Текст книги "Вождь окасов"

ГЛАВА XLVIII
Дупло

Воротимся однако к Курумилле.

Ночь была мрачная, темная. Курумилла и донна Розарио, пригнувшись к шеям своих лошадей и понукая их движениями и голосом, скакали во весь опор к лесу, неясные контуры которого уже обрисовывались на горизонте. Но запутанные извилины тропинки, по которой они ехали, как будто удаляли их от желанной цели. Достигни они леса, спасение их было бы несомненно!

Страшное безмолвие тяготело над пустыней. Время от времени осенний ветер печально выл между деревьями и при каждом порыве осыпал путешественников дождем сухих листьев. Беглецы скакали, не говоря ни слова, не оглядываясь назад, неподвижно устремив глаза на лес, первые планы которого все более и более приближались, но однако были еще далеки.

Вдруг звучное ржание лошади пролетело по пространству, как зловещий призыв военной трубы.

– Мы погибли! – вскричал с отчаянием Курумилла. – Они гонятся за нами.

– Что делать? – с испугом спросила донна Розарио. Курумилла не отвечал, он размышлял. Лошади все скакали.

– Остановитесь! – сказал ульмен.

И он остановил обоих лошадей. Молодая девушка позволяла ему действовать как он хочет; несколько часов уже она жила как в ужасном сне. Индеец велел ей сойти с лошади.

– Положитесь на меня, – сказал он ей, – все, что человек может сделать, я сделаю, чтобы спасти вас.

– Я это знаю, – отвечала донна Розарио дружески, – что бы не случилось, друг мой, я благодарю вас.

Курумилла взял молодую девушку на руки и понес ее легко, как ребенка.

– Зачем вы несете меня? – спросила она.

– Я хочу, чтобы не осталось следов от ваших ног, – отвечал Курумилла.

Он осторожно поставил ее на землю под деревом, возле которого рос кактус.

– В этом дереве есть дупло; сестра моя должна спрятаться в него и не шевелиться до моего возращения.

– Вы меня оставляете? – вскричала донна Розарио с испугом.

– Я сделаю фальшивый след, – возразил Курумилла, – потом ворочусь к вам.

Молодая девушка колебалась, она боялась очутиться таким образом одной, брошенной в пустыне ночью; одна мысль об этом приводила ее в ужас, которого она не могла преодолеть. Курумилла угадал, что происходило в ее мыслях.

– Это наше единственное спасение, – сказал он печально, – если сестра моя не хочет, я останусь, но тогда она погибнет, и в этом не будет виноват Курумилла.

Борьба изощряет волю, заставляет быстрее течь кровь. Донна Розарио не принадлежала к числу слабых европейских девушек, этих нежных растений, часто увядающих прежде, нежели им удастся расцвести; она была воспитана на индейских границах, и жизнь в пустыне не была для нее новостью. Часто на охоте она находилась в подобном положении, и потому была одарена душою твердою, характером энергическим; она поняла, что должна помогать, насколько возможно, великодушному человеку, который подвергал себя опасности для нее, и не препятствовать ему в деле, и без того уже трудном. Намерение ее было принято с быстротою молнии; она прогнала страх, овладевший ее умом, преодолела свою слабость и отвечала твердым голосом:

– Я сделаю все, чего желает брат мой.

– Хорошо! – отвечал индеец. – Пусть же сестра моя спрячется.

Говоря это, Курумилла осторожно раздвинул кактусы и лианы, закрывавшие нижнюю часть дерева, и открыл впадину, в которую молодая девушка опустилась с трепетом, как бедная птичка в орлиное гнездо.

Увидав, что донна Розарио устроилась довольно удобно, ульмен по-прежнему расправил ветви и совершенно скрыл убежище этой прозрачной занавеской. Он бросил на дерево последний взгляд и уверившись, что все было в порядке и что самый опытный глаз не может заподозрить, что кустарники были раздвинуты, вернулся к лошадям. Сев на свою лошадь и взяв другую за узду, он поскакал во весь опор, перерезывая прямо дорогу, по которой должны были ехать их преследователи.

