Текст книги "Вождь окасов"

ГЛАВА XXIV
Два ульмена

Если бы вместо того, чтобы рассказывать происшествия истинные, мы писали роман, то, разумеется, пропустили бы некоторые сцены. По этой причине мы не стали бы рассказывать и той сцены, которую хотим описать теперь. Впрочем мы делаем это единственно для того, чтобы показать, как велико влияние первых привычек жалкой жизни на натуры, даже высоко организованные, и как трудно впоследствии освободиться от этих привычек.

Говоря о Валентине, мы должны к чести его рассказать, что его шутливость была скорее притворною, нежели истинной, и что целью его было вызвыть улыбку на губах своего молочного брата и таким образом рассеять горесть, которая терзала несчастного молодого человека.

После этого необходимого предисловия, мы будем продолжать наш рассказ и, оставив на время дона Тадео и его друга, попросим читателя последовать за нами в селение племени Большого Зайца.

Настал день, с нетерпением ожидаемый всеми индейцами и в особенности индианками, так как последние должны были в этот день научиться приготовлять новое блюдо для своих мужей. С рассвета мужчины, женщины и дети собрались на большой сельской площади, составив многочисленные группы, в которых рассуждали о достоинстве неизвестного блюда, секрет которого они должны были узнать.

Луи, которого опыт, предпринимаемый его другом, мало интересовал, хотел остаться дома; но Валентин настоял на том, чтобы и он присутствовал при его торжестве, и молодой человек наконец согласился.

Парижанин стоял уже на своем месте, на свободном пространстве, посреди площади; он лукаво поглядывал на индейцев, смотревших на него с тревожным и недоверчивым выражением, которое попеременно обнаруживалось на их лицах. Стол, разведенный огонь, на котором грелась железная кастрюля наполненная водой, кухонный нож, деревянная ложка, петрушка, кусок свиного сала, соль, перец и корзинка со свежими яйцами были приготовлены по распоряжению Валентина Трангуалем Ланеком. Ждали только апо-ульмена, чтобы начать опыт. Для него была приготовлена особая эстрада, как раз напротив Валентина. Наконец апо-ульмен явился и уселся на своем месте. Взяв из рук слуги зажженную трубку, он шепнул что-то Курумилле, который почтительно стоял возле него. Курумилла поклонился, сошел с эстрады и пошел сказать парижанину, что он может приняться за дело. Валентин, отдав низкий поклон апо-ульмену, старательно сложил свой плащ у ног, грациозно засучив рукава до локтя, слегка наклонился вперед, оперся правой рукой о стол и, приняв тон купца, расхваливающего свой товар зевакам, начал свою речь:

– Знаменитые ульмены и вы, великие воины благородного и священного племени Большого Зайца, – сказал он громким и ясным голосом, – выслушайте внимательно то, что я буду иметь честь объяснить вам. В начале времен мир не существовал; вода и облака, сталкивавшиеся в неизмеримом пространстве, составляли тогда Вселенную. Когда Пиллиан создал мир, как только по его слову человек вышел из недр красной горы, он взял его за руку и, указывая на все произведения земли, воздуха и волн, сказал:

«Ты царь мироздания; следовательно животные, растения и рыбы принадлежат тебе; они должны, по мере своих сил и своего инстинкта, способствовать твоему благосостоянию и счастью в этом мире, таким образом, лошади и верблюды будут возить тебя по пустыням, тонкорунные бараны будут одевать тебя и кормить своим сочным мясом. Когда Пиллиан таким образом исчислял, одни за другими, качества, свойственные разным животным, прежде чем дошел до растений и рыб, он вдруг увидал курицу, беззаботно клевавшую зерна, разбросанные по земле. Пиллиан взял ее за крылья и, указывая на нее человеку, сказал:

– Посмотри, вот одна из самых полезных птиц, которых я создал для твоего употребления: сваренная в кастрюле курица даст тебе превосходный бульон, весьма полезный во время болезни; изжаренное белое мясо ее отличается чудесным вкусом; из ее яиц ты будешь делать себе яичницы с шампиньонами, с ветчиной и особенно со свиным салом; но если тебе случится быть нездоровым и крепкая пиша будет слишком тяжела для твоего ослабевшего желудка, то вели только сварить яйца всмятку и тогда проглотишь себе язык!»

– Вот, – продолжал Валентин, все более и более красуясь перед индейцами, которые, разинув рты и вытаращив глаза, не видели никакой насмешки в словах его, между тем как Луи помирал со смеха, – вот как Пиллиан говорил с первым человеком в начале веков; вы там не были, воины окасские, стало быть, не удивительно, что это вам неизвестно; я сам тоже не был, это правда, но благодаря хорошо известному нам, белым, искусству передавать из века в век случившиеся события посредством письма, слова Великого Духа были записаны старательно и дошли до нас. Теперь без дальних предисловий, я буду иметь честь сварить яйцо всмятку. Послушайте, это просто, как здравствуйте, и понятно для самых тупоумных. Чтобы сварить яйцо всмятку, надо две вещи: во-первых, яйцо, потом кипяток; возьмите яйцо таким образом, откройте кастрюлю, положите яйцо на ложку, опустите его в кастрюлю и дайте ему прокипеть три минуты, ни больше, ни меньше; обратите внимание на эту важную подробность: более продолжительное время испортит успех вашей операции. Смотрите...

Действие последовало за словами. Когда прошло три минуты, Валентин вынул яйцо, разбил его, посолил и подал апо-ульмену с маисовой лепешкой. Все это было исполнено с невозмутимой серьезностью, среди глубочайшего безмолвия внимательной толпы.

Апо-ульмен попробовал яйцо. На секунду сомнение обнаружилось на лице его, но мало-помалу черты его просияли удовольствия, и он вскричал наконец с восторгом:

– Вкусно, очень вкусно!

Валентин со скромной улыбкой немедленно сварил другие яйца, которые и роздал ульменам и главным воинам. Те скоро присоединили свои поздравления к поздравлениям апо-ульмена. Безумная радость овладела бедными индейцами; чуть было не сбили они с ног самого Валентина, так старались они подойти к нему поближе, чтобы получить от него яйцо и рассмотреть, каким образом он варит эти яйца.

Наконец спокойствие восстановилось; любопытство было удовлетворено, и апо-ульмен, голос которого до сих пор нельзя было расслышать посреди шума, мог восстановить порядок в толпе и заставить молчать. Валентин взглянул на свою публику с видом удовольствия. Теперь индейцы находились под влиянием чар; самые недоверчивые из них были побеждены. Все ждали с нетерпением, чтобы он продолжал свои опыты.

– Теперь, – сказал Валентин, ударив по столу ножом, – в особенности замечайте все то, что я буду делать. Сварить яйцо всмятку для меня игрушка, но приготовление яичницы требует старательного изучения, если хочешь достигнуть в этом случае той оконченности, той мягкости и того совершенства, которые так ценятся истинными знатоками; я сделаю вам яичницу со свиным салом, то есть блюдо самое изысканное во всей Вселенной. Объясняя вам, как приготовляется это блюдо, я в то же время буду показывать на деле. Слушайте же меня и смотрите как я буду обращаться с различными снадобьями, которые входят в состав приготовления этого блюда. Чтобы сделать яичницу со свиным салом, требуется: свиное сало, яйца, соль, перец, петрушка и коровье масло; все эти вещи лежат на столе, как вы видите; теперь я их смешаю.

Говоря это, Валентин с неимоверной ловкостью и чрезвычайной быстротой начал приготовлять чудовищную яичницу, по крайней мере из шестидесяти яиц. Все это делал он с удивительной непринужденностью. Интерес индейцев был живо возбужден; энтузиазм их обнаруживался прыжками и хохотом, и наконец решительно дошел до крайней степени, так что топанье ногами, крики и вой сделались страшны, когда они увидали, что Валентин схватил сковороду рукой и подбросил четыре раза яичницу на воздух, по-видимому, без всякого усилия и с непринужденностью опытного повара.

