Текст книги "Вождь окасов"

ГЛАВА LXV
Совет

К полуночи началась гроза. Темнота была глубокая; время от времени ослепительная молния освещала пространство тем мимолетным блеском, который придает предметам фантастический вид. Деревья, потрясаемые ветром, который ревел с бешенством, сгибались как тростинки под напором бури; глухой звук грома смешивался с рокотом реки, разливавшейся по долине.

Небо походило на гигантский лист свинца, а дождь падал так сильно, что путешественники, несмотря на все свои усилия, не могли укрыться от него; их бивуачный огонь погас, и до рассвета они зябли под ураганом соединенных стихий, которые неистовствовали вокруг них.

К утру ураган несколько утих, и с восхождением солнца все исчезло. Тогда-то пять авантюристов могли заметить опустошения, причиненные ужасным наводнением. Деревья были переломаны, некоторые из них, вырванные с корнем бурей, валялись на земле. Луг превратился в широкое болото. Река, накануне еще столь спокойная, столь светлая, столь безвредная, все поглотила, катя грозные волны, покрывая траву и вырывая глубокие овраги.

Валентин обрадовался, что вечером расположил свой лагерь по склону горы, а не спустился в долину; если бы он поступил не так, может быть, он и его товарищи были бы поглощены бешеными волнами, когда река вышла из берегов.

Первой заботой путешественников было развести огонь, чтобы высушиться и приготовить обед, но сделать это на мокрой земле было невозможно. Поэтому Трангуаль Ланек отыскал сначала плоский и широкий камень, на который наложил сухих листьев и зажег их. Скоро столб яркого пламени поднялся к небу и оживил мужество закоченевших путешественников, которые приветствовали это пламя криком радости. Как только завтрак был окончен, они снова развеселились, забыли о страданиях ночи и вспоминали о прошлых бедствиях только затем, чтобы возбудить в себе мужество терпеливо переносить те бедствия, какие еще ожидали их.

Было семь часов утра. Присев возле костра, они курили молча; вдруг Валентин сказал:

– Напрасно мы отпустили дона Тадео.

– Почему же? – спросил Луи.

– Боже мой, мы были тогда под влиянием страшного впечатления и не подумали об одном, что мне пришло в голову теперь.

– О чем?

– А вот о чем: как только дон Тадео исполнит обязанности доброго гражданина, он, без сомнения, немедленно откажется от власти, которую ему вручили.

– Очевидно.

– Какое будет тогда у него самое сильное желание?

– Разумеется, желание отыскивать свою дочь, – с живостью сказал Луи.

– Или присоединиться к нам.

– Это одно и то же.

– Согласен; но тут перед ним явится непреодолимое препятствие, которое остановит его.

– Какое?

– Проводник, который мог бы проводить его к нам.

– Это правда! – вскричали все четверо с остолбенением.

– Как быть? – спросил Луи.

– К счастью, – продолжал Валентин, – еще не поздно поправить нашу забывчивость. Дону Тадео нужен человек, который был бы ему совершенно предан, знал бы вполне места, в каких мы намереваемся быть, и следовал бы за нами по следам как чуткая ищейка, не правда ли?

– Да, – сказал Трангуаль Ланек с утвердительным жестом.

– Этот человек Жоан! – продолжал Валентин.

– Это справедливо, – заметил индеец, – я буду проводником.

– Итак, Жоан оставит нас; я дам ему письмо, которое напишет Луи; в этом письме я уведомлю дона Тадео о поручении, за которое берется наш друг.

– Хорошо! – сказал Курумилла. – Наш друг думает обо всем; пусть дон Луи напишет письмо.

– Знаете ли, что мне пришло в голову? – весело вскричал Валентин. – Я рад, что не вчера, а только теперь, эта мысль мелькнула в уме моем.

– Отчего? – спросил Луи с удивлением.

– Оттого, что бедный дон Тадео очень обрадуется, получив от нас несколько слов, которые докажут ему, сколь близки нам его интересы.

