Текст книги "Клеточник, или Охота на еврея"

Глава 7
«За зубцами»

От неожиданного звонка Юлия Павловна едва не лишилась чувств. Помогла благая весть: он жив. Ее Фима жив. Столько лет вместе, столько лет счастливого и почти безмятежного брака, скрепленного удивительно долго не иссякавшей физической и не ослабевшей духовной тягой друг к другу, воспитанием любимого мальчика, а в последние годы – взаимной нежной заботой и неизбывной жаждой поделиться всем, что хоть в какой-то мере волнует, занимает мысли, соотносится с будущим.

Леня Бошкер, ближайший друг семьи, метко прозвал их «старосоветские помещики». И действительно, если не считать редких Фиминых срывов на нервной почве, что-то было трогательное в их отношениях, напоминающее о патриархальных гоголевских персонажах.

Действовать! Надо действовать! Юлия Павловна метнулась на кухню, где в старом тайничке за массивной ножкой гарнитура припрятана была – на всякий случай! – записная книжка. Там телефон оперативника, который столь заинтересованно и рисково доискивался истины в надежде найти Фиму и разобраться в происходящем. Поспешно набрала номер. Услышала знакомый голос. Называть его по имени не стала, помня предостережения.

– Это я. Был звонок от него. Он жив. Он у него в плену. Какой-то бункер… Говорит, хотят убить. Подтвердил вашу догадку. Сказал, все дело в нем, в том авторе.

– Что еще?

– Больше ничего. Лихорадочно говорил, с большим волнением в голосе, торопливо. Словно кто-то сейчас войдет и прервет… Умоляю, спасите его! Мне больше некого просить. Я боюсь поднимать шум, а то они убьют его еще быстрее.

– Это точно. Возьмите себя в руки, больше никуда не звоните, мы поможем. Никуда не выходить. Никому не открывать. Все будет хорошо.

Отключив связь, Вадик Мариничев пару минут пытался осмыслить произошедшее. Но плюнул, решил не терять времени.

Он уже двое суток пребывал в изоляции и полнейшей праздности. Его «заточили» в весьма комфортабельный номер то ли гостиницы, то ли резиденции для гостей где-то на территории Кремля. Бытовые условия и кормежка, доставляемая официантом непосредственно в комнату, а также большой телевизор, бар с дорогущим коньяком и французским вином солидной выдержки, а также небольшая, но со вкусом подобранная библиотека располагали к продолжению такой жизни вплоть до естественного ее завершения.

Он отоспался и вкусил яств. Но расслабиться полностью так и не смог: проклятое дело Фогеля, бурные события вокруг него, частично объясненные, но все еще таящие загадки, не давали покоя. Он поднял трубку внутреннего телефона.

Тотчас вошел сотрудник в безупречном сером костюме. Под пиджаком угадывались накачанные мышцы атлета. Это был Олег, один из двоих охранников, которым поручили заботу о ценном госте. Вадим попросил срочной встречи с Кротовым. Через три минуты Олег вошел снова, предложил взять трубку телефона внутренней связи.

Вадик доложил о звонке Юлии Павловны. Кротов взял паузу секунд на десять. Потом попросил передать трубку Олегу. Закончив разговор отрывистым «понял!», Олег предложил следовать за ним. Они прошли коротким коридором, и лифт спустил на третий цокольный этаж. Дальше путь пролегал по замысловатым переходам через две двери на кодовых замках. Трижды из-за угла или ниши в стене появлялись безупречно одетые люди спортивного телосложения и проверяли у них документы, хотя, судя по некоторым признакам, Олега отлично знали в лицо.

В конце концов, они оказались возле двери с табличкой «А.М. Кротов». Хозяин поджидал их у входа. Дальше роль проводника он взял на себя. Они снова дошли до лифта, уже другого. Кротов извинился и протянул Мариничеву широкую черную повязку, которую тот натянул на глаза. Взяв под руку «ослепшего» Вадима, Кротов ввел его в кабину. Вадик догадался, куда они держат путь. Это было несложно. Они проехали этажей пять наверх, еще минут пять-семь шли по коридорам, сделав, как по профессиональной привычке подсчитал Вадим, три поворота налево. Остановились. Он услышал короткий приказ «доложи!», после чего провожатый вернул ему зрение. Вадим на секунду зажмурился от резанувшего света и переступил порог кабинета вслед за Кротовым.

Это был огромный кабинет. Мариничев увидел того, кого, собственно, и ожидал увидеть. И почему-то не испытал ни малейшей робости: не к престолу же Господнему привели и не карать вознамерились – проблемы решать… Правда, совершенно непонятно, при чем здесь он, рядовой оперативник…

Президент подошел, протянул руку. В жизни он был еще импозантней и привлекательней, чем на портретах. Выразительные голубые глаза, форма лица и узкий разрез губ придавали ему сходство со знаменитым в прошлом американским актером Полом Ньюменом, который очень понравился и запомнился Вадику с отроческих лет – по телевизору не раз показывали фильм «Афера» с его участием.

Хозяин кабинета пригласил присесть, радушно улыбнулся, предложив чай или кофе. Вадим выбрал кофе. Президент распорядился и, усевшись в свое кресло, молча уставился на Мариничева. У того возникло рефлекторное желание военного встать и вытянуться по стойке смирно, однако он сумел выдержать взгляд и повести себя в той неформальной манере, к которой расположила улыбка и протянутая рука первого человека страны.

– Через десять минут сюда придет, точнее – приедет еще один участник нашего совещания в узком кругу, – прервал молчание президент. – А пока один только вопрос: что побудило вас нарушить распоряжение вашего начальства и продолжить следствие на свой страх и риск? Только, пожалуйста, откровенно.

На секунду задумавшись, как обратиться, Вадик ответил:

– Господин президент, во всем виноват мой характер, врожденное упрямство. Ну и, простите за высокий стиль, честь мундира для меня не пустой звук.

– И престиж ведомства, в котором служите, надо полагать? – усмехнулся президент и добавил: – Недоговариваете, молодой человек. Азарт сыщика вас подтолкнул. Нормально, хотя дисциплину неплохо бы соблюдать.

Открылась дверь, и вслед за секретарем в кабинет медленно, держа неестественно прямо спину и голову (швабру проглотил»), вошел собственной персоной Алексей Анисимович Тополянский.

На минуту ему показалось, что все это сон: президент, шеф прямо с больничной койки, кремлевский кабинет, почти мифологический Кротов – тень президента, – и он, простой опер Вадик, среди участников этого синклита.

Президент так же радушно поприветствовал Тополянского и призвал не терять времени.

– Господа! Я не намерен повторять ничего из того, что вы и так знаете. Именно и только вы, присутствующие здесь, посвящены в детали и нюансы. Я доверяю вам полностью. Все владеют примерно одинаковым объемом информации по известному вам делу. И все, как я понимаю, в равной мере потрясены произволом и насилием, которые допустил известный вам государственный деятель по отношению к обыкновенному, ни в чем не повинному человеку. Мало того – по отношению еще к целому кругу лиц, зачем-то вовлеченных в масштабную провокацию и попросту убитых. Зверски убитых.

Президент поднялся с кресла и, повернувшись спиной к участникам встречи, молча прошагал до занавешенного тяжелыми темно-синими шторами окна, замер там на несколько секунд и вернулся к столу. Но садиться не стал. Чувствовалось, что он напряжен и взволнован.

– Я не готов вдаваться в анализ политической диспозиции, свидетелем и, в определенной мере, жертвой которой является сегодня наше демократическое общество, – продолжил хозяин кабинета. – Каждый из вас волен сам судить и делать выводы. Я для себя выводы сделал. Как президент не могу далее допускать двоевластия в стране, избравшей меня на высший пост. Я пошел на компромисс ради сохранения стабильности и социального мира. Однако, это конкретное дело… Словом, конец моему терпению. Наблюдаю не первый известный мне пример уголовного произвола. Не считаю себя ангелом и не скрываю: порядок в стране готов поддерживать, если понадобиться, жестко, вплоть до силовых мер. Обязан обеспечить быстрое развитие рыночной экономики и соблюдение закона и Конституции. Но у Федора Захаровича, простите за непарламентское выражение, просто съехала крыша. Он опьянен властью и, как я теперь отчетливо понимаю, преследует цели, далекие от интересов государства и граничащие с заговором против его основ и меня лично. Однако я отдаю себе отчет, какими мощными силовыми возможностями он располагает. Риск крайне велик. Готов отдать приказ об аресте Мудрика только в том случае, если несчастный кроссвордист жив и сможет свидетельствовать о чудовищном произволе. Есть и другие жертвы и свидетели, они готовы публично дать показания, но мне нужен этот Фогель как вопиющий, самоочевидный пример не просто произвола, а натурального варварства по отношению к безвинным людям. Именно тот случай, когда не понадобится учинять долгое следствие. Этот пример вопиет, рвется на страницы газет, на экраны телевидения, на ленты зарубежных агентств. Чревато позором для страны, но нет другого способа, надо вскрыть нарыв. И теперь – главный тактический, он же стратегический вопрос: жив ли Фогель. Вам известно о его звонке на мобильный телефон жены, вы знаете дословно, что он сказал или успел сказать. Мои люди подтверждают: сигнал поступил час назад с абсолютно закрытого номера, абонент не вычисляется в принципе. Далее умолкаю. Ваши суждения…

Наступила тишина. Первым ее прервал Кротов.

– Я вижу ситуацию следующим образом… Фогель побывал под сильнейшим физическим и психологическим прессингом. Он пожилой человек, слаб духом и телом Он сломлен и деморализован. Мудрик решил продолжить игру. Анализируя информацию, поступившую от его людей, беря в расчет прежде всего гибель его киллера на кладбище и достижения Мариничева, он сделал вывод, что дезавуирован. Имя и судьба отца известны, связь его с Фогелем, возможно, нащупана, личная месть Фогелю очевидна, хоть и не мотивирована с позиций здравой логики. Далее он рассуждает так: либо кто-то из ваших структур действует на свой страх и риск, либо вы, господин президент, решились перейти Рубикон. Склоняюсь к догадке № 2. Он понимает, история с Фогелем вызвала у вас как минимум возмущение, а скорее – гнев. Он предположил, что вы готовы действовать исходя из имеющейся у вас информации. Он понял, вы надеетесь заполучить живого свидетеля. Посчитал, что это в его интересах, поскольку дает возможность играть на опережение. Во всяком случае – адекватно ответить. Предполагаю, он уже привел подчиненные ему силовые подразделения в готовность номер один и теперь способен дать отпор участникам боевой операции, разгромить их и представить ваши действия как деструктивные для страны. Далее логически следует задача гарантированно спровоцировать вас на его арест. Он сочиняет текст для Фогеля, или его люди сочиняют – не важно… Мы этот текст уже имеем, хотя первым его воспроизвел господин Мариничев со слов жены. Пленника под страхом немедленной смерти или под гарантии жизни заставили произносить именно эти слова именно в такой интонации. Обратите внимание: ни слова о том, как он добрался до телефона. Только одна фраза: «…случайная возможность позвонить». Но Фогель же умный человек, хоть и сломленный. Если это не спровоцированный звонок, если он чудом добрался до телефона, то как он мог не понимать, что информация пойдет дальше и ему просто не поверят. Он должен был, даже в цейтноте, объяснить, каким образом звонит, с какого телефона. Он же не под официальным арестом, когда полагается один звонок близким. Стало быть – инсценировка под дулом пистолета. Акцент на то, что он жив и еще есть время, но медлить нельзя. Провокация, адресованная нам.

Вам, господин президент. Я уверен, Фогеля уже нет в живых, а спецназ Мудрика в боевой готовности.

– Благодарю, Аркадий Михайлович! Моя оценка почти совпадает с вашей, – с некоторым унынием в голосе произнес президент и обратился к Тополянскому. – Алексей Анисимович, вы на некоторое время были выключены непосредственно из процесса расследования, но мне важен ваш анализ. Я уверен, что вы много размышляли о деле.

Тополянский, сидевший с абсолютно прямой спиной, как примерный ученик младших классов за партой в советские времена, сделал попытку подняться, но президент жестом дал понять, что это лишнее.

– Откровенно говоря, – начал старший следователь, – это дело просто не выходило у меня из головы, господин президент. – Поскольку бандитам не удалось или не велено было откручивать мою голову на сто восемьдесят градусов, я продолжал расследование, так сказать, дистанционно, с больничной койки, питаясь информацией от моего подчиненного, весьма энергичного и способного молодого человека. Версия Аркадия Михайловича выглядит стройной, но логический вывод из нее вытекает как раз иной. Ставлю себя на место господина Мудрика. Объект его ненависти и мести – у него в руках без малого две недели. Наш противник – буду называть его именно так! – располагал достаточным временем, чтобы реализовать свои жестокие замыслы. Пытки, допросы, издевательства, изощренные или тупо садистские, – не знаю, что там было, но он вполне уже мог утолить ту необъясненную пока жажду мести, которая столь долгие годы неотвязно терзала его. Кстати, я не исключаю, во всей этой истории батюшка нашего Монте-Кристо сыграл несколько более значительную роль, чем может показаться на первый взгляд. Но тут лишь смутные догадки, мне нечем их подтвердить, поэтому – отбросим в сторону. Итак, отмщение свершилось, близок кровавый финал. И тут наш противник решает воспользоваться Фогелем для провокации. «Не верю!» – как говаривал великий Станиславский. Есть минимум два момента, вызывающих сомнения. Первый как раз связан с телефонным звонком: если, как сам Фогель говорит, он в каком-то бункере, Мудрик не станет держать нас за идиотов, способных поверить, что беспомощный старик исхитрился обмануть охрану, проникнуть в кабинет и воспользоваться секретным телефоном. Слишком прозрачный ход для такого матерого игрока. Стало быть, на подобный примитив пошли сознательно, чтобы вы, господин президент, легко прочли замысел и, наоборот, поостереглись решительных действии. Второй вариант: невообразимым образом Фогель действительно добрался до телефона. И здесь полагаю весьма важным узнать реакцию его супруги. Никто, кроме нее, не сможет с достоверностью определить, звучал ли текст фальшиво, натужно, по бумажке, или же Фогель действительно говорил с ней в панике цейтнота, смертельно рискуя. Склоняюсь к версии, что некие внезапные обстоятельства благоприятствовали звонку. Какие – можно лишь гадать.

Вслед за президентом все повернули головы к Вадиму. Того явно смутила перспектива выступать после столь компетентных ораторов. Но он собрался с духом и кратко высказался.

– Согласен с Алексеем Анисимовичем. Исходя из психологического портрета Фогеля, из моего представления о нем, старик нашел бы способ дать понять, что говорит под диктовку. Если не нашел, значит – был не в себе, или это вообще не его голос, а имитация, искусно выполненная специалистами господина Мудрика. Судя по тому, какие чудеса они вытворяли с компьютерами жертв, они что угодно могут технически реализовать. Случайная возможность звонка с телефона с закрытым номером выглядит абсолютно невероятной. Но в этой истории вообще многое выпадает за рамки логики, здравого смысла, реальных и распространенных схем. Стоит учитывать даже то, чего быть не может. А с Юлией Павловной связаться надо обязательно, как мне кажется.

– Вот сейчас и позвоним, – подхватил президент. – Говорите свободно, мои технические службы надежно кодируют разговор.

Он дал знак Кротову. Тот подошел к президентскому столу и, поглядывая в свой блокнот, набрал номер с одного из телефонов. На нем же нажал кнопку громкой связи. Раздался щелчок, и почти сразу взволнованный голос Юлии Павловны: «Да, я слушаю!» Президент жестом пригласил Мариничева ответить. Тот вскочил, подошел ближе.

– Здравствуйте, Юлия Павловна, это Вадим. Говорите совершенно спокойно и свободно, нас не могут услышать.

– Вадим, миленький, ну где он, как он?! – почти закричала Юлия Павловна. Было понятно, что нервы ее на пределе.

– Успокойтесь, Юлия Павловна, мы уверены – Ефим Романович жив и невредим… – фразу Вадик произнес с такой убежденностью, будто сам только что видел Фогеля в отличном расположении духа. – Мы хотим помочь ему выбраться из этой передряги как можно скорее. Нам помогают очень хорошие и умелые люди. Но успех во многом зависит от вас. Да-да, не удивляйтесь. Нам крайне важно узнать ваше мнение. Как вы думаете, был ли Ефим Романович один, когда говорил с вами. То есть, я хочу, чтобы вы проанализировали каждое его слово, интонацию, особенности речи и сделали вывод: его ли голос, добровольно ли он произносил фразы или кто-то диктовал ему, кто-то заставил его сказать именно это.

– Не знаю! Вы, честно говоря, сомнение посеяли… Я была уверена… Нет, я и сейчас уверена, он говорил сам, никто его не понуждал. Другое дело, что был крайне возбужден, взволнован, панически торопился. Мы вместе почти сорок лет. Поверьте, я слышу все, что он хочет выразить, и знаю все, что у него на сердце, даже когда он молчит. Мы как… один организм.

– Тогда ответьте мне, Юлия Павловна, почему, как вы думаете, он даже не намекнул, каким образом добрался до телефона.

– Сказал – «случайная возможность…». Конечно, он должен был. Это глупо – не объяснить, как ты заполучил телефон в таком положении. Я думала об этом. У меня одно объяснение: в жуткой спешке, в экстазе Фима не в состоянии здраво соображать. А кто, скажите мне, в состоянии? Только люди вашей профессии, особые закаленные люди. Нет, звонил мой муж, был в состоянии аффекта, тараторил и, я уверена, без свидетелей. В отчаянии просил о помощи. Я вас умоляю, сделайте что-нибудь, спасите же его!

– Все, Юлия Павловна, вы нам очень помогли. И не делайте глупостей, которые могут погубить вашего мужа. Никуда, никому, ни при каких обстоятельствах… Наберитесь терпения и ждите, скоро будут добрые вести. Я позвоню.

Кротов, стоявший рядом, нажал «отбой». С минуту длилось молчание.

– Охранник? – вопросительно окинув взглядом участников совета, произнес президент. – Его пожалел охранник и дал позвонить? Нет, чушь, но… другого объяснения не нахожу. Велик риск попасть в ловушку. Операцию проводить не будем. Надо ждать. Это, увы, не последняя кровавая мерзость, которую он себе позволил. Придется повременить и собирать улики.

– А как же Фогель и все эти жертвы, господин президент, – подал голос Тополянский. Вопрос прозвучал так невинно-нейтрально, так индифферентно, словно речь шла о несущественном нюансе, о последней пустячной детали.

– Я все понимаю, но умножать количество жертв не намерен. Спасибо, все свободны.

Участники встречи направились к двери. В этот момент в кармане Кротова едва слышно зазвонил мобильник. Он достал его уже на выходе, замер на мгновение и вдруг, повернувшись, обратился к президенту:

– Прошу прощения, пришла информация по нашему делу, она многое меняет.

Хозяин кабинета попросил всех вернуться, двери закрыли, и Кротов не без волнения в голосе изрек:

– Десять минут назад, по сообщению надежного агента, из задних ворот резиденции председателя ФКП с эскортом из трех машин охраны выехал черный лимузин без номеров, с характерным спецсигналом. Нам точно известно, так выглядит дежурный реанимобиль для экстренных ситуаций. Он всегда на парковке в подземном гараже с двумя сменными бригадами врачей. Прежде ни разу не использовался. Они взяли курс на запад, в направлении Рублевки.

– Допустим, ему стало плохо, в чем я сильно сомневаюсь. Он физически крепкий человек, абсолютно здоровый. Но даже если… Что из этого следует? – спросил президент, пожимая плечами.

– Кто-то мог воспользоваться отсутствием хозяина и проявить гуманность в отношении Фогеля – разрешить ему звонок, – предположил Кротов. – Или же продолжение спектакля, еще одна провокация, чтобы мы повелись и предприняли силовую акцию.

– Позвольте мне, – попросил осмелевший Вадим. Президент кивнул. – А не мог у него случиться сердечный приступ? Причем до того, как он решил вопрос с Фогелем. Вдруг не успел отдать приказ его убрать.

– Версии, версии, предположения! – воскликнул президент. – Они нам ничего не дают.

– Я бы добавил еще один возможный сценарий, – тихо сказал Тополянский. – Мне видится некое помещение, где Мудрик издевается над своей жертвой. Вряд ли при свидетелях, даже самых приближенных. И камеры наблюдения там быть не может: слишком интимное местечко. Уж не знаю, бьет ли он старика, вырывает ему ногти или подвергает иным испытаниям. И вдруг ему становится плохо, он теряет сознание, может быть, даже скоропостижно умирает от разрыва сердца. Так или иначе, в пыточной забыт или на минуту доступен его мобильный телефон. Фогель, пользуясь этим, звонит жене. Понимаю, выглядит как эпизод американского боевика, сценарный ход, обостряющий интригу. Но меня наталкивает на эту версию бессилие ваших технических служб при попытке определить номер, с которого произведен звонок. У кого еще мог Фогель взять такой телефон, если, конечно, ему не предоставили возможность позвонить с него? И каким еще образом, кроме как со стола, где он просто лежал в момент, когда Мудрик, предположим, потерял сознание? У многих из нас привычка в помещении, в своем кабинете класть мобильник на стол. В любом случае, господин президент, Мудрик волею обстоятельств скорее всего на время выведен из игры. Другого такого случая может не представиться долго.

– Если с Мудриком и впрямь что-то стряслось, мы будем об этом знать в течение часа? – президент с надеждой воззрился на Кротова.

– Да, безусловно.

– Спасибо, господа! Все свободны, – после некоторого раздумья над версией Тополянского произнес хозяин кабинета. – Я приму окончательное решение через час, по информации из больницы. Каким бы оно ни было, вы мне очень помогли.