Таким образом Курумилла скакал минут двадцать без остановки. Потом, рассудив, что достаточно удалился от того места, где была спрятана донна Розарио, он остановился, несколько минут прислушивался, наконец снял с лошадей баранью кожу, заглушавшую шум копыт, и опять поскакал как стрела.

Скоро лошадиный галоп послышался позади него; этот галоп, сначала отдаленный, приближался мало-помалу и наконец сделался совершенно ясен.

Курумилла почувствовал некоторую надежду: хитрость его, казалось, удалась. Он поскакал еще скорее и воткнув, на всем скаку, копье свое в землю, оперся на него, приподнялся на седле и тихо спрыгнул на землю, между тем как обе лошади, предоставленные самим себе, продолжали свой неистовый бег.

Курумилла проскользнул в кусты и поспешил возвратиться к донне Розарио в том убеждении, что всадники, сбитые с толку фальшивыми следами, которые он оставил им как приманку, узнают свою ошибку тогда уже, когда будет слишком поздно.

Ульмен ошибался. Антинагюэль разослал своих воинов по всем направлениям для отыскания следов беглецов, а сам он остался в деревне с донной Марией. Антинагюэль был слишком опытный воин, чтобы попасть таким образом впросак.

Скоро его лазутчики начали возвращаться один за другим, не найдя ничего. Последние из них привели с собою двух лошадей, обливавшихся потом. Это были лошади, брошенные Курумиллой.

– Неужели она от нас убежит, – прошептала Красавица, с бешенством разрывая перчатки.

– Сестра моя, – холодно отвечал токи со зловещей улыбкой, – когда я преследую врага, никогда он не убежит от меня.

– Однако ж?..

– Терпение! – возразил токи. – Беглецы имели ту выгоду, что далеко опередили моих лазутчиков; но, благодаря принятым мною предосторожностям, у них уже нет и этой выгоды; я принудил их оставить лошадей, которые одни могли спасти их; понимает ли меня сестра моя? – прибавил он. – Через час они будут в наших руках.

– Когда так, сядем проворнее на лошадей и поедем нимало не медля, – вскричала донна Мария.

– Поедем! – отвечал вождь.

Индейцы собрались в одно мгновение. На этот раз они попали на настоящую дорогу, поехали прямо в ту сторону, где находились беглецы. Антинагюэль сам предводительствовал своими воинами, донна Мария ехала возле него.

Между тем Курумилла возвратился к донне Розарио.

– Ну что? – спросила молодая девушка голосом, прерывавшимся от страха.

– Через несколько минут нас возьмут, – печально отвечал вождь.

– Как? Неужели нам не остается никакой надежды?

– Никакой! Их более пятидесяти; мы окружены со всех сторон.

– О! Что же такое я сделала, Боже мой, что принуждена я подвергаться таким несчастиям?

Курумилла беспечно растянулся на земле, положил возле себя оружие, которое было заткнуто у него за поясом, и со стоическим фатализмом индейцев, когда они знают, что не могут уже избегнуть угрожающей им участи, ждал бесстрастно, скрестив руки на груди, прибытия врагов, от которых, не смотря на все свои усилия, он не мог избавить молодую девушку.

Вдали уже слышался глухой лошадиный топот, приближавшийся все более и более. Еще четверть часа и все могло быть кончено.

– Пусть сестра моя приготовится, – холодно сказал Курумилла, – Антинагюэль приближается.

При этих словах ульмена, молодая девушка задрожала и взглянула на него с состраданием.

– Бедняжка! – воскликнула она. – Зачем вы старались спасти меня?

– Молодая девушка с лазурными глазами друг моих бледнолицых братьев; я готов отдать за нее свою жизнь.

Донна Розарио встала и подошла к ульмену.

– Вы не должны умирать, вождь, – сказала она ему своим кротким и выразительным голосом, – я этого не хочу.

