Текст книги "Осень добровольца"

Перед строем даёт напутствие главный командир. Настолько важный, что даже не стал представляться. А может, я просто не услышал, потому что стоял далеко. Из-за ветра и шелеста флагов я вообще ничего не слышу, кроме мусульманского приветствия, на которое мы отвечаем «алейкум ассалям». Командир говорит что-то одобряющее, патриотичное. До меня долетают отдельные слова: «долг», «Родина», «спецоперация». Все слушают, но поглядывают в сторону: там Мачета и Ноль Пятый принесли коробку с мобильниками и разложили их на бетонной полосе, подстелив картонку. По окончании речи командира, дружно грохнув: «Ахмат сила! Россия мощь!», мы рассыпаемся по полю в поисках своих телефонов, чтобы успеть до вылета позвонить домой.

Грузовая кабина Ил-76 разделена на два этажа. Я попадаю на верхний.

– Плотнее, плотнее садитесь! – подгоняют командиры. – Здесь триста человек помещалось, а вас двести всего!

И мы сдвигаемся плотнее, плечом к плечу, пытаясь втиснуть ноги между лежащими в проходе рюкзаками.

Напротив меня – крупный пожилой дядька с красным лицом. «Вася!» – протягивает он мне сильную руку, и – видимо, от волнения, – сходу начинает рассказывать о себе. Что воевал в двух чеченских войнах, что работает мастером на кирпичном заводе, и что с их завода почти все ушли на фронт по призыву или добровольцами.

Кратко пересказав мне основные события своей жизни, Вася звонит семье. Разговаривает с женой, потом с дочкой, потом с внучкой. Выключив телефон, умолкает – а по красному его лицу катится слеза. Вряд ли он боится смерти. Но, может, представил, как расстроится внучка, если ей сообщат, что дедушка убит и не вернётся. Уже через пару минут лицо его – упрямо и спокойно. Будь что будет!

Гул двигателей становится сильнее, закрывают грузовые ворота – и самолёт катится по полосе, разгоняясь.

– Аллах акбар!

Снизу передают мешки с хлебом, коробки с халяльной колбасой и упаковки с водой. Радостные бойцы достают гигантские рэмбо-ножи и маленькие складные ножики – и кромсают хлеб и колбасу. На войну лучше лететь сытым. Появляется коробка со «сникерсами» – и все тут же тянут к ней руки, распихивая американские шоколадки по карманам.

Наевшись, все закуривают, несмотря на гигантскую надпись на грузовом люке о том, что курить во время полёта строго запрещено. Душный табачный дым висит в воздухе.

Снизу появляется голова Мачеты:

– Там пилоты просят не курить. Говорят: вы охренели, что ли?

– Да мы пару затяжек всего… – курильщики всё равно продолжают дымить, но самые совестливые теперь выдыхают дым в пластиковые бутылки из-под воды; туда же кидают окурки.

Молодым чеченским парням скучно сидеть – и они с кошачьей ловкостью пробираются по балкам и металлическим перекрытиям грузового салона, чтобы выглянуть в находящиеся под крышей иллюминаторы. Возможно, ни разу в жизни они не летали на самолётах, и им интересно посмотреть на мир с высоты.

* * *

Сжатый с двух сторон плечами соседей, окутанный сигаретным туманом, я вспоминаю о военных бортах, на которых приходилось летать. Их было не так много, и я помню все.

На таком же военном транспортнике в 2008 году я улетал с мотоциклом из Африки после 9-месячного путешествия. Мой японский мотоцикл был примотан ремнями к башне из армейских ящиков. Самолёт принадлежал ВВС Анголы и летел в Минск на ремонт. Я устроился на железном откидывающемся боковом сиденье, а напротив сидели инвалиды, возвращавшиеся домой сотрудники белорусских и российских организаций: кого-то покусали ядовитые насекомые, кто-то случайно сломал ногу. Самолёт был ветхим, выработавшим ресурс по всем стандартам: советским, белорусским и даже африканским. Пассажиры волновались: долетим или разобьёмся? Но мы долетели.

