головы.

Теперь, окончательно решив сделать для душевного исцеления юноши все, что будет в их силах, господин Вард и доктор Уиллет принялись собирать любую, пусть даже самую незначительную, информацию, которая могла бы помочь в деле. Прежде всего они изучили сплетни, гулявшие по Потаксету, – это было нетрудно, ибо, как оказалось, оба имели друзей в тех краях. Доктор Уиллет узнал гораздо больше слухов, ибо с ним местные общались куда свободнее, чем с отцом ключевой фигуры всей истории, а из всего услышанного следовало, что молодой Вард и в самом деле вел очень странную жизнь. Слухи все еще связывали его со случаями вампиризма прошлого лета, а полуночные приезды-отъезды грузовиков только придавали веса разнообразным темным домыслам. Местные торговцы судачили о странных заказах Варда, поступавших к ним через зловещего мулата, главным образом – на неимоверное количество мяса и свежей крови, которую мясники брали на двух скотобойнях неподалеку. Для подворья, где проживало всего трое мужчин, считая бородача Аллена, подобные запросы выглядели попросту абсурдно.

Поговаривали также и о непонятных звуках, доносившихся из-под земли. Об этом феномене было значительно труднее узнать нечто более или менее конкретное, однако все малопонятные намеки совпадали в одном, а именно: как только в избушке Чарльза Варда гас свет, эхо загадочных песнопений разносилось в прибрежных районах. Конечно, те звуки могли доноситься и из подвала дома, о чьем существовании было хорошо известно, однако слухи утверждали, что под избушкой залегает разветвленная сеть подземелий. Вспомнив старые предания о катакомбах Джозефа Карвена и предположив, что дом был выбран исключительно благодаря его местоположению, ибо где-то здесь была ферма алхимика, как следовало из документов, найденных за портретом, Уиллет и господин Вард уделили этим слухам особое внимание и довольно долго, но безуспешно искали потаенный проход у крутых речных берегов – тот самый дверной проем, что поминался в исторических свидетельствах.

Что же до мнения округи о новых ученых соседях, вскоре стало ясно, что никому не нравился жуликоватый мулат-португалец. Бородатого доктора Аллена, никогда, похоже, не снимавшего свои очки, народ боялся, а молодого ученого вечно изможденного вида просто недолюбливал, ибо не понимал. За последние недели Вард очень изменился, даже не пытался быть любезным и изъяснялся лишь надтреснутым шепотом, да и то в случае крайней необходимости.

Эти сведения, полученные из самых разных источников, мистер Вард и доктор Уиллет обсуждали долго и педантично. Они пробовали в меру своего разумения соотнести все известные факты из последних лет жизни Чарльза, включая отчаянное письмо, которое доктор показал его отцу, со скудными документальными свидетельствами о Джозефе Карвене – и сетовали на невозможность заглянуть в обнаруженные младшим Вардом бумаги. Было предельно очевидно, что ключ к безумию молодого человека кроется в заполученных им знаниях об алхимике и его делах.

4

И все же Вард-старший и доктор Уиллет никоим образом не были причастны к ходу последующих событий сего исключительного дела. Смущенные и сбитые с толку чересчур неопределенной угрозой, отсекающей, казалось, все подходы к ее усмирению, оба – и отец потенциального душевнобольного, и его лечащий врач, – выжидали в беспокойстве. Между тем напечатанные на машинке письма от Чарльза приходили все реже. Начало нового месяца, наилучшим образом подходящее для улаживания разных финансовых формальностей, ознаменовалось для клерков из банка, обслуживающего счета юноши, странными выходками со стороны доселе безупречного клиента. Один из работников, знавший Варда лично, нанес ему прямой визит и осведомился, по какой причине на всех его последних чеках красуются поддельные подписи. Вард все тем же хриплым голосом заверил того, что причин для беспокойства нет – рука не слушается его как надо из-за хронического переутомления, вот почерк и изменился до неузнаваемости. Объяснение мало кого удовлетворило, но, как наглядно было продемонстрировано самим Вардом, письмо стоило ему огромных усилий. Потому-то он и отбивал всю корреспонденцию последнего времени на машинке – даже ту, что адресовал матери и отцу.

