Текст книги "Комедианты"

Выбор у нас был ограниченный – что в ту, что в другую сторону дорогу перегораживали заставы. Мы проехали метров двести в гору.

– Это им покажет, что он миновал «Трианон», а значит, туда и не собирался… – сказал доктор Мажио, свернув во второй переулок слева.

Кругом стояли небольшие домики и заброшенные сады. В прежние времена тут селились люди честолюбивые, но не особенно зажиточные: они жили на дороге в Петионвиль, правда, так до него и не добравшись, – адвокат, не гнушавшийся сомнительными делами; астролог-неудачник; врач, у которого любовь к рому была сильнее интереса к пациентам. Доктор Мажио точно знал, кто из них еще живет здесь, а кто сбежал, чтобы не платить принудительных поборов, которые тонтон-макуты собирали по ночам на строительство нового города – Дювальевиля. Я сам пожертвовал сто гурдов. На мой взгляд, все эти домики и сады были одинаково неухоженными и нежилыми.

– Сюда, – распорядился доктор.

Он отъехал несколько метров от дороги. Мы не могли выключить фары, потому что руки были заняты и некому посветить фонариком. Свет упал на сломанную вывеску, где осталось только: «…пон. Ваше будущее…»

– Ага, значит, владелец уехал, – сказал я.

– Он умер.

– Естественной смертью?

– Насильственная смерть здесь стала естественной. Он пал жертвой своего окружения.

Мы вытащили труп доктора Филипо из машины и отнесли за разросшиеся кусты бугенвилеи, чтобы его не было видно с дороги. Доктор Мажио обернул правую руку носовым платком и вынул из кармана мертвеца небольшой кухонный нож. Он оказался зорче меня там, у бассейна. Он положил нож в нескольких сантиметрах от левой руки министра.

– Доктор Филипо был левша, – пояснил он.

– Откуда вы все знаете?

– Я же вам говорил, что мы вместе изучали анатомию. Не забудьте купить другой кухонный нож.

– У него была семья?

– Жена и мальчик лет шести. Он, видно, решил, что для них будет безопаснее, если он покончит самоубийством.

Мы сели в машину и опять выехали на шоссе. У поворота к гостинице я вылез.

– Теперь все зависит от слуг, – сказал я.

– Они побоятся болтать, – сказал доктор. – Свидетель тут может пострадать не меньше обвиняемого.

Мистер и миссис Смит спустились на веранду завтракать. Я чуть не в первый раз увидел его без перекинутого через руку пледа. Оба хорошо выспались и с аппетитом ели грейпфрут, гренки и джем; я боялся, что они потребуют какой-нибудь чудной напиток с названием, придуманным рекламной фирмой, но они согласились выпить кофе и даже похвалили его.

– Я только раз проснулся за всю ночь, – сказал мистер Смит, – и мне показалось, что я слышу голоса. Не приезжал ли мистер Джонс?

– Нет.

– Странно. На прощание он мне сказал в таможне: «До встречи вечером у мистера Брауна».

– Его, наверно, сманили в другой отель.

– Я мечтала окунуться до завтрака, – сказала миссис Смит, – но Жозеф убирал бассейн. Он у вас, я вижу, на все руки мастер.

– Да. Цены ему нет. Бассейн скоро будет в порядке, и вы до обеда сможете выкупаться.

– А где нищий? – спросил мистер Смит.

– Ну, он убрался еще до рассвета.

– Надеюсь, не на пустой желудок?

Он улыбнулся мне, словно говоря: «Я шучу. Ведь знаю, вы человек добрый».

– Жозеф, наверно, о нем позаботился.

Мистер Смит взял еще гренок.

– Я считаю, что нам с миссис Смит сегодня надо заехать в посольство.

– Вот это будет разумно.

– По-моему, этого требует просто вежливость. А потом я, пожалуй, завезу рекомендательное письмо министру социального благоденствия.

– На вашем месте я бы спросил в посольстве, не было ли тут каких-нибудь перемен. Если, конечно, письмо адресовано кому-то персонально.

– По-моему, некоему доктору Филипо.

– Тогда я непременно навел бы справки. Здесь то и дело перемены.