Как только яичница была готова, француз положил ее на деревянное блюдо и уже хотел отнести ее к апо-ульмену, но тот, разлакомившись от яйца всмятку, избавил молодого человека от излишнего труда; забыв всякое приличие, дикарь бросился к столу, а за ним и все ульмены.

Успех парижанина был огромный; никогда никакой повар не имел такого триумфа. Валентин, скромный как все люди с истинным дарованием, уклонился от почестей, которые хотели ему воздать, и поспешил укрыться со своим другом в жилище Трангуаля Ланека.

На другой день после этого достопамятного события, в ту минуту, когда молодые люди приготовлялись выйти из хижины, в которой жили вместе, хозяин явился к ним в сопровождении Курумиллы. Оба вождя поклонились, сели на землю, заменявшую пол, и закурили трубки. Луи, привыкший к церемонному обращению ароканов и убежденный в том, что индейцы пришли к ним с каким-нибудь серьезным известием, сел так же как и его молочный брат и терпеливо ждал, чтобы они заблагорассудили объясниться. Когда трубки были добросовестно выкурены до конца, вожди вытряхнули пепел на ноготь, вытерли трубки о кушаки, обменялись взглядами, и Трангуаль Ланек сказал:

– Мои бледнолицые братья еще намерены ехать?

– Да, – отвечал Луи.

– Разве они не довольны индейским гостеприимством?

– Напротив, вождь, – отвечали молодые люди, дружески пожимая ему руку, – вы обращались с нами как с детьми племени.

– Зачем же вы нас оставляете? – возразил Трангуаль Ланек. – Человек знает что теряет, но знает ли он что найдет?

– Вы правы, вождь, но вам известно, что мы приехали сюда с целью посетить Антинагюэля, – сказал Луи.

– Брат мой с золотистыми волосами, – сказал вождь, так называвший Валентина, – решительно имеет необходимость его видеть?

– Решительно, – отвечал молодой человек. Вожди снова разменялись взглядами.

– Он его увидит, – продолжал Трангуаль Ланек. – Антинагюэль теперь в своем селении.

– Хорошо! – сказал Валентин. – Завтра мы пустимся в путь.

– Мои братья уедут не одни.

– Что хотите вы сказать? – спросил Валентин.

– Индейская земля не безопасна для бледнолицых; брат мой спас мне жизнь, и потому я поеду с ним.

– Брат мой сохранил мне друга, – сказал Курумилла, молчавший до сих пор, – поэтому я тоже поеду с ним.

– Что вы это, вождь, – возразил Валентин, – мы путешественники, которыми случай играет по своей воле; мы не знаем, что готовит нам судьба и куда она поведет нас, после того как мы увидимся с человеком, к которому мы посланы.

– Что за нужда, – отвечал Курумилла, – мы поедем туда, куда поедете вы.

Молодые люди растрогались этой чистосердечной и наивной преданностью.

– О! – вскричал Луи восторженно. – Это невозможно, друзья мои... подумали ли вы о ваших женах, о ваших детях?

– Жен и детей будут беречь наши родственники пока мы не вернемся.

– Мои друзья, мои добрые друзья, – сказал Валентин с волнением, – мы не согласимся на это для вашей же собственной пользы; я уже вам сказал, что мы сами не знаем, что ожидает нас и что мы будем делать; позвольте нам ехать одним.

– Мы поедем с нашими бледнолицыми братьями, – отвечал Трангуаль Ланек тоном, не допускавшим возражений, – братья мои не знают в пустыне четыре человека составляют силу; двое же легко могут погибнуть.

Французы не старались сопротивляться долее и приняли предложение ульменов, тем более, что понимали как нельзя лучше, до какой степени могут быть им полезны эти люди, привыкшие к лесной жизни, знавшие все ее тайны и изучившие ее досконально.

Вожди простились со своими гостями, чтобы приготовиться к отъезду, который был назначен на следующий день.

