Текст книги "Крадущийся хаос"

Доктор Макнил в этом месте сделал паузу и снял очки – как если бы расплывшиеся очертания окружающего мира могли помочь сделать его воспоминания четче.

– Вы скоро поймете, – произнес он, – сколь трудно было мне восстановить ход событий после отъезда гостей. Однако в свое время… когда все следы еще были горячи… у меня все же имелась такая возможность. – И, помолчав еще мгновение-другое, он возобновил рассказ.

…Одри приснился ужасный сон про Йига – тот явился к ней в обличье Сатаны, каким его изображают на классических гравюрах: столь явное воплощение кошмара, что бедняжка немедленно проснулась. Оказалось, и Уокер бодрствует, застыв на самом краю постели. Ему явно что-то слышалось – когда Одри громко спросила, что случилось, он приложил палец к ее губам и возбужденно зашептал:

– Од, тс-с-с! Вслушайся! Этот стрекот… будто сверчки поют.

Она уловила этот звук – чуждый на первый взгляд, до боли знакомый при некотором раздумье… и все равно – безымянный, неназываемый. Его почти совсем перекрывали издали барабаны, рокочущие через укрытую тенью равнину, над коей зависла луна в плотном саване из туч.

– Уокер, думаешь, это… это Йиг пришел?

От нее не укрылась дрожь, пробежавшая по телу мужа.

– Нет, дорогая, вряд ли он пришел таким путем. Он ведь подобен человеку – до тех пор, пока не взглянешь на него вблизи. Об этом меня предупреждал вождь Серый Орел. Видать, мотыльки залетели к нам с холода. Встать бы да выгнать их всех, пока в буфет не забрались.

Уокер поднялся, на ощупь отыскал висевший на прибитом у изголовья гвозде фонарь и загремел жестянкой со спичками. Одри, сев на постели, наблюдала за тем, как искра разожгла ровное пламя в фонаре. Супруги огляделись по сторонам, и в следующий миг – закричали оба разом, истошно и тонко, точно дети, ибо гладкий каменный пол, на который лег круг света, весь собой являл копошащееся море пятнистых гремучих змей. Привлеченные теплом, твари отворачивали свои чешуйчатые головы, испугавшись яркого фонарного света.

Одри недолго пришлось созерцать этих тварей. Не она лишилась чувств первой – Уокер безвольно сполз на пол, и фонарь, выпавший из его руки, погас, оставив ее в кромешной тьме со змеями. Он даже не вскрикнул – ужас сразил его, точно стрела-невидимка, выпущенная из бесшумного лука. Одри казалось, что все вокруг закружилось в чудовищном водовороте, где реальность смешалась с кошмаром, который она сама и начала.

Воля и чувство реальности оставили ее. Она бессильно откинулась на подушку, надеясь вот-вот проснуться, – ей не верилось, что все это происходит наяву. Потом мало-помалу у нее закралось подозрение, что она не спит вовсе, и тогда Одри содрогнулась от захлестнувших душу горя и панического страха и заплакала вопреки злым чарам, ввергнувшим ее в немоту.

Уокер погиб, и она ничем не сумела помочь ему. Змеи погубили его – как и предрекала ему в детстве индианка. Старый Волк тоже ничем не помог своему хозяину, вероятно, даже не пробудившись от своего старческого сна в роковой час. Теперь рептилии примутся за нее – почти наверняка ползут сейчас к ней в темноте, все ближе и ближе, скользят по ножкам их с Уокером кровати, по грубому шерстяному одеялу…

Значит, таков был истинный Йигов сглаз? Значит, в Канун Дня Всех Святых Йиг послал своих отродий мстить – и первым они забрали Уокера? Но его-то за что? Он ни в чем виноват не был. Почему змеи не напали на нее – разве не она убила их молодняк? Впрочем, истинный сглаз не убивает. Индейцы толковали совсем о другом – о физическом превращении еретика в змею. Значит, она уподобится тем тварям на полу – тем, кого Йиг послал, чтобы забрать ее и пополнить свои чешуйчатые ряды. Конечно, это хуже смерти! Одри попыталась вспомнить хоть один заговор, которые заучивал у индейцев Уокер, но не смогла и слова промолвить.

О, эти неумолчные проклятые тамтамы вдалеке! Эти змеи не могут оставаться здесь так долго! В конце концов, они не посланники Йига, а всего лишь гремучки, что угнездились под камнями и приползли сюда, в тепло. Может статься, Уокера им хватило – и за ней уже никто не придет. Но где они сейчас? Ускользнули? Свернулись у огня? Покрыли ее одеяло… или – распростертое тело несчастного Уокера? Барабанный бой отсчитывал время, точно часы… но разве могло пройти столько времени?