– Но его преемник, надеюсь, не откажется со мной побеседовать? Мне кажется, что мое предложение должно заинтересовать любого министра, который печется о здоровье своих граждан.

– Вы меня еще не посвятили в ваши замыслы…

– Я приехал сюда как представитель… – начал мистер Смит.

– Вегетарианцев Америки, – договорила миссис Смит. – Настоящих вегетарианцев.

– А разве есть ненастоящие?

– Конечно. Есть даже такие, которые едят насиженные яйца.

– На протяжении всей истории человечества еретики и сектанты всегда подрывали единство великих общественных движений, – грустно сказал мистер Смит.

– А что собираются предпринять здесь вегетарианцы?

– Не считая бесплатного распространения литературы – в переводе, конечно, на французский язык, – мы собираемся Открыть в самом сердце столицы вегетарианский центр.

– Сердце столицы – это ее трущобы.

– Ну, тогда в каком-нибудь другом подходящем месте. Мы хотим, чтобы президент и кое-кто из его министров присутствовали на торжественном открытии и попробовали первый вегетарианский обед, чтобы подать пример народу.

– Но президент боится высунуть нос из дворца.

Мистер Смит вежливо посмеялся над моими словами – они ему показались забавной гиперболой.

– Ну, от мистера Брауна ты поддержки не жди, – сказала миссис Смит. – Он ведь не из наших.

– Ладно, детка, не сердись. Мистер Браун просто пошутил. Пожалуй, после завтрака я все же позвоню в посольство.

– Телефон не работает. Но я могу послать Жозефа с запиской.

– Нет-нет, тогда мы возьмем такси. Если вы его для нас закажете.

– Я пошлю Жозефа, он приведет такси.

– Вот уж, верно, мастер на все руки, – сказала миссис Смит с осуждением, словно я был рабовладельцем с Юга.

Тут я заметил, что по аллее к нам направляется Пьер Малыш, и пошел ему навстречу.

– Приветствую вас, мистер Браун! – воскликнул он. – С добрым утром! – Он помахал местной газетой. – Посмотрите, что я о вас написал. Как ваши гости? Надеюсь, хорошо спали? – Он поднялся по ступенькам, поклонился сидевшим за столиком Смитам и глубоко вдохнул пропитанный душистым запахом цветов воздух Порт-о-Пренса, словно попал сюда впервые. – Ну что за вид! Деревья, цветы, бухта, дворец… – Он захихикал. – «Издалека все выглядит милей», как сказал Вильям Вордсворт!..

Я не сомневался, что Пьер Малыш явился сюда не ради красивого вида; он вряд ли пришел бы в такой ранний час и для того, чтобы его угостили ромом. Очевидно, он хотел выудить из нас какие-то сведения или, наоборот, сообщить их нам. Его веселый вид отнюдь не означал, что они были приятные. Пьер Малыш всегда был весел. Казалось, он бросил монетку и загадал, какую из двух жизненных позиций, возможных в Порт-о-Пренсе, ему выбрать: разумную или безрассудную, мрачную или веселую; выпала решка – голова Папы-Дока шмякнулась оземь, и Пьер Малыш был с тех пор отчаянно весел.

– Дайте поглядеть, что вы там написали, – сказал я.

Я развернул газету, нашел светскую хронику – она всегда помещалась на четвертой полосе – и прочел, что среди множества именитых гостей, прибывших вчера в нашу страну на пароходе «Медея», находился почтенный мистер Смит, чуть было не победивший мистера Трумэна на президентских выборах в 1948 году. Его сопровождает приветливая, элегантная супруга, которая при более счастливых обстоятельствах стала бы первой дамой Америки и украшением Белого дома. Среди пассажиров был и пользующийся всеобщей любовью хозяин здешнего интеллектуального центра, отеля «Трианон», который вернулся из деловой поездки в Нью-Йорк… Потом я просмотрел первые полосы. Министр просвещения излагал шестилетний план ликвидации неграмотности на севере – почему именно на севере? Никаких подробностей не давалось. Быть может, он рассчитывал на ураган. В 1954 году ураган «Хэйзел» успешно ликвидировал неграмотность в глубине страны – число погибших так и не было обнародовано. В небольшой заметке сообщалось, что группа повстанцев перешла доминиканскую границу; их отогнали, взяв двух пленных, вооруженных американскими автоматами. Если бы президент не поссорился с американской миссией, оружие наверняка оказалось бы чешским или кубинским.