Ещё был двухбашенный «Чинук» в Ираке во время войны 2003 года, этапировавший меня с американской военной базы в Вавилоне в концлагерь «Абу-Грейб». Я был задержанным и летел под конвоем, но не мог скрыть юношеского восторга от того, что лечу на настоящем, чёрт возьми, американском военном вертолёте, как из фильмов про вьетнамскую войну. Мои конвоиры тоже были молоды – и сами предложили: «Ты хотел увидеть Вавилон? Смотри!». И вертолёт заложил вираж вокруг античных руин, а мне позволили высунуться в открытый дверной проём, из которого торчал крупнокалиберный пулемёт, и посмотреть вниз.

Это было в тот раз, когда мы с моим другом Юрием Болотовым решили поехать в кругосветное путешествие с миротворческой миссией, чтобы выступать в горячих точках с лекциями, устраивать встречи и фотовыставки на антивоенные темы. Мы побывали в Нагорном Карабахе, в турецком Курдистане, в иракском Курдистане, в Мосуле, Киркуке и Багдаде. Американцы тогда задержали нас – и несколько дней мы провели в концентрационном лагере «Абу-Грейб», том самом, где практиковались пытки и издевательства над пленными. Нас не пытали – мы просто сидели на пустом песчаном прямоугольнике, окружённом колючей проволокой, с натянутым сверху армейским тентом, а за колючкой ходили американские часовые с автоматами М16. Потом нас отпустили, и мы продолжили свой миротворческий маршрут в Иран, Пакистан и Индию.

Позже был военный Ми-8 в Абхазии. Я работал оператором и снимал фильм про тренировки абхазского спецназа. Спецназовцы выскакивали из зависшего над горами вертолёта и ловко съезжали вниз на тросе. Я снимал их на камеру и завидовал: ведь они – воины, настоящие мужчины, а я всего лишь делаю про них кино.

Теперь я сам лечу воевать. Меня не учили прыгать из летящего вертолёта, метать ножи, голыми руками раскидывать врагов. Долго ли я продержусь на войне?

Хотя, если подумать, наши деды тоже не знали, как воевать. Кого забрали на войну из технического училища, кого из музыкального, кого из циркового… Научились. И я научусь.

* * *

Наш самолёт приземляется на военном аэродроме. Люк открывают, все прыгают на поле и бегут оправляться, а потом – сразу же звонить родным.

– Я горжусь тобой, сынок! – слышу от мамы нужные и правильные слова.

Мама не испугалась моего отъезда на фронт. А может, сделала вид, что не испугалась. Но именно это мне и нужно было сейчас услышать, чтобы не везти с собой на передовую, кроме своих страхов, ещё и страхи родных людей.

Получаю сообщение от жены: «Сидела весь день в обнимку с твоей футболкой». Перезванивать не решаюсь. Это слишком тяжело. Делаю несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться.

Низко над нами со страшным рёвом проходят две «сушки».

– Пошла жара! – в энтузиазме вопит кто-то.

– Самим бы не изжариться, – ворчливо отвечают ему.

Но вид летящих «сушек» нас, конечно, радует. Небо – наше. Значит, победим.

На полосе нас ждут несколько тентованных «камазов» с луганскими номерами. К каждому кузову приставлена лесенка, чтобы давно отвыкшие от военной службы, растолстевшие и не всегда юные добровольцы смогли забраться.

– Садимся в первый, держимся вместе, – предупреждает Ставр парней из нашей группы.

Никто не сообщил нам, куда едем: то ли «камазы» поедут одной колонной, то ли разъедутся по разным маршрутам, поэтому главное – не потеряться в суете.

Все рассаживаются, и «камазы» с рычанием стартуют, один за другим. Кто-то из бойцов крестится, прикрыв глаза, кто-то, весело гыгыкнув, закуривает.

– На войне, пацаны, нужно смеяться! – громогласно объявляет Барон. – Иначе сдохнешь.

Мне не хочется ни курить, ни хохотать, ни креститься. Ни о чём особенном я не думаю. Просто еду, ощущая под собой покрытую старым матрасом деревянную скамейку. Не очень комфортно, но терпимо. Что с нами будет на войне – неизвестно, но главное, что я – не один. Вместе с товарищами – не страшно.

…В Луганск мы въезжаем уже в темноте.