Помыслив о теле мужа, лежащем в темноте, Одри содрогнулась от абсолютного ужаса. Ей вспомнилась история Салли Комптон – кошмарная байка о человеке из округа Скотт. Его тоже искусало целое полчище гремучих змей, и что же случилось потом? От яда труп начал гнить, весь раздулся, и в конце концов лопнул с омерзительным треском. Неужели с Уокером сейчас происходит то же самое – там, на каменном полу? Одри поняла, что помимо своей воли прислушивается к чему-то совершенно ужасному, в чем страшно было признаться даже самой себе. Будь проклята крепкость нервов, не дававшая ей лишиться чувств и отрешиться от мысли о безумно далеком рассвете! Наверняка кто-то из соседей, проезжая мимо, захочет заглянуть на огонек… поможет ей… да вот только не повредится ли она к утру рассудком? И в своем ли она уме сейчас?

Изо всех сил прислушиваясь, Одри вдруг поняла нечто такое, во что даже не верилось, и ей пришлось напрячься изо всех сил, дабы убедиться в невероятном. К худу ли, к добру – бой индейских тамтамов прекратился. Он всегда сводил ее с ума, но разве Уокер не полагал его защитой от неведомого потустороннего зла? Разве не об этом поминал Уокер суеверным шепотом – после бесед с Серым Орлом и шаманами племени уичита?

Ей нисколько не нравилась эта внезапно нахлынувшая, необоримо зловещая тишина, но благодаря ей паралич отхлынул, и Одри, вывернувшись из-под одеяла, всмотрелась в темноту за окном. Должно быть, после того как луна взошла, небо прояснилось: в квадратном проеме ясно виднелись яркие звезды.

Вот только проем тот перестал быть квадратным. Что-то свисало с подоконника – что-то невообразимое и бесформенное, громко и отчетливо вдыхающее и выдыхающее. И вдохи и выдохи те отнюдь не были плодом распространенной иллюзии, когда собственное дыхание принимается за посторонний звук; не мог так дышать и старый Волк – он всегда спал очень тихо, без малейшего шума. Но будто этого было мало – в следующий же миг раздался резкий и неописуемо жуткий звук, будто пробка вылетела из бутылки. То наверняка треснула от яда прокушенная в уйме мест кожа, разбрызгав свернувшуюся мертвую кровь! Мерзкая байка от Салли… коснувшийся ноздрей Одри смрад смерти… вернувшаяся вновь тишина, терзающая нервы… всего этого было слишком много для нее одной. И она закричала – долго, безумно и протяжно, как выпь в ночи. И снова на фоне звезд проступил черный и жуткий силуэт чего-то человекообразного – медленно тянущаяся в ее сторону неровная громада чудовищной головы и плеч…

– Поди прочь! – запричитала Одри в страхе. – Поди прочь, гадкий бес! Поди прочь, Йиг! Я не собиралась убивать их… я лишь боялась, что они напугают его! Я не хотела чинить боль твоим детям… не приближайся ко мне… не превращай меня в гадину!

Но бесформенная фигура неумолимо приближалась к постели…

И разум покинул Одри. В секунду она превратилась из сжавшегося от страха ребенка в яростную безумную фурию. Она знала, где топор – он висел на гвозде, вбитом в стену, возле фонаря. До него было несложно достать, и она сумела отыскать его в темноте. Прежде чем она осознала что-либо, топор оказался у нее в руках, и она осторожно подползла к спинке кровати – по направлению к монструозной голове, что с каждым мгновением становилась все ближе и ближе. Будь там светло, выражение ее лица вряд ли понравилось бы пришельцу.

– Вот тебе, получай! – завизжала она. – И еще, и еще, и еще!

Теперь она пронзительно смеялась, и ее смех становился все громче по мере того, как свет звезд позади окна бледнел и затуманивался перед наступающим рассветом.

Утерев пот со лба, доктор Макнил вновь водрузил на нос очки. Я ожидал продолжения истории, но он все молчал и молчал, и я решил осторожно взять слово:

– Одри выжила? Ее спасли? Как, великий Боже, все это объяснялось?

Макнил сухо кашлянул.

– Да, в каком-то смысле она выжила. И не думаю, что в этом повинны чудеса. Говорил я вам – мой рассказ без колдовства, ужас в нем материален, а потому – уродлив и беспощаден.

