Текст книги "Клеточник, или Охота на еврея"

Может… Предчувствие, как всегда, не обмануло. Видимо, шефа тоже. Фогеля в квартире не было. Нигде. Вадик с отчаяния заглянул даже под мойку, где едва умещалось мусорное ведро. Фогель исчез.

Мариничев выбежал на лестничную площадку и помчался наверх, на четвертый этаж, к чердачной двери. Знал наверняка, что была заперта надежно: инженер местного РЭО получил откуда надо строгие инструкции. Дубликат ключа был только у Тополянского.

Так и есть: чердак открыт. Характерный запах… Похоже – хлороформ. Вадик быстро включил фонарик мобильного, посветил под ноги. Беглый взгляд – все понятно… Фогеля усыпили и волокли: на узком пыльном участке цементного пола видны были две параллельные борозды – явно прочерчены каблуками.

Стало ясно, как умыкнули Фогеля. Чердачный люк во второй подъезд, стремительный спуск и второй автомобиль, поджидавший преступников где-то поблизости.

На чердаке их было как минимум двое. Они снова проделали все до крайности быстро. Но не безупречно.

«Нет, – осек себя Вадик, – на этот раз они оставили след. Четкий. След в форме трупа одного из участников банды. И, судя по искусству стрельбы, бандит не из рядовых.

Глава 3
В логове

Фима Фогель попытался открыть глаза, но словно гири на веках. Еще одна попытка, но сон не отпускал, втягивал обратно в забытье. Время от времени подсознание фиксировало отдельные звуки, слова, всплески музыки…

Наконец, веки разомкнулись, и он постарался сосредоточить взор на телеэкране у противоположной стены, в нескольких метрах от него. Там что-то мелькало, какое-то действо сопровождалось мелодией, такой знакомой… Ну да, конечно, «Битлз», «Мишель», любимая песня юности, знаменитый проигрыш, неизменно трогавший душу…

– Клеточник проснулся, – произнес кто-то сзади, из-за кресла, к которому Фогель был накрепко приторочен коричневым скотчем. Он уже сориентировался в пространстве, и сознание быстро обрисовало положение, в котором пребывал: комната, кресло, обездвижен, захвачен, без пяти минут мертв, убивать будут под любимую «Мишель».

«Литературно!» – успел подумать Фима перед тем, как увидеть лицо человека, подошедшего на расстояние вытянутой руки.

Он узнал. Невозможно было не узнать. Перед ним стоял «суслик».

«Боже…!» – Фогель поймал себя на том, что мысленно назвал стоящего перед ним человека по той губительной, невесть откуда взявшейся кличке из его кроссворда. – «Боже, к тому все шло… Я знал… Неужели конец? Нет, надо объяснить, это шанс, он должен понять… Где Тополянский… Юлька, милая, за что мне, за что!..» – Сумбурный поток панических мыслей выплеснулся в одном единственном слове, которое и смог выдавить из себя Фима, разлепив ссохшиеся губы: «Здрасте…» Это было весьма любезно с его стороны. И главное – уместно.

– Привет, привет, – радушно ответило лицо. На нем обозначилась широкая, даже приветливая улыбка, в которой легко угадывалось жестокое торжество охотника, наблюдавшего за агонией жирного зайца в силках. – Как самочувствие?

– Что вы от меня хотите? – заплетающимся языком спросил Фогель приглушенно и хрипло. – Я этого не писал. – И заплакал навзрыд, как ребенок, чего не случалось с ним много лет, но за последние дни произошло уже дважды.

– Знаю, милый, знаю, – протянул Федор Захарович Мудрик, продолжая улыбаться сквозь тонкий разрез губ. – Мне ли не знать-то!

И вдруг улыбка съехала, губы вытянулись совсем узкой бордовой полоской, глаза помутнели, и Мудрик коротким профессиональным ударом врезал Фиме в челюсть, да так, что вместе с креслом, с которым составлял единое целое, пленник рухнул навзничь на ворсистый ковер, вопя от неожиданной боли. Последовало еще два удара ногой по ребрам и по печени. Адская боль, он истошно взвыл и попытался рефлекторно и тщетно выпростать руки как единственно возможную защиту от ударов.