Однако окончательно в тупик банковских работников завело не непосредственно это обстоятельство, потому что в нем не было ничего беспрецедентного или слишком подозрительного, и даже не потаксетские слухи, щупальца коих выползали за пределы городка, – их совершенно обескуражили путаные показания и незнание самого молодого человека, который демонстрировал полную амнезию касательно важных финансовых операций, лично им же осуществленных всего месяц-другой назад. Дело было нечисто – несмотря на связность и рациональность увещеваний Чарльза, не существовало никакого разумного объяснения его полного незнания некоторых фактов. И хотя никто из банковского персонала не входил в число закадычных друзей юноши, все заметили изменения в его повадках и речи. Они знали, что Чарльз – преданный историк, но разве хоть один, даже самый заядлый, любитель старины пользуется в быту архаичной лексикой и жестами? Все вместе – хриплый голос, разбитые тремором руки, лакуны в памяти, затрудненная речь и эксцентричное поведение – выглядело как проявление поистине тяжкой болезни. Покидая своего клиента, клерк решил, что подобный случай требует прояснения у отца Чарльза.

Итак, шестого марта 1928 года в офисе господина Варда состоялась долгая и серьезная беседа, после которой вполне сбитый с толку отец вызвал доктора Уиллета и заявил, что сам не может ничего поделать в этой ситуации. Уиллет, просмотрев чеки Чарльза с неуклюже нацарапанными инициалами, мысленно сравнил их с последним посланием юноши. Разница бросалась в глаза, и, похоже, где-то уже встречалась такая манера письма. Буквы с завитками, уложенные в причудливый наклон, – нетипичный почерк, но где Уиллет мог видеть нечто подобное? Впрочем, что бы там ни было, Чарльз все-таки сошел с ума – а раз он уже не способен распоряжаться своей собственностью и здраво взаимодействовать с окружением, необходимо принять меры для того, чтобы его вылечить. Именно тогда к делу привлекли алиенистов – докторов Пека и Уэйта из Провиденса, доктора Лимана из Бостона. Господин Вард вместе с доктором Уиллетом предоставили им исчерпывающие сведения об истории болезни; они собрались в прежней библиотеке юноши, просматривая оставленные Чарльзом тома и бумаги, чтобы получить представление о его наклонностях и характере. Изучив имевшиеся материалы вместе с адресованным Уиллету письмом, доктора согласились, что слишком интенсивные занятия Варда-младшего могли нарушить или по крайней мере пошатнуть психику, и выразили желание увидеть прочие книги и документы, с которыми он работает сейчас. Последнее, правда, они могли осуществить – если вообще могли, – разве что наведавшись в святая святых, в хижину в Потаксете. Уиллет заново пересмотрел все доступные ему материалы – именно тогда заполучил он достопамятные свидетельства рабочих о том, как Чарльз нашел документы Карвена, и, изучив подшивки «Джорнэл», обнаружил, что юноша скрыл от своих родных заметки о происшествиях на кладбище.