– Отчего? Я не боюсь пыток; сестра моя увидит, как умирает вождь.

– Послушайте, вы слышали угрозы этой женщины? Она назначает меня в невольницы; стало быть, моя жизнь не подвергается никакой опасности!

Курумилла сделал знак согласия.

– Если же, – продолжала она, – вы останетесь со мною, вас возьмут и убьют?

– Да, – отвечал Курумилла холодно.

– В таком случае, кто же уведомит о моей участи друзей моих? Если вы умрете, вождь, каким образом узнают они, куда увели меня? Будут ли они тогда в состоянии освободить меня?

– Это правда, они не узнают ни о чем...

– Стало быть, вы должны остаться в живых, вождь, если не для себя, то для меня... бегите же, спешите к ним.

– Сестра моя хочет этого?

– Я требую.

– Хорошо! – воскликнул индеец. – Я уйду, но пусть сестра моя не унывает; скоро она увидит меня.

В эту минуту топот лошадей сделался еще громче; ясно было видно, что преследователи находились только в нескольких шагах от беглецов. Курумилла поднял оружие, заткнул его за пояс и, сделав последний знак ободрения донне Розарио, проскользнул в высокую траву и исчез. Молодая девушка оставалась с минуту задумчивой, но скоро, неустрашимо подняв голову и прошептав твердым голосом одно слово: «Пойду!» вышла из чащи, скрывавшей ее от взоров, и с решимостью встала посреди дороги. Антинагюэль и Красавица были в десяти шагах от нее.

– Вот я, – сказала донна Розарио твердым голосом, – делайте со мной что хотите.

Ее гонители, пораженные таким необычайным мужеством, остановились в изумлении. Мужественная девушка спасла Курумиллу.

ГЛАВА XLIX
Змея и ехидна

Донна Розарио стояла посреди дороги, скрестив руки на груди, и гордо подняв голову. Красавица быстро оправилась от волнения, которое причинило ей неожиданное появление ее невольницы; соскочив с лошади, она схватила руку молодой девушки и крепко сжала ее.

– О, о! – сказала она насмешливым тоном. – Мое прелестное дитя, так-то вы заставляете нас бегать за вами? Но не беспокойтесь, мы сумеем помешать вам рыскать где попало.

Донна Розарио отвечала на эти слова только улыбкой холодного презрения.

– А! – вскричала куртизанка, крепко сжимая ей руку. – Я сумею укротить ваш надменный характер.

– Сеньора, – с кротостью заметила молодая девушка, – вы больно жмете мне руку.

– Змея! – возразила Красавица, грубо ее отталкивая. – Зачем не могу я раздавить тебя под моими ногами!

Донна Розарио зашаталась, запнулась о корень дерева и упала. Ударившись лбом об острый камень, она слабо вскрикнула и лишилась чувств.

Антинагюэль стремительно бросился к ней, чтобы поднять ее. Кровь сильно текла из глубокой раны, при виде которой индеец зарычал как хищный зверь. Он наклонился к молодой девушке, поднял ее с чрезвычайными предосторожностями и старался остановить текущую кровь.

– Фи! – сказала ему Красавица с насмешливой улыбкой. – Вы хотите исполнять ремесло старухи, вы, верховный вождь вашего народа? Оставьте эту жеманницу, ваши попечения будут для нее бесполезны; кровь, напротив, принесет ей пользу.

Антинагюэль молчал: ему хотелось заколоть эту фурию. Он бросил на нее взгляд, до того исполненный гнева и ненависти, что донна Мария испугалась. Невольно она отскочила, чтобы стать в оборонительное положение, и поднесла руку к груди, чтобы вынуть кинжал, который всегда носила при себе.

Между тем заботы Антинапоэля оставались без последствий; молодая девушка все была без чувств. Через минуту Красавица увидела, что в свирепом вожде ароканов любовь превозмогала ненависть, и к ней возвратилась вся ее смелость.

– Пусть привяжут эту тварь к лошади, – сказала она, – и вернемся в деревню.