Кто-то поднял его вместе с креслом и вернул в прежнее положение. Он продолжал орать от боли. Но вот крики сменились стонами. Ассистент хозяина комнаты заботливо промокнул кровь на Фиминых губах и этой же тряпицей подтер темно-багровые брызги на ковре. Сквозь боль, слезы и туман Фогель разглядел черноволосого верзилу с густыми брежневскими бровями и приплюснутым носом.

– Ну наконец-то, – выдохнул Мудрик с каким-то яростным облегчением. Сбылось-таки, сбылось… – и уже верзиле: – Давай второго…

Черноволосый жестом руки дал распоряжение кому-то невидимому за спиной. Через минуту двое людей в джинсах и байковый ковбойках вкатили в комнату еще одно кресло. В нем упакован был точно по той же нехитрой технологии, что и Фима, совершенно незнакомый Фогелю тщедушный человечек, одеждой и щетинистым синюшным лицом напоминающий типичного уличного бомжа. Человечек был явно нетрезв.

Кресла расположили так, что гости могли созерцать друг друга.

– Надеюсь, вам обоим комфортно, – издевательски предположил Мудрик, с удовлетворением рассматривая плоды трудов своих на быстро отекшей физиономии Фогеля. – А этого… – Он кивнул в сторону бомжа, – я попозже представлю, попозже… Если не узнали, конечно…

Фогель постанывал, а бомж неотрывно, с изумлением глядел на Фогеля. То ли пытался понять, где он оказался, то ли вспомнить, кто перед ним…

Фима поймал этот странный пьяный взгляд, и какое-то отдаленное, размытое, обманное воспоминание шевельнулось на мгновенье и вновь растворилось в мозгу, уступив боли и ужасу.

– Итак, начнем, пожалуй, – не без пафоса изрек хозяин апартаментов, удовлетворенно потирая руку, ушибленную о челюсть несчастного Фогеля. – Не думаю, что нуждаюсь в представлении. Особенно вам, многоуважаемый составитель кроссвордов и знаток мелких грызунов, – тут Мудрик расхохотался, демонстрируя образцовый ряд крупных белых зубов. – Ай-яй-яй, как же вы так оплошали, Ефим Романович! И ведь только второй раз в жизни. И самое-то интересное, что о первой своей роковой промашке вы до сих пор и не догадываетесь. Не правда ли, ты, жук навозный? – Интонация Мудрика резко поменялась, голос окатил агрессией и ненавистью.

– О чем вы? – произнес Фогель, с трудом шевеля языком. Челюсть и ребра болели нестерпимо, во рту копилась соленая кровавая слюна, тело не могло содрогаться от страха лишь потому, что было туго стянуто скотчем.

– А ты посмотри внимательно, еще разок внимательно посмотри на эту вот гниду помоечную, может, вспомнишь чего! – рявкнул хозяин, кивнув в сторону синюшного бомжа. И, переведя на него взгляд, добавил: – Ну что, лапуся, бздишь? Правильно бздишь, дальновидно. С тобой я разберусь по всей строгости нравственного закона. Как сказал философ, он должен быть внутри нас. У тебя его не оказалось, а стало быть, и звездное небо над тобой зря висело. Скоро погаснет. А пока дыши собственной своей вонью-то. Мне ты еще пригодишься… «грамотей». Так тебя, вроде, на свалке-то кличут?! Федор Захарович подошел вплотную к креслу, морщась от едкого запаха перегара и немытого тела (он специально распорядился доставить клиента «в натуральном виде.)

Но тот словно не слышал. Он продолжал вглядываться в лицо сидящего напротив человека сквозь похмельную пелену, застилавшую взор. Нет, Фима не знал его, никогда не видел. Разве что время и образ жизни так изменили облик, что и мама родная не признала бы. И все же какое-то воспоминание маячило, дразнило…

– Ладно, отдыхайте, у меня сегодня без вас дел хватает, – снисходительно изрек Мудрик. – Завтра поговорим плотнее.

Следуя жесту хозяина, маленький крепыш Закир и здоровяк Гоша, верные Пат и Паташон, тотчас укатили Фогеля.

Мудрик постоял рядом с оставшимся, глядя с брезгливостью на его болезненно вспухшее лицо, потом пихнул бомжа ногою в грудь, и тот покатился прямо в руки быстро вернувшемуся Закиру. Подручный ловко развернул и увез его со «сцены», где разворачивалось это короткое, абсолютно необъяснимое для гостей и бесконечно радостное, триумфальное для хозяина действо.

Глава 4
На свой страх и риск

Вадик Мариничев ехал в труповозке, сопровождая «вещдок». Он не мог догадаться, когда и каким манером они собирались выкрасть Фогеля, как намеревались нейтрализовать охрану, т. е. его самого. Но теперь неважно. А важно, что им все удалось. Кроме одного: не оставить следов. Впервые в длинной череде проникновений в чужие жилища, компьютеры, офисы… Впервые в процессе уничтожения целой группы безвинных людей…

Нет, этого седого, с припухлыми омертвевшими губами, он им не отдаст. Решимость отстоять «вещдок» заставила невольно нащупал кобуру под полой пиджака.

По дороге Вадик рискнул остановить катафалк у телефона-автомата (к чертям мобильник, он скорее всего на прослушке) и прозвонить Оксане Львовне Крачко, эксперту-криминалисту, о которой Вадик достоверно знал две вещи: очень опытна и в былые времена более чем небезразлична к Тополянскому. Она сняла отпечатки пальцев и уже оцифровывала их в лаборатории. Нужно было немедленно получить результат, ввести в главный компьютер и… Вадик понимал четко: единственный шанс напасть на след похитителей и убийц – зацепиться за личность белобрысого крепыша – снайпера, четыре часа назад свое отстрелявшего. Единственный шанс – войти в электронную базу и поискать на удачу: а вдруг?..

Впрочем, Вадик Мариничев по прозвищу Жираф ловил себя на параноидальном предположении, что силы, которые затеяли все это кровавое и загадочное побоище, могут успеть за час-другой и Оксану Львовну укокошить, и секретную электронную базу следственного отдела прокуратуры стереть невосстановимо к чертовой матери.

За всем произошедшим Вадим чувствовал некую почти мистическую мощь, чуть ли не волшебное могущество той структуры, которая только и была способна презреть любые законы, сломать любые системы защиты. Он не сомневался: действовал Федеральный комитет правопорядка, действовал по приказу самого Мудрика, и никто не смел да и не мог остановить эту дикую по своей жестокости, умопомрачительно бессмысленную операцию.

«Проклятье! Ну почему же все крутится вокруг тщедушного, пожилого, незаметного еврея, безмерно далекого от большой политики, от криминала, от людей, хоть в какой-то мере влияющих на ход событий в стране»!?

Звонок мобильного заставил вздрогнуть. Такое случалось крайне редко: нервы у Вадика были под стать его физическим и интеллектуальным достоинствам – в большом порядке. Не зря Тополянский приблизил и пестовал его уже не первый год, теша себя надеждой, что когда-нибудь этот мальчик помянет старика добрым словом.

– Вадим Петрович? – на мобильном отпечаталось «абонент неизвестен».

– Слушаю вас!

– Сабуров говорит. Узнали?

– Признаться, нет, Сергей Павлович, – честно ответил Вадик. Первый зам. генпрокурора никогда ему не звонил – не по чину…

– Вы где сейчас?

– Сопровождаю в морг труп неизвестного, которого подстрелил во время операции в пределах необходимой обороны. А вы уже знаете, что…

– Знаю, все знаю. Вот что, юноша, вы этот труп, конечно, проводите до места назначения, а то не ровен час сбежит или оживет (в трубке послышался нервный смешок). И все, Вадим Петрович, ваши обязанности по данному делу выполнены. С вашим руководством обговорим, поезжайте к себе, пишите отчет, обоснуйте необходимую оборону и передайте все вашему начальнику управления. Этим делом займутся другие люди, из другого ведомства, а вы к текущим делам возвращайтесь. Так надо, Вадим Петрович. Хорошо меня поняли?

– Понял вас, Сергей Павлович. Будет исполнено, – по-военному четко ответил Вадик. В трубке щелкнуло, отбой. Он еще не успел отвести ее от уха, как телефон зазвонил снова. И опять «неизвестный абонент». Вадик подумал, что Сабуров чего-то недоговорил. Но на том конце провода был не Сабуров. Голос низкий, гортанный, уверенный. Без представления и предисловий.