– Да, конечно, – сказал граф.

– Не правда ли? Ну, пиши же, брат.

Граф не заставил его повторить и принялся за дело. Письмо, написанное на листке его записной книжки, скоро было готово. Жоан, со своей стороны, окончил приготовления к отъезду.

– Брат, – сказал Валентин, подавая ему записку, которую индеец спрятал под ленту, обвязывавшую его волосы, – мне нечего вам объяснять: вы воин опытный и человек с твердым сердцем, вы оставляете здесь друзей, в памяти которых вы всегда будете занимать достойное место.

– А я, – отвечал Жоан с улыбкой, которая осветила его воинственное лицо, – я оставляю здесь мое сердце и сумею найти его.

Храбрый индеец поклонился своим друзьям и быстро удалился. Скоро он бросился в реку и переплыл ее. На другом берегу он стряхнул с себя воду, сделал последний прощальный знак своим друзьям и исчез за пригорком.

– Славный малый! – прошептал Валентин, садясь к огню.

– Это воин, – заметил Трангуаль Ланек с гордостью.

– Теперь, вождь, – сказал солдат, – поговорим немножко, хотите?

– Я слушаю моего брата.

– Дело, предпринятое нами, трудно, я прибавлю даже, что оно было бы невозможно, если бы вас не было с нами; Луи и я, несмотря на все наше мужество, были бы принуждены отказаться от него, потому что в этой стране глаза белого человека, как бы ни были они зорки, не могут руководить ими. Вы одни можете привести нас к цели; пусть один из вас сделается нашим вождем, мы будем повиноваться ему с радостью и пойдем куда он сочтет нужным вести нас; итак, вождь, между нами не должно быть ложной деликатности; вы и Курумилла по праву вожди экспедиции.

Трангуаль Ланек размышлял несколько минут, потом отвечал:

– Брат мой говорит хорошо, сердце его не имеет туч для его друзей; да, путь длинен и усыпан опасностями, но пусть наши бледнолицые братья вполне положатся на нас; мы выросли в пустыне, она не имеет для нас тайн, и мы сумеем избегнуть засад и сетей, которые будут расставлены нам врагами.

– Стало быть, это кончено, вождь, – сказал Валентин, – теперь нам остается только повиноваться.

– Именно, – заметил граф, – но условившись в этом к общему удовольствию, мы должны точно также подумать еще об одном предмете, не менее важном.

– О чем, брат? – спросил Валентин.

– Нам надо решить, в какую сторону мы отправимся и скоро ли?

– Немедленно, – отвечал Трангуаль Ланек, – только нам следует сначала условиться в образе действий, от которого мы уже не должны отступать во время всего путешествия.

– Вот это значит рассуждать благоразумно; объясните же нам, вождь, ваше мнение; чем больше голов, тем больше умов.

– Я думаю, – сказал Трангуаль Ланек, – что для отыскания следов бледнолицей девушки с лазоревыми глазами, мы должны возвратиться в Сан-Мигуэль и оттуда пуститься по следам воинов, которые увезли ее.

– Я сам то же думаю, – подтвердил Валентин, – я не знаю даже как мы могли бы поступить иначе.

Курумилла отрицательно покачал головой.

– Нет, – сказал он, – эти следы собьют нас и заставят потерять драгоценное время.

Оба француза взглянули на него с удивлением, между тем как Трангуаль Ланек продолжал курить с бесстрастным взором.

– Я вас не понимаю, вождь, – сказал Валентин.