– Ходят слухи, что у нас новый министр социального благоденствия, – сказал я.

– Разве можно верить слухам? – ответил Пьер Малыш.

– Мистер Смит привез рекомендательное письмо к доктору Филипо. Я не хочу, чтобы он допустил оплошность.

– Пожалуй, ему лучше несколько дней обождать. Я слышал, что доктор Филипо в Кап-Аитьене или где-то на севере.

– Там, где идут бои?

– Сомневаюсь, чтобы где-нибудь шли серьезные бои.

– А что за личность этот доктор Филипо?

Меня разбирало любопытство, хотелось побольше узнать о человеке, с которым я теперь был вроде как в дальнем родстве, раз он умер у меня в бассейне.

– Очень невыдержанная личность, и в этом его беда, – сказал Пьер Малыш.

Я сложил газету и вернул ее.

– Я заметил, что вы не упомянули о приезде нашего друга Джонса.

– Ах да, Джонса! Кто он, в сущности, этот майор Джонс? – И тут я понял, что он пришел не за тем, чтобы сообщить нам сведения, а чтобы выудить их у нас.

– Наш попутчик. Вот и все, что я о нем знаю.

– Он утверждает, будто он – друг мистера Смита.

– Значит, так оно, наверно, и есть.

Пьер Малыш незаметно отвел меня за угол веранды, где нас не могли видеть Смиты. Его белые манжеты далеко высовывались из рукавов пиджака, прикрывая черные руки.

– Если вы будете со мной откровенны, – сказал он, – я, пожалуй, смогу вам кое-чем помочь.

– Откровенен в чем?

– В отношении майора Джонса.

– Лучше не зовите его майором. Ему это как-то не подходит.

– Значит, вы думаете, что он скорее всего не…

– Я ничего о нем не знаю. Ровно ничего.

– Он хотел поселиться у вас в гостинице.

– По-видимому, он нашел другое место.

– Да. В полиции.

– Но за что?..

– По-моему, они обнаружили что-то недозволенное у него в багаже. Не знаю, что именно.

– А британское посольство об этом извещено?

– Нет. И не думаю, чтобы они могли ему помочь. В такие истории предпочитают не вмешиваться. Пока с ним обращаются прилично.

– Что вы посоветуете, Пьер Малыш?

– Возможно, тут какое-то недоразумение, однако, как всегда, это вопрос amour-propre[41]41
  самолюбия (фр.)


[Закрыть]. У начальника полиции болезненное amour-propre. Если бы мистер Смит поговорил с доктором Филипо, доктор Филипо, может, и согласился бы поговорить с министром внутренних дел. Тогда майор Джонс мог бы отделаться штрафом за нарушение каких-то формальностей.

– А что он нарушил?

– Ваш вопрос сам по себе чистая формальность.

– Но вы же только что мне сказали, что доктор Филипо уехал на север?

– Верно. А может, мистеру Смиту лучше повидаться с министром иностранных дел. – Он гордо помахал газетой. – Министр теперь знает, какая мистер Смит персона, он наверняка читал мою статью.

– Я сейчас же поеду к нашему поверенному в делах.

– Неверный ход, – сказал Пьер Малыш. – Задеть национальную гордость опаснее, чем самолюбие начальника полиции. Правительство Гаити не признает протестов иностранных держав.

Почти тот же совет дал мне чуть попозже наш поверенный в делах. Это был человек с впалой грудью и тонкими чертами лица, при первом знакомстве он напомнил мне Роберта Луиса Стивенсона. Он говорил с запинкой и как бы посмеиваясь над своим невезением, но сделала его таким жизнь в Гаити, а отнюдь не происки туберкулеза. Он обладал иронией и мужеством человека, привыкшего к неудачам. Например, у него в кармане всегда лежали черные очки; он надевал их при виде тонтон-макутов, которые носили черные очки для устрашения, вместо мундира. Он собирал библиотеку по флоре Карибского побережья, но отсылал почти все книги, кроме самых обиходных, на родину, так же как отослал своих детей, зная, что посольство каждый день могут облить бензином и поджечь.