– Ты труп, понял? Зря ты так хорошо стрелять научился. До встречи, Жирафчик.

Телефон отключился. Звонивший наверняка был человеком серьезным и зря слов на ветер не бросал. К тому же смерть Седого очень его, судя по тону, разозлила. Иначе он не снизошел бы до угроз какому-то оперу, а просто шлепнул бы его, как и прочих, – тихо и ювелирно.

Звонивший, сам того не ведая, совершил ошибку. Он не мог предполагать, какая воля к сопротивлению, какое гордое упрямство, бесстрашие и расчетливость отличали этого симпатичного молодого мужчину с веселыми карими глазами.

Он шел на прямое нарушение приказа. Слава Богу, в управлении к нему относились хорошо. Везде были свои ребята.

Передав труп в морг под расписку, Вадик ринулся в лабораторию.

Оксана Львовна выполнила свою работу как никогда быстро. Происшествие с Тополянским, к которому питала нежные ностальгические чувства, явно ее подстегнуло. Вадик взял дубликат флэшки с оцифрованным отпечатком, поблагодарил и помчался в компьютерный центр на третий этаж.

«Оксана пошла на служебный проступок. Но, в конце концов, она сделала свой выбор. Повезло, информацию об отстранении Вадика от этого дела до нее, судя по беглому разговору, не довели – хоть какая отмазка».

Компьютер отпечатки не идентифицировал. Все, кранты. У Вадика было такое выражение лица, что проводивший процедуру поиска Миша Поленов, спец из электронного архива и хороший приятель Жирафа, озабоченно спросил, не желает ли господин нюхнуть нашатыря или глотнуть чего-нибудь крепенького. Вадик убито молчал. Потом немного встряхнулся, было видно по глазам, что ищет «соломинку».

– Погоди, Мишаня, а если в резервную базу глянуть, в дубликатную, которая на всякий пожарный…

– Смысл? И потом общая-то не дублируется. У нас, во всяком случае, копии нет. Страховка, знаешь ли. Шифры такие, что мама не горюй. У ФКБ есть точно. Региональная есть, по тем, кто именно в столице или области попался, но здесь не проживал. Но это чистый дубль, Вадя, к нам и к ним пополнение или обновление идет автоматом, уж поверь мне.

– А доступ?

– Я не полезу, прости. Сходи к Турецкому. Ты с ним как?

– Никак.

– Ладно, я позвоню.

Последний шанс. По Мишкиному звонку Вадик уже через 30 минут сидел рядом с Сергеем Павловичем Турецким, полным, излучавшим добродушие капитаном, ведавшим электронным архивом в Управлении по связям с региональными органами. К нему еще тоже, Вадику на удачу, не приходил приказ посылать Мариничева куда подальше.

Есть! Попался! Из центрального архива досье удалили, а из этого… не успели? Или промашка вышла? Прокололись ребята. И на том спасибо!

Компьютер выдал такое, от чего у Жирафа чуть крыша не съехала. Супошин Анатолий Иванович, 60-го года рождения, кликуха Блондин, что не удивительно. Бывший боец спецназа ГРУ. Взят в Москве в 1999-ом с поличным на огневой позиции на крыше, где поджидал солидного криминального авторитета. Винтовку с оптическим прицелом перенаправил на оперативного сотрудника милиции. Но не успел – того страховал коллега. Был тяжело ранен и арестован. «Надо же, – отметил про себя Мариничев, – ему уже не фартило примерно по той же схеме. Правда, на этот раз – по-крупному». Осужден по статьям совокупно на шесть лет. Сидел под Красноярском, строгий режим. Бежал через год. С ним еще двое.

Бес Александр Львович, кличка – она же фамилия, на два года младше, уголовник с тремя ходками, начинал милиционером в городе Видное Московской области, окончил курс спецподготовки, воевал в Чечне, взяли в Питере, уже на гражданке – за ограбление, потом дважды в Москве за тяжкие телесные. Тянул десятку недолго. Бежал.

Шулепин Альберт Никодимович, 42 года от роду, статья 159-я мошенничество, подделка документов – по ней сидел второй раз, срок пять лет, отбыл два. По профессии часовой мастер, жил и работал в Москве. Бежал.