– Эта женщина принадлежит мне, – вскричал Антинагюэль, – я один имею право распоряжаться ею как вздумаю.

– Нет еще, вождь; когда вы освободите Бустаменте, тогда я отдам вам ее.

Антинагюэль пожал плечами.

– Сестра моя забывает, что со мною тридцать воинов, а она почти одна.

– Что значат эти слова? – спросила донна Мария надменным тоном.

– Они значат, – возразил индеец холодно, – что сила на моей стороне и что я поступлю как мне вздумается.

– Так-то держите вы ваши обещания? – заметила Красавица с насмешкой.

– Я люблю эту женщину! – возразил Антинагюэль глубоко выразительным голосом.

– Знаю! – вскричала она запальчиво. – Поэтому-то я и отдаю вам ее.

– Я не хочу, чтобы она страдала.

– Хорошо же мы понимаем друг друга, – воскликнула Красавица с насмешкой, – я отдаю вам эту женщину нарочно затем, чтобы вы заставили ее страдать.

– Если так думает моя сестра, она ошибается.

– Вождь, вы сами не знаете что говорите, вам незнакомо сердце белых женщин.

– Я не понимаю моей сестры.

– Вы не понимаете, что эта женщина никогда не будет вас любить, что она будет чувствовать к вам только презрение и что чем более вы будете унижаться перед нею, тем более она будет презирать вас.

– О! – отвечал Антинагюэль. – Я вождь слишком знаменитый, чтобы заслужить презрение женщины.

– После увидите; а пока я требую моей пленницы.

– Сестра моя не получит ее.

– Вы серьезно говорите это?

– Антинагюэль никогда не шутит.

– Ну, так попробуйте же взять ее от меня, – вскричала донна Мария.

Прыгнув как тигрица, она оттолкнула индейца и схватила молодую девушку, приложив свой кинжал к ее горлу так сильно, что из него брызнула кровь.

– Клянусь вам, вождь, – сказала она задыхающимся голосом, со сверкающим взором и с лицом, искривленным гневом, – что если вы не исполните честно обязательства, принятого вами, и не предоставите мне свободу действовать в отношении этой женщины как мне угодно, я убью ее как собаку.

Антинагюэль страшно вскрикнул.

– Остановитесь! – проговорил он с ужасом. – Я согласен на все.

– А! – закричала Красавица с торжествующей улыбкой. – Я знала, что будет по-моему.

Индеец с яростью кусал кулаки, досадуя на свое бессилие, но он слишком хорошо знал эту женщину, чтобы продолжать борьбу, которая непременно кончилась бы смертью молодой девушки; он знал, что в таком состоянии Красавица, не колеблясь, убила бы ее. Силою того изумительного самообладания, к которому способны только одни индейцы, он заключил в своем сердце волновавшие его чувства, заставил себя улыбнуться и сказал кротким голосом:

– Как вспыльчива моя сестра! Какое ей дело, теперь или через несколько часов будет принадлежать мне эта женщина, если сестра обещала мне отдать ее?

– Да, я отдам ее, но только тогда, когда Бустаменте будет освобожден из рук врагов, вождь, не прежде.

– Хорошо, – сказал Антинагюэль со вздохом сожаления, – если уж сестра моя требует, пусть она действует как хочет: Антинагюэль удаляется.

– И прекрасно, но пусть брат мой обеспечит меня против себя самого; он любит эту женщину и может вмешаться в дела мои еще раз.

– Какое обещание могу я дать моей сестре, чтобы совершенно успокоить ее? – сказал он с горькой улыбкой.

– А вот какое, – отвечала насмешливо донна Мария, – пусть брат мой поклянется Пиллианом, над прахом своих предков, что он не станет пытаться похитить эту женщину и противиться тому, что вздумаю я сделать с нею до тех пор, пока Бустаменте не будет свободен.