Он выслушал мой рассказ о злоключениях Джонса, не перебивая и не выказывая нетерпения. Я уверен, что он также не удивился бы, если б я ему рассказал о смерти министра социального благоденствия в моем бассейне для плавания и о том, как я распорядился его трупом, однако, мне кажется, в душе он был бы мне благодарен за то, что я не прибег к его помощи. Когда я кончил, он сказал:

– Я получил из Лондона телеграмму насчет Джонса.

– Капитан «Медеи» тоже получил запрос от владельцев пароходной компании из Филадельфии. Но в ней не было ничего определенного.

– Да и моя телеграмма, пожалуй, только предостережение. Мне советуют не оказывать ему особого содействия. Подозреваю, что он надул какое-то наше консульство.

– Тем не менее английский подданный – в тюрьме…

– О да, согласен, это уж чересчур. Не надо только забывать, что даже у этих сволочей могут быть свои причины… Официально я буду предпринимать шаги, но со всяческой осторожностью, как мне предложено в телеграмме. Прежде всего потребую произвести расследование по всем правилам. – Он протянул руку к письменному столу и рассмеялся. – Никак не отучусь хвататься за телефонную трубку.

Он был идеальный зритель – зритель, о котором каждый актер может только мечтать, умный, внимательный, насмешливый и в меру критический. Это была наука, которой он овладел, посмотрев множество хороших и плохих представлений заурядных пьес. Не знаю, почему я вспомнил вопрос, который задала мне перед смертью мать: «Какую роль ты сейчас играешь?» Наверно, я и сейчас играл роль – роль англичанина, озабоченного судьбой соотечественника, роль солидного дельца, который знает свой долг и пришел посоветоваться с представителем своего монарха. На это время я забыл сплетение тел в «пежо». Поверенный, безусловно, осудил бы меня за то, что я наставляю рога члену дипломатического корпуса. Подобные выходки относятся к жанру фарса.

– Мои запросы вряд ли принесут пользу, – сказал он. – Министр внутренних дел заявит, что дело находится в руках полиции. И скорее всего, прочтет мне лекцию о разделении законодательных и исполнительных функций. Я вам когда-нибудь рассказывал про своего повара? Это было в ваше отсутствие. Я давал обед своим коллегам, и повар вдруг исчез. Он ничего не успел купить. Его схватили на улице, по дороге на рынок. Жене пришлось подать консервы, которые мы держим на аварийный случай. Вашему сеньору Пинеда не понравилось суфле из консервированной лососины. – Почему он сказал «вашему» сеньору Пинеда? – Позже я выяснил, что повар сидит в полиции. Его выпустили на следующий день, когда обед был уже позади. В полиции его допрашивали, кто ко мне ходит. Я, естественно, заявил протест министру внутренних дел, сказал, что надо было меня предупредить и я охотно отпустил бы повара в полицию в удобное для меня время. Министр на это ответил, что он гаитянин и поэтому может поступать с другим гаитянином, как ему заблагорассудится.

– Но Джонс – англичанин.

– Видимо, да, и все же я сомневаюсь, чтобы наше правительство в нынешнее время послало сюда фрегат для восстановления справедливости. Я, конечно, сделаю все, что в моих силах, но, по-моему, Пьер Малыш дал вам резонный совет. Испробуйте прежде другие пути. Если у вас ничего не выйдет, завтра же утром я заявлю протест. Мне почему-то кажется, что майор Джонс не первый раз попадает в полицию. Не стоит преувеличивать этого события.

Я почувствовал себя как актер, играющий короля в сцене «мышеловки», которого Гамлет упрекает в том, что он переигрывает.

Когда я вернулся в отель, бассейн был полон; садовник с деловым видом вылавливал оттуда граблями опавшие листья; из кухни доносился голос повара – все было почти как раньше. У меня даже были постояльцы – в бассейне, стараясь увильнуть от граблей садовника, плавал мистер Смит в темно-серых нейлоновых трусах, которые пузырились сзади, напоминая гигантские окорока доисторического животного. Он медленно плавал брассом, ритмично выдыхая ртом воздух. Увидев меня, он встал в воде, как некое мифологическое существо. Грудь его покрывали длинные седые пряди.