Восьмого марта, в четверг, доктора Уиллет, Пек, Лиман и Уэйт в сопровождении господина Варда-старшего неожиданно пожаловали к юноше, даже не скрывая своей цели, и засыпали своего на тот момент уже официального пациента уймой дотошных вопросов. Чарльз появился после длительного игнорирования их прихода – от него едко пахло лабораторными химикатами, а сам он был еще больше взволнован, чем обычно. Однако же молодой естествоиспытатель с готовностью признал, что его память и нервы сильно пострадали в ходе научных изысканий. Когда врачи настояли на его переезде в другое место, он и не вздумал противиться – ум его, в отличие от памяти, похоже, не пострадал. Видимо, учитывая такое его поведение, уважаемые врачи в полном смятении пошли бы домой, если бы не очевидный оттенок архаики в языке юноши – и замена в его сознании современных знаний древними, чего невозможно было не заметить. Именно это едва ли не ярче всего свидетельствовало, насколько далеко он отошел от «нормального» состояния. О своей работе врачам он сказал не больше, чем раньше родителям и доктору Уиллету, а паническое письмо, написанное в прошлом месяце, объяснил расшатанными нервами и истерией. Он утверждал, что в этой полутемной лачуге нет ни одной библиотеки или лаборатории, кроме тех, которые они уже видели, а причиной отъезда из родительского дома назвал нежелание загрязнять его уютную атмосферу такими запахами, как тот, что шел сейчас от его одежды. Слухи, ходившие среди соседей, он приписывал обычному страху из-за их ограниченности. Что касается места пребывания доктора Аллена, то здесь он не был уверен, имеет ли право говорить что-то конкретное, однако заверил своих допросчиков, что этот бородатый мужчина с неизменными очками на носу вернется при малейшей необходимости. Выплачивая жалованье бесстрастному португальцу, который наотрез отказался отвечать на какие-либо вопросы, и запирая избушку на ключ, Вард-младший не выказывал ни малейших признаков волнения или тревоги; казалось только, что он все время прислушивается к каким-то едва уловимым звукам. Он отнесся к переезду спокойно, словно то было дело житейское, вынужденная несущественная заминка, совершенно не вредящая его трудам, если уладить ее мирно. Чарльз был абсолютно уверен, что острый и незамутненный ум позволит ему без труда справиться со всеми недоразумениями, к коим его привели перепутанные воспоминания, утрата голоса и изменившийся почерк, не говоря уже о скрытности, отчужденности и иных причудах. По общему согласию решено было не рассказывать матери об изменениях, которые произошли с Чарльзом: отец согласился от его имени присылать машинописные открытки. Варда забрали в частную больницу, расположенную в спокойной и живописной местности, на берегу залива на острове Конаникут; главным врачом значился в ней доктор Уэйт. Юношу тщательно обследовали и опрашивали все врачи, знавшие про его случай, – именно тогда открылись аномалии его физиологии: замедленный метаболизм, видоизмененная и будто состаренная кожа, неадекватные нервные реакции. Из всех врачей, осматривавших Чарльза, больше всего был поражен доктор Уиллет, знавший Варда с детства и потому видевший, насколько изменилось тело пациента. Оспина или новая родимая отметина на груди взамен другой, исчезнувшей, натолкнула Уиллета на вопрос, не попадал ли Чарльз на какие-либо нечестивые сборища, которые якобы проходят в диких безлюдных местах, где ему могли нанести так называемую «ведьмовскую метку». Доктора не покидали мысли об архивных записях из Салема, которые давным-давно показывал ему молодой историк: «Преподобный Джордж Берроуз в ту ночь призвал Диавола, и тот отметил Знаком своим Бриджит С., Джонатана Э., Саймона О., Делиберенс В., Джозефа К., Сьюзен П., Мехитабель К. и Дебору В.», и даже лик молодого Варда вызывал безотчетный ужас всякий раз, как доктор смотрел на него. В один прекрасный день причина прояснилась – над правым глазом юноши возникла какая-то ранее отсутствовавшая неровность, небольшой шрам или углубление, точно такое же, как на облупившемся старинном портрете его предка.

Пока врачи удивлялись переменам, что произошли с Чарльзом, господин Вард-старший приказал доставлять ему все письма, адресованные Чарльзу и доктору Аллену, и стал внимательно их перечитывать. Уиллет предполагал, что там немногое можно найти, потому что все по-настоящему важные сообщения, видимо, передавали курьером из рук в руки. Но в конце марта из Праги пришло письмо, заставившее изрядно задуматься и врача, и отца пациента. Почерк был очень неровный и ужасно архаичный, и хоть он и не выглядел умышленной стилизацией иностранца, письменная речь казалась столь же далекой от современного английского, как и у самого молодого Варда. Вот что там было написано:

Кляйнштрассе 11,

Альтштадт, Прага,

11 фев. 1928

Брат мой во Альмузине-Метатроне!

Днесь получил уведомление Ваше касательно того, что возродилось из Золы, посланной мною. Сия ошибка означает со всей ясностью, что Варнава предоставил мне Образец из иной Могилы, ибо Надгробия оказались переставлены. Такое случается весьма часто, как Вы должны были заключить по Твари, полученной из Королевской Усыпальницы в году 1769, и из полученного Вами в году 1690 со Старого Кладбища антропофага, к великому счастию, аннигилированного. Нечто подобное воскресил я в землях Египетских семьдесят пять лет назад – оно и оставило мне те Раны, замеченные Юнцом на моем теле в 1924 году. Как и встарь, вновь говорю Вам: не вызывайте из мертвой Золы, равно как и из Внешних Сфер То, что не могучи усмирить. Держите постоянно наготове Слово, потребное для того, чтобы вернуть Нечто в Ничто, и немедленно остановитесь, если появится хотя бы тень сомнения, кто перед вами. Из Надгробий ныне разве что одно на десяток осталось на своем месте – Уверенности нет. Днесь слышал известие о X., у коего случился Конфликт с Солдатами. Думаю, он горько сожалеет теперь, что Трансильвания перешла от Мадьяр к Румынии, и сменил бы местожительство, если бы Замок не полнился Тем, о чем нам с Вами известно. Впрочем, о сем он, без сомнения, сам известил Вас. В следующей моей Посылке будет кое-что из содержимого Восточного Кургана; надеюсь, это доставит Вам изрядное удовольствие. Тем временем памятуйте, что я имею сильное желание заполучить Б. Ф.; не сможете ли достать для меня? Дж. из Филадельфии Вам известен лучше, чем мне. Дозволяю Вам вызвать Его первее меня, но прошу, не изморите Его до той степени, когда Ожесточится он, ибо и мне не терпится после пообщаться с Ним.