Их не нашли. Как они смогли пройти тайгу и затеряться в Сибири – этого в компьютерном досье не сыскать. Но странно, очень странно.

Ладно, теперь фото Блондина. Турецкий щелкнул мышкой, и они оба застыли в онемении, уставясь на экран дисплея. Оттуда на них грозно взирал… Феликс Эдмундович Дзержинский. «Железный Феликс». Легендарный председатель ВЧК, гроза контрреволюционеров, лучший друг беспризорников, большой гуманист и безжалостный палач.

Как только оба вышли из оцепенения, капитан Турецкий дрожащими от волнения пальцами повторил вызов файла, сопроводив сие бессмысленное действие вполне уместным возгласом «Сгинь, нечистая!»

Когда верный соратник Ленина вновь объявился вместо Блондина, реакция сыщиков оказалась прямо противоположной. Капитан воззрился на Вадика округлившимися полубезумными глазами, а Жираф… расплылся в улыбке и вдруг захохотал в голос, сгибаясь и разгибаясь, как бывает, когда от смеха сводит живот. Постепенно и Турецкий расслабился, заразился и тоже стал смеяться, но, в отличие от коллеги, отчетливо пробивались истерические нотки. Фото двоих оставшихся беглецов оказались идентичны предыдущему: через тайгу ушли сразу три «железных Феликса».

Отсмеявшись, Жираф сказал: «Сергей Павлович, я не готов ничего объяснять вам, некогда мне, да и, честно говоря, я могу только догадываться о причинах этой, скажем так, путаницы. Но одно знаю твердо: вы ни в чем не виноваты. Предотвратить вы не могли. Хулиганы, которые влезли в базу, способны взломать любые сайты. На раз! Я вас уверяю, они превосходят по квалификации самых продвинутых. Однако даю вам слово – никому не скажу. Могила. Советую не поднимать шума, забыть об этом досье и продолжать вашу многотрудную компьютерную службу на благо родного ведомства. Спасибо огромное!»

Вадик вышел, оставив капитана сидеть у дисплея с жалкой улыбкой человека, обретшего безумие как избавление от кошмарной реальности.

Глава 5
Догадка на грани безумия

На следующий день Вадик с утра заскочил в больницу к шефу. Удостоверение помогло проникнуть в кабинет к заведующему хирургическим отделением. Хмурый и немногословный, как многие представители этой отрасли медицины, Валерий Ильич Буранский бесстрастно выдавил из себя информацию суховато-полу научную, но, как понял посетитель, утешительную: перелом хоть и нестабильный, но смещение некритичное, вправил, сейчас филадельфийский воротник и фиксация тела, жить будет точно, пока лежать. И добавил: «Такое впечатление, что ему башку крутили, но недокрутили, словно сил не хватило или торопились. Ну и слава богу! Еще бы чуть-чуть…» Больше ничего не сказал, извинился: «Операция».

Вадик договорился с лечащим врачом, чтобы тот дал знать, как только больной придет в себя и сможет говорить. Тот быстрее, чем через сутки, велел не соваться. В этом госпитале спорить было бесполезно, и Жираф уехал в управление. Он заперся в своем малогабаритном, но отдельном кабинете и на чистом листе бумаги стал рисовать… нет, не схему преступлений, а рожи и рожицы, фигурки и значки. Именно так ему лучше думалось.

…Через два дня в полдень молодой оперативник сидел в небольшой одноместной палате закрытой ведомственной больницы у ложа Тополянского. Тот представлял собой зрелище сколь печальное, столь и комичное. Шея забрана в специальный гипсовый воротник, туловище запеленуто, чтобы шевелить он мог только ногами, кистью правой руки и языком. При этом шеф издавал не слишком внятные звуки. Он напоминал большую белую мумию. Но Алексей Анисимович остался жив, это и было самым существенным. Прогноз лечащего врача не давал надежды на выписку раньше, чем через несколько недель. О возвращении в строй пока речь не шла.

Слава богу, думать и кое-как изъясняться он мог, что и продемонстрировал своему ученику. Но для начала выслушал его безумную гипотезу. Она демонстрировала похвальную начитанность и бурную фантазию Вадика, но и впрямь отдавала такой метафизикой и достоевщиной – всех святых выноси.