Я сел возле бассейна и крикнул Жозефу, чтобы он подал нам ромовый пунш и кока-колу. Мне стало не по себе, когда мистер Смит поплыл в глубокую часть бассейна, – слишком уж близко он был от того места, где умер министр социального благоденствия. Я вспомнил Холируд и несмываемое пятно крови Риччио. Мистер Смит отряхнулся и сел со мной рядом. Миссис Смит появилась на балконе номера «Джон Барримор» и крикнула ему вниз:

– Оботрись, голубчик, хорошенько, как бы тебе не простудиться.

– Солнышко меня сразу высушит! – крикнул в ответ мистер Смит.

– Накинь полотенце на плечи, а то сгоришь.

Мистер Смит покорно накинул полотенце.

– Мистера Джонса арестовали, – сказал я.

– Господи! Не может быть! Что же он такого сделал?

– А это вовсе не означает, что он что-то сделал.

– Он уже виделся с адвокатом?

– Тут это невозможно. Полиция не разрешит.

Мистер Смит смерил меня суровым взглядом.

– Полиция всюду одинакова. Такие вещи зачастую бывают и у нас на Юге, – пояснил он. – Цветных сажают в тюрьму, отказывают им в защитнике. Но от этого не легче.

– Я был в посольстве. Они думают, что вряд ли смогут помочь.

– Вот это уже безобразие! – воскликнул мистер Смит.

Его больше возмутило отношение посольства, чем самый арест Джонса.

– Пьер Малыш считает, что сейчас лучше всего вступиться вам и, может, даже обратиться к министру иностранных дел.

– Я сделаю для мистера Джонса все, что смогу. Тут явно произошла ошибка. Но почему он думает, что я могу оказать какое-то влияние?

– Вы – бывший кандидат в президенты, – сказал я, и тут Жозеф принес нам бокалы.

– Я сделаю все, что смогу, – повторил мистер Смит, невесело глядя в бокал с кока-колой. – Я очень расположен к мистеру Джонсу. (Не знаю почему, но я никак не могу заставить себя называть его майором – хотя ведь даже в армии бывают порядочные люди!) В нем, как мне кажется, заложены лучшие черты английского характера. Нет! Тут явно произошла глупейшая ошибка.

– Мне не хотелось бы навлекать на вас неприятности с властями.

– Я не боюсь неприятностей ни с какими властями, – заявил мистер Смит.

Министерство иностранных дел помещалось в одном из выставочных павильонов недалеко от порта и статуи Колумба. Мы проехали мимо музыкального фонтана, который теперь никогда не играл, мимо городского парка, над которым красовалось изречение, достойное Бурбонов; «Je suis le Drapeau Haitien, Uni et Indivisible. Francois Duvalier», – и затормозили возле длинного современного здания из стекла и бетона с широкой лестницей и большой приемной с удобными креслами, украшенной фресками гаитянских художников. Все это так же не имело никакого отношения к нищим на площади у почты и к трущобам, как и дворец Кристофа, – правда, из этого здания не выйдет таких живописных руин.

В приемной сидело десятка полтора тучных, зажиточных буржуа. Женщины в нарядных платьях ядовито-голубого и пронзительно-зеленого цвета оживленно болтали, словно за утренним кофе, настороженно оглядывая каждого нового посетителя. Даже просители и те держали себя с важностью в этой приемной, где слышался ленивый перестук пишущих машинок. Минут через десять после нашего приезда мимо нас с гордым сознанием своего дипломатического превосходства тяжелой поступью проследовал сеньор Пинеда. Он курил длинную сигару, глядя прямо перед собой, и, не спросив разрешения, вошел в одну из дверей, ведущих на внутреннюю террасу.

– Там кабинет министра, – объяснил я. – Южноамериканские послы пока еще persona grata[42]42
  желательное лицо (лат.); дипломатический представитель, приемлемый для правительства данного государства


[Закрыть]. Особенно Пинеда. У него в посольстве нет политических беженцев. Пока еще.

Мы прождали три четверти часа, но мистер Смит не проявлял нетерпения.