Вождь колебался; клятва, которую Красавица требовала от него, священна для индейцев; и потому ароканы в высшей степени опасаются нарушить ее, такое они имеют уважение к праху своих предков. Между тем Антинагюэль попал в ловушку, из которой ему невозможно было выйти; он понял, что гораздо лучше тотчас же покориться необходимости, но внутренне поклялся в неумолимой ненависти к той, которая принуждала его подвергаться такому унижению, и обещал себе отомстить ей самым ужасным образом, как только представится случай.

– Хорошо, – сказал он, улыбаясь, – пусть сестра моя успокоится; я клянусь над костями своих отцов, что не буду противиться ничему, что бы она ни вздумала сделать.

– Благодарю, – отвечала Красавица, – брат мой великий воин.

Куртизанка, точно так же как и Антинагюэль, не была обманута миролюбивым окончанием спора, происшедшего между ними; она поняла, что отныне приобрела себе неумолимого врага и сочла благоразумным остерегаться.

– Сестра моя намерена отправиться сейчас? – спросил вождь.

– Я велю везти эту женщину как можно осторожнее, – отвечала донна Мария, – пусть брат мой едет вперед; я последую за ним.

У Антинагюэля не было предлога остаться; поэтому он медленно, как бы с сожалением, присоединился к своим воинам, сел на седло и поехал, бросив на Красавицу последний взгляд, который оледенил бы ее ужасом, если бы она видела его.

Но куртизанка не занималась им в эту минуту. Она была вся предана своему мщению и смотрела с выражением жестокой иронии на молодую девушку, распростертую у ее ног.

– Жалкая тварь, – пробормотала она, – от безделицы падаешь ты в обморок, между тем как твои горести только начинаются. Дон Тадео, тебя терзаю я, когда мучаю эту женщину; добьюсь ли я наконец, чтобы ты возвратил мою дочь? О! – прибавила она с диким выражением. – Я достигну своей цели, хотя бы мне пришлось разорвать ногтями эту женщину!

Индейские служители остались возле донны Марии. В жару погони и спора, лошади, брошенные Курумиллой и приведенные лазутчиками, все время находились на одном месте, и никто не думал присвоить их себе.

– Приведите одну из этих лошадей, – сказала донна Мария.

Один из слуг тотчас исполнил это приказание. Куртизанка велела бросить молодую девушку поперек седла и привязать так, чтобы лицо несчастной жертвы было обращено к небу, а ноги и руки ее связаны под животом лошади.

– Эта женщина не крепка на ногах, – сказала она с сухим и нервным хохотом, – она уже ушиблась когда упала, и потому я не хочу, чтобы она подверглась опасности упасть еще раз.

Как всегда случается в подобных обстоятельствах, слуги, с целью угодить госпоже, с веселым хохотом встретили ее жестокие слова, как превосходную шутку.

Бедная донна Розарио не оказывала никакого признака жизни; лицо ее приняло мертвенный оттенок, кровь текла из раны на землю. Тело ее, страшно согнутое тем неудобным положением, в котором ее привязали, вздрагивало, и от того веревки еще больнее терли ее руки и ноги. Глухое хрипенье вырывалось из ее стесненной груди.

Когда приказания Красавицы были исполнены, она села на седло, взяла за поводья лошадь, к которой была привязана ее жертва, и поскакала в галоп.

ГЛАВА L
Любовь индейца

Красавица скоро догнала Антинагюэля, который, зная как она собиралась мучить молодую девушку, остановился в нескольких шагах от того места, на котором оставил ее, чтобы принудить ее ехать тише.

Это и случилось: как ни желала донна Мария ускорить бег лошадей, вождь с упрямством человека, который ничего не хочет понять, притворился, будто вовсе не примечает ее нетерпения, и продолжал ехать почти шагом до самого Сан-Мигуэля. Это сострадательное внимание, столь несогласовавшееся с характером и привычками ароканского токи, спасло жизнь донны Розарио; бедняжка, без сомнения, умерла бы от галопа лошади, к которой она была привязана.

