Текст книги "Серебряная лилия"

Глава 2

В первый же скоромный день после праздника святого Матфея в замке Крак де Жаврон устраивался большой праздник. И главным поводом для него служило окончание сбора урожая и завершение всех осенних полевых работ. Виноград был собран и уже подавлен в сок и вино, хлеб убран с полей и упрятан в амбары, а сами поля были распаханы в зиму. И чем богаче и обильнее был урожай, тем шире и веселее был праздник. Крестьяне, ремесленники, батраки и прочий работающий люд полностью освобождались от дел, а во владетельных домах и замках устраивались пиры.

И непременным долгом каждого в это время, независимо от чина и происхождения, было посещение ярмарок, кои, даже несмотря на бедствия и разорения, причинённые войной и чумой, устраивались своечасно и с должным размахом. И, конечно же, самое первое место среди всех ярмарок Франции занимали знаменитые шампанские ярмарки, славившиеся не только на всю Францию, но и на весь обитаемый мир, и куда съезжались купцы и коробейники не только со всех европейских провинций, но и купцы из Китая, Монголии, Индии, Хорезма, русских княжеств, разных золотоордынских ханств, не говоря уже об итальянских, турецких и арабских купцах. Хотя, год от года с усилением городов и развитием товарно-денежных отношений, масштабы и значение ярмарок стали сходить на нет. Очень скоро они превратятся в простую дань старым традициям и утратят своё прежнее социально-экономическое значение. Для большинства же, а в особенности для простого люда, ярмарки сохранятся как неизменный повод для праздника и веселья.

В день, на который было назначено пиршество, Клод де Жаврон со своим ближайшим окружением, в том числе и первым оруженосцем Альбером, как раз вернулся из Реймса, под стенами которого и раскинулось ярмарочное городище. Главным же объектом интересов барона во время посещения ярмарок были и оставались лошади и охотничьи собаки, и после каждого визита его конюшни и псарни неизменно пополнялись новыми любимцами.

За легавыми и гончими собаками обращались прежде всего к англичанам с их знаменитыми сеттерами и бладхаундами, уже начавшими составлять уверенную конкуренцию французским браккам и гончим святого Губерта. Но из-за войны, давно приобретшей перманентный характер, всё меньше английских торговцев решалось посещать Францию. Но тут, впрочем, как и всегда, на выручку приходили Нидерланды, никогда не упускающие возможность деловой выгоды. Гаагские, харлемские и антверпенские торговые гильдии массово скупали английские товары и с приличной наценкой перепродавали их во враждебных для самой Англии землях. Балансируя на тонкой политической грани, нидерландские провинции ловко использовали противоречия более крупных держав, как для укрепления своей политической самостоятельности, так и для извлечения сугубо материальной выгоды. Но не отставали также и немцы, активно предлагая на рынок швейцарских и словацких гончих, а также своих родных короткошёрстных легавых.

Что до лошадей то, пожалуй, каждая нация, да и чуть ли не каждая провинция, могла похвастаться своей особенной и ими любимой лошадиной породой. Но первые места по спросу и стоимости занимали среднеазиатские и арабские породы. Не отставали также испанские, южно-французские и английские жеребцы.

И, конечно же, огромнейшей страстью любого почтенного вельможи, помимо охоты и лошадей, было оружие. И первое место на всех рынках и ярмарках по праву занимали толедские оружейники, хотя уже начинавшие уступать свою доселе нераздельную монополию миланской школе. Впрочем, уже довольно скоро, возможно, вследствие тайной договорённости, между двумя мощнейшими конкурентами произошло разделение рынка. Так, в Толедо стали больше специализироваться на изготовлении клинкового оружия, в то время как Милан достиг пределов совершенства в производстве защитных доспехов. Пожалуй, единственным достойным конкурентом Милана в деле изготовления доспехов был немецкий Нюрнберг. Толедская же сталь равных себе не имела.

В этот раз господину Клоду приглянулась превосходная пара бладхаундов, лучше других гончих подходящих для поимки подранка, за которую он выложил добрую половину прихваченного с собой серебра. Что же до чистокровного арабского рысака, также весьма приглянувшегося барону, то чтобы за него расплатиться, ему пришлось отдать всё имевшееся при себе золото и серебро, да ещё ждать два дня, пока слуги продадут тридцать мешков зерна, так как торговавший лошадьми генуэзец отказался брать зерно в качестве доплаты. На оставшиеся деньги барон решил сделать некоторые подарки своим приближённым, ну и, конечно же, любимой супруге и её фрейлинам. В частности Альберу, как первому оруженосцу, достался превосходный испанский стилет.

Когда барон со своей свитой возвратился в родное поместье, приготовления к празднику шли полным ходом. Весь замок копошился в предпраздничной суете. Каждый слуга, каждый челядник был занят и спешил поскорее управиться со своим делом. Через распахнутые настежь ворота загоняли овец, телят и свиней, которых тут же, во дворе, забивали, свежевали и затем передавали поварятам из замковой кухни. Десятки челядных женщин обваривали и ощипывали цыплят и уток и потом также передавали их поварятам. Из крестьянских телег пажи-прислужники выгружали мешки с мукой и корзины с яйцами и овощами. Из обширных подземных погребов оруженосцы-кравчие доставали бочки с вином и несли их в специально отведённую подсобку рядом с огромным флигелем, в котором располагалась кухня. Весь нижний двор замка был залит животной кровью от заколотого скота и усыпан пухом и перьями, летящими с ощипанной птицы. Отовсюду слышалась брань и приказные выкрики, перемежающиеся с хохотом и перчеными шутками.

За день до начала торжеств барон лично проследил за ходом всех приготовлений, посетив главную кухню и выслушав доклады своих камергеров.

Уже в тот же вечер в Крак де Жаврон стали съезжаться первые гости. В основном это были вассальные ленные рыцари, держащие имения в землях барона, в знак уважения обязанные посещать дом господина, если, конечно, господин изъявил желание их пригласить. Но появлялись также бароны из сопредельных имений, равные по титулу и достоинству устроителю торжества. Это означало, что Клод де Жаврон пользовался должным уважением и среди равных себе. И, конечно же, верхом престижа считалось посещение баронского имения представителями высшей знати, каким-нибудь графом или маркизом, стоящим гораздо выше по феодальному рангу. Но это, увы, случалось далеко не всегда.

Каждый приглашённый неизменно появлялся в сопровождении супруги, её фрейлин и собственных оруженосцев. Иногда некоторые сеньоры брали с собой и кого-нибудь из своих старших детей. И кроме готовящихся к празднику слуг и челядников, усердно занятых своими делами, нижний двор стали занимать гости со своими свитами и лошадьми, отчего на всём пространстве, от главных ворот и до ворот в верхний двор, было просто не протолкнуться. Каждого почтенного гостя, как только он спешился и передал своего коня оруженосцу, барон должен был встретить и поприветствовать лично. А ближе к ночи их уже ждали покои, устроенные либо в самом донжоне, либо в его башнях. Причём тем, кто стоял выше по рангу, доставались более просторные и сухие комнаты, простым же рыцарям и оруженосцам приходилось ютиться в тесных и сырых комнатёнках, похожих на казематы.

Поздним вечером барон встретился со всеми гостями за ужином. Вполне скромным, так как все хотели поберечь силы для праздника. В окружении старых друзей и верных соратников по оружию он беседовал о войне, политике, да и просто выслушивал новые сплетни и свежие анекдоты. Спать улеглись рано, дабы перед пиршеством как следует отдохнуть.

Утро следующего дня как всегда началось с утреннего богослужения и последовавшего за ним завтрака. За трапезой собрались все, кто был созван на банкет, и подаваемые кушанья были вполне под стать праздничным, но это было лишь малым преддверием перед грядущим.

После завтрака и до самого полудня всем было отпущено свободное время, которое каждый мог провести так, как ему вздумается.

Гости прогуливались по прекрасному фруктовому саду, устроенному в верхнем дворе замка, собирались в уютных беседках, выходили на балконы донжона, поднимались на куртину, откуда открывался живописный вид на реку, или же просто сидели на лавках, слушая переборы струн пажей-лютинистов.

Ближе к полудню пение труб пригласило всех на обед, и это было уже подлинным открытием праздника. Но общая сдержанность обстановки и малое количество подаваемого вина говорили о том, что главное ещё впереди, и гостям следует поберечь силы для чего-то большего, нежели простые посиделки за сытным столом.

После обеда всех, кто находился в банкетной зале, в том числе челядников и пажей, пригласили пройти в сад, где, собственно, и должно было развернуться главное действие праздника. Действие, ради которого в поместье Жаврон и съехалась вся эта публика.

На просторной поляне, раскинувшейся посреди фруктового сада, ещё накануне вечером был возведён деревянный помост, на котором и устраивалась сцена для предстоящего действа.

И действом этим было не что иное, как театральный спектакль. Рыцарские турниры и всякие подобные им зрелища уже выходили из моды и, как следствие, устраивались всё реже и реже. Всё меньше желающих находилось смотреть как высокородные вельможи, кичась своим положением, выбивают пыль друг из друга. Раньше каждый более или менее крупный барон считал своим долгом хотя бы раз в год устроить при своём дворе подобное состязание, но, окутанные мифической пеленой, времена рыцарской романтики постепенно уходили в небытие. Ко второй половине XIV столетия турниры уже теряли свою популярность, как среди праздной публики, так и среди самих рыцарей. Хотя до полного забвения традиционной рыцарской забавы было ещё далеко. Турниры отошли ко дворам королей и самых знатных вельмож, превратясь лишь в дань старой традиции, но как раз благодаря своей редкости, всё ещё сохраняли за собой немалый интерес. А площади городов и дворы провинциальных замков уверенно завоёвывал его Величество Театр.

Перед помостом были расставлены лавки и разложены брёвна, на которых удобно могли разместиться зрители. На самой же сцене было устроено некое подобие занавеса, а также кулисы, за которыми могли укрываться актёры. Нехитрые декорации и реквизит были уже готовы и с нетерпением ожидали своих героев и персонажей.

На первых рядах, ближе всего к сцене, разместились челядные женщины, девицы – горничные, кухарки и прачки, кои почти все были жёнами и дочерьми конюхов, стражников, ключарей, поваров, кузнецов и прочих работников и прислужников замка. С ними перед самой сценой собралась целая орава детворы – дочери и сыновья этих женщин. За ними кто сидя, кто стоя, разместились их старшие сыновья и мужья. Фрейлины, оруженосцы, пажи и прочие приближённые разместились в стороне, отдельной группкой. Сам же барон, одетый в один из своих лучших костюмов, вместе с супругой и ближайшими гостями, разместился на балконе, откуда открывался прекрасный вид на фруктовый сад и весь внутренний двор, и перед которым сцена была как на ладони. Даже фра Ансельмо, почтенный бернардинец, настоятель фамильной церкви и духовник баронской четы, вопреки монастырскому уставу, предписывавшему избегать мирских зрелищ, почтил своим присутствием сие действо, и так же уютно разместился на балконе рядом со светлейшей четой. Остальные балконы также были заняты гостями и их свитой.

Альбер, впрочем, как и всегда, находился подле своего господина, стоя позади высокого стула, на котором сидел сам господин Клод. Даже во время праздника, когда всё поместье, вплоть до мелких челядников, было свободно от всякой работы, ему, словно верному псу, надлежало нести службу у ног своего кормильца. И кроме должной охранной функции, ему приходилось исполнять роль как мелкого распорядителя, так и подручного лакея, передавая барону разного рода сообщения и доводя до остальных слуг его приказы, а заодно, время от времени, поднося ему кружку воды или кубок вина. Именно Альберу положено было, в соблюдение старинной традиции, первому надпивать из каждого подаваемого сосуда и пробовать каждое подаваемое блюдо, дабы самому пасть от яда, приготовленного для его господина.

Месье Клод уже давно занял своё «тронное» место и, повернувшись влево, о чём-то вполголоса беседовал с фра Ансельмо. Почтеннейший бернардинец, облачённый в роскошное белоснежное одеяние своего ордена, чему-то слегка улыбаясь, слушал своего сиятельного собеседника. Такой же громоздкий высокий стул по правую руку от барона, предназначенный для его светлейшей супруги, пока пустовал. Её светлость баронесса Анна де Жаврон, как и приличествует почтенной даме, немного задерживалась. Рядом с её пустым стулом, на таком же «посту» как и Альбер, стояла её ближайшая фрейлина Софи, или как её часто называли с иронией, «Бедная малютка Софи».

Подтянувшись на цыпочках и приподняв своё кроткое миловидное личико, девушка смотрела на пока ещё пустую сцену. То же самое делали и почти все собравшиеся вокруг женщины.

Альберу нравилось наблюдать за Малюткой Софи. Он делал это всегда, как только для этого выходила возможность. Он наблюдал за её лицом, таким милым, чистым и кротким, похожим на лик Мадонны. Ему нравилось как она щурится, как улыбается, так кротко и мило, как слегка задирает верхнюю губу, когда куда-то внимательно смотрит. И сейчас она также приподняла свою милую розовую губку и восхитительно мило прищурилась. Альбер и сам невольно начинал сжимать губы и щуриться от удовольствия, глядя на неё. А обнажённая шея и полуоткрытые плечи, кои женщины уже не стеснялись выставлять напоказ, как в былые времена, заставляли его сердце биться ещё чаще.

С самого первого дня, как только Софи появилась в свите мадам Анны, Альбер обратил на неё внимание и сразу же сделал своей музой. Некоторое время он, конечно же, наблюдал за ней, внимательно присматривался. Действительно ли она является той, за кого он её принял. Он изучал её повадки, манеру, с которой она общается, и каждый раз находил, что не ошибся в своём выборе, и, более того, постоянно находил всё новые и новые черты, которые всё больше и больше его в ней увлекали. И помимо внешних, таких милых и кротких черт, его особо стал привлекать её скромный и невероятно покладистый нрав. Таким милым и невинным созданием можно было любоваться сколько угодно, словно маленьким пушистым котёнком. Сколько прекрасных минут он провёл, умиляясь этим чистым и прекрасным лицом, так похожим на святой лик Мадонны.

Ранее, ещё до того как он впервые увидел Софи, ему не раз приходилось слышать, что среди рыцарей и послушников легендарного тевтонского ордена бытует культ Девы Марии. Оно не мудрено, ведь орден так и назывался – «Орден дома святой Марии Тевтонской». Братья чтили непорочную Деву и как свою святую заступницу, и даже более, они почитали её как идеальную женщину. Именно Дева Мария была для них тем недостижимым небесным идеалом, который они не находили в реальной жизни, но которому, как они считали, обязаны были следовать и все земные женщины.

Когда Альбер впервые об этом услышал, он не счёл это сколько-нибудь странным. Напротив, он даже больше стал восхищаться монахами-аскетами, коими были тевтонцы. Что же до себя самого, то принять эту идею ему было всё-таки сложно. Но так было лишь до тех пор, пока он не познакомился с Малюткой Софи, и если и жила на свете смертная женщина, способная сравниться с Пресвятой Девой, то это, как ему казалось, и была Бедная Малютка Софи.

Рядом с Софи стояла карлица Жозефина, служанка баронессы и ключница женской половины замка, ведавшая всеми делами, что происходили на этой самой половине. Поскольку её малый рост не позволял ей смотреть даже через перила балкона, то специально для неё пажи приволокли тумбу, на которой она и стояла. Стоя рядом с Софи, она напоминала Альберу злостную бесовку, непонятно по какой причине оказавшуюся рядом с райским ангелом.

Отвлёкшись от беседы с монахом, господин Клод ещё раз осмотрел всех собравшихся и обратился к фрейлине:

– Софи.

– Да, монсеньор, – ответила та.

– Не могла бы ты немного поторопить её светлость? Будь так добра.

– Да, монсеньор.

И выпрямившись после учтивого поклона, семенящими шагами девушка направилась к двери, из-за которой в скором времени должна была появиться её госпожа.

Услышав это, Альбер даже невольно прикусил губу. Но почему он это сделал, и сам не мог понять. При появлении мадам Анны он всегда начинал нервничать. В её присутствии ему становилось неловко, и даже как-то не по себе. Он то и дело ловил себя на желании избегать её общества, но должность, кою он занимал при её светлейшем супруге, заставляла его постоянно находиться подле их персон. И когда в дверях послышались шаги и разговоры, извещавшие о прибытии баронессы и её фрейлин, он даже невольно отвернулся в противоположную сторону.

Её светлость баронесса Анна де Жаврон появилась в сопровождении троих своих фрейлин и маленького семилетнего пажа.

Слыша за спиной их шаги, Альбер замер как истукан, взглядом уставившись в каменные перила балкона. Он так и стоял, пока госпожа не проследовала к своему месту подле супруга. И лишь на мгновение он повернулся вправо. Невольно, даже и не зная, зачем. Он увидел, как фрейлины заняли свои места на табуретках подле стула, предназначенного для их госпожи, а сама она задержалась, о чём-то заговорив с карлицей Жозефиной.

– Ваша светлость! Сколько вы ещё изволите нас задерживать? – послышался голос барона, обращённый к столь нерасторопной супруге.

– Сию же минуту, монсеньор, – ответила та и стала усаживаться на своё место.

И в этот самый момент Альбер заметил, как её лицо слегка повернулось влево, а взгляд тёмно-карих глаз уставился прямо на него. Это длилось секунду, даже мгновение, но и этого хватило, чтобы его словно пламенем обожгло. Он уже не впервые ловил на себе этот взгляд, и каждый раз он разжигал в нём целую бурю эмоций, от банального смущения до неподдельного страха. Что-то просыпалось в нём, что-то, чего он доселе не знал, и тем более не испытывал. Ему захотелось куда-то деться, хоть провалиться сквозь землю. Поэтому при каждом появлении домины он находил любой предлог, чтобы отвернуться или же вовсе удалиться. Но всякий раз её взгляд, в котором читался подлинно женский интерес, так или иначе, настигал его.

Наконец, когда даже самая почтенная зрительница заняла своё место, барон поднял руку, отдавая приказ о начале представления. Тут же, разместившиеся в специальных нишах, горнисты затрубили протяжную праздничную мелодию, а зрители принялись дружно аплодировать.

Спустя пару минут, когда горны и аплодисменты стали стихать, занавес был отодвинут, и перед зрителем открылась сцена предстоящего действа. Из-за кулис появился невысокий смуглый человек, похожий на кабацкого жулика, и, учтиво раскланявшись, представился: «Маэстро Фабио Фраголла».

Речь сего маэстро, сказанная на весьма недурном французском, хотя и с изрядной примесью итальянских слов, была следующая:

«Дамы и господа, сеньоры и сеньориты, невинные девицы и почтеннейшие матроны, дети пьяниц и потаскух и знатнейшие отпрыски светлейших фамилий! Забудьте те горькие, кислые потроха или те нежнейшие козьи сыры с мягким ореховым вкусом, которыми вы завтракали в это утро, и ту прокисшую брагу или же великолепнейшее бургундское, которым вы запивали этот свой завтрак, если, конечно же, благодаря небу, он у вас был. И уж тем более забудьте, какого качества кожа ваших сапог и какую цену стоит платье вашей жены. Забудьте всё это! Забудьте, хотя бы на один день! Потому, что сегодня всех вас объединит нечто! И этим нечто станет великолепное зрелище, которое вам предстоит увидеть!

Итак, вашим почтенным вниманием попробует завладеть, ещё раз позволю себе представиться, маэстро Фабио Фраголла и его «Театр страстей». А спектакль, который ваш покорный слуга осмелится вам представить, называется просто: «Старик и девушка» или «Последний день жизни банкира».»

На этом, ещё раз раскланявшись, маэстро покинул сцену. Его уход, также как и появление, зрители сопровождали аплодисментами.

Наконец, началось само представление, коего все сидящие уже давным-давно заждались.

На сцене появился отвратительного вида старый горбун, должный изображать больного и умирающего банкира, и восхитительной красоты юная девушка, с чёрными, как сажа волосами и большими бархатистыми глазами, должная изображать роль его новой молодой жены.

История рассказывала о неком флорентийском банкире, сеньоре Джулио Поллани, собирательном образе всех итальянских толстосумов того времени, коих уже развелось видимо невидимо.

Итак, полная страстей жизнь сеньора Джулио неумолимо приближалась к концу, ибо даже самым богатым людям рано или поздно приходиться умирать. Жизнь, полная злоключений и перипетий, а также самых изысканных удовольствий, окончательно подорвала здоровье стареющего банкира. Но до самой последней минуты он таки надеялся, что даже саму смерть можно так или иначе перехитрить, или же просто-напросто подкупить. Он испробовал массу средств, нанимал самых лучших и дорогих лекарей Италии, прибегал к услугам алхимиков, астрологов и прочего рода шарлатанов. Но всё было напрасно. Здоровье его ухудшалось, и смерть всё шире и шире раскрывала перед ним свои объятия. Наконец, дошло до того, что сеньор Джулио утратил способность спать с женщинами, что при его исполинской гордости было хуже даже самой смерти. Но ни корень китайского женьшеня, привезённый специально для него и стоивший целого состояния, ни бесконечные заговоры бабок-шепталок так и не смогли вернуть ему утраченную силу.

И вот однажды люди из его окружения, опасавшиеся потерять своего кормильца и благодетеля, посоветовали ему жениться на Джованне Чиполло – самой красивой девице Флоренции, утверждая, что уж такая красотка непременно разожжёт в нём поутихшую страсть, а, следовательно, и вернёт его к жизни.

Ухватившись за эту идею как за соломинку, сеньор Джулио отправляет к дому Джованны свадебных послов с богатыми дарами и предложением руки и сердца своего патрона.

Семья же самой Джованны не была так богата, и её отец, польстившись на столь выгодное предложение, согласился отдать свою дочь за умирающего банкира. Но с условием, что ровно половина всего состояния семьи Поллани, в итоге, после смерти сеньора Джулио, перейдёт к его дочери. На том и порешили.

Итак, заполучив в своё распоряжение самую красивую девицу Флоренции, сеньор Джулио в первую брачную ночь пытается овладеть своей молодой женой. Но, увы, терпит унизительное фиаско. Никакие возбуждающие средства, кои в огромном множестве преподносил ему личный лекарь, так и не смогли исправить его положение.

Но тут за дело берётся сама Джованна. Будучи девушкой не только красивой, но и необычайно умной, она придумывает, как поддержать своего богатого мужа.

Уподобившись Шахерезаде, она каждый вечер начинает рассказывать ему преинтереснейшие истории галантного и пикантного содержания. Главным героем всех этих историй был некий юноша Джельсомино, а сутью были их с Джованной любовные приключения. Каждая история содержала в себе какой-нибудь пикантный или интимный момент, а также интересную прелюдию или предысторию к нему.

Эти истории так завлекали старика, что он, лёжа целый день в постели, только и ждал вечера, чтобы услышать следующую.

День ото дня истории становились всё откровенней и горячей, да так, что даже видавший виды старый банкир приходил в смущение. Наконец, они стали оказывать на него такое воздействие, что к нему уже было начали возвращаться мужские силы. И он снова начинает делать попытки овладеть своей молодой женой.

И вот долгожданный день, а вернее, ночь его победы настала. Сеньор Джулио наслаждается прекрасным телом своей молодой жены, после чего, осушив напоследок бокал вина, сладко засыпает. Наутро он просыпается здоровым и полным сил, и даже как будто помолодевшим. И радуясь за своего супруга, Джованна решается открыть ему свой секрет.

Девушка на минуту удаляется на балкон, а её почтенный супруг, находясь в прекрасном расположении духа, остаётся её ждать. Скоро она возвращается, но не одна. Вместе с ней красивый молодой юноша, влезший на балкон по зарослям плюща. Это и был тот самый Джельсомино – герой всех её приключений.

«Так это всё правда?!» – с налитыми кровью глазами кричит банкир и вскакивает, чтобы наброситься на них. Но так и застывает, с вытянутыми вперёд скрюченными руками. Через секунду он мёртвым падает на постель.

Так прекрасная Джованна со своим другом Джельсомино становятся счастливыми обладателями половины состояния самого богатого банкира Флоренции.

На этом действие спектакля и завершилось.

Не успели актёры выйти на сцену для финального поклона, а зрительские ряды уже исходились в овациях. Крики «bravo» неслись отовсюду, сливаясь в единый многоголосый хор. В особом восторге, конечно же, пребывали девицы, кои просто визжали от удовольствия. Баронская чета с остальными вельможами также осталась вполне довольна. Даже для многих из них это был первый увиденный настоящий театральный спектакль. Он резко отличался от всех зрелищ, кои им приходилось видеть доселе.

Сразу же после спектакля, как только восторженная публика закончила с аплодисментами, празднество перешло к своей следующей фазе.

Все приглашённые гости вместе со своими свитами, а также все, кто до этого находился в саду, проследовали в банкетный зал.

Праздничная зала, увешанная пёстрыми флагами с гербами приглашённых сеньоров, давно ожидала своих гостей.

Во главе залы, на высоком ступенчатом возвышении, стоял массивный дубовый стол, укрытый белоснежной льняной скатертью, за которым должны были разместиться бароны и баронессы. Над местом каждого висел цветастый геральдический щит, с гербом и девизом своего владельца, и стоял стражник в ливрее таких же цветов, как и висящий над ним щит. Чуть ниже, на том же возвышении, находились два стола для простых шевалье, укрытых такой же льняной скатертью и так же увенчанные геральдическими щитами. Уже на самом полу, вдоль стен залы, стояли длинные столы, а вернее, просто положенные на козлы доски, для оруженосцев, фрейлин и воинов, не имеющих рыцарского достоинства. Скатертей на этих столах, равно как и геральдических знаков, помпезно вещающих о личности своего носителя, не было. На другом краю залы, из таких же положенных на козлы досок, находились столы для работников, прислужников, стражников, разного рода челядников и прочего люда. Скатертей на них также не было, а для сидения были простые длинные скамьи, как у оруженосцев и фрейлин.

На главном столе, где сидели одни бароны, сервировка стола была сплошь серебряной, блюда подавались строго порционно и на каждую персону был предусмотрен отдельный столовый прибор. На рыцарских столах было абсолютно так же. Для оруженосцев и фрейлин также была предусмотрена драгоценная посуда, правда, серебро здесь иногда заменялось мельхиором, да и столовый прибор уже приходилось делить с соседом. На последнем же столе вся посуда была глиняной, ложки – деревянными, а ножи – стальными. Но при всём этом не было никого, кто бы в этот вечер чувствовал себя обделённым.

Как и положено, начало торжественного банкета ознаменовалось протяжным пением труб в исполнении музыкантов, разместившихся в специальной ложе под потолком. Далее, им в обязанность вменялось отмечать трубным зовом каждую перемену блюд, а также играть в особых случаях по приказу сеньора. Затем последовала небольшая церемония, в течение которой барон де Жаврон под руку со своей почтенной супругой проследовал через всю залу к своему месту в центре главного стола, а все остальные, стоя по сторонам, приветствовали их низкими поклонами. За ними к своим местам, так же под руку с жёнами, прошли и остальные бароны.

Когда же все наконец-таки расселись по своим местам, юноши-мундшенки, взяв под руки лохани с водой, стали обходить ряды собравшихся, предлагая каждому перед трапезой сполоснуть руки.

Открывать банкет надлежало хозяину замка. Дождавшись, пока кравчие наполнят все кубки вином, барон произнёс несколько приветственных слов и осушил свой кубок. То же самое проделали и остальные. После чего, усевшись на своё тронное место, отдал приказ о первой перемене блюд.

«Первая перемена блюд!» – переполняясь важностью, объявил главный форшнайдер. «Первая перемена блюд!» – в унисон завторила целая череда кравчих. И сразу же из дверных проёмов потянулась череда мундшенков и мундхоков, несущих подносы со снедью.

Первую перемену блюд составляли, конечно же, лёгкие закуски, должные, прежде всего, раззадорить и разогреть аппетит. Закуски подавались как холодные, так и горячие. Из горячих закусок были: почки телячьи в сметанном соусе, печёнка куриная с шампиньонами в винном соусе, шампанские сосиски таком же в винном соусе, шампанские сосиски, запечённые в тесте и шампанские сосиски в яичнице. Холодные же закуски были представлены зелёным салатом и «сырной доской» из пяти сортов сыра. Кроме того, здесь же была подана мелко нарезанная морковь и рыба с овощами под чесночным соусом.

Во вторую перемену настал черёд супов. На выбор были поданы пять видов: овощной суп, рыбный суп, суп с сырными крутонами, суп-жюльен с грибами и суп куриный с сырной и винной заправкой.

Наконец, наступил черёд долгожданной третьей перемены, когда должны были быть поданы мясные блюда. И именно здесь сказывалось модное на тот момент подражание арабской кухне. Арабская кухня была представлена, конечно же, своими знаменитыми таджинами. Здесь был и таджин из баранины с грецкими орехами, и таджин из баранины с финиками, таджин с курицей, оливками и лимонами, овощной таджин с нутом и изюмом и таджин из белой фасоли с оливками. Вместо хлеба к таджинам подавался кускус – мелкие обкатанные шарики из манной крупы и пшеничной муки. Но, дабы полностью не уподобляться сарацинам, в качестве контраста, вместе с этими арабскими блюдами, была подана свинина тушёная в белом вине и свинина, запечённая с сидром и грушами. Но не смотря всякую дань моде, французский стол просто не мог обойтись без курицы в красном вине, бургундского гуляша и курицы, тушёной с грибами. В качестве гарнира к мясу подавались свежие овощи, варёная спаржа с хлебом и яйцом и тушёный горошек с зелёным салатом.

Пожалуй, эта перемена была самая сытная и долгая. Истинный триумф вкусовых удовольствий. Огромные куски разрезали и даже разрубали ножом, гарнир брали руками, а вместо вилок использовали указательный и средний пальцы. Обглоданные кости и недоеденные куски швыряли на пол, где их тут же подбирали собаки. Жирные руки вытирали о скатерти или же о ливреи и волосы слуг.