– Кажется, дело у них неплохо поставлено, – сказал он, когда после краткого разговора с чиновником двое просителей удалились. – Время министра надо беречь.

Наконец через приемную снова проследовал Пинеда, по-прежнему куря сигару, но уже новую. На ней красовалась бумажная ленточка – он их никогда не снимал, потому что там были обозначены его инициалы. На этот раз он удостоил меня поклоном, мне показалось, что он сейчас остановится и заговорит; его поклон привлек к нам внимание молодого человека, провожавшего его до лестницы; вернувшись, он любезно спросил, что нам угодно.

– Видеть министра, – сказал я.

– Министр очень занят, он совещается с иностранными послами. Ему надо обсудить ряд вопросов, он завтра летит на сессию ООН.

– Тем более он должен немедленно принять мистера Смита.

– Мистера Смита?

– Вы разве не читали сегодняшней газеты?

– Мы были очень заняты.

– Мистер Смит приехал вчера. Он – кандидат в президенты.

– Кандидат в президенты? – недоверчиво переспросил молодой человек. – В Гаити?

– У него здесь дела, но он может изложить их только самому президенту. А сейчас он хотел бы повидать министра до его отъезда в Нью-Йорк.

– Попрошу вас минуточку обождать. – Молодой человек прошел в одну из комнат, выходящих во внутренний двор, и сейчас же выбежал оттуда с газетой в руках. Постучав в дверь кабинета министра, он исчез за ней.

– Вы же знаете, мистер Браун, что я больше не кандидат в президенты. Мы бросили вызов в первый и последний раз.

– Не стоит объяснять всего этого здесь, мистер Смит. В конце концов, вы же вошли в историю! – Взглянув в его бледно-голубые честные глаза, я понял, что, пожалуй, далеко зашел. Тогда я добавил: – Вызов, брошенный вами, был адресован всем. – Я не стал уточнять, кому именно он был адресован. – Он не потерял своей силы и теперь.

Возле нас снова возник молодой чиновник, теперь уже без газеты.

– Если вам будет угодно, пройдемте со мной.

Министр иностранных дел приветливо сверкнул нам зубами. Я заметил, что на краю его стола лежит газета. Ладонь, которую он нам протянул, была большая, квадратная, розовая и влажная. Он объяснил на прекрасном английском языке, что его очень заинтересовало сообщение о приезде мистера Смита, но что он уже не надеялся иметь честь его видеть, поскольку завтра отбывает в Нью-Йорк… Американское посольство его не известило, не то он, конечно, перестроил бы свое расписание…

– Поскольку президент Соединенных Штатов, – сказал я, – счел нужным отозвать своего посла, мистер Смит предпочел нанести визит неофициально.

Министр сказал, что эти соображения ему понятны. И добавил, обращаясь к мистеру Смиту:

– Насколько мне известно, вы собираетесь посетить президента?..

– Мистер Смит еще не испрашивал у него аудиенции. Ему очень хотелось повидать сначала вас, до того как вы отбудете в Нью-Йорк.

– Я вынужден заявить протест в Организации Объединенных Наций, – гордо заявил министр. – Не желаете ли сигару, мистер Смит? – Он протянул кожаный портсигар, и мистер Смит взял сигару. Я заметил на бумажной ленточке инициалы сеньора Пинеды.

– Протест? – спросил мистер Смит.

– Против налетов из Доминиканской Республики. Мятежников снабжают американским оружием. У нас есть доказательства.

– Какие доказательства?

– Мы захватили двоих пленных с револьверами американского образца.

– Но ведь их, к сожалению, можно купить в любом месте земного шара.

– Мне обещана поддержка Ганы. И я надеюсь, что другие афро-азиатские страны…

– Мистер Смит пришел к вам совсем по другому вопросу, – прервал я обоих. – Его большой друг, который ехал вместе с ним, вчера был арестован полицией.

– Американец?

– Англичанин по фамилии Джонс.

– А британское посольство уже сделало запрос? Ведь, в сущности, это больше по ведомству министерства внутренних дел.

– Но одно слово вашего превосходительства…

– Я не могу вмешиваться в дела другого ведомства. От души сожалею, но мистер Смит должен меня понять.