Курумилла улыбнулся и отвечал:

– Пусть мои братья слушают; Антинагюэль вождь могущественный и страшный, это величайший из ароканских воинов; сердце его обширно как мир. Токи объявил войну бледнолицым; эту войну он сделает жестокой, потому что с ним мужчина и женщина испанские, которые для своих интересов побуждают его напасть на их страну. Антинагюэль соберет своих воинов, но не вернется в свою деревню; девушка с лазоревыми глазами была похищена женщиной с сердцем ехидны с целью заставить вождя решиться на эту войну, потому что Антинагюэль любит девушку с лазоревыми глазами. Я уже говорил моим братьям, что воля великого токи сжигает то, до чего он не может достигнуть; принужденный оставаться во главе воинов он прикажет, чтобы девушка была приведена к нему. Чтобы открыть следы самки, охотники идут по следам самца; чтобы найти след девушки с лазоревыми глазами, надо идти по следам Антинапоэля; тогда мы скоро узнаем, что оба следа связываются и смешиваются. Я сказал все... пусть братья мои обдумают мое предположение.

Курумилла замолчал и, опустив голову на грудь, ждал. Наступило довольно продолжительное молчание; его прервал граф.

– Право, я не знаю что думать; причины, выставленные вождем, кажутся мне до того справедливыми, что я спешу принять их.

– Да, – подтвердил Валентин, – я тоже думаю, что брат мой Курумилла прав; для нас очевидно, что Антинагюэль любит донну Розарио и что та отвратительная тварь, которую друг наш очень хорошо называет женщиной с сердцем ехидны, велела похитить несчастную девушку с целью выдать ее Антинагюэлю; что вы думаете об этом, вождь? – спросил он Трангуаля Ланека.

– Курумилла один из самых благоразумных ульменов своего народа, – отвечал Трангуаль Ланек, – он одарен мужеством ягуара и ловкостью лисицы; его мнение совершенно благоразумно; нам именно должно идти по следам Антинагюэля.

– Пойдем же по этим следам, – весело вскричал Валентин, – тем легче для нас, потому что они довольно широки...

Трангуаль Ланек покачал головой.

– Брат мой ошибается, – заметил он, – мы точно пойдем по следам Антинагюэля, но пойдем по-индейски.

– То есть?..

– По воздуху.

– Очень хорошо, – отвечал Валентин, остолбенев от этого лаконического объяснения, – я решительно ничего не понимаю.

Вождь не мог удержаться от улыбки при виде изумления, выразившегося на лице молодого человека.

– Видите, – сказал он снисходительно, – если мы будем рабски следовать позади токи, тогда как он уже опередил нас двумя днями и едет со своими воинами верхом, а мы должны идти пешком, то, несмотря на всю нашу поспешность, мы нагоним его очень не скоро и, может быть, слишком поздно.

– Это правда! – вскричал молодой человек. – Я об этом не подумал; как же бы нам достать лошадей?

– Нам их не нужно, – возразил индеец, – по горам пешком путешествовать скорее. Мы пойдем по следам Антинагюэля по прямой линии и каждый раз, как нам встретятся эти следы, мы будем идти по их направлению и не перестанем действовать таким образом до тех пор, пока не уверимся, что нашли следы бледнолицей девушки, тогда мы изменим нашу систему преследования, смотря по обстоятельствам.

– Да, – отвечал Валентин, – то, что вы говорите, кажется мне очень замысловатым; но уверены ли вы, что идя таким образом, мы не заблудимся, словом, не попадем на ложный путь.

– Пусть брат мой будет спокоен.

– О! Я совершенно спокоен, вождь; но скажите же мне в таком случае, когда вы думаете догнать того, кого мы преследуем?

– Послезавтра вечером мы будем около него.

– Как! Так скоро? Это невозможно.

– Пусть мой брат хорошенько обдумает то, что я ему скажу: между тем как наш враг, не подозревающий, что его преследуют, однако двигающийся быстро, будет делать четыре мили по долине, мы будем делать восемь в горах.

– Вы мастер покорять пространство. Действуйте же как знаете, вождь, я вижу, что мы не можем иметь лучших проводников чем вы оба.

Трангуаль Ланек улыбнулся.

– Отправляемся же... – вскричал Валентин.