Итак, в детстве он (Вадик не называл имени Большого Человека, что придавало изложению некую сакральность) приобрел какой-то сильный комплекс, связанный с разгадыванием. В том числе кроссвордов. Этот комплекс исподволь терзает его всю жизнь. Интеллект и эрудиция на высоте. Он с маниакальной страстью игрока раскалывает ребусы и кроссворды, На этой почве человек свихнулся, но сумасшествие носит латентный, скрытый характер. Он живет двумя параллельными жизнями. Одна – бытовая, профессиональная, творческая – более чем успешна: сделал фантастическую карьеру, став почти хозяином целой страны. А вторая жизнь, потаенная, патологическая, глубоко внутренняя, представляла собой непрерывную или спорадическую борьбу с этим самым комплексом. Своего роди фобия. Проще говоря, его, как наркомана к дозе, денно и нощно тянуло что-нибудь разгадывать и расшифровывать, а назойливые мысли об этом адски мучали, терзали душевно и физически. Но скорее – первое. Скорее – мания разгадывать, решать, находить ответы. Например, на кроссворды и сканворды, на головоломки, предлагаемые в неисчислимом количестве Интернетом, газетами, журналами, брошюрками и т. д. В конце концов, он достиг в этом совершенства. Щелкал кроссворды как семечки. И каждый раз, заполняя все клетки до единой, испытывал что-то вроде интеллектуального оргазма. Степень сложности имела значение. Чем труднее, тем полнее и слаще удовлетворение.

И как-то раз попадается кроссворд, составленный Фогелем. Скорее всего, не в газете «Мысль», где эти штуки рассчитаны на среднестатистического обывателя. А в одном из немногочисленных изданий, куда наш страдалец рассылал «продукцию» высокой или высшей степени сложности. То есть ему не впервой, конечно, раскалывать кроссворды, составленные этим автором. Но тут он, что называется, застрял. Может быть, впервые за долгое время уперся в какое-то перекрестье слов, с которым никак не мог справиться. И это привело в бешенство. Комплекс не просто взыграл – воспламенился. Проявилась некая форма помешательства. Он дождался следующего номера газеты, прочел ответы и… решил выместить скопившуюся бешеную энергию неудовлетворенности на авторе. И для того продумал и осуществил с помощью подручных витиеватую, чудовищную по своей жестокости акцию возмездия, при этом находясь в состоянии пролонгированного аффекта. Потому как только псих, утративший способность спокойно и логично рассуждать, мог обрушить столь варварскую месть на голову ни в чем не повинного человека. Точнее, целой группы людей, повинных только в том, что в обычный день выполняли свою обычную будничную работу.

Тут автор теории сделал паузу, чтобы перевести дух и определить по глазам реакцию шефа. Сам он верил в изложенное процентов на пятьдесят.

Тополянский, как и десять минут назад, неподвижно лежал, уставившись в потолочную лампу. Но глаза выдавали живой интерес к умопостроениям подчиненного. В нем боролись недовольство и одобрение: нарушает приказ начальства, но не бросает дело, не может…

Вдруг выражение глаз изменилось. Они… смеялись. И тут Вадик услыхал и впрямь некое подобие смеха.

– По-вашему, чушь, Алексей Анисимович? – обреченно спросил Вадик, виновато глядя на шефа. И усилил: – Бредятина, да?

– Нет, нет, не обижайся! – прошептал – прошепелявил Тополянский, при этом глаза продолжали весело поблескивать. – Извини, просто анекдот вспомнил. Из репертуара великого артиста Никулина Юрия Владимировича. Про то, как народ на работе всем отделом не мог отгадать одно слово в кроссворде. Вопрос был: «Близкий родственник», ничего не подходило и не сходилось. Люди головы сломали, ночь не спали, ждали ответов в следующем номере. Оказалось: «Братан».

Вадик расхохотался в голос, настроение явно улучшилось.