Ночь. Улица. Вместо фонаря – фары грузовиков. Строимся в шеренги повзводно, чтобы получить напутствие от бородатого генерала:

– Друг с другом – не ругайтесь. Чтобы не было разговоров: «ты русский, ты чеченец»… Все – братья. Вместе сражаемся против нацизма. Не мародёрьте. Местных жителей не обижайте. Возвращайтесь живыми. Аллах поможет!

После окончания речи, собрав вещи, идём заселяться в огромное пустующее здание – то ли бывшую общагу, то ли заброшенную гостиницу.

– Чёрт, рюкзак порвался! – ругается в темноте боец, не догадавшийся заранее прошить хлипкие лямки китайской заплечной сумки, притворявшейся штурмовым рюкзаком и обольстившей армейских снабженцев.

Здание – старое, с узкими коридорами, гулкими лестницами и обваливающейся штукатуркой. В маленьких комнатах вплотную друг к другу стоят продавленные койки. Из плохо заклеенных окон тянет сквозняком.

– Парни, сдаём по 500 рублей на завтрашний обед, – объявляет Ноль Пятый.

Все лезут за кошельками, даже практичный Барон, хоть и строит недовольную гримасу. А потом открывают рыбные консервы, которые привёз Чукча.

– Это только в анекдотах про чукч всякую ерунду рассказывают, – улыбается он. – А так-то мы, чукчи, нормальные.

Он – не настоящий чукча. Приехал из Нижегородской области. А прозвище ему дали ещё во время срочной службы. Дед Чукчи был алеутом. А прадед в одиночку ходил в море на каяке и охотился на китов с гарпуном.

Мой сосед по комнате, маленький пожилой боец, кипятит воду на газовой горелке.

– Меня Тайга зовут. Садись, будем пить чай, – улыбается он.

Зубов во рту Тайги не хватает, а глаза из глубины морщинистого лица смотрят пронзительно и мрачно, будто их хозяин всю жизнь охотился на таёжных волков – и потом ел их.

– Я в охране служил, – рассказывает Тайга, разливая чай и нарезая хлеб с халяльной колбасой. – У меня слух чуткий. Всё слышу. Мне видеть противника не нужно, по звуку стреляю. Ночь – лучшее время, чтобы воевать. Держись меня, не пропадёшь!

Я думаю о том, какой странный этот Тайга, какой кинематографичный. Какие у него огромные волосатые уши! Он мог бы играть лесного злодея или следопыта. Настоящий Дерсу Узала.

Война собрала таких разных людей, у которых в обычной жизни нет ничего общего. И вот они вместе пьют чай, едят халяльную колбасу и готовятся умирать друг за друга. Разве не удивительно?

Тайга воевал в Чечне в девяностых. Его записали в без вести пропавшие, и потом потеряли все документы, и, пока не восстановил их, он был человеком-тенью, без имени и прошлого.

Я слушаю его с интересом – но усталость, горячий чай и большой бутерброд с колбасой побеждают… Я засыпаю.

* * *

На летних каникулах после третьего курса института я поехал в Европу автостопом – и познакомился там с египетскими студентами. Они пригласили навестить их в Египте, и я пообещал, что непременно доберусь туда автостопом.

Но одно дело – хвастаться, а другое – ехать в одиночку до Африки… Да и денег у меня в тот момент не было.

Мне посоветовали обратиться в автостопный клуб «Академия вольных путешествий»: московские путешественники тоже собирались в Африку. Я приехал в Москву знакомиться.

– Кто это пришёл? – спросили сидящие в комнате люди; я тут не знал никого.

– Какой-то левак питерский, – ответил бородатый хозяин дома. – До Египта нас провожать просится.

Для участия в экспедиции было два условия. Первое: подписать бумагу, что бородатый организатор не несёт ответственности, если я умру в дороге. Второе: я должен самостоятельно добраться до Батуми, где все мы, участники африканской поездки, встретимся друг с другом. Не ехать же автостопом всем вместе, вдесятером!

Было выбрано место встречи – железнодорожный вокзал в Батуми. Старт назначили зимой. У меня начались длинные каникулы – и было два свободных месяца, чтобы добраться до Египта и вернуться (как буду возвращаться, я ещё не знал). Максимум я мог пропустить месяц учёбы, но не больше – отчислят.

