Текст книги "Ужасы старого кладбища"

При этих словах старик выплевывает изо рта жевательный табак и, придвинувшись к слушателю, усаживается для долгого разговора.

«Случилось это, заметьте, той же ночью – вернее, уже под утро, то есть, часов всего через восемь после похорон. Тогда-то и услышали мы первый крик. Кричали из дома Софи – да так, что всех нас разбудили. Вскочили мы – Стив с Эмили и я со своей Матильдой – и скорсй туда, прямо в исподнем. Смотрим: на полу в комнате, которая для гостей, лежит без чувств Софи – при полной одежде. Хорошо хоть, что дверь не заперла. Стали мы ее отхаживать, а она трясется, как лист; и так ей, видать, тяжко, что и говорить не может: слово-другое проронила – и все. Матильда с Эмили давай ее успокаивать, а Стив тут такое мне стал нашептывать, что я и сам покой потерял. Прошло эдак с час, когда решили мы, что скоро уже и по домам можно, да Софи вдруг вроде как прислушиваться к чему-то начала: голову набок склонит и слушает. А потом как завопит – и шлеп опять в обморок.

Я, господин хороший, говорю все как есть, безо всяких там намеков, как Стив Барбор: уж он бы напустил туману, коли взялся бы досказать. Он у нас был мастак на такие штуки… десять лет, как помер он, от воспаления легких…

Помните, той ночью нам послышались какие-то звуки – ну, конечно, это шумнул бедняга Джонни. От дома до кладбища не больше мили; видать, он с фермы убежал – через окно вылез, хоть Блейк, полицейский, и клянется, что той ночью Джонни сидел взаперти и никуда нес уходил. С тех пор и вертится Джонни у этих самых могил и разговаривает с лежащими там: холмик Тома с руганью пинает, а на холмик Генри кладет цветочки, веночки и все такое прочее. Ну а коли Джонни не на кладбище, то, значит, возле дома Софи шляется: воет под закрытыми ставнями, что скоро, мол, и ее очередь придет.

Она и тогда уже в сторону кладбища – ни ногой, а теперь и вовсе из дому не выходит и к себе никого не пускает. Твердит, что Тихая Заводь – проклятое место. Кто его знает, может, она и права: дела у нас год от года идут – хуже некуда. А у самой Софи в доме и впрямь что-то неладное вечно творилось. Зашла к ней как-то Сэлли Гопкинс – то ли в 1897, то ли в 1898 году – и вдруг все окна задрожали от грохота; Джонни тут вроде как был ни при чем, он тогда сидел под замком, как божился Додж – другой полицейский. Я-то, понятное дело, ни в грош не ставлю эти россказни про всякие непонятные стуки каждое семнадцатое июня или про бледных, светящихся призраков, которые будто бы ломятся в дверь и окна дома Софи в каждую годовщину той злосчастной ночи, часов около двух.

Надо сказать, что в ту самую ночь после похорон, часа в два, Софи и услыхала впервые эти стуки, отчего пару раз падала замертво. Мы со Стивом и жены наши тоже расслышали кое-что, только шум был далекий и слабый – ну, я вам уже рассказывал. Так вот, повторяю: это наверняка шумел дурачок Джонни, что бы ни говорил наш Джотам Блейк. Ведь человечий голос или нет – издалека не распознать; а мы тогда ошалели совсем – немудрено, что нам два голоса почудилось, и притом тех, кто свое уже отговорил.

Стив после уверял, будто больше моего расслышал. Просто он слишком уж верил в привидения. А Матильда и Эмили – те с перепугу и вовсе ничего не помнят. И вот что интересно: во всей округе никто больше ни голосов, ни каких других звуков не слышал – хотя, может, никто, кроме нас, и не просыпался тогда в такую рань.

Что это было – не знаю; но шум такой тихий – словно ветерок налетел. Все бы так, кабы не слова. Кое-какие я расслышал, но за все те, что передал потом Стив, не поручусь….

Слова «ведьма… все время… Генри… живой…» были слышны отчетливо, так же, как и «ты знаешь… говорила, будешь заодно… избавиться от него… меня схоронить…», только эти последние произносились как будто другим голосом… А потом был страшный вопль «еще вернемся!'» – он словно из-под земли вырвался… но ведь Джонни тоже так вопить умеет.

…Эй, постойте, куда же вы? Чего это вдруг заспешили? Я еще кое-что рассказать могу, если, конечно, припомню…»