«Дай попить!» – попросил Алексей Анисимович, едва шевеля действительно пересохшими, слегка потрескавшимися губами. Вадик заботливо подержал бутылочку с водой, пока шеф тянул из торчавшей в ней соломки. Посерьезнев и собравшись, видимо, с силами, Тополянский чуть слышно заговорил:

– Я тоже много думал об этом. В наших с тобой выводах есть сходство. Состоит в том, что наш клиент псих и фанатик. Он точно зациклился на идее мести, как-то связанной с ничтожной по его масштабам персоной. Это он подстроил «суслика» – не сам, конечно, команда работала, профессионалы высшей пробы. Они же, вероятнее всего, проделали фокусы с файлами. По его приказу убрали всех, кого убрали. И почему-то не добили тех, кто имел к делу такое же отношение. По логике, должно быть еще с десяток трупов. Один непрошедший кандидат в покойники перед вами, батенька. Второй передо мной – сидит тут, рассуждает, нарывается на неприятности. Третий то ли в могиле, то ли взаперти. Скорее всего, взаперти. И с ним идет работа – помилуй его бог, если я правильно понимаю, какая именно. Дай еще попить!

Попил, продолжил:

– Согласен я и с тем, что Фогелевы кроссворды и прочие задачки имеют какое-то отношение к паранойе, коей страдает наш любезный друг. Только вот причины этой паранойи неочевидны. А дальше, сударь мой…

«Явно идет на поправку, вернулся к своим этим оборотам и словечкам из позапрошлого века», – отметил про себя Вадим».

– …дальше ваши гениальные догадки не вызывают у меня безоглядного доверия и пламенного воодушевления. Начнем с элементарного. Люди его полета, жесткие и целеустремленные, просто по определению не могут страдать такой глупейшей слабостью, как разгадывание крестиков и ноликов. Рулетка – ну, это я еще могу допустить. Женщины, биржа, стрельба по живым мишеням за бешеные деньги в каком-нибудь тайном криминальном клубе – не исключено. Но задачки в газетке!? Нонсенс, мой почтенный друг! Плод воспаленного воображения талантливого сыщика юных лет, начитавшегося американских детективов. Но даже если допустить невозможное… С чего ты взял, что мог появиться кроссворд, о который разбилась могучая эрудиция натренированного спортсмена, можно сказать, профессионала в этой области. Я между делом взглянул на пару произведений нашего клиента в журнале «Планета» для начитанной публики. Вопросики серьезные, но даже я, не бог весть какой эрудит, навскидку справился с одним из них без напряжения. На втором сломался, потому что устал. Ты можешь прочесать кроссворды Фогеля в других изданиях, но даю тебе на отсечение голову, которая и так на ниточке болтается, – не найдешь ты там ничего сверхзубодробительного. Наш бедолага работал для простого народа, иногда для образованных читателей уровня среднего и чуть выше. Для яйцеголовых знатоков кроссворды вообще составляют крайне редко, печатают их от силы одно-два издания малого тиража. Представить себе нашего клиента в качестве читателя таких изданий невозможно. Да и какой уж он такой интеллектуал! Что-то я про это не слыхивал.

Тополянский замолк минуты на три, собираясь с силами.

– Нет, господин хороший, никакой конкретный Фогелев крестик-нолик ни при чем. Сама личность достопочтенного Ефима Романовича вывела почему-то из себя нашего Нерона. Вся цепочка диких, иррациональных убийств и компьютерных взломов, слежка и прослушка словно бы только и имели целью довести клиента до полного отчаяния, накинуть ему на шею петлю, медленно затягивать, а потом…

– Но за что? – не удержавшись, перебил Вадик. – Не по национальному же признаку, в конце концов! Я даже такое допущение сделал, но потом прикинул: среди составителей этих самых штучек евреев с избытком, чуть ли не каждый третий. Как в шахматах.

– Они в разных сферах деятельности, мягко говоря, заметны, – беззлобно констатировал Тополянский. – Версия охоты на еврея? Я ее отметаю. Да, человечество по-прежнему разбавлено иудеями, и мы знаем, кому это особенно не нравилось. Многим не нравится и до сих пор. Лично я к таковым не принадлежу. И мне их существование никогда не мешало. Они в большинстве своем талантливые и приличные люди. Я даже предпочел бы, чтобы их стало столько же, сколько китайцев. Но при условии, что число китайцев естественным образом сократится до нынешнего числа евреев.

Он улыбнулся, и в этот момент Вадик к великой своей радости осознал: Тополянский выкарабкается, и они еще поработают вместе.

Мариничев искренне любил шефа, что не часто случается на службе. А Тополянский недолюбливал китайцев по только ему одному известным мотивам. К счастью, это не сказалось отрицательно на судьбе кого-либо из представителей великого, древнего и неисчислимого народа: никто в разработку Тополянскому не попался.

– Мой вывод таков, – произнес Алексей Анисимович: – По непостижимой причине Мудрик осуществляет многоходовый, кровавый и почему-то театрализованный акт устрашения. Почему именно Фогель? Какая-то между ними связь. В прошлом. И разница в возрасте, и абсолютно не пересекающиеся, казалось бы, линии судеб, и огромная социальная дистанция – все это лишь отвлекает нас от поиска ответа. Между ними было нечто… Словно какая-то общая буква у двух слов по горизонтали и вертикали. Нечто весьма драматичное. Или случайное, но только теперь всплывшее. Или не они сами, а их предки каким-то образом задолжали друг другу по-крупному. Типа кровной вражды, вендетты. Или в ином, доисторическом воплощении Мудрик действительно был сусликом, а Фогель в ипостаси волка сожрал его детенышей…

– Это вы…

– Это я по бреду, Вадим. Довожу мысль до абсурда. Мне позволительно, у меня после бандитского покушения, допустим, крышу снесло. Но ты меня понимаешь?

– Понимаю, Алексей Анисимович. Но делать-то что? Как искать истину? А Фогеля?

– Прежде ответь себе и мне на вопрос – зачем искать.

– А как дальше нормально работать? Себя загрызу: переиграли как мальчика. И еще чуть не убили. И вас… Не смогу бросить, Алексей Анисимович, вы же понимаете. Вплоть до отставки. Меня ломать будет и доломает. Характер мой знаете. А Фогель… Я вам честно признаюсь – жалко мне его. Вот черт его знает почему, но по-человечески жалко. Я еще никого из фигурантов ваших дел…

– Наших дел, Вадик, наших…

… – никого еще так не жалел, как этого чудака, рохлю эту плаксивую.

– Да вы сентиментальны, мой чувствительный друг, – с доброй издевочкой промолвил Тополянский и добавил уже вполне серьезно: – Не зря я тебя выбрал, парень. Прочел в тебе не только дар сыщика, но и правильного человека. Это когда совесть и душа присутствуют. Видишь ли, и мне нашего «многоклеточного» жалко. Не верю, что в чем-то виновен. И есть в особой степени подлое и обидное, когда таких людей, совершенно мирных и беззащитных, сильные мира сего изничтожают. Причем, абсолютно безбоязненно. Я бы сказал – демонстративно.

– «Многоклеточным» вы его метко окрестили, – оценил Вадик. – Метафорично.

Про себя подумал не в первый раз: миллионы таких передушили, постреляли, обездолили при большевиках, при Сталине, а вот сострадание к конкретному человеку всегда острее, чем к целым легионам жертв. Уроки истории – они больше для ума, а сочувствие к отдельному человеку – оно для сердца, для души, если таковые имеются.

– Не исключаю, он еще жив, – продолжил Тополянский. – Иначе зачем бы его столько мурыжить, тучи над ним нагонять. Взяли и держат взаперти, пытают потихоньку, может, что-нибудь выведать хотят. Хорошо бы не гестаповскими методами. Шанс найти его живым есть. Вытащить – маловероятно, но тоже не исключено. Правду бы узнать! Тогда были бы основания обратиться в структуры президента. Есть у меня лазейка. Но это в теории. А пока ищи людей, которые что-то могут вспомнить. Переговори еще раз с женой, с друзьями, найди сокурсников. И наконец, пройдись внимательно по биографии сам знаешь кого. Хотя бы по доступным источникам. Ищи любые пересечения. Пусть косвенные, умозрительные, отдаленные. Но будь крайне осторожен. Одна осечка – и ты труп. Как, впрочем, тебе и обещал по телефону твой ласковый аноним. Все, адье, устал я. Надо будет посоветоваться – приходи. Про отстранение твое от дела ничего не знаю. Звонить только в экстраординарной ситуации. Я еще здесь проваляюсь…