Выезжал из Петербурга в мороз. Под ноги подкладывал ветки, чтобы не мёрзли ступни. Лимонад в рюкзаке заледенел: когда я сжал пластиковую бутылку, из горлышка вылезла сосулька.

Подвозившим меня водителям я не говорил, что моя цель – Африка. Вдруг посчитают сумасшедшим? Отвечал, что еду в Краснодар.

– Ого! Краснодар! Ну, ты даёшь! – уважительно отзывались они.

Постепенно место назначения отодвигалось: Владикавказ, Грузия…

Я ехал быстро, не делая перерывов на сон. Искать ночлег в незнакомой местности я не умел, а денег на гостиницу не было. Дремал в машинах, разочаровывая водителей, надеющихся на интересную беседу. Хотелось выспаться, постирать одежду. Но как?

Ел одну гречку. Вёз её с собой в полуторалитровой пластиковой бутылке. Отсыпал немного в кружку, заваривал кипятком. Если водители делились бутербродами, не отказывался.

В Ставрополье один из водителей предложил:

– Можешь бесплатно остановиться в Батуми у Джевдета. Он хороший человек, друг нашей семьи. Только я адрес не помню. Карту нарисовать могу, ты быстро найдёшь. Скажешь, что от Николая.

И Николай нарисовал в моей записной книжке план города.

– Вот здесь, – объяснял он, – улица Свободы, бывшая Ленина. Тут театр, тут дома…

В одном из тех домов и жил Джевдет. Предложение было отличным: я устал трястись в машинах и мечтал об отдыхе.

Военно-осетинская дорога была занесена снегом. Грузовики скользили по льду, едва не падая в пропасть. Но я верил: ещё немного – и приеду туда, где тепло, море, пальмы. Нужно лишь чуть-чуть потерпеть.

Границ с Грузией было две. Первая – в Южной Осетии. На грузинскую визу в моём паспорте там едва посмотрели.

Цхинвал недавно пережил первую войну и был малолюден. Над крышами стоял печной дым: люди грелись.

Я купил пару свежих лавашей, но не стал задерживаться – и пересёк ещё одну грузинскую границу. Она выглядела как шлагбаум со скучающими рядом вооружёнными людьми. Казалось, несмотря на конфликты, никто до конца не верил, что Советскому Союзу конец. Люди по привычке ходили через границу, забывая дома паспорт. Если их не пускали через КПП, шли в обход. Пограничники ругались на нарушителей, но не слишком сильно.

В Кутаиси я разговорился с уличным торговцем.

– Как же так? У меня есть «мерседес», но я не могу поехать в Африку. А у тебя «мерседеса» нет – и ты едешь! – удивлялся он. – Как ты путешествуешь без денег? Бесплатно тебя даже из Грузии не выпустят!

– Как это?

– Закон такой. Все выезжающие должны платить по 10 долларов. Сколько вас путешествует? Вот и считай.

Я рассердился: что за несправедливый закон! Деньги рассчитаны – до доллара, а тут придётся выкинуть целую десятку!

– Вот что… – смягчился грузин. – Раз уж вы такие… путешественники, – он покрутил ладонью у виска, – зайдите в Батуми в приёмную к Аслану Абашидзе, президенту Аджарии. Он дядька хороший. Справку напишет, чтобы вас бесплатно выпустили.

Было непонятно, захочет ли нас принять президент, но на всякий случай его имя я записал. Вдруг получится?

Аджария, маленькая автономия на грузинской территории, практически не подчинялась Тбилиси. Она контролировала черноморский порт и турецкую границу, а таможенные сборы оставляла себе. У неё был свой президент и своя армия. В зоне пограничного контроля стояли тяжёлые бетонные надолбы и несколько будок без света. Бородатые аджарские автоматчики в камуфляже коротали вечер при свечах.

– Эй, куда едешь? – спросили меня. – В Батуми? Ну, езжай. На вот, мандаринов возьми.

Попутная машина высадила меня поздним вечером на окраине города и уехала. Район не освещался, даже в окнах свет не горел. Город казался вымершим. Несколько мрачных фигур грелись у металлических бочек, в которых развели огонь. Такое я видел в фильмах про жизнь после ядерного апокалипсиса.