Первой ее обнаружила Салли Комптон. На следующий день она прискакала на лошади к дому Дэвисов, чтобы поболтать с Одри, и не приметила дыма из печной трубы. Это было по меньшей мере странно – пусть с утра и потеплело слегка, в такой час Дэвисы обычно вовсю готовили еду. Оголодавшие мулы громко ревели в хлеву, и нигде не было видно старого пса, привычно стерегущего дом у двери.

У Салли на сердце заскребли кошки, и она, преодолев незнамо откуда пришедший страх самого суеверного толка, спешилась и постучала в дощатую дверь. Ответа не последовало, и она, подождав некоторое время, попробовала толкнуть дверь. Та оказалась незапертой – и то, что Салли увидела на полу в комнате, заставило ее отпрянуть назад и схватиться за косяк, ибо от страха у нее подкосились ноги.

Ужасный запах вырвался наружу, когда она открыла дверь, но не это ошеломило ее. Вся тяжесть ситуации заключалась именно в открывшемся зрелище. Три объекта, находившиеся в комнате, внушали благоговейный трепет и повергали в немоту.

Рядом с дотлевшим камином лежал труп старого Волка – шерсть клоками облезла с его пурпурной кожи, насыщенной змеиным ядом и разорвавшейся во множестве мест. Похоже, в одночасье целый легион змей искусал бедного пса.

Справа от двери лежало изрубленное топором тело, принадлежавшее мужчине. Уокер – а это, несомненно, был он – был одет в ночную рубашку и сжимал в руке разбитый фонарь. На нем не было ни единого следа змеиных укусов. Рядом с ним лежал небрежно брошенный окровавленный топор.

А на полу корчилось отвратительное существо с пустыми глазами, которое когда-то было женщиной, а теперь превратилось в немую безумную карикатуру на нее. Все, на что это существо было способно теперь, – шипеть, шипеть и шипеть.

К этому времени мы с доктором уже оба смахивали холодные капли со лба. Он плеснул себе виски из фляжки на столе, сделал глоток и протянул мне другой стакан. Меня только и хватило на то, чтобы нетвердым голосом уточнить:

– Значит, Уокер всего-навсего лишился чувств, затем очнулся от воплей Одри, а топор с ее стороны довершил дело?

– Да, – тихо ответил доктор Макнил. – Но все-таки он встретил свою смерть от змей. Его страх повлек за собой два последствия – он загнал самого себя и довел дикими россказнями свою жену до безумия, когда она увидела то, что показалось ей Йигом.

Секунду я размышлял.

– А Одри – странно, но ведь Йигов сглаз повлиял на нее сам по себе? Похоже, ужас от вида шипящих змей совершенно сломил ее…

– Сперва у нее бывали моменты просветления, но длились они все меньше и случались все реже. Ее волосы поседели до самых корней и позже начали выпадать. И кожа покрылась вся пятнами, так что когда она умерла…

Я прервал его на полуслове:

– Умерла? Тогда что это было – та тварь в подвале?

Макнил мрачно произнес:

– Это существо родилось у нее спустя девять месяцев. Сперва их было трое… двое были гораздо ужаснее на вид – но выжило только одно.

Кудри Горгоны

I

Дорога к мысу Жирардо пролегала по незнакомой местности, и когда послеполуденный свет сделался золотистым и похожим на сон, я понял, что должен спросить дорогу, если хочу добраться до города до наступления ночи. Мне не улыбалось блуждать по унылым равнинам Южного Миссури после наступления темноты, ибо дороги были плохи, а ноябрьский холод пронизывал меня насквозь в машине с открытым верхом. Да и черные тучи сгущались где-то на горизонте – поэтому, окинув взглядом царство долгих сизых теней, легших на коричневую гладь полей, я стал искать какой-нибудь дом, где можно было бы спросить совета.

Местность отличалась пустынностью и безлюдьем, но наконец я приметил крышу среди деревьев возле небольшой реки справа от меня. Вестимо, в доброй полумиле от дороги – и, вероятно, до дома можно было добраться по какой-нибудь тропке или подъездной дорожке, на которую я вскоре наткнусь. За неимением более близкого жилья я решил попытать счастья там и обрадовался, когда кусты на обочине дороги обнажили развалины резных каменных ворот, увитых сухими, мертвыми виноградными лозами, заросших подлеском, что объясняло, почему я не смог проследить путь через поля при первом приближении. Поняв, что не смогу завести машину внутрь, я осторожно припарковал ее у ворот – там, где густая вечнозеленая заросль защитит ее от дождя, – и вышел на длинную прогулку к дому.