Мистер Смит вторгся в наш диалог так резко, как я от него не ожидал:

– Но разве вы не можете выяснить, какое ему предъявлено обвинение?

– Обвинение?

– Да, обвинение.

– Ах, обвинение…

– Вот именно, – сказал мистер Смит. – Какое ему предъявлено обвинение?

– Но ему могут и не предъявить никакого обвинения. Зачем ожидать худшего?

– А зачем же тогда держать его в тюрьме?

– Я не в курсе этого дела. Вероятно, властям надо в чем-то разобраться.

– Тогда надо вызвать его в суд и отпустить на поруки. Я готов внести за него залог, если сумма будет приемлемой.

– На поруки? – переспросил министр. – На поруки… – Он обратился ко мне, умоляюще взмахнув сигарой. – А что такое – внести залог?

– Это своего рода ссуда государству на случай, если заключенный сбежит от суда. Сумма может быть довольно солидная, – пояснил я.

– Надеюсь, вы слышали о Habeas Corpus?[43]43
  английский закон, предоставляющий заинтересованным лицам право просить о доставке в суд заключенного для проверки мотивов лишения свободы


[Закрыть] – сказал мистер Смит.

– Да. Да. Конечно. Но я забыл латынь. Вергилий. Гомер. Увы, нет времени освежать свои знания.

Я сказал мистеру Смиту:

– Считается, что в основу здешнего законодательства положен кодекс Наполеона.

– Кодекс Наполеона?

– В нем есть кое-какие отличия от англосаксонских законов. В частности…

– Но прежде чем арестовать человека, ему надо предъявить обвинение!

– Да. В свое время. – Я быстро заговорил с министром по-французски. Мистер Смит плохо понимал язык, хотя миссис Смит и одолела уже четвертый урок по самоучителю. – Мне кажется, что тут допущена политическая ошибка. Кандидат в президенты – личный друг этого Джонса. Зачем вам восстанавливать его против себя как раз перед поездкой в Нью-Йорк? Вы же знаете, что в демократических странах стараются ладить с оппозицией. Если дело это не имеет государственной важности, вам, по-моему, стоит устроить мистеру Смиту свидание с его другом. В противном случае он, несомненно, заподозрит, что с мистером Джонсом… плохо обращаются.

– Мистер Смит говорит по-французски?

– Нет.

– Видите ли, полиция могла и превысить свои полномочия. Мне бы не хотелось, чтобы у мистера Смита создалось нелестное мнение о наших полицейских порядках.

– А вы не могли бы заранее послать надежного врача, чтобы он… навел порядок?

– Там, конечно, нечего скрывать! Но ведь бывают случаи, что заключенные плохо себя ведут… Я уверен, что даже в вашей стране…

– Значит, мы можем рассчитывать, что вы замолвите словечко вашему коллеге? И я бы посоветовал, чтобы мистер Смит передал через вас некоторую сумму – конечно, в долларах, а не в местной валюте – в возмещение за те увечья, которые мистер Джонс мог нанести полицейскому.

– Я сделаю все, что смогу. Если об этом деле еще не доложили президенту. Тогда мы бессильны…

– Понятно.

Над головой министра висел портрет Папы-Дока – портрет Барона Субботы. Облаченный в плотный черный фрак кладбищенского покроя, он щурился на нас сквозь толстые стекла очков близорукими, невыразительными глазами. Ходили слухи, будто он любит лично наблюдать, как умирают медленной смертью жертвы тонтон-макутов. Взгляд у него при этом был, наверно, такой же. Надо полагать, что интерес к смерти у него чисто медицинский.

– Дайте двести долларов, – сказал я мистеру Смиту.

Он вынул две стодолларовые бумажки. В другом отделении бумажника я заметил фотографию его жены, укутанной в неизменный плед. Я положил деньги министру на стол; мне показалось, что он поглядел на них с пренебрежением, но, по-моему, Джонс большего не стоил. В дверях я обернулся:

– Скажите, а доктор Филипо сейчас здесь? Я хотел обсудить с ним одно дело, мне надо привести в порядок канализацию в гостинице.

– По-моему, он на юге, в Ле-Ке, там проектируют постройку новой больницы.