– Нет еще, – отвечал ульмен, указывая на своего товарища, который приготовлял индейскую обувь, – в пустыне все служит признаком... если случится, что те, кого мы преследуем, вздумают в свою очередь преследовать нас, ваши сапоги выдадут нас. Вы должны снять их; тогда ароканские вожди будут слепы, потому что как только увидят следы индейских воинов, они не догадаются.

Валентин, ничего не отвечая, сел на траву и снял сапоги; граф сделал то же самое.

– Теперь, – сказал, смеясь, парижанин, – как мне кажется их надо бросить в реку, чтобы враги не могли найти их.

– Пусть брат мой остережется, – серьезно отвечал Трангуаль Ланек, – сапоги надо спрятать; почем знать? Может быть после они пригодятся.

У молодых людей было по кожаной сумке, похожей на солдатскую, которую они носили на плечах. В этих сумках находились самые необходимые вещи – их плащи и одеяла. Не делая никакого замечания, они привязали сапоги к сумкам и повесили их на плечо.

Курумилла скоро окончил свою работу; он дал обоим французам обувь, похожую на его собственную. Они надели ее. Окончив все эти приготовления, авантюристы большими шагами отправились в горы в сопровождении Цезаря, составлявшего арьергард.

ГЛАВА LXVI
Хитрец против хитреца

Как только чилийцы очистили скалу, Антинагюэль, с сожалением выпустивший их, обернулся с досадой к Бустаменте и сказал:

– Я сделал все, чего желал брат мой; чего он хочет еще?

– Теперь ничего, вождь, кроме разве только того, что и нам тоже не мешало бы ехать отсюда; это кажется было бы лучше.

– Брат мой прав, мы бездействуем здесь.

– Это правда; но послушайте, так как теперь мы свободны в наших поступках, то я полагаю, мы можем отправиться в хижину совета, чтобы составить план кампании, если брат мой этого желает.

– Хорошо, – машинально отвечал токи, следуя взором, исполненным ненависти, за последними рядами чилийских солдат, которые в эту минуту исчезли за пригорком.

Бустаменте с решительностью положил руку на плечо Антинагюэля. Тот стремительно обернулся.

– Чего хочет бледнолицый отец мой? – сказал он сухо.

– Сказать вам вот что, вождь, – отвечал Бустаменте, – что значит отпустить тридцать человек, когда вы можете истребить тысячи? То, что вы сделали нынче – верх искусства; отослав этих солдат, вы как будто отказываетесь, чувствуя себя слишком слабым, от всякой надежды на мщение. Враги ваши не будут остерегаться и если вы поступите благоразумно, вы сможете напасть на них прежде, чем они соберутся с силами сопротивляться вам. Лоб Антинагюэля разгладился; его взор сделался менее свиреп.

– Да, – прошептал он, как бы говоря сам с собой, – слова моего брата справедливы; на войне часто надо бросать курицу, чтобы после взять лошадь; совет брата моего хорош, пойдем в хижину совета.

Антинагюэль и Бустаменте в сопровождении Черного Оленя вошли в хижину, где их ждала донна Мария.

– У того молодого человека, который приходил сюда от своих друзей, сердце великое, – сказал Антинагюэль, глядя на дона Панчо, когда они сели, – брат мой, конечно, знает его?

– Нет, – беззаботно ответил Бустаменте, – я видел его сегодня в первый раз; это один из тех иноземных бродяг, которые наводняют наши берега затем, чтобы грабить наши сокровища.

– Нет, этот молодой человек вождь; у него орлиный взор.

– Вы им интересуетесь?

– Да, как интересуешься храбрым человеком, когда видишь его в деле; я был бы рад встретить его еще раз.

– К несчастью, – сказал генерал с иронической улыбкой, – это невероятно; я думаю, бедняжка так перепугался, что поспешит оставить нашу страну.

– Кто знает? – сказал токи с задумчивым видом. – Пусть мой брат слушает; токи будет говорить, и пусть его слова запечатлеются в памяти моего брата.