Идя по заросшей кустарником тропинке в сгущающихся сумерках, я отчетливо ощущал дурное предчувствие, вызванное, похоже, зловещим духом гниения, витавшим над воротами и бывшей подъездной дорожкой. По резьбе на старых каменных колоннах я заключил, что это место когда-то было поместьем немалого достатка; и я мог ясно видеть, что подъездная дорожка некогда была усажена по обе стороны величественными липами, ныне зачахшими и сникшими навстречу разросшимся диким кустам.

Пока я шел, ветер сдувал в мою сторону опавшую листву и колючки, и я задался весьма резонным вопросом – не заброшено ли это место? Может, я зря трачу здесь время? Тут меня охватил мимолетный порыв, велящий развернуться и поискать какую-нибудь ферму дальше по дороге, но вид дома впереди возбудил мое любопытство и подстегнул мой смелый дух.

Было что-то вызывающе завораживающее в опоясанной деревьями ветхой руине передо мной, ибо она одним своим видом навевала воспоминания о грации и широте души эпох Юга – типичный деревянный плантаторский дом классического образца начала XIX века, с двумя этажами, эркером и колоннами при входе, что восходили до самого чердака и поддерживали треугольный фронтон. Упадок жилища был предельно очевиден: одна из огромных колонн рухнула наземь, и, кажется, сам фронтон грозил вот-вот последовать за нею. Похоже, когда-то пристроек здесь было гораздо больше, но все они канули.

Восходя по широким каменным ступеням на низкое крыльцо, куда открывалась резная дверь с веерообразным оконцем, я почувствовал беспричинную тревогу и потянулся было к сигаретам, но передумал, увидев, какое все вокруг сухое и легковоспламеняющееся. Теперь уж точно убедившись, что дом покинут, я почему-то не мог уйти, не постучав. Растревожив проржавевший дверной молоток, я опустил его на дверь – от легкого касания дом будто бы весь заходил ходуном. Ответа, как и ожидалось, не последовало, но все же я снова взялся за громоздкое скрипучее устройство – как для того, чтобы рассеять ауру глубокой покинутости и тоски, окутавшую это место, так и с намереньем пробудить любого возможного обитателя развалин, будь то человек или бесплотный дух.

Где-то у реки послышался скорбный крик козодоя; сам же шепот речной воды еле-еле угадывался. Повинуясь непонятному помрачению, я ухватил старый засов, потряс его и налег всем весом на дверь, пытаясь открыть. Она оказалась незапертой, но подавалась с огромным трудом, безумно притом скрежеща. Наконец мне удалось сыскать на нее управу, и я ступил в огромный темный зал.

Но в тот же миг, как был сделан шаг, я пожалел о нем – и вовсе не потому, что сонмы призраков прянули на меня из этого пыльного полумрака. Просто я сразу же понял, что здесь кто-то все еще живет, – большая деревянная лестница скрипела под весом чьих-то нетвердых, медленно надвигающихся шагов. Затем я увидел высокую согбенную фигуру, на мгновение вырисовавшуюся на фоне огромного палладианского[9]9
  Палладианское окно (также – итальянское окно) – трехчастное окно с повышенной средней частью, иногда разделенное декоративными колонками. Заимствовано из построек итальянского архитектора XVI века Андреа Палладио.


[Закрыть] окна на лестничной площадке.

Первичный мой испуг отхлынул, и когда некто спустился с последнего пролета, я был готов приветствовать хозяина дома, в чье уединение вторгся. В полумраке я различал, как он опускает руку в карман за спичкой. Он зажег маленькую керосиновую лампу, стоявшую на шатком столике у подножия лестницы, и слабое мерцание фитиля осветило сутулого, очень высокого, изможденного старика, в котором, несмотря на небритость и небрежность одеяния, можно было сразу же признать джентльмена.