На восходе солнца Луи, Валентин, Трангуаль Ланек и Курумилла выехали из селения верхом на превосходных лошадях той арабо-андалузской породы, которую испанцы ввезли в Америку. Верный Цезарь бежал рядом со всадниками. Все члены племени вышли из своих хижин провожать их и беспрестанно кричали им вслед:

– До свидания! До свидания! Добрый путь! Добрый путь!

Простившись с этими добрыми людьми, четверо путешественников поехали к селению Черных Змей и скоро исчезли в бесчисленных горных ущельях.

ГЛАВА XXV
Антинагюэль – Тигр-Солнце

В том состоянии анархии, в которое была погружена Чили в то время, когда происходила описываемая нами история, в стране было много разнородных партий; каждая действовала в тайне, стараясь всеми мерами захватить власть.

Бустаменте, как мы уже объяснили это выше, мечтал ни больше ни меньше как о протекторате конфедерации, основанной по образцу Соединенных Штатов. Мрачные Сердца, единственные истинные патриоты этой несчастной страны, стремились только к одной цели: они хотели, чтобы правительство приняло более человеколюбивые законы, но нисколько не желали уничтожить его, убежденные в том, что революция может повредить общему благосостоянию нации.

В одно время с Бустаменте и обществом Мрачных Сердец тайно действовала третья партия, едва ли не более сильная, чем две первые. Представителем этой партии был Антинагюэль, самый могущественный токи Уталь-Мапуса ароканской конфедерации.

Мы уже говорили, что по своему географическому положению, эта маленькая неукротимая область расположена треугольником на земле Чилийской республики и таким образом разделяет ее надвое. Такое выгодное положение давало Антинапоэлю огромные возможности. Все ароканы воины; по первому знаку своих вождей, они берутся за оружие и могут в несколько дней собрать грозную армию, составленную из людей опытных в войне. И Мрачные Сердца, и Бустаменте хорошо понимали, как выгодно было бы привлечь ароканов на свою сторону, – в союзе с этими свирепыми воинами победа была бы несомненна.

Бустаменте и Король Мрака тайно друг от друга делали Антинагюэлю предложения о взаимном содействии. Грозный токи выслушал эти предложения, но отвечал на них уклончиво, и вот почему:

Антинагюэль, кроме наследственной ненависти, которую предки завещали ему по отношению к белой расе, или может быть именно по причине этой ненависти, мечтал, с тех пор как племя избрало его главным вождем Уталь-Мапуса, не только о полной независимости своей страны, но еще хотел завоевать всю землю, которую отняли испанцы, отбросить их по другую сторону Андских Кордильеров и возвратить своей нации могущество, которое она имела до прибытия белых в Чили. Антинагюэль был человек, способный привести в исполнение такое намерение. Одаренный обширным умом, характером смелым и хитрым, он никогда не терял мужества, не падал духом ни от какой неудачи. Воспитанный по преимуществу в Чили, он прекрасно говорил по-испански, основательно знал нравы своих врагов и посредством многочисленных шпионов, внедренных повсюду, получал точные сведения о чилийской политике и о безнадежном положении тех, которых он хотел победить. Обыкновенно он пользовался разделявшими их противоречиями, притворяясь будто слушает предложения, которые делали ему разные партии именно затем, чтобы при первом удобном случае погубить своих врагов и остаться одному.

Ему нужен был благовидный предлог для того, чтобы держать на военном положении свой Уталь-Мапус, не внушая недоверия чилийцам. Этот предлог Бустаменте и Мрачные Сердца сами предоставили ему своими предложениями, вследствие которых никто не мог удивляться, что в мирное время токи собирает многочисленную армию на чилийских границах: каждая партия льстила себя надеждою, что эта армия предназначена служить ей. Политика токи была искусна; он не только не внушал никому недоверия, но напротив подавал надежду каждому.

Положение становилось критическим, час действия приближался. Антинагюэль, который принял уже все необходимые меры, нетерпеливо ждал минуты начать борьбу.

Вот в каком положении были дела в то время, когда донна Мария приехала в селение Черных Змей навестить друга своего детства. Проснувшись, Красавица отдала приказание готовиться к отъезду.

– Сестра моя уже оставляет меня? – сказал ей Антинагюэль тоном кроткого упрека.

– Да, – отвечала донна Мария, – брат мой знает, что я должна приехать как можно скорее в Вальдивию.

Вождь не удерживал ее; беглая улыбка мелькнула на его лице. Когда донна Мария села на лошадь, она обернулась к токи.

– Брат мой, кажется, сказал мне, что скоро будет в Вальдивии? – спросила она тоном равнодушия, прекрасно разыгранного.

– Я буду там в одно время с моей сестрой, – отвечал индеец.

– Стало быть, мы увидимся?

– Может быть.

– Это необходимо!

– Хорошо, – отвечал вождь, – сестра моя может ехать; она увидит меня.

– До свидания же, – сказала донна Мария и пришпорила свою лошадь.

Она скоро исчезла в облаке дыма. Вождь задумчиво вернулся домой.

– Я еду в большое селение бледнолицых, – сказал он матери.

– Я все слышала нынешней ночью, – печально отвечала индианка, – сын мой напрасно делает это.

– Напрасно, почему? – спросил Антинагюэль запальчиво.

– Сын мой великий вождь, сестра обманывает его и пользуется им для своего мщения.

– Или для моего, – сказал индеец странным тоном.

– Молодая белая девушка имеет право на покровительство моего сына.

– Я буду покровительствовать Дикой Розе.

– Сын мой забывает, что та, о которой он говорит, спасла ему жизнь.

– Молчи, женщина, – закричал он с гневом. Индианка замолчала со вздохом.

Антинагюэль собрал своих воинов, выбрал из них человек двадцать, на которых мог вполне положиться, и приказал им приготовиться следовать за ним через час, потом погрузился в глубокие размышления. Вдруг послышался большой шум. Антинагюэль вышел на порог своего дома.

Два чужестранца на прекрасных лошадях подъезжали к нему. Впереди них ехал индеец. Эти чужестранцы были Валентин и граф де Пребуа Крансэ. Они оставили своих друзей в нескольких шагах за селением.

Выехав из селения племени Большого Зайца, Валентин распечатал письмо, которое дон Тадео прислал ему со своим управителем, прося распечатать в последнюю минуту. Молодой человек вовсе не подозревал того, что заключалось в этом странном послании. Прочтя письмо с величайшим вниманием, он подал его своему другу, говоря:

– Прочти, Луи. Гм! Почем знать, может быть в этом странном послании заключается для нас богатство.

Как все влюбленные, Луи был большой скептик относительно тех вещей, которые не касались его любви; он возвратил бумагу, качая головой.

– Политика обжигает пальцы, – сказал он.

– Да, неловким, – отвечал Валентин, пожимая плечами, – я же, напротив, думаю, что в той стране, где мы находимся, главнейшее основание богатства заключается для нас именно в этой политике, которую ты так презираешь.

– Признаюсь тебе, друг мой, что я мало забочусь об этих Мрачных Сердцах, которых не знаю.

– Я не разделяю твоего мнения; я считаю их людьми решительными и убежден, что когда-нибудь они непременно одержат верх.

– Желаю им успеха; но какое дело до этого нам, французам?

– Гораздо большее нежели ты думаешь, и я имею твердое намерение, тотчас после моего свидания с Антинагюэлем, отправиться прямо в Вальдивию на свидание, которое наши новые друзья мне назначили.

– Пожалуй, – сказал граф, – поедем, если ты хочешь. Только предупреждаю тебя, что мы рискуем головой... заранее умываю руки.

– Я буду осторожен! Моя голова – единственная вещь, принадлежащая мне, – отвечал Валентин смеясь, – но будь спокоен, я рискую ею только тогда, когда нужно; притом, неужели тебе не любопытно, так же как и мне, посмотреть как эти люди делают политику?