– Я слушаю, – отвечал Бустаменте, удерживая движение нетерпения.

Антинагюэль продолжал бесстрастно:

– Пока тот молодой человек был здесь, пока он говорил, я рассматривал его; когда он думал, что брат мой его не видит, он бросал на него страшные взгляды: этот человек неумолимый враг.

Бустаменте пожал плечами и отвечал:

– Я его не знаю, говорю вам; вождь, да хотя бы даже он и был мой враг, что для меня значит этот бродяга? Он никогда не может сделать ничего против меня.

– Врага никогда не должно презирать, – нравоучительно заметил Антинагюэль, – ничтожные люди часто бывают опаснее других по причине самого их ничтожества. Но вернемся к предмету нашего собрания. Каковы теперь намерения моего брата?

– Выслушайте меня в свою очередь, вождь, – сказал Бустаменте, – мы связаны друг с другом общим интересом; без меня вы не можете сделать ничего, или почти ничего; сознаюсь, что и мне без вас невозможно действовать; но я убежден, что если мы будем взаимно помогать друг другу и помогать искренно, мы в несколько дней достигнем многого.

– Хорошо! Пусть брат мой объяснит свою мысль, – сказал Антинагюэль.

– Я не буду торговаться с вами, вождь; вот какое условие я предлагаю вам: помогите мне захватить власть, ускользнувшую от меня, дайте мне средства отомстить моим врагам, и я предоставлю вам навсегда в полное владение не только всю провинцию Вальдивию, но еще и Кончепчьон до Талки, то есть я перережу Чили надвое и дам вам половину.

При этом великолепном предложении лицо Антинагюэля не обнаружило никакого волнения.

– Брат мой щедр, – сказал он, – он дает то, чего уже у него нет.

– Это правда, – отвечал Бустаменте с досадой, – но я снова завладею всем, если вы мне поможете, а без меня вы никогда не сможете иметь ничего.

Токи неприметно нахмурил брови; Бустаменте притворился, что не приметил этого, и продолжал:

– Вам остается согласиться или отказаться, вождь; время дорого, отвечайте же откровенно – соглашаетесь вы помочь мне или нет?

Вынужденный отвечать решительно Антинагюэль подумал с минуту, потом сказал, глядя в лицо Бустаменте:

– А кто поручится мне за исполнение обещания моего брата?

Бустаменте смутился, закусил губы, но тотчас оправился:

– Пусть брат мой скажет, какого поручительства он требует?

Улыбка неописанного выражения сжала губы Антинагюэля. Он сделал знак Черному Оленю. Тот встал и вышел из хижины.

– Пусть брат мой подождет с минуту, – бесстрастно сказал токи.

Бустаменте поклонился молча. Минут через десять вошел Черный Олень. За ним шел окасский воин, который нес стол, наскоро сделанный из кусков дерева. На этот стол старый токи молча положил бумагу, перья и чернила. Увидев все эти принадлежности письма, Бустаменте задрожал; он был пойман.

Как и когда окасы успели достать эти различные предметы? Этого Бустаменте не мог угадать. Антинапоэль взял перо и, играя им, сказал:

– Бледнолицые очень учены, они знают более нас бедных несведущих индейцев; брату моему вероятно неизвестно, что я посещал белых и потому знаком со многими их обычаями, они обладают искусством излагать свои мысли на бумагу; пусть брат мой возьмет это перо и повторит мне тут, – прибавил он, указывая пальцем на белый лист, – то, что он сказал мне; тогда я сохраню его слова; ветер не унесет их, и если память изменит ему когда-нибудь, их будет легко найти; впрочем, то, о чем я прошу моего брата, не должно оскорблять его; бледнолицые всегда так действуют между собой.

Бустаменте схватил перо и обмакнул его в чернила.

– Если брат мой не доверяет моему слову, – сказал он обиженным тоном, – я готов сделать то, чего он желает.