Я не стал дожидаться, пока он заговорит, а сразу же начал объяснять свое присутствие:

– Прошу простить за вторжение. Я стучал, но никто не проснулся – я решил, что этот дом заброшен. Я хочу спросить верную дорогу к мысу Жирардо – самую короткую. Планировал до темноты туда поспеть, но сейчас, конечно…

Когда я взял паузу, чтобы перевести дух, пожилой хозяин заговорил – в точности тем тоном и с тем мягким акцентом, что и ожидался от южанина старой закалки:

– Это уж вы извините меня за то, что не ответил на ваш стук сразу. Я живу уединенной жизнью, и гости ко мне обычно не захаживают. Сначала я решил, что стучит кто-то слишком уж любопытный. Здоровье у меня уж не то, что раньше, шаг у меня неспешный, да и хворью я страдаю весьма неприятной – позвоночным невритом. А к мысу вы до темноты не поспеете, это уж точно. Полагаю, вы спустились сюда от ворот – значит, дорога, по которой вы едете, не из лучших, и уж точно не из коротких. Вам нужно свернуть налево на первом же повороте после ворот – я имею в виду поворот на большую трассу. Там есть еще три-четыре колеи для повозок – их вам следует пропустить, но настоящую дорогу вы уж никак не проглядите, ибо прямо напротив нее, по правой стороне, растет огромная ива. Как повернете – продвигайтесь дальше. Вычтите два поворота, на третьем – снова налево сверните. А уж потом…

Сбитый с толку этими подробными указаниями, мало что говорящими человеку, в этих местах не проживающему, я не мог не прервать его:

– Пожалуйста, подождите минутку! Как могу я сыскать этот маршрут ночью, я ведь тут и не бывал никогда раньше! Полагаясь только на свет фар, едва ли я сыщу верный путь! Да и гроза, сдается мне, скоро грянет, а у меня автомобиль без верха. Не стану даже пытаться… и, поверьте, не хочу обременять вас, но, учитывая обстоятельства, не могли бы вы приютить на ночь путника? Со мной никаких хлопот не будет – я не потребую ни еды, ни чего-либо еще. Дайте мне только уголок, где можно будет проспать до рассвета, – этого хватит с лихвой. Ну а машина пусть стоит там, у ворот, где я ее оставил, – не думаю, что за одну дождливую ночь с ней что-то случится.

Высказав свою негаданную просьбу, я увидел, как лик старого хозяина утратил прежнее выражение тихой покорности и принял странное, удивленное выражение.

– Вы хотите заночевать… здесь!

Он был так удивлен моей просьбой, что я повторил ее:

– Да, а почему бы и нет? Уверяю вас, я не доставлю вам никаких хлопот. Мне ничего не остается другого – я здесь чужак, эти дороги – сущий лабиринт, ехать по ним впотьмах глупо, и я готов поспорить, что не пройдет и часа, как пойдет проливной дождь…

На этот раз настала очередь хозяина дома прервать меня, и в его голосе почудились мне некие странные интонации:

– Ну да, конечно, вы должны быть чужаком, иначе б вам и в голову не пришло у меня ночевать. Вы бы даже спускаться сюда не стали. Нынче люди это место не навещают.

Он сделал паузу, и мое желание остаться усилилось тысячекратно от ощущения тайны, которую, казалось, подразумевали его лаконичные слова. Несомненно, присутствовала в этом месте некая заманчивая странность; всепроникающий затхлый запах намекал на тысячи тайн. Я снова обратил внимание на крайнюю дряхлость всего, что окружало меня; она проявлялась даже в слабых лучах единственной маленькой лампы. Мне было жутко холодно, а отопления в доме, вестимо, не было – однако мое любопытство было столь велико, что я все еще желал безмерно задержаться здесь и выведать побольше об отшельнике и его мрачном жилище.

– Пусть будет так, – ответил я. – Против мнения других людей я едва ли могу что-либо поделать. Но лично я хотел бы остаться до рассвета. Не запущенный ли вид поместья, кстати, отторгает всех прочих? Чтобы содержать дом таких размеров, нужно целое состояние, но раз уж бремя слишком велико – почему бы вам не подыскать себе жилище поменьше? Скажите, что вас тут держит?

Старика, казалось, не задели мои слова, но ответствовал он с предельной серьезностью:

– Воля ваша – оставайтесь, конечно. Насколько могу разуметь, с меня не убудет. А что до других – они утверждают, что место здесь плохое. А держит меня тут долг, и только. Есть тут кое-что, что я считаю своим долгом охранять. Что-то, удерживающее меня здесь. И очень жаль, что у меня нет ни денег, ни здоровья с честолюбием, чтобы достойно заботиться о доме и о земле.

С еще более возросшим любопытством я поверил старику на слово и медленно прошел за ним наверх, когда он приглашающе махнул рукой. Уже совсем стемнело, слабый перестук снаружи подсказал мне, что надвигается дождь. Я был бы рад любому укрытию, но этот дом был приятен мне вдвойне из-за пленительной тайны как самого места, так и его хозяина. Для неизлечимого любителя гротесков не нашлось бы более подходящего убежища.