Ходить по ночному городу не было смысла, да и страшновато. Я решил, что попробую найти Джевдета. Вдруг ещё не спит, вдруг не выгонит?

Через час блужданий я вышел на улицу Свободы, бывшую Ленина. Там горел свет. Мерцающие лампочки украшали деревья у дорог. Но горожан не было видно. Дорогу перегораживали чёрные джипы, возле которых замерли фигуры в спецназовских шапочках-масках и с американскими автоматами в руках. Охранники? Интересно, что они охраняют?

Возле здания театра меня окликнул милиционер.

– Ты кто такой?

Я рассказал про путешествие в Африку, про Джевдета и про то, что мне негде ночевать. Милиционер решил меня проводить. Довольно быстро мы нашли дом, указанный на плане. Но это оказался не маленький дом с табличкой «здесь живёт Джевдет», а трёхэтажный многоквартирный. Было непонятно, в какую квартиру стучаться, да и время позднее – два часа ночи.

– Не будем весь дом будить, – решил милиционер. – Мне нужно возвращаться на пост. Моя смена скоро заканчивается. Можешь заночевать у меня, а утром найдёшь своего Джевдета.

Мы вернулись к театру, но тут моего спутника отозвали в сторону, а меня окружили люди в кожаных куртках, представились сотрудниками госбезопасности и попросили показать документы. Им я тоже рассказал про Африку и про Джевдета.

Кожаные сотрудники поскребли пальцами визы арабских стран, изучили нарисованный план в блокноте – и предложили проехать с ними.

Меня затолкали в тёмный кузов микроавтобуса, и мы куда-то поехали. В темноте я не понял, куда меня привезли. Хлопнула дверь, и я оказался в небольшой комнате – два на три метра. Мебели здесь не было, только узкая деревянная лавка у стены. Но мне было всё равно: я лёг на лавку и уснул.

Ночью из дыры в стене вылезла мышь. Она забралась в мой рюкзак и устроила беспорядок, изорвав пакет с едой.

Утром меня повели на допрос.

– Пиши объяснительную записку на имя министра госбезопасности Аджарии, – сказал мне офицер.

– Что писать? – удивился я.

– Лучше во всём сознаться, – доверительно сообщил он. – Напиши, что делал ночью возле охраняемых объектов? Откуда в записной книжке план этих объектов? Для чего указано имя Аслана Абашидзе? Почему в паспорте визы арабских стран?

– Подождите… Какие охраняемые объекты?

– Всё в твоей книжке нарисовано. Вот резиденция президента, вот министерство обороны, вот ещё охраняемые объекты…

Оказалось, что за две недели до моего задержания на президента Аджарии было совершено покушение. Его машину обстреляли. И вдруг ночью перед его резиденцией появляюсь я. Да ещё с планом местности. И с его именем в записной книжке.

Перед поездкой я переживал, что во время путешествия зарасту волосами, пойду стричься в антисанитарную арабскую цирюльню и там меня чем-нибудь заразят. Поэтому на всякий случай ещё дома подстригся наголо. К приезду в Батуми волосы и щетина отросли ровно настолько, чтобы я стал похож на боевика или беглого преступника.

– Почему у тебя разбиты костяшки пальцев? – продолжался допрос.

– Занимался рукопашным боем, – ответил я.

– Ага: проходил спецподготовку, – следователь продолжал делать пометки в своих листках. – Ну, а с друзьями-товарищами ты собирался встретиться на каком вокзале?

– На старом? – предположил я.

О таких деталях в Москве мы не договаривались, но в Грузии мне объяснили, что в Батуми два железнодорожных вокзала – старый и новый.

– Понятно… Сообщники будут тебя ждать на старом вокзале! – повторил следователь, заложив пальцем страницу в моей записной книжке, где было указано время встречи.

Больше я ничего о «сообщниках» не знал. Ведь даже не успел с ними толком познакомиться! На встрече в Москве было много людей – кто из них поехал, а кто остался дома, я не знал. Для следователей всё это выглядело подозрительно.

– Скажи, ты мог бы убить человека? – спросил один из чекистов.