Йог-Сотот Ниблод Цин

Саймон О.

Господину Дж. К.

в Провиденс

Мистер Вард и доктор Уиллет в полнейшем замешательстве застыли над письмом, автором которого совершенно точно был сумасброд. Не сразу дошел до них смысл послания. Выходит, именно пропавший доктор Аллен, а вовсе не Чарльз, был вдохновителем и руководителем испытаний в Потаксете? Тогда понятно, откуда происходили осуждение и мольба уничтожить Аллена в последнем письме Чарльза. Но почему же бородача в очках называют «мистером Дж. К.»? Намек очевиден, однако всякому безумию должны быть пределы. И кто есть «Саймон О.» – не тот ли старец, навещенный Вардом в Праге четыре года назад? Вполне может быть, но ведь был и другой Саймон О. – Саймон Орн, он же Иедидия из Салема, пропавший без вести в 1771 году, чей необычный почерк доктор Уиллет видел на фотокопиях рукописных текстов. Что за кошмары и тайны наводнили старый Провиденс полтораста лет спустя, чтобы вновь тревожить старую гавань островерхих крыш?

Уже совершенно не представляя, что думать или делать, отец со старым врачом пошли в больницу к Чарльзу и как можно деликатнее расспросили его о докторе Аллене, путешествии в Прагу, о том, что ему известно о Саймоне (или все же об Иедидии Орне?) из Салема. На все вопросы молодой историк отвечал вежливо, но уклончиво – якобы доктор Аллен обладает уникальным даром входить в духовную связь с призраками прошлого, ну а человек из Праги, с кем переписывается бородач, вероятно, располагает той же способностью. Покинув Чарльза, доктор Уиллет и Вард-старший осознали, что, к великому сожалению, допрашивали на самом деле их самих: ничего толком по делу не сообщив, запертый в четырех стенах юноша без труда выудил из них содержание пражского письма.

Доктора Уэйт, Пек и Лиман были не склонны придавать большое значение этой переписке, поскольку знали – как рыбак рыбака видит издалека, так и полусумасшедший оккультист всегда найдет и распознает единомышленника, а то и нескольких, и непременно привлечет к себе. Они были уверены, что Чарльз либо Аллен списывались с человеком, страдавшим от так называемого «расстройства двойников», – увидев однажды почерк чернокнижника Орна, тот стал ему подражать, пытаясь выдать себя за воплощение давно умершей персоны. Возможно, сам Аллен страдал той же болезнью – и, будучи достаточно заразителен в своем безумии, сумел убедить Варда-младшего примерить на себя личину позабытого пращура Карвена. Подобные случаи были известны психиатрической науке, и на том основании ортодоксы отмахнулись от тревог Уиллета об изменившемся почерке самого Варда, образцы коего в последнее время всеми правдами и неправдами пытались получить от пациента. Сходство писаний, вышедших из-под руки Джозефа Карвена, с обновленной манерой письма Чарльза Варда наконец предстало перед Уиллетом в полном и необъяснимом великолепии; сей факт коллеги-врачи списывали на очередной вполне ожидаемый симптом помянутой выше специфической мании, не позитивный по сути своей, но и не негативный сверх меры. Убедившись в иммобильности подхода коллег, Уиллет сказал Варду-старшему приберечь у себя следующее письмо, адресованное Аллену и пришедшее из трансильванского Ракоша. Адрес был выведен почерком столь схожим с шифрованным манускриптом Хатчинсона, что мистер Вард и доктор долго не решались вскрыть конверт. В послании говорилось:

Замок Ференци.