– В самом деле, это может быть довольно интересно. Мы путешествуем, чтобы чему-нибудь научиться; будем же учиться, если представляется случай.

– Браво! Вот это я люблю... Поедем к этому грозному вождю и отвезем ему письмо.

Трангуаль Ланек и Курумилла были люди слишком осторожные для того, чтобы обнаружить перед Антинагюэлем дружбу, связывавшую их с французами. Поэтому, подъехав к селению Черных Змей, с которыми в последнее время они находились в весьма хороших отношениях, Трангуаль Ланек и Курумилла спрятались за пригорком, оставив с собой Цезаря, а французы продолжали путь вдвоем.

Прием, сделанный нашим друзьям, был самый дружелюбный. В мирное время ароканы чрезвычайно гостеприимны. Едва приметив чужестранцев, они тотчас столпились вокруг них. Все индейцы говорят по-испански с удивительной легкостью; поэтому Валентин мог объясниться с ними как нельзя лучше. Один воин вызвался служить проводником французам, которые не знали, в какую сторону ехать, и довел их до дома вождя, перед которым собралось человек двадцать всадников, вооруженных с головы до ног.

– Вот Антинагюэль, великий токи страны под Андами, – напыщенно сказал проводник, указывая пальцем на вождя, который в эту минуту выходил из своего дома, привлеченный шумом.

– Благодарю, – сказал Валентин.

Французы быстро подъехали к токи, который, со своей стороны, тоже сделал несколько шагов к ним навстречу.

– Э! Э! – шепнул Валентин своему товарищу. – У этого человека прекрасная осанка и вид очень умный для индейца.

– Да, – отвечал Луи тем же тоном, – но у него узкий лоб, косой взгляд и сжатые губы; он внушает мне мало доверия.

– Ба! – возразил Валентин. – Ты слишком разборчив; уж не ожидал ли ты, чтобы этот дикарь был Антиноем или Аполлоном Бельведерским?

– Нет, но я хотел бы, чтобы в его взоре было более искренности.

– Мы его разгадаем.

– Не знаю почему, но этот человек производит на меня такое же действие, как пресмыкающееся; он внушает мне непреодолимое отвращение.

– Ты слишком впечатлителен, друг мой; я хотя уверен, что этот индеец и в самом деле несколько похож на мошенника, но в сущности добрейший человек на свете.

– Дай Бог, чтобы я ошибался, но я чувствую при виде его какое-то неприятное ощущение, в котором не могу дать себе отчета; какое-то тайное предчувствие говорит мне, что я должен остерегаться этого человека и что он будет для меня опасен.

– Что за пустяки? Какие сношения можешь ты иметь когда-нибудь с этим человеком? Нам дано к нему поручение, и только. Почем знать, увидимся ли мы с ним еще раз, и притом какие интересы могут связывать нас с ним в будущем?

– Ты прав; я сам не знаю что говорю; впрочем мы скоро узнаем, какое мнение можем иметь о нем; но вот мы подъехали к нему.

Действительно в эту минуту друзья наши находились перед домом Антинагюэля.

Антинагюэль стоял перед ними и внимательно их рассматривал, а между тем делал вид, будто совершенно поглощен приказаниями, которые отдавал своим воинам. Поспешно подойдя к молодым людям, он поклонился им с чрезвычайной вежливостью и произнес:

– Добро пожаловать, чужестранцы! Ваше присутствие радует мое сердце; удостойте перейти через порог этой бедной хижины, которая принадлежит вам на все время, пока вы удостоите остаться с нами.

– Благодарю за ваши любезные слова, могущественный вождь, – отвечал Валентин, – те, от которых мы приехали к вам, предупредили нас о добром приеме, который нас ожидал.

– Если чужестранцы приехали от моих друзей, тем больше причин, чтобы я старался быть для них приятным насколько это от меня зависит.

Французы церемонно поклонились и сошли с лошадей. По знаку токи слуги отвели их лошадей в обширные конюшни, находившиеся позади дома.