Пока я думал, он резко отбросил стоящий перед ним стул, прыгнул ко мне и прижал ствол пистолета к моему животу. Я не знал, как реагировать. Просто молча сидел и смотрел.

– Ты не террорист. Нет у тебя никакой реакции, – заявил опер.

– Ещё какой террорист. Смотри, какая выдержка! – возразил другой.

Мой паспорт забрали, а меня заперли в маленькой комнате с деревянной лавкой. Обвинений не предъявляли, в российское консульство не сообщили, позвонить родителям не дали. Просто заперли «до выяснения».

Тараканы и мыши доели мои скудные припасы. Но я не голодал. Рядом с моей комнатой дежурили охранники, простые и общительные парни. Периодически они заходили ко мне, приносили еду.

Всё время расспрашивали, сколько у меня денег. Я соврал, что 30 долларов. На самом деле было 70, но часть купюр я зашил в одежду. Если тридцатку отберут, решил я, кое-что останется, и я смогу продолжить путь.

Если бы в госбезопасности думали, что я настоящий террорист, то отнеслись бы ко мне строже. Но меня не обыскивали, даже не отобрали рюкзак. А вдруг у меня в рюкзаке оружие и боеприпасы?

Оружие у меня как раз было. Пижонский выкидной нож-бабочка, который я купил в кооперативном ларьке. Сталь была не очень хорошей, но кусок хлеба отрезать можно. Один из охранников заметил этот нож:

– Ого, у меня тоже такой был. Умеешь его крутить? Давай научу, – и он показал, как крутить нож.

Делать всё равно было нечего – и несколько часов подряд я крутил в руках эту бабочку. Нож хищно вылетал из руки и тут же прятался обратно. Охранникам из следующей смены моё занятие не понравилось. Слишком уж криминально я выглядел, сидя на лавке, скрестив ноги и крутя ножом. У меня отобрали нож и вместо него дали спичечный коробок:

– На вот, его крути. Или, если нечего делать, отжимайся.

Крутить коробок было неинтересно. Поджигать в знак протеста единственную деревянную лавку я не хотел. Поэтому отжимался.

Иногда ко мне заходили, чтобы расспросить о петербургской жизни.

– Слюшай, у вас в городе дискотэки есть? – допрашивал меня очередной горец в камуфляже. – И дэвушки туда ходят? Красивые, да?! С ними танцевать можно, да?.. Эх, нас бы туда!

Приходили и спецназовцы.

– Ты, говорят, спецподготовку проходил? Покажи что-нибудь.

Аккуратно, как на тренировке, я бросил на пол одного бойца. Старший из них хмыкнул:

– Дай-ка я! – схватил меня за грудки и так швырнул, что в глазах потемнело.

Это были не спортсмены, а военные: кидали так, чтобы соперник уже не встал. С пола я поднялся с трудом.

На следующий день начальство госбезопасности каким-то образом узнало, что русского пленника чуть не покалечили. Спецназовцев заставили извиниться. Они пришли и принесли в пакете жареную курицу.

– Ты это, брат, прости. Мы не хотели.

Раз в сутки меня водили обедать в столовую в соседнем корпусе. Чтобы попасть туда, нужно было пройти через двор. Меня сопровождал автоматчик. Вёл как на расстрел, подталкивая вперёд дулом. Но сам незаметно совал в руку то пряник, то апельсин.

Мои охранники всё время старались выяснить, что именно я ещё не пробовал из грузинской кухни.

– Ты пробовал хинкали?

– Нет.

– Как?! Ты не пробовал хинкали?! Ты жил зря! Сейчас мы принесём тебе хинкали! А пробовал лобио?

– Нет.

– Не пробовал лобио? Сейчас принесём! А пиво грузинское пробовал?..

Отношения с охранниками у меня были хорошие. Но с каждым днём я чувствовал себя хуже. Было непонятно: сколько мне сидеть? Что с моими попутчиками? То ли я их невольно подставил, и они тоже теперь в тюрьме. То ли они забыли про меня, и уже неделю путешествуют по Ближнему Востоку…

Чтобы развлечь меня, один из охранников принёс найденную дома книгу на русском языке – «Госпожа Бовари» Флобера. Сам он её не читал, но верил, что мне понравится. Даже сделал дарственную надпись на грузинском языке. Каждый день я читал Флобера и отжимался.