– Брат мой дурно понял меня, – отвечали Антинапоэль, – я имею к нему величайшее доверие и вовсе не намерен оскорблять его; но я представитель моего народа... если когда-нибудь ульмены и апо-ульмены уталь-манусов потребуют у меня отчета в крови их воинов, которая польется как вода в этой войне, то они одобрят мое поведение, когда я им покажу это письмо, на котором будет отмечено имя моего брата.

Дон Панчо увидал, что ему не остается никакой отговорки и понял, что теперь лучше мужественно покориться необходимости, тем более, что со временем, когда настанет минута сдержать данное обещание, ему конечно удастся найти предлог, чтобы уклониться от него. Поэтому, обратившись к Антинагюэлю, он сказал ему с улыбкой:

– Хорошо! Брат мой прав, я сделаю то, чего он желает.

Тот величаво поклонился. Бустаменте положил перед собой бумагу, быстро написал несколько строчек и подписал.

– Вот, вождь, – сказал он, подавая бумагу Антинагюэлю, – вот то, чего вы от меня хотели.

– Хорошо! – отвечал тот, взяв от него бумагу.

Он вертел и перевертывал ее во все стороны, как бы желая разгадать написанное; но все его усилия, разумеется, остались без успеха.

Дон Панчо и донна Мария внимательно следовали за ним глазами. Через минуту вождь сделал знак Черному Оленю. Тот вышел и почти тотчас же возвратился с двумя воинами, которые вели чилийского солдата. Бедняга не мог последовать за своими товарищами, когда те убежали, по причине довольно опасной раны на ноге; он был бледен и бросал вокруг себя испуганные взоры. Антинагюэль улыбнулся, увидев его.

– Умеешь ли ты объяснить то, что есть на этой бумаге? – сказал он суровым голосом.

– Что? – отвечал солдат, не понимавший этого вопроса, которого он совсем не ожидал.

Тогда Бустаменте заговорил:

– Вождь тебя спрашивает, умеешь ли ты читать?

– Умею, – пролепетал раненый.

– Хорошо, – сказал Антинагюэль, – возьми и объясни.

Он подал солдату бумагу. Тот взял ее машинально и долго вертел в руках. Было очевидно, что несчастный, обезумев от страха, не знал чего хотят от него. Бустаменте остановил жестом вождя, который приходил в нетерпение, и, снова обратившись к солдату, сказал ему:

– Друг мой, так как ты умеешь читать, пожалуйста, объясни нам что написано на этой бумаге. Не этого ли вы желаете, вождь? – прибавил он, обращаясь к токи.

Тот утвердительно кивнул головой. Солдат, страх которого несколько успокоился при дружеском тоне, каким Бустаменте говорил с ним, понял наконец чего ждали от него; он бросил глаза на бумагу и прочел – голосом трепещущим и прерывавшимся от остатка волнения – следующее:

«Я, нижеподписавшийся, дон Бустаменте, дивизионный генерал, бывший военный министр Чилийской республики, обязуюсь перед Антинагюэлем, великим токи ароканов, передать ему и его народу отныне навсегда, так чтобы никогда не мог оспаривать у них законного владения: 1) провинцию Вальдивию; 2) провинцию Кончепчьон до города Талко. Эта земля будет принадлежать во всю длину и во всю ширину ароканскому народу, если токи Антинагюэль с помощью своих воинов возвратит мне власть, которой я лишился, и даст мне средства удержать ее в моих руках. Если же Антинагюэль не исполнит этого условия в продолжение одного месяца, начиная с настоящего числа, оно будет считаться уничтоженным.

В силу чего я подписываю мое имя и звание,

дон Панчо Бустаменте,

дивизионный генерал, бывший военный министр Чилийской республики».

Пока солдат читал, Антинагюэль, наклонившись над плечом его, следил за его глазами; когда солдат кончил, токи одной рукой вырвал у него бумагу, а другой быстро вонзил в сердце его кинжал.

Несчастный сделал два шага вперед, протянув руки и неизмеримо широко раскрыв глаза, потом зашатался как пьяный и упал с глубоким вздохом.

– Что вы сделали? – вскричал Бустаменте, вскочив.

– Этот человек мог бы впоследствии проболтаться, – небрежно отвечал вождь, сложив бумагу и спрятав ее на своей груди.

– Это справедливо, – сказал дон Панчо.

Окасский воин взял тело убитого, взвалил его на плечи и вышел. Между двумя вождями осталась широкая лужа крови; но ни тот ни другой очевидно не думали о том. Какое было дело этим двум честолюбцам до жизни человека!

– Ну так как же? – спросил Бустаменте.

– Брат мой может положиться на мое содействие, – отвечал Антинагюэль, – но я должен прежде возвратиться в мою деревню.

– Нет, вождь, – возразил Бустаменте, – это значит терять драгоценное время.

– Интересы самой высокой важности принуждают меня вернуться домой.

Донна Мария, до сих пор остававшаяся безмолвной и по наружности равнодушной зрительницей всего того, что происходило, медленно встала и, подойдя к токи, сказала холодно:

– Это бесполезно.

– Что хочет сказать моя сестра? – спросил Антинагюэль с удивлением.

– Я поняла нетерпение, пожиравшее сердце моего брата, когда он находился вдали от той, которую любит; поэтому сегодня утром я послала к воинам, которые везли бледную девушку к пуэльчесам, приказание возвратиться и привезти пленницу к моему брату.

Лицо вождя просияло.

– Сестра моя добра, – вскричал он, дружески пожимая донне Марии руки, – Антинагюэль не неблагодарный; он будет помнить ее поступок.

– Пусть только брат мой согласится делать то, чего желает великий воин бледнолицых и я буду довольна, – заметила донна Мария вкрадчивым голосом.

– Пусть брат мой говорит, – с важностью сказал Антинагюэль.

– Для достижения полного успеха нам надо действовать с быстротою молнии, – вскричал дон Панчо, – еще раз повторяю вам, вождь, чтобы вы хорошенько убедились... соберите всех ваших воинов и назначьте им свидание на Биобио. Мы захватим неожиданно Кончепчьон, а оттуда пойдем на Талку, так как это город беззащитный. Если наши движения будут быстры, мы завладеем Сантьяго, столицей, прежде чем враги наши успеют собрать необходимое войско, чтобы воспротивиться нашему приходу.

– Хорошо, – отвечал, улыбаясь, Антинагюэль, – брат мой вождь искусный; он может надеяться на успех.

– Да, но только надо поспешить.

– Отец мой сейчас увидит, – лаконически отвечал токи и, обратившись к Черному Оленю, продолжал, – пусть брат мой пошлет огненное копье; через десять солнц тридцать тысяч воинов соберутся в долине Кондорканки: воины будут идти день и ночь к назначенному месту; ульмен, который не приведет своих воинов, будет лишен власти и отослан в свою деревню в женском платье. Я сказал все; ступайте.

Черный Олень поклонился и вышел, не отвечая ни слова. Через двадцать минут посланные поскакали по всем направлениям.

– Доволен ли брат мой? – спросил Антинагюэль.

– Да, – отвечал Бустаменте. – Скоро я докажу вождю, что и я также умею держать мои обещания.

Токи отдал приказание сниматься с лагеря. Через час длинный ряд всадников исчезал в глубинах девственного леса. Это Антинагюэль и его воины отправлялись в долину Кондорканки.

Один из окасов остался в покинутом лагере. Ему дано было приказание подождать воинов, которые везли донну Розарио, чтобы проводить их к месту, где токи предполагал остановиться, прежде чем нападет на Чили.

Донна Мария и Бустаменте были счастливы. Они достигали наконец цели. Они видели, что осуществляется надежда, которую они питали так давно – надежда достигнуть власти и отомстить их врагам.

Антинагюэль думал только о любви своей к донне Розарио.