Доехав до деревни, всадники сошли с лошадей, сняли молодую девушку и полумертвую перенесли в ту самую комнату, в которой два-три часа тому назад она в первый раз увидела куртизанку.

Индейцы, которые несли несчастную, грубо бросили ее в угол и ушли. Голова донны Розарио стукнулась об пол с глухим звуком; вид ее был поистине ужасен и, конечно, растрогала бы всякого, кроме кровожадной тигрицы, которой нравилось так жестоко обращаться с нею.

Длинные распустившиеся волосы молодой девушки в беспорядке падали на ее обнаженные плечи и прилипали к лицу вместе с кровью, которая текла из раны; лицо несчастной, запачканное кровью и грязью, имело зеленоватый цвет, а из полуоткрытых губ ее виднелись сжатые зубы. Руки и ноги, на которых еще висели концы грубых веревок, были испещрены кровоподтеками. Все ее тело дрожало от нервного трепета, а из тяжело поднимавшейся груди вырывалось свистящее дыхание.

Она все еще была без чувств. Красавица и Антинапоэль вошли в комнату.

– Бедная девушка! – прошептал индеец. Красавица взглянула на него с притворным удивлением.

– Я не узнаю вас, вождь, – сказала она с сардонической улыбкой, – Боже мой! До какой степени любовь изменяет человека! Как? Антинагюэль, самый неустрашимый воин четырех уталь-манусов Арокании, жалеет об участи этой дрянной девчонки! Прости, Господи! Вы кажется готовы расплакаться как баба!

Вождь печально покачал головой.

– Да, – сказал он, смотря на молодую девушку с мрачным видом, – сестра моя права; я сам не узнаю себя! О! – прибавил он тоном, исполненным горечи. – Точно, возможно ли, чтобы я, Антинагюэль, которому инки сделали столько зла, был таков? Какова же сила этого непонятного чувства, которого я до сих пор не знал, если она заставляет меня сделать низость? Эта женщина из проклятой породы: она принадлежит человеку, предки которого несколько веков были палачами моих предков; эта женщина здесь передо мной, в моей власти; я могу отомстить ей, насытить ненависть, которая меня пожирает, заставить ее терпеть самые жестокие мучения!.. И я не смею!.. Нет, я не смею!..

Эти последние слова токи произнес таким страстным и вместе ужасным голосом, что они походили на рев пантеры, попавшейся в капкан; в них было что-то, приводившее в ужас и леденившее сердце.

Красавица смотрела на Антинагюэля со страхом и восторгом; страсть его, походившая на страсть хищного зверя, трогала ее и интересовала, если можно так выразиться; она понимала все, что было свирепого и сладострастного в любви дикаря, который до сих пор считал единственными своими радостями битву, пролитую кровь и хрипенье своих жертв.

Красавица с любопытством смотрела на этого побежденного Титана, который стыдился своего унижения, напрасно боролся со всемогущей силой чувства, овладевшего им, и наконец с яростью принужден был признаться в своем поражении. Это зрелище было для нее исполнено прелести и неожиданности.

– Брат мой, верно, очень любит эту женщину? – спросила она кротким и вкрадчивым голосом.

Антинагюэль взглянул на нее, как бы пробудившись ото сна и сжав ей руку, так что чуть было не раздавил ее, вскричал запальчиво:

– Люблю ли я ее! Люблю ли я ее... пусть слушает моя сестра: когда отец мой умирал и ежеминутно готов был отправиться в блаженные долины охотиться со справедливыми воинами, он призвал меня и, приложив губы к моему уху, потому что жизнь уже угасала в нем (он едва мог говорить), открыл мне прерывающимся голосом несчастия нашего рода:

«Сын мой, – говорил он, – ты последний из нашего рода; дон Тадео де Леон последний из своего; после прибытия бледнолицых в наш край, фамилия этого человека находилась везде, во всех обстоятельствах, в борьбе с нашей; дон Тадео должен умереть, чтобы его проклятый род исчез с поверхности земли, а наш опять возвратил свою силу и блеск. Клянись мне убить этого человека, которого я никогда не мог настигнуть! Хорошо! – прибавил он, когда я дал клятву исполнить его волю. – Пил-лиан любит детей, повинующихся отцу; пусть сын мой сядет на свою лучшую лошадь и отправится отыскивать врага; пусть он убьет этого врага и сожжет труп его на моей могиле, чтобы я мог радоваться в другой жизни».