Уж в чем, в чем, а в проектах на Гаити нет недостатка! Проект всегда сулит деньги проектировщику, пока он только проект.

– Значит, вы нам сообщите о результатах?

– Конечно. Конечно. Но я ничего не обещаю.

Он стал несколько суховат. Я часто замечал, что взятка (хотя, строго говоря, это не было взяткой) меняет отношения между тем, кто дает, и тем, кто берет. Дающий взятку жертвует своим достоинством; если взятку у него берут, он сразу чувствует себя униженным, как человек, который платит женщине за любовь. Может быть, я совершил ошибку. Может быть, Смиту лучше было и дальше представлять собой какую-то неясную угрозу. Шантажист всегда хозяин положения.

И тем не менее министр доказал, что он – человек слова. На следующий день нам разрешили свидание с заключенным.

В полиции самой важной персоной оказался сержант, куда более важной, чем сопровождавший нас секретарь министра. Секретарь тщетно пытался привлечь внимание этого великого человека, но ему пришлось дожидаться очереди у барьера вместе с другими ходатаями. Мистер Смит и я уселись под фотографиями мертвых повстанцев, которые жухли на стене уже долгие месяцы. Мистер Смит кинул на них взгляд, но сразу отвел глаза. В маленькой комнате прямо напротив нас сидел высокий, щеголеватый негр в штатском; он задрал ноги на стол и смотрел на нас в упор сквозь темные очки. Я, видно, нервничал, и поэтому лицо его казалось мне до омерзения жестоким.

– Он нас теперь запомнит, – сказал мистер Смит с улыбкой.

Негр понял, что мы говорим о нем. Он нажал кнопку звонка на столе, и в комнату вошел полицейский. Не снимая ног со стола и не сводя с нас глаз, он задал полицейскому какой-то вопрос; тот, поглядев на нас, ему ответил, после чего негр продолжал все так же пристально на нас глазеть. Я было отвернулся, но два черных круглых стекла притягивали мой взгляд. Казалось, что это бинокль, в который он наблюдает за повадками двух мизерных зверушек.

– Гнусный тип, – сказал я, поеживаясь.

Тут я заметил, что мистер Смит в свою очередь уставился на негра. Нам не было видно, моргает ли тот за своими темными стеклами, он ведь вообще мог прикрыть глаза и незаметно для нас дать им отдых, – и все же победу одержал непреклонный взгляд голубых глаз мистера Смита. Негр встал и закрыл дверь своей комнаты.

– Браво, – сказал я.

– Я его тоже запомню, – пообещал мистер Смит.

– Он, наверно, страдает от повышенной кислотности.

– Это весьма возможно, мистер Браун.

Мы просидели так не меньше получаса, прежде чем на секретаря министра иностранных дел обратили внимание. При диктатуре министры приходят и уходят; в Порт-о-Пренсе только начальник полиции, глава тонтон-макутов и командир дворцовой охраны не менялись, только они обеспечивали безопасность своим подчиненным. Сержант небрежно отпустил секретаря министра, словно мальчишку на побегушках, и полицейский капрал повел нас по длинному коридору, где воняло зверинцем и по обе стороны тянулись камеры.

Джонс сидел на перевернутом ведре у соломенного тюфяка. Лицо его перекрещивали полоски пластыря, а правая рука была прибинтована к туловищу. Его прибрали, как могли, и все же к левому глазу не мешало бы приложить сырое мясо. На двубортном жилете запеклось небольшое пятно крови, и от этого он еще больше бросался в глаза.

– Ай-ай-ай! – приветствовал он нас радостной улыбкой. – Кого я вижу?

– Вы, видно, оказывали сопротивление при аресте? – спросил я.

– Пусть не рассказывают сказок, – весело отмахнулся он. – У вас есть покурить?

Я дал ему сигарету.

– А с фильтром нету?

– Нет.

– Что ж, дареному коню… Я с утра почувствовал, что дела мои пошли на поправку. В полдень мне дали бобов, а потом пришел доктор и немножко надо мной поработал.

– В чем вас обвиняют? – спросил мистер Смит.

– Обвиняют? – Его, по-моему, этот вопрос так же удивил, как и министра иностранных дел.