7 марта 1928 г.

Дражайший К.!

В Замке побывал отряд Милиции в двадцать человек числом. Стремились выведать, правдива ли суеверная трепотня крестьян. Надобно тщательнее оберечь Тайну, дабы не допустить расползновения Слухов. Клятые Румыны сверх меры докучают мне, мнят здесь себя Хозяевами и Пупами Земли. Мадьяр, в отличие от них, всегда можно было расположить к себе добрыми сестрицами Пирушкой и Попойкой.

В прошлом месяце М. извлек для меня Саркофаг Пяти Сфинксов из Акрополя, где обещал пребывать Тот, Кого я Призвал, и я имел три Беседы с Тем, Кто Ждал Внутри. В ближайшее время саркофаг отправится в Прагу к С. О., а затем и к Вам. Насельник его упрям, но Вы-то знаете подход к таким экземплярам. Вы мудро поступаете, уменьшая их количество, ибо так нет нужды и держать овеществленными стражей, и в случае облавы меньше будет найдено Обличительных Свидетельств. Теперь Вы можете без труда переехать в другое место и работать там, не страшась покушений на Убиение – впрочем, надеюсь, в ближайшее время ничто не толкнет Вас к таковому шагу.

Я весьма доволен, что Вы более не имеете дел с Существами Извне, ибо в том всегда сокрыт Великий Риск. Сами знаете, что произошло, когда Вы попросили Защиты у одного из Них, не расположенного снизойти к оной просьбе. Вы превосходите меня в искусстве слагать Формулы таким образом, что произносить их успешно сможет другой; однако Борель утверждает, что главное – найти верные Слова. Успешен ли в употреблении их Ваш Юнец? Искренне сожалею, что он начинает проявлять Непослушание и Строптивость, я опасался этого, еще когда он гостил у меня здесь целых пятнадцать месяцев. Но мне известно, что Вы находите на него управу. Повергнуть его с помощью Формул не выйдет, ибо они оказывают влияние лишь на тех, кто пробужден к жизни из Золы, но все же в Вашем распоряжении сильные Руки, Нож и Револьвер; не составляет особого труда вырыть Могилу либо облить тело кислотой, дабы сжечь его. О. сообщает, что Вы обещали ему Б. Ф. Я должен получить его после него. Б. скоро прибудет к Вам и, надеюсь, поведает о Невыразимой Твари из-под Мемфиса. Будьте осторожны с Тем, что вызываете к жизни; берегитесь произвола Мальчишки. Час пришел; чрез год к Вам могут явиться Легионы из Бездны, и тогда Могуществу нашему не будет края. Верьте Слову моему, ибо Вы знаете О., да и я прожил на полтора века дольше Вашего, сиречь имел больше времени на изучение означенных Материй.

Дж. Карвену, эсквайру

Нефрен-Ка наи Хадот

от Э. X.

в Провиденс

Доктор Уиллет и господин Вард не показали письмо врачам в клинике Уэйта, но это не означало, что сами они собирались сидеть сложа руки. Ни одна заученная софистика или демагогия не способны были опровергнуть тот факт, что доктор Аллен, странный бородач, никогда не снимавший очки, описанный в истеричном послании Чарльза непредставимой угрозой, поддерживал довольно тесную дружбу через переписку с двумя непонятными лицами, которых Вард-младший навещал в своих странствиях. И оба откровенно заявляли о себе как об аватарах стародавних друзей Карвена! Похоже, и сам Аллен считал себя реинкарнацией алхимика, и планировал – если не лично, то по наущению жутких корреспондентов, – расправиться с «юнцом», под которым явно подразумевался сам Чарльз Вард, и никто иной. Перед ними представал некий организованный кошмар, и кто бы ни оказался зачинщиком, очевидно, что пропавший Аллен был причастен к нему – и слава Богу, что Чарльз ныне надежно убережен в клинике. Вард-старший, не теряя времени, нанял частных детективов, дав им задание разузнать как можно больше о личности Аллена – выяснить, когда он вообще появился в Потаксете, что о нем знают там и где он пребывает сейчас, если вдруг предоставится шанс. Отдав детективам один из полученных от Чарльза ключей от хижины, он наказал внимательно обыскать бывшую комнату Аллена, обнаруженную уже после отбытия Чарльза.