– По знаку моего отца, приказавшего мне ехать, я, не возражая, оседлал мою лучшую лошадь и приехал в город, называемый Сантьяго; я имел намерение убить моего врага, все равно где бы он мне ни попался; я хотел исполнить волю моего отца.

– Что ж далее? – спросила Красавица, видя, что Антинагюэль вдруг остановился.

– Далее, – отвечал токи глухим голосом, – неожиданно я увидал эту женщину, забыл все, клятвы, ненависть, мщение, чтобы думать только о любви к ней, и враг мой еще жив до сих пор.

Красавица бросила на него презрительный взгляд; Антинагюэль не приметил его и продолжал:

– В один день эта женщина нашла меня обливающимся кровью, умирающим, валяющимся во рву на дороге; она велела своим слугам поднять меня и перенести в ее каменное жилище; три луны просидела она у моего изголовья, принуждая удалиться смерть, которая готова была взять меня.

– А когда брат мой выздоровел, что же он сделал? – сказала Красавица.

– Когда я выздоровел, – отвечал Антинагюэль восторженно, – я убежал как раненый тигр, унося в своем сердце неизлечимую рану. Долго я боролся с самим собою, чтобы победить эту безумную страсть, все было бесполезно; два солнца тому назад, когда я уезжал из моей деревни, мать моя, которую я любил и уважал, хотела воспротивиться моему отъезду; она знала, что любовь влекла меня от нее, что я оставляю ее для того, чтобы увидеть эту женщину... моя мать...

– Ваша мать? – перебила куртизанка, едва переводя дух.

– Она упорно не хотела отпустить меня, и я безжалостно растоптал ее под копытами моей лошади! – вскричал токи задыхающимся голосом.

– О! – вскричала Красавица с ужасом, невольно отступив.

– Да, это ужасно, не правда ли? – сказал токи. – Убить свою мать!.. Убить ее из-за женщины проклятого рода! О! – прибавил он с ужасным хохотом. – Будет ли теперь сестра моя спрашивать меня, люблю ли я эту женщину?.. Для нее... для того, чтобы видеть или слышать одно из тех ласковых слов, которые она, ухаживая за мною, говорила мне своим голосом, сладостным и гармоническим как пение птицы, или только видеть ее улыбку, ту, которой она улыбалась прежде, я с радостью пожертвую самыми священными интересами моей родины, погружусь в кровь самых дорогих моих друзей... ничто не остановит меня...

Пока токи говорил таким образом, Красавица, слушая его, глубоко размышляла; когда он замолчал, она сказала ему:

– Я вижу, что брат мой действительно любит эту женщину; пусть же он простит меня; я думала, что он чувствует к ней одну из тех мимолетных прихотей, которые родятся при восходе и умирают при закате солнца; я ошиблась, но сумею загладить мою вину.

– Что хочет сказать моя сестра?

– Я хочу сказать, что если бы я знала страсть моего брата, я не заставила бы эту девушку так страдать.

– Бедное дитя! – прошептал индеец со вздохом. Красавица иронически улыбнулась.

– О! Брат мой еще не знает бледнолицых женщин, – сказала она, – это ехидны: сколько ни дави их, они все-таки приподнимутся, чтобы ужалить в пятку того, кто поставил на них свою ногу. Впрочем, со страстью не рассуждают, а то я сказала бы моему брату: благодарите меня, потому что, убив эту женщину, я избавила бы вас от ужасных горестей; эта женщина никогда не полюбит вас! Чем более вы будете смиряться перед нею, тем более она будет холодна, надменна и презрительна перед вами.

Антинагюэль сделал нетерпеливое движение.

– Но, – продолжала донна Мария, – брат мой любит, и я отдам ему эту женщину; через час я отдам ее, если не совсем выздоровевшую, то, по крайней мере, вне всякой опасности, отдам, не ожидая исполнения обещания, которое он дал мне; я предоставлю ему свободу располагать ею как ему вздумается.

– О! Если моя сестра сделает это, – вскричал Антинагюэль, упоенный радостью, – я буду ее невольником!

Донна Мария улыбнулась с неописанным выражением; она достигла своей цели.

– Я это сделаю, – сказала она, – только время уходит, мы не можем оставаться здесь долее; нас ждет важное дело, брат мой, верно, позабыл о ней.

Антинагюэль бросил на Красавицу подозрительный взгляд.

– Я ничего не забыл, – сказал он, – друг моей сестры будет освобожден, если бы мне пришлось для этого потерять тысячи воинов.

– Хорошо! Брат мой успеет.

– Только я поеду не прежде, как девушка с лазоревыми глазами опомнится.

– Пусть мой брат поторопится дать приказание к отъезду, потому что через десять минут этот слабый ребенок будет в таком состоянии, как он желает.

– Хорошо, – сказал Антинагюэль, – через десять минут я буду здесь.

Он вышел из комнаты торопливыми шагами. Оставшись одна, Красавица встала на колени перед молодой девушкой, освободила ее от веревок, вымыла лицо свежей водой, приподняла волосы и старательно перевязала рану на лбу.

«О! – подумала она. – Посредством этой женщины я держу тебя в моих руках, демон! Поступай как хочешь, я уверена, что теперь всегда заставлю тебя исполнять мою волю».

Она тихо подняла молодую девушку, посадила ее в кресло, находившееся в комнате, привела в порядок одежду своей жертвы и дала ей понюхать спирт чрезвычайно крепкий.

Этот спирт вскоре произвел желаемое действие: хрипенье в горле прекратилось, дыханье донны Розарио сделалось свободнее; молодая девушка глубоко вздохнула, раскрыла глаза и бросила вокруг себя мутный взгляд. Но вдруг взгляд этот случайно упал на женщину, которая расточала ей попечения, и новая бледность покрыла ее черты, на которых появился было легкий румянец. Донна Розарио закрыла глаза и чуть было опять не лишилась чувств.

Красавица пожала плечами, вынула из кармана другой пузырек и, раскрыв рот бедной девушки, влила в ее посиневшие губы несколько капель. Действие снадобья было быстро как молния. Донна Розарио вдруг выпрямилась и обернула голову к Красавице. В эту минуту вошел Антинагюэль.

– Все готово, – сказал он, – мы можем ехать.

– Когда хотите, – отвечала донна Мария.

Вождь взглянул на молодую девушку и улыбнулся с радостью.

– Видите, я сдержала мое обещание, – сказала Красавица.

– Я тоже сдержу свое, – возразил Антинагюэль.

– Что хотите вы делать с этой женщиной?

– Она остается здесь: я уже распорядился насчет ее.

– Поедем же. До свидания, сеньорита, – прибавила донна Мария со злой улыбкой.

Донна Розарио встала и, схватив ее за руку, сказала печальным голосом:

– Сеньора, я вас не проклинаю; если у вас есть дети, дай Бог, чтобы они никогда не подвергались таким мучениям, к каким вы осудили меня!

При этих словах, которые обожгли ей сердце как раскаленное железо, Красавица вскрикнула от ужаса; холодный пот выступил на ее побледневшем лбу, и она, шатаясь, вышла из комнаты.

Антинагюэль пошел за нею. Скоро лошадиный топот уведомил молодую девушку, что враги ее удалились и что наконец она осталась одна. Получив свободу предаться своей горести, несчастная залилась слезами, опустила голову на руки и вскричала с отчаянием:

– Матушка! Матушка! Если ты еще жива, где же ты? Зачем ты не спешишь на помощь своей дочери?