Однажды утром стало известно, что меня снова повезут на допрос. Охранники пришли подбодрить меня:

– Если будут бить, ни в чём не сознавайся. Если что – мы с тобой!

За мной зашли четыре кожаных куртки размера XXL, и посадили в джип с тонированными стёклами. Мы выехали за пределы министерства госбезопасности – и я впервые увидел Батуми при солнечном свете.

Город показался мне красивым. Мы ехали по набережной с пальмами, которые я так мечтал увидеть.

Ехали молча. Я думал: вот сейчас меня вывезут за город и как опасного международного террориста отправят в мир иной. Так же молча. И про последнее желание не спросят. А какое у меня последнее желание? Я ведь даже не курю. Хотя можно было бы и покурить, чтобы пожить ещё минутку. Обидно умирать в тёплый и солнечный день, когда жизнь кажется прекрасной.

Мы остановились у невысокого здания.

– Выходи.

Я вышел из машины.

– Заходи.

Открыл дверь и зашёл в помещение со столами и стульями.

– Садись.

Сел на стул.

Один из оперов хитро улыбнулся:

– Так ты говорил, что никогда не пробовал хачапури? Сейчас попробуешь! Это – лучшее место в городе!

Всем принесли огромные жаркие хачапури-лодочки с яичницей в середине. Нужно было отламывать куски теста и макать в яйцо. Оперативники расспрашивали о моей жизни, о семье, об учёбе в институте, о погоде в Петербурге. Это не было похоже на допрос. Скорее, на обычную беседу.

Мне сказали, что «был сделан запрос в Россию», и выяснилось, что я не террорист. Что моих попутчиков задержали, но собираются отпустить. Что приезжали московские журналисты и хотели снять о нас репортаж, но их в здание госбезопасности не пустили.

Позже я узнал, как всё произошло на самом деле. Ребят задержали, но посадили не в тюрьму, а в изолятор вытрезвителя. Они не понимали, что происходит, и, добиваясь освобождения, устроили голодовку. Один из них попросился в туалет, выпрыгнул из окна на втором этаже, прибежал на телефонную станцию и оттуда позвонил родителям в Россию. А после вернулся в вытрезвитель. Родители подняли шум: обратились в МИД, ФСБ, грузинское посольство и к журналистам.

В Грузию посыпались запросы российских официальных органов. В Батуми вылетели репортёры то ли программы «Время», то ли «Времечко». Их к нам не пустили, поэтому они взяли интервью у случайного охранника и сняли видео с колючей проволокой. Что такое автостоп, грузинский охранник не знал, поэтому рассказал как сумел.

На центральном телевидении вышел репортаж: «Группа российских велосипедистов, направлявшихся в Турцию, была задержана в Батуми возле секретного объекта с подробной картой местности. У велосипедистов на всю группу оказалось лишь 30 долларов. Теперь они сидят в тюрьме».

Этот репортаж видели многие. Когда я вернулся в Россию и рассказывал про свои батумские приключения, мои собеседники восклицали: «Да, в Грузии сейчас неспокойно! Мы слышали, там недавно наших велосипедистов задержали!».

В последние дни заключения у меня появились поблажки: мне разрешили гулять по двору комплекса госбезопасности, водили в душ. Среди сотрудников разошёлся слух, что я не террорист, а хороший парень, путешественник, в институте учусь.

– Оставайся с нами, – говорили водители служебных автомобилей. – Будешь начальство возить на 500-м «мерседесе». Отличная машина, не пожалеешь.

– Оставайся, – говорили оперативники. – Будешь работать в госбезопасности. Женишься на девушке хорошей, тут как раз одну выдают. В приданое мандариновый сад предлагают. Дело верное. Любишь мандарины?

Однажды, когда я гулял во дворе, к главным воротам подъехал лимузин. Тонированное стекло опустилось, и из окна выглянул министр госбезопасности Аджарии. Он внимательно посмотрел на меня, потом сказал:

– Ты, что ли, террорист Кубатьян? Слышал, слышал. Отпускаем тебя. Только больше терроризмом не занимайся!

Я пообещал, что не буду, и лимузин уехал. Ко мне подошёл начальник контрразведки по имени Резо и протянул пачку паспортов. Это были паспорта моих задержанных товарищей. Я с интересом разглядывал документы. Вот и познакомились!

Собрал рюкзак, и мы с Резо сели в машину. Он был весел и возбуждён.

– Ошибки случаются. Но вы сами виноваты, что никого не предупредили о своём приезде. Ещё этот твой «секретный план»… – Резо посерьёзнел, достал мою записную книжку, выдрал страничку с «планом» и изорвал на куски.

Забирая пострадавшую книжку, я кое-что вспомнил:

– Правда ли, что за выезд из Грузии нужно платить 10 долларов? Я бы хотел, чтобы в качестве компенсации нас выпустили бесплатно.

Резо засмеялся.

Мы приехали в загородный ресторан. Работники госбезопасности устроили банкет в нашу честь: камин, живая музыка, столы ломились от деликатесов и напитков. Вскоре к ресторану подъехал микроавтобус с моими сообщниками. Выглядели они мрачно. В изоляторе вытрезвителя не было возможности принять душ, да и голодовка не прошла бесследно. Радоваться грузинскому гостеприимству им не хотелось.

В зале ресторана собрались начальники аджарских силовых структур. Произносились тосты за здоровье и грузино-российскую дружбу. Начальник контрразведки выпил и, склонившись ко мне, предлагал приезжать ещё, обещая, что проблем в Аджарии у меня больше не будет.

Потом нас посадили в автобус и отправили на границу с Турцией. Увидев наш эскорт с мигалками, таможенники не вспомнили о выездных сборах. Жаль, что Батуми я так и не увидел.

* * *

Утром мы, собрав вещи и поделившись на группы, грузимся по машинам, чтобы отбыть в место расположения.

Тайга хочет поехать с нами – но в нашей группе уже есть один Тайга, молодой красивый лезгин, для которого это вторая командировка на Украину, – и Ставр отказывает: «Нахрена нам два Тайги? По рации начнёшь вызывать, только запутаешься».

Нас везут в военную часть, где должны выдать оружие.

– Только не эти! – недоволен Варяг, увидев в очередном вскрытом ящике старые «калашниковы» с коричневым деревянным прикладом. – Хочу, чтобы был чёрный, пластиковый.

– Почему?

– Эстетика.

Варягу везёт: когда очередь доходит до нас, в новом ящике лежат чёрные АК74М.

Каждый получает автомат, два магазина, штык-нож, подсумок и ремень.

– Подсумок можешь выкинуть, он не нужен, – советуют мне. – Магазины в разгрузке будешь носить. Штык спрячь, он как нож бесполезен, слишком хрупкий. И в штыковую ты вряд ли пойдёшь. Но не теряй, его потом сдать нужно.

Прицепить к автомату ремень оказалось непросто. Стоящие рядом бойцы мне помогают, успев ещё и поспорить, как удобнее вязать: по-охотничьи, когда ремень цепляется за основание ствола и приклада, и можно повесить автомат на грудь или закинуть за спину, или по-штурмовому, когда петля держится на прикладе, и автомат свисает с одного плеча. Считается, что второй вариант удобнее для стрельбы, потому что ремень не мешает. Я пробую оба варианта, но выбираю первый: в походных условиях так носить автомат легче.

Кроме меня, ещё несколько бойцов не привыкли держать в руках боевой автомат – и путаются в ремне. Но большинство берёт оружие радостно: так встречают старых друзей.

Тут же, на месте, договариваемся, кто пойдёт получать снайперскую винтовку, кто пулемёт, кто гранатомёт, кто подствольник.

– Пулемётчиком быть опаснее всего! Его первым стараются убить, – важно заявляет Барон, отправляясь за пулемётом; вместе с ним идёт Гога.

Тихий и Чукча выбирают снайперские винтовки, Крас и Старок – гранатомёты, Алекс получает подствольник с гранатами.

В каждой боевой группе должно быть два снайпера, два пулемётчика и два гранатомётчика. К последним прилагаются вторые номера, чтобы таскать боекомплект и гранаты, а в случае гибели первого номера – подобрать оружие и продолжить бой.