Текст книги "Золотая лихорадка"

– Ни слова более, умоляю вас, дон Луи, иначе я могу подумать, что вы приписываете предстоящему разговору слишком важное значение, хотя на самом деле этого быть не Должно.

Дон Луи молча поклонился.

Затем генерал обернулся к гостям, большинство которых, удовлетворив свое любопытство, уже перестало интересоваться неожиданным прибытием нового гостя.

– Senores caballeros, – сказал генерал, – прошу вас извинить меня за то, что я покину вас на несколько минут, но вы сами видите, что я дал слово дону Луи и должен сдержать его.

Гости ответили молчаливым поклоном на эту довольно-таки пышную тираду.

Донья Анжела в это время незаметно подозвала к себе дона Корнелио и, пользуясь свободой мексиканских нравов, начала разговаривать с ним вполголоса.

– Идите, отец, – сказала она, с кроткой улыбкой обращаясь к генералу, – но не держите долго сеньора дона Луи. Я убеждена, что все дамы горят нетерпением поближе познакомиться с ним.

– Успокойтесь, сеньориты, мы вернемся через десять минут, нам с графом не о чем долго говорить.

«Дай Бог, чтобы это было так, – подумал про себя Луи, – мне кажется, что как раз наоборот».

Генерал взял под руку графа и повел его к себе в кабинет. Остановившись перед одной из дверей и любезно кланяясь, он сказал:

– Прошу пожаловать, senor caballero.

Граф вошел первым, генерал последовал за ним и притворил за собой дверь.

ГЛАВА XX. Карты открыты

Генерал ввел графа в свой рабочий кабинет и, указав ему на кресло, сам сел напротив. С минуту в комнате царило молчание; оба собеседника наблюдали друг за другом. Переступив порог кабинета, они отбросили напускную веселость, и на их лицах появилось серьезное и задумчивое выражение, более соответствующее тем важным вопросам, которые им придется обсуждать.

– Я жду, senor conde, – проговорил наконец генерал, – соблаговолите сказать мне, что вам угодно?

– Я не знаю, говорить ли мне, генерал, – отвечал дон Луи.

– Вы не знаете? Но почему же, позвольте вас спросить, граф?

– Да потому, что при этом я должен буду затронуть такие вопросы, что мне даже страшно приступать к ним.

Генерал не понял истинного смысла слов графа, поэтому не мог оценить поступок дона Луи, колебавшегося, стоит ли начинать этот щекотливый разговор.

– Вы можете говорить со мной совершенно откровенно, – возразил он, – здесь никто не услышит нас. Я принял все необходимые меры для того, чтобы все, что бы ни говорилось в этом кабинете, оставалось в его стенах. Поэтому еще раз повторяю вам, что здесь вам стесняться нечего и вы можете говорить вполне откровенно.

– Хорошо, пусть будет по-вашему, раз вы сами этого желаете, – отвечал граф, – впрочем, так будет, пожалуй, лучше всего. Я, по крайней мере, буду знать, чего мне бояться и на что можно будет надеяться.

– Вы можете вполне рассчитывать на меня, – заметил вкрадчиво генерал, – я не желаю вам зла, напротив, хочу быть полезным, хочу иметь случай оказать вам услугу и, чтобы доказать на деле, что говорю правду, объявляю, что ваша судьба всецело зависит только от вас одного и успех или гибель вашего предприятия находится в ваших собственных руках.

– Если это на самом деле так, генерал, то разговор наш действительно не затянется. Но сперва позвольте изложить вам причины, заставившие меня просить у вас аудиенции, чтобы ясно осветить мое положение.

– Говорите.

– Во-первых, позвольте мне обратиться к вам со следующим вопросом: известны ли вам подробные условия моего договора с мексиканским правительством?

– Я все отлично знаю, граф, потому что у меня есть копия с этого договора.

Дон Луи вздрогнул от удивления.

– Это нисколько не должно удивлять вас, – продолжал генерал, – вспомните о том, что произошло в Мехико… Вспомните, каким образом удалось вам устранить массу всевозможных препятствий при представлении договора на утверждение президенту республики. Вам оказало тогда помощь одно влиятельное лицо, имя которого осталось для вас тайной.

– Да, вы правы, генерал.

– Этим человеком – теперь я могу сказать вам это – был я.

– Вы, генерал?

– Да, я. Затем вспомните, что, когда все было окончено, я первый записался в число ваших акционеров и сделал денежный взнос.

– Все это совершенно верно, и вот потому-то мне становится еще менее понятным странное положение, в котором я очутился.

– Каким же образом?

– Извините, генерал, я, может быть, слишком откровенно высказываю все, что накопилось у меня на душе.

– Пожалуйста, не церемоньтесь, граф, мы ведь и пришли сюда именно затем, чтобы говорить одну правду.

– Дело в том, что со времени моего прибытия в Гуаймас ваше поведение совершенно не понятно для меня.

– Вы шутите! Я нахожу его вполне естественным.

– Однако мне кажется…

– Скажите, пожалуйста, что находите вы необычного в моем поведении?

– Да все!

– Прошу вас говорить определеннее!

– Это именно я и хочу сделать.

– Увидим.

– Нужно ли рассказывать все с самого начала?

– Превосходно. Начинайте сначала.

– Поскольку у вас имеется копия договора, вы знаете, что я должен пробыть в Гуаймасе только строго ограниченный срок, чтобы дать обществу время наметить маршрут и заготовить провиант для людей и фураж для скота?

– Да.

– А между тем меня держат в Гуаймасе уже почти две недели, и все это делается под разными предлогами, один нелепее другого. Я прекрасно понимаю, насколько такое невольное бездействие может оказаться пагубным для моих людей. Я посылаю запрос за запросом начальнику порта и вам, но мне сообщают, что мои письма почему-то не дошли по назначению.

– Продолжайте.

– Тем временем я все-таки успеваю получить пропуск для следования к месту нахождения прииска и хочу уже отдать приказание готовиться к выступлению, как вдруг получаю от вас, генерал, бумагу, которая мне предписывает не выступать из Гуаймаса.

– Все это верно. Продолжайте.

Граф Луи, сбитый с толку наглостью своего собеседника, лицо которого оставалось таким же спокойным и голос звучал так же твердо, чувствовал, как кровь невольно закипает у него в жилах.

– Признаюсь, я совершенно не понимаю вас.

– Не может быть!

– Клянусь честью! И самым откровенным образом прошу объяснить мне, что происходит, потому что, уверяю вас, я брожу как в потемках и просто-напросто начинаю теряться!

– А между тем все зависит только от вас.

– Черт возьми! Да вы прямо издеваетесь надо мной, генерал!

– Никоим образом.

– Но послушайте! С разрешения вашего правительства я являюсь в Сонору, чтобы приступить к разработке приисков. Вы сами только что говорили, что исключительно благодаря вашему содействию контракт со мной был подписан. Я верю вашему правительству, снаряжаю экспедицию, приезжаю сюда, а мои компаньоны, и вы первый, отворачиваются от меня и обращаются со мной не как со своим другом, представителем их интересов, а как с обыкновенным флибустьером.

– О, граф, вы заходите слишком далеко!

– Клянусь честью, генерал, подобные вещи возможны только в Мексике.

– Нисколько, граф, вы глубоко заблуждаетесь. Здесь ровно никто не хочет вам вредить, напротив.

– Однако до сих пор вы, один из самых влиятельных акционеров общества, заинтересованный в наших делах более, чем кто-либо, человек, который по занимаемому им высокому посту обязан был бы оказать нам действенную помощь, – пользуетесь своей властью только для того, чтобы тормозить наши дела и всячески вредить нам.

– О граф, какие вы, однако, употребляете сильные выражения!

– Извините меня, генерал, я, может быть, и в самом деле выразился слишком сильно, но мне кажется, что уже давно пора кончить эти нелепые придирки и разрешить мне отправиться на золотые прииски – все это тянется слишком долго.

Генерал, казалось, размышлял с минуту.

– Будем говорить откровенно, – сказал он наконец, – неужели же вы действительно не поняли, почему я действовал по отношению к вам подобным образом?

– Клянусь вам, не понимаю!

– Странно. В таком случае извините меня, в свою очередь, граф, но я был о вас совершенно иного мнения.

– Простите, но я совсем не понимаю вас.

– Вам не ясно, почему я, генерал и военный губернатор штата Соноры, поддерживал так горячо ваше прошение у президента?

– Но…

– Вы не угадали, – продолжал генерал, – почему я требовал, чтобы ваши спутники были хорошо вооружены и организованы по-военному?

– Мне кажется…

– Вы не поняли, почему я предоставил вам такие права, как если бы вы были главнокомандующим? Полноте, граф, вы шутите или желаете просто превзойти меня хитростью.

Произнеся эту фразу с некоторым волнением, на этот раз вполне искренним, генерал встал с кресла и большими шагами начал ходить по кабинету.

Граф внимательно слушал, не спуская глаз со своего собеседника. Когда генерал кончил говорить, граф отвечал:

– Генерал, теперь я могу сказать вам, что мне все понятно.

– Говорите.

– Я понимаю, что мексиканское правительство слишком слабо, чтобы вернуть обратно территории Планча-де-Плата, которые по его небрежности попали в руки индейцев, и желает, чтобы это сделали иностранцы за счет барышей, которые им может доставить экспедиция. Я понял, что мексиканское правительство, чувствуя себя не в силах защитить жителей Соноры от набегов апачей и команчей, было бы очень радо, если бы иностранцы взяли на себя рискованную и опасную обязанность сдерживать свирепых грабителей в границах их земель. Наконец, я понял, что генерал дон Себастьян Гверреро, чью жизнь, как и жизнь его дочери, я имел счастье спасти, и который сохранил об этом такую глубокую благодарность, поспешил, в свою очередь, воспользоваться случаем оказать мне услугу своим могущественным влиянием для достижения того, чего я так долго и тщетно добивался. Вот все, что я теперь понял, генерал.

– А! Это все?

– Разве я ошибся?

– Может быть.

– В таком случае, будьте так добры, генерал, объяснить мне то, чего я не понял.

– Зачем? Теперь это, пожалуй, будет уже слишком поздно, – отвечал генерал, бросая на своего собеседника странный взгляд.

– Почему же?

Дон Себастьян подошел к графу и остановился прямо против него.

– Потому что, – сказал он, – мы никогда не поймем друг

друга.

– Вы думаете, генерал?

– Я в этом уверен. Хотите, чтобы я вам объяснил?

– Пожалуйста.

– В таком случае, senor conde, слушайте! Вы человек умный, воспитанный, богато одарены природой.

– Генерал, помилуйте!

– Я вовсе не льщу вам, граф, а говорю одну правду. Но несмотря на то, что вы в совершенстве владеете испанским языком, вы все-таки не настолько прониклись духом мексиканцев, чтобы мы когда-нибудь могли понять друг друга.

– А! – произнес граф, не прибавив больше ни слова.

– Не правда ли? На этот раз вы, надеюсь, прекрасно поняли истинный смысл моих слов?

– Может быть, генерал, – отвечу вам, употребляя ваше же собственное выражение, сказанное минуту назад.

– Очень хорошо. А теперь, мне кажется, нам уже не о чем больше говорить с вами.

– Всего только несколько слов.

– Говорите.

– Что бы ни случилось, – начал Луи, – но, выйдя из комнаты, я не буду помнить ни одного слова из того, о чем мы говорили здесь.

– Как хотите, граф, но мы и не говорили ничего такого, чего не могли бы повторить перед другими.

– Это так, но другие могут понять ваши слова иначе, чем я. Ваши слова можно ведь истолковать и в дурную сторону.

– О! Разговор у нас был самый невинный!

– В самом деле. Надеюсь, генерал, что мы с вами все-таки расстанемся не врагами.

– А чего ради нам с вами враждовать, дорогой граф? Напротив, я желал бы, чтобы наше знакомство, так счастливо возобновленное сегодня вечером, перешло в дружбу, по крайней мере, с вашей стороны, потому что я давно питаю к вам искреннюю симпатию.

– Вы в самом деле слишком льстите мне, генерал.

– Вы забываете, что я обязан вам жизнью.

– Значит, я могу всегда рассчитывать на вас?

– Как на самого себя, любезный граф.

Оба собеседника произнесли последние слова с такой тонкой иронией, что никому бы и в голову не пришло подозревать, сколько ярости и ненависти скрывалось под этими очаровательными улыбками.

– Теперь, я думаю, мы можем вернуться в салон, – сказал генерал.

– Я весь к вашим услугам, генерал.

Дон Себастьян отворил дверь кабинета и пропустил графа вперед.

– Вы играете, дон Луи? – спросил генерал графа.

– Редко. Но если вам угодно, сочту за честь для себя сделаться вашим партнером.

– Отлично, тогда прошу сюда.

Они вошли в комнату, где стояло несколько карточных столов.

Игроки сгрудились вокруг одного из столов, где перед счастливцем, которому страшно везло, лежала куча золота.

Играл дон Корнелио. Разговор его с доньей Анжелой продолжался недолго, расставшись с ней и чувствуя неодолимую притягательную силу золота, он подошел к столу и вступил в игру, поставив несколько золотых унций – весь свой капитал.

Фортуна в этот вечер была к испанцу крайне благосклонна, и за какие-нибудь четверть часа все золото перекочевало к нему. Выигрыш его достиг достаточно большой суммы.

Дон Луи и генерал подошли к дону Корнелио как раз в то время, когда последний противник, продувшись в пух и прах, отошел от стола, и игра прекратилась. Испанец, бросив взгляд на окружающих и видя, что никто не желает сразиться с ним, хладнокровно занялся размещением лежавших перед ним унций во вместительные карманы своих панталон.

– О-о! – весело заметил генерал. – Обществу Atrevida, по-видимому, очень везет сегодня, сеньор дон Луи, оно выигрывает сразу по всем пунктам.

Граф усмехнулся, услышав этот двусмысленный комплимент.

– Посмотрим, не повернется ли счастье в мою сторону, – продолжал дон Себастьян. – Угодно вам сыграть со мной, дон Луи?

– С одним только условием, генерал.

– С каким? Я согласен на него заранее.

– Извольте. Я играю подряд только три партии.

– Хорошо.

– Подождите, но играю я эти партии, каждый раз удваивая ставку.

– О-о! А если вы проиграете хоть одну партию?

– Ну так что же, хотя я и не намерен проигрывать, – сказал граф совершенно спокойно.

– Как! Вы не намерены проигрывать?

– Да, должен сказать, мне обычно удивительно везет в карты, может быть, впрочем, потому, что меня никогда не интересует, выиграю я или проиграю.

– Вероятно. И все же, признаюсь вам, мне было бы любопытно убедиться в этом.

– Нет ничего легче.

Гости мало-помалу сгруппировались вокруг них. Донья Анжела тоже подошла к столу и очутилась почти рядом с доном Луи.

– Итак, – продолжал генерал, – сыграем три партии.

– С удовольствием.

– Сколько же ставить?

– Сