Текст книги "Серебряная лилия"

Глава 8

На следующий день барон проснулся уже далеко за полдень. Лишь коснувшись головой подушки, он-таки понял, насколько устал. Было такое чувство, будто он прошёл через все муки чистилища, прежде чем обрести райское блаженство, лёжа в родной постели. Вдобавок выпитое вино укрепило и без того глубокий, беспробудный сон.

Открыв глаза, он ещё долго ворочался, переминаясь с боку на бок и не испытывая и малейшего желания подниматься. Лишь когда господин Пьер в очередной раз заглянул в спальню, желая осведомиться, не проснулся ли господин, барон, приподнявшись на локте, попросил его принести холодной воды, так как вместе с усталостью о себе давало знать и доброе похмелье.

Осушив без малого почти с два кувшина колодезной воды, сеньор наконец-то почувствовал в себе силы и желание подняться. Потягиваясь и зевая, он прошёлся по комнате, останавливаясь то в одной её части, то в другой. Потом подошёл к окну. С высоты цитадели из него открывался прекрасный вид на реку и раскинувшиеся по обеим её берегам виноградники.

Слегка щурясь от бившего в глаза солнца, барон с упоением взирал на свои благоухающие владения. Ему всё ещё трудно было поверить, что он-таки дома. В памяти одно за другим всплывали все те бедствия и лишения, кои ему довелось пережить за время своего благочестивого путешествия. Сколько раз он всерьёз думал, что ему уже никогда не увидеть родных краёв. Но раз за разом, то благодаря недюжинной воле и силе характера, то благодаря просто счастливому случаю, а порой и просто по воле самого Господа, ему удавалось выходить из всех передряг целым и невредимым. Сколько раз он, будучи на грани отчаяния, умолял небеса сохранить ему жизнь и хоть на немного продлить его дни. И сейчас, глядя на цветущие виноградники и бегущую между ними Марну, он пытался убедить себя в том, что все трудности уже позади и теперь небеса с лихвой воздадут ему за его паломнический подвиг.

Пытаясь отогнать от себя дурные воспоминания, ещё вчера бывшие для него суровой действительностью, барон тряхнул головой и руками обтёр лицо. Снова, не спеша, переминаясь с ноги на ногу, он прошёлся по комнате. Желая переключить ум на что-то другое, он решил чем-нибудь заняться. Вспомнил, что ещё вчера хотел вызвать к себе кастелянша и осведомиться у него о положении дел в имении, но и без того видя, что всё идёт как обычно и за время его отсутствия ничего не изменилось, решил отложить это на завтра. Слишком уж не хотелось сейчас утруждать себя выслушиванием сухих счетоводческих отчётов.

Спустившись по лабиринту узких винтовых лестниц, он вышел на куртину. С высоты стены открывался прекрасный вид на окрестности. Справа, почти у самого её подножия, текла Марна, на другом её берегу зрели виноградники, внизу слева благоухал сад, с которого уже вот-вот готовились собрать урожай яблок и вишен. Немного поодаль, возле устроенного на стене дозорного поста, стояли двое стражей и о чём-то тихо беседовали. Подойдя, барон по– дружески, даже можно сказать по-братски, поздоровался со своими людьми. Солдаты как раз обсуждали тревожные вести, что всё чаще долетали из разных уголков королевства, и сеньору было небезынтересно на время присоединиться к их разговору.

Говорили, что Англия вновь готовилась возобновить войну против Франции. О том, что Чёрный Принц*, находясь в Бордо, бесчинствует в южных провинциях, он слышал ещё в Авиньоне. Там об этом только и говорили. Но то, что в войну снова готовился вступить сам английский король, стало для него новостью. Ещё осенью Эдвард III во главе двухтысячного отряда переплыл Ла-Манш и высадился в Кале, дабы оттуда начать наступление вглубь страны, но все его планы были сорваны новым выступлением шотландцев. Едва английский король покинул свои берега, северные соседи вновь вторглись в его владения, захватив стратегически важную крепость Бервик. Ситуация, сложившаяся в Британии, имела для Эдварда куда большее значение, нежели его планы во Франции, и в ноябре месяце он отбыл домой, чтобы отбить шотландское нападение. Но самой неожиданной и неприятной новостью стал переход на сторону англичан наваррского короля Карла Злого*, готовившегося высадиться со своей армией в Нормандии и вместе с королём Эдвардом начать военную компанию против Франции. Поступок Карла можно было назвать сущим предательством, так как со времён брака наваррской королевы Хуаны и французского короля Филиппа Красивого Франция и Наварра находились в унии. К тому же, сам Карл был сыном Филиппа д'Эврё, который, в свою очередь, был сыном родного брата того же Филиппа Красивого. Но самым главным было то, что он был женат на дочери нынешнего короля Франции Жана Доброго*. Слышали даже, что король Жан уже успел заточить своего вероломного зятя в тюрьму, а некоторых его сторонников попросту казнить.

Отвлёкшись от разговора и посмотрев вниз, барон увидал герра Юргена, который как обычно, был чем-то занят возле своей псарни. Не придав особого значения услышанному, так как подобные новости уже давно стали делом обыденным, он поспешил к баварцу. Там его ждало уже совершенно другое известие, с лихвой затмившее всё услышанное перед этим. Одна из его лучших легавых этим утром как раз ощенилась, и барону было небезынтересно взглянуть на своё пополнение. Поболтав с немцем и вдоволь налюбовавшись крошечными щенятами, он пошёл в сад. Там, сорвав с ветки душистое яблоко, он ещё долго стоял под деревом, всё ещё не веря, что наконец-таки дома.

Вечерело. Пришло время ужина. К этому времени он уже успел как следует проголодаться и быстро поспешил в обеденную. Ещё за версту, только поднимаясь по лестнице, он уже чувствовал дурманящий запах жаркого и слышал зазывающие крики форшнайдера.

Снова играла музыка и один за другим звучали громкие тосты, и этот, уже казалось бы, будничный ужин снова грозил перерасти в полуночное пиршество. Впрочем, у самого барона на эту ночь были уже совершенно иные планы.

Уплетая за обе щёки жаренного на вертеле поросёнка, он то и дело поглядывал на сидящую рядом супругу, по которой успел соскучиться не меньше, чем за всем остальным. Та же, сидя по правую руку от него, то и дело ловила на себе эти нескромные взгляды, и сама уже мысленно начинала готовиться к предстоящему.

Управившись с поросёнком и сверху залив его добрым кубком красного пино-нуар, барон ещё сильнее почувствовал, как в нём просыпается голод уже совершенно иного рода. Едва досидев до третьей перемены блюд, он молча встал из-за стола и покинул обеденную, чем вызвал немалое удивление окружающих. И, пожалуй, лишь мадам Анна могла догадываться, чем мог быть вызван этот поступок.

Оказавшись в полутёмном коридоре, едва освещаемом мерцанием висящего на стене факела, барон с минуту прикидывал, как поступить дальше. Желая удивить супругу, он решил пробраться в её покои и подкараулить её прямо там. Испытывая волнение неопытного юноши, собирающегося на своё первое в жизни свидание, барон прошёл на «женскую половину» замка, где находились уединённые покои баронессы и её фрейлин, и куда всем лицам мужского пола вход был строжайше запрещен. Конечно всем, кроме самого барона, который в своём доме мог делать всё, что ему заблагорассудится.

Свободно пройдя мимо стражников, охранявших женскую половину, барон отпер засов и оказался в небольшой прихожей, в которой постоянно находилась либо фрейлина, либо служанка, должная всегда быть под рукой госпожи. Но сейчас, во время вечерней трапезы, здесь было пусто. Напоминая собой хитрого вора, он на цыпочках, словно боясь кого-нибудь разбудить, пробрался через прихожую и очутился в спальне жены.

В небольшой уютной комнатке царил полумрак. Факелов здесь не было, а свечи и лучины были потушены. Через приоткрытое окно слабо пробивался свет догорающего заката. В комнате был порядок и идеальная чистота. Большую её часть занимала кровать, аккуратно застеленная и укрытая балдахином. В углу стоял маленький, покрытый искусной резьбой туалетный столик, уставленный шкатулками с драгоценностями. Прямо над ним висело дорогое венецианское зеркало, обрамлённое красивой резной оправой. Возле окна стояли три высоких стула и большой полированный стол для раскладывания пасьянсов, которым мадам Анна научилась у своей реймсской подруги. Этому новому увлечению она посвящала почти всё своё свободное время. На нём стоял большой тройной подсвечник с затушенными свечами и лежала полурассыпанная колода карт. Стены спальни были обтянуты роскошными гобеленами, расшитыми сценами из жития святого Франциска Ассизкого*, скопированными с фресок великого Джотто*.

Зная, что супруга наверняка задержится до конца ужина, чтобы накормить десертом маленькую Жаклин, сидевшую у неё на коленях, барон решил подождать.

Подойдя к пасьянсному столу, он стал разглядывать карты, кои видел первый раз в жизни, пытаясь догадаться, что это и зачем оно нужно. Ему они казались простым набором каких-то картинок, зачем-то помеченных цифрами и буквами. Решив, что эти карточки используются для ворожбы или для чего-то подобного, он положил их на место и задумал на следующий день из-за них как следует отчитать жену. Уж очень ему не хотелось, чтобы та связывалась с магией или чем-то подобным.

Уже начиная сетовать на то, как медленно тянется время, он раздвинул занавеси балдахина и бесцеремонно улёгся поверх застеленного покрывала, мысленно предвкушая грядущее.

Сгущались сумерки. Не желая остаться в полной темноте, он решил разжечь свечи. Выйдя в прихожую, он быстро отыскал огниво, кое всегда старались держать на видном месте, и вернулся с ним в спальню. Первыми он разжег свечи, стоящие на пасьянсном столе. Но решив, что этого не достаточно, дополнил их свечой, стоящей на туалетном столике. Отнеся огниво обратно, он снова вернулся в спальню, ещё не подозревая, что собственными руками приблизил злой рок.

Не зная чем себя занять, он стал разглядывать вещицы, коими был уставлен туалетный столик. Пламя стоящей на нём свечи вполне позволяло это делать.

Три красивые резные шкатулки были доверху набиты драгоценностями – кольцами, перстнями, серьгами, брошками, цепочками и прочим. Рядом также лежали два туго набитых кошелька. Один – полный золотых экю, другой – серебряных гроссов различной пробы и номинала. Рядом со златом тут же стояли маленькие иконки и статуэтки святых. Вдобавок к ним, там же, лежала пара каких-то странных амулетов, нужных для отведения сглаза, порчи или чего-то подобного. Кроме того, имелся гребешок для расчёсывания волос, заколка для них же, ножницы, подушечка с булавками и иголками и другие мелочи, на которые барон попросту не обратил внимания. Но, к несчастью, прежде всего для самого себя, обратил внимание на нечто другое.

Открыв одну из шкатулок, он позволил себе немного покопаться в её содержимом. Но все эти кольца, цепочки и серьги не вызвали у него особого интереса. В отличие от многих других мужчин, любящих украшать пальцы перстнями, а шею – цепями, барон не испытывал особой тяги к драгоценностям. Он предпочитал тратить деньги на лошадей и собак, нежели на дорогие безделушки. Не найдя внутри ничего интересного, он закрыл одну шкатулку и бросил взгляд на другую. Но решив, что её содержимое является таким же, не стал её трогать.

И тут его внимание привлекла одна крохотная вещица. На крышке второй шкатулки, той самой, которую он решил не открывать, лежало, казалось бы, ничем не примечательное серебряное кольцо. Он и взглянул на него лишь потому, что оно лежало одно, отдельно от всех остальных украшений. Взяв это кольцо в руки, пока ещё без особого интереса, он стал вертеть его пальцами. И первой же странностью, какую он заметил, было то, что это кольцо было мужским и заметно отличалось от всех побрякушек, которые он здесь видел. Пока ещё без всяких дурных мыслей, он поднёс его ближе к свече. Это было вполне обычное кольцо из низкопробного серебра, по внешней окружности украшенное выполненными из того же серебра лилиями, очень похожими на флёр-де-лис, что красовались на французском королевском гербе.

Барону показалось как минимум странным присутствие здесь этой вещи. Мало того, что кольцо было мужским, так оно было ещё и слишком дешёвым, чтобы находиться среди сокровищ его супруги. Первой мыслью было то, что эта вещь принадлежит ему самому. Но, как ни старался, так и не смог припомнить таковой у себя. Но при этом оно почему-то казалось ему знакомым. Снова и снова он подносил его к пламени свечи, пытаясь вспомнить, где мог видеть его раньше.

Догадка, осенившая его голову, была подобна молнии, сверкнувшей из-за грозовых туч. Это кольцо он видел у Альбера. Оруженосец носил его на левом безымянном пальце. Но как кольцо оруженосца могло оказаться среди личных вещей баронессы? Мысли, последовавшие за этим, оказались подобны холодному ледяному ливню, от которого в судорогах коченеет всё тело.

С минуту он сидел как парализованный, не в силах и шелохнуться. Эмоции, охватившие его, словно сметающий всё на своём пути смерч, колебались от холодного могильного страха до яростного, словно адский огонь, гнева.

Едва совладав с собой, он трясущейся рукой положил кольцо на прежнее место. И в следующий же миг бросился прочь из спальни.

Тем временем окончился ужин. Накормив десертом дочурку и передав её в ведение фрейлин, баронесса, как ни в чём не бывало, направилась к себе. Выйдя из обеденной, она пошла по тому же маршруту, по которому недавно проследовал её супруг. Лишь чудом они смогли разминуться, ещё мгновение – и они столкнулись бы в узком проходе.

Подойдя к своей двери, она обнаружила, что та не заперта, но не придав этому особого значения, решив, что её попросту забыли запереть, вошла внутрь. Но там её ожидали ещё большие странности.

Ещё только войдя в прихожую, она тут же увидела, что в спальне горит свет, но точно помнила, что перед уходом свечи гасили. Хотя они и были сальными, их старались беречь, ведь собирать растёкшееся сало и скатывать из них новые свечи было нелёгким, а главное занудным, делом. Баронесса тут же предположила, что в спальне кто-то есть. Но кто это мог быть? Ведь она никому не разрешала заходить в покои во время своего отсутствия. Зная, что все фрейлины были на ужине, она решила, что это кто-нибудь из служанок. Возможно, из тех, которые занимались грязной уборкой. Только им разрешалось заходить в покои без особого разрешения. Ей пока и в голову не приходило, что это мог быть супруг, вдруг решивший устроить ей сюрприз.

Она вошла в спальню, думая, что там кто-то есть, и каково же было её удивление, когда горящие на столах свечи осветили полную пустоту. Не зная, что и думать, она стала неловко озираться вокруг. Несколько раз она выходила в прихожую и вновь возвращалась в спальню, пытаясь разобраться, в чём дело. Можно было спросить караульных, но ей не хотелось преждевременно затевать скандал, всё ещё надеясь, что это лишь простое недоразумение.

Но каково же было её негодование, когда, отодвинув занавес балдахина, она обнаружила смятую постель. Такого себе не мог позволить никто. Тут она и вовсе растерялась.

Леденящая душу догадка, словно закоченевшая рука мертвеца, забралась в её ум. «А что, если здесь было привидение?» – чувствуя пробирающую до костей дрожь, подумала баронесса. Имя этого привидения тут же завертелось в голове, а приставший к нёбу язык не в силах был вымолвить и слова. «Мадам Шарлотт, мадам Шарлотт. Это наверняка она, проклятая неприкаянная. Этой ведьме не нашлось места даже в аду…,» – повторяла она про себя.

Сама не зная почему, она вдруг метнулась к пасьянсному столу. Карты! Они лежали не так, как она их оставляла. Вместо того, чтобы быть рассыпанными после пасьянса, они лежали аккуратно собранные лицевой стороной вверх. «Карты, карты! Может быть, это из-за них! Проклятая игра падших грешников!» – вертелось у неё в голове. Не раз ей говорили, что ими можно накликать на себя беду. «Да, да, это из-за них… Именно из-за них…,» – повторяла она про себя. «Надо их сжечь, сжечь, непременно сжечь!»

Схватив со столика статуэтку святого Франциска, стоявшую рядом со шкатулкой, на которой лежало кольцо Альбера, она прижала её к груди и упав на колени перед висевшим на стене распятием, стала читать «Pater Noster"*. Прочитав молитву три раза, она стала чувствовать, как охватившее её волнение медленно угасает.

Именно в таком коленопреклонённом виде свою госпожу и застала фрейлина Урсула.

– Мадам, – войдя в спальню, сказала фламандка.

Увидев сеньору, она решила, что та просто молится перед сном.

– Мадам, – вновь повторила фрейлина.

Баронесса вздрогнула, словно очнувшись ото сна, и бросила на неё полубезумный взгляд. Будто перед ней предстала не Урсула, а та самая, давно умершая, мадам Шарлотт.

– Мадам, – третий раз повторила фрейлина.

– Чего тебе? – наконец-то придя в себя, фыркнула баронесса.

– Покорнейше прошу меня извинить, – виновато потупила взгляд Урсула.

– Чего тебе? – ещё настойчивей переспросила баронесса.

– Вас требует к себе месье Клод, мадам. И требует немедленно, – ответила фрейлина.

– Месье Клод?

– Именно, мадам. И немедленно.

На секунду воцарилось молчание.

– Ладно. Ступай прочь. Можешь передать его светлости, что мы скоро будем, – таки ответила баронесса и отмахнулась рукой.

– Да, мадам, – с поклоном ответила Урсула и тут же исчезла.

Поднявшись с колен, баронесса поставила статуэтку святого на место и взявшись за голову, попыталась собраться с мыслями.

Зная, зачем её вызывает супруг, она решила хоть мало-мальски к этому подготовиться. Стянув с головы жимпф, она распустила ниспадавшую до талии косу, позволив волосам свободно струиться вокруг плеч. Затем, развязав оплетающую грудь шнуровку, сняла верхнее платье, оставшись в более лёгком нижнем. Сделала всё это без посторонней помощи, хотя каждый день, как утром, так и вечером, ей в этом помогала как минимум одна фрейлина.

Взяв в руки подсвечник со свечой, стоявший на туалетном столике, она затушила те, что оставались на пасьянсном столе, и направилась к выходу. Напоследок она ещё раз взглянула на карты и снова решила их непременно сжечь.

Уже находясь в невольном предвкушении крепких объятий супруга, она шла по полутёмным коридорам, даже не подозревая о том, что ждёт её дальше.

В это самое время месье Клод находился в своей спальне, погружённой в полную темноту. Скрестив руки на груди, он молча стоял у окна, глядя на остатки догорающего заката. Когда за дверью послышались чьи-то шаги, он уже наверняка знал, кому они могут принадлежать. Он мог бы узнать эти шаги среди тысяч других, но сейчас, слыша их, не испытывал и малейшей радости.

Двери были не заперты, и мадам Анна спокойно вошла внутрь. Очередной неожиданностью для неё стала полная темнота, царившая в покоях супруга. Сперва она решила, что его здесь нет, но всё же на фоне почти угасших сумерек, смогла различить его крупный мужественный силуэт.

Поставив свечу на ближайший стол, она медленно, крадучись, подошла к нему. Барон, конечно же, знал о присутствии жены, но продолжал стоять, не шелохнувшись, точно каменное изваяние. Подойдя сзади, она осторожно, как можно нежнее, положила руки ему на плечи. И через секунду, уже чувствуя внутри разгорающийся огонь, обняла и крепко прижалась к нему.

Но если бы тогда в спальне вместо Урсулы перед ней предстал таки-сам призрак мадам Шарлотт, это стало бы для неё меньшей неожиданностью, чем то, что произошло дальше.

Резко освободившись от объятий жены, барон повернулся и крепкой, словно токарные тиски, рукой схватил её за горло. У несчастной дыхание перехватило, ещё бы чуть– чуть, и стальная рука супруга передавила ей горло. Но не желая окончательно задушить несчастную, он тут же ослабил хватку и сразу же резко оттолкнул её от себя. Баронесса полетела через всю спальню точно ядро, выпущенное из катапульты. Сильно ударившись о стену, она, вне себя от боли и страха, рухнула на пол.

То, что происходило потом, скорее напоминало ужасный сон, наполненный самыми жуткими кошмарами.

Схватив стоявшую у камина кочергу, барон, не в силах совладать с самим собой, стал колотить ею лежавшую на полу, в полутьме даже не видя, куда он наносит удары. Пытаясь хоть как-то защититься, она закрывалась руками и уворачивалась, как могла. И именно по рукам и плечам пришлась добрая половина ударов. Всё это время несчастная что есть силы кричала и умоляла супруга остановиться.

Наконец, когда её левое предплечье оказалось сломано, а правое было на грани этого, баронесса потеряла всякую возможность защищаться. Последние удары кочерги пришлись прямо по голове. После них она умолкла.

Её обмякшее тело лежало на полу, словно брошенная кукловодом марионетка. Из нескольких открытых ран обильно сочилась кровь.

Решив, что он-таки убил любимую супругу, которую обожал больше всего на свете, барон отбросил погнувшуюся кочергу и схватившись за голову, упал на колени. В этот момент ему показалось, что весь мир рухнул, и всё, что он знал и любил до этого, вдруг перестало существовать. Ему самому вдруг стало казаться, что всё это всего лишь ужасный ночной сон и стоит только проснуться, как всё закончится. Из-за застывшего в горле кома он едва мог вздохнуть. Подавшись к лежавшему на полу телу, он стал покрывать поцелуями её ноги. С застывшими на глазах слезами, он то что есть силы прижимался к ней, то снова неистово начинал целовать.

Услышав, что супруга ещё дышит, он тут же опомнился. Вскочив на ноги, он бросился к двери и крикнул стражу. Затем, подняв еле живую на руки, уложил её на кровать.

В ту же секунду, держа в руках горящие факелы, вошли двое караульных. Они невольно слышали всё, что происходило в покоях господина, но, без его личного разрешения не имели права войти. Мерцающий свет факелов зловеще осветил последствия столь буйной семейной сцены. Одному из них барон немедленно приказал позвать фра Ансельмо и господина Пьера, второго же отправил уже по совсем иному поручению.

Когда старик Пьер вошёл в комнату, его чуть было не хватил удар. Не то чтобы он никогда не видел крови – старый лакей много чего повидал на своём веку, но увидеть избитую до полусмерти сеньору он уж точно никак не ожидал. Барон же, в свою очередь, не мог, да и не хотел, давать каких-либо объяснений, а лишь приказал позаботиться о сеньоре, но главное, велел всем помалкивать о случившемся. Покорно выполняя приказ, лакей принёс полотенца и кувшин воды и осторожно стал обтирать кровь с лица несчастной.

Сам же барон, одновременно угнетаемый злобой и отчаянием, был больше не в силах смотреть на результат своего гнева и поспешил покинуть спальню. Спустившись в погреб, он решил утопить съедавшее его горе в вине.

Фра Ансельмо, ночевавший с дьяконом и двумя служками в небольшой церковной пристройке, не заставил себя долго ждать. Он был единственным мало-мальски учёным человеком в округе, и как любой образованный человек своего времени, разбирался во всём – от астрономии до медицины. Узнав, что госпоже Анне требуется помощь, он немедленно поспешил к ней, и то, что он увидел, было для него не меньшей неожиданностью, чем для старика Пьера. Осмотрев баронессу, он нашёл её состояние не опасным для жизни и счёл наибольшей проблемой лишь перелом левой руки. К тому же, к его приходу она уже успела прийти в себя. При помощи лакея монах перевязал ей голову и наложил на руку шину.

В это самое время в покоях оруженосцев шла оживлённая, полная азарта, игра в трик-трак. Альбер проигрывал партию одному кравчему и вместе с ней поставленный на кон серебряный гросс. Его друг Эдмон стоял рядом и не умолкая ни на секунду, подсказывал тому, как надо играть. Остальная компания из числа оруженосцев, пажей и простых слуг с не меньшим вниманием следила за их игрой. От стоявшего гомона в пору было затыкать уши.

Бросались кубики, передвигались фишки, и ход за ходом Альбер всё ближе становился к своему поражению, и даже отчаянная помощь Эдмона уже не могла спасти положение.

Когда отворилась дверь и в комнату вошли трое вооружённых стражей, на них сперва никто и внимания не обратил.

– Месье Альбер, – обратился к нему капитан замковой стражи Жан-Пьер.

Но на его обращение никто и не думал откликаться.

– Месье Альбер, – повторил капитан.

– Ну что ещё? Не видишь, он занят?! – рассержено крикнул Эдмон, чей чин оруженосца и дворянское происхождение позволяли грубо отвечать капитану.

– Нам нужен месье Альбер, – подойдя ближе, настойчиво сказал капитан.

Снова услышав своё имя, Альбер обернулся.

– Меня звали?

– Да, месье. Вы должны пройти с нами, – сухо ответил капитан.

– С вами? Но зачем? Куда? – сетуя на то, что его оторвали от игры, с некоторым пренебрежением спросил оруженосец.

– Приказ его светлости. Мы не вольны давать объяснений, – также сухо ответил капитан.

– Вы хотя бы можете сказать, куда? – абсолютно не понимая в чём дело, вновь спросил Альбер.

– Нет, месье. Но вы немедленно должны пройти с нами. Приказ его светлости, – в последний раз ответил капитан.

Досадно выругавшись, Альбер встал и разрешив доиграть за себя Эдмону, пошёл к двери.

Пройдя через комнату прислуги, Альбер вышел в полутёмный коридор. Один стражник шёл впереди него, двое других, в том числе капитан Жан-Пьер, позади. Больше всего это походило на конвоирование пленного или осуждённого, за исключением того, что ведомый не был связан или закован. Но Альбера это пока что никоим образом не смущало. Он думал, что месье Клод хочет с ним о чём-нибудь поговорить или дать какое-нибудь поручение, хотя и не понимал, почему он прислал за ним троих стражей, а не какого-нибудь мальчишку-пажа.

Но каково же было его удивление, когда вместо покоев сеньора или какой-нибудь гостиной они покинули цитадель и вышли на улицу. Альбер начал было думать, что сеньор ждёт его в саду, но когда они прошли через калитку, отделяющую верхний двор от нижнего, он и вовсе перестал что-либо понимать.

Когда они направились к объёмной и приземистой казарменной башне, где располагались ночлежки караульных, он решил, что господин ждёт его там, но зачем именно, он и в толк не мог взять. Ему подумалось, что барон что-то затевает, и затевает нечто интересное, вроде какой-нибудь ночной вылазки. Но когда стражи подвели его к маленькой, обитой кованым железом двери, он и вовсе растерялся, и растерянность эта стала медленно перерастать в страх.

Это была дверь подземной тюрьмы, находящейся под казарменной башней.

После того как капитан отворил все три замка, висящих на ней, дверца, угрюмо скрипя, явила тёмный, похожий на глубоченный колодец, проём. Альбер хотел было заговорить с капитаном, но тот лишь грубо подтолкнул его древком алебарды. Пригнув голову и повернувшись вперёд левым плечом, он шагнул в зияющую пустоту. Идущий впереди страж одним единственным факелом освещал узкий, словно щель, проход. Альбер молча шёл за ним, всё ещё не веря в то, что происходит.

Наконец, спустившись по лестнице, они оказались на более или менее свободном пространстве. Вокруг располагались столь же маленькие, сколь и крепкие двери тюремных камер. Отворив одну из них, его завели внутрь. И не успел он опомниться, как дверь захлопнулась, снаружи задвинулся засов и закрылся замок, а стражи направились к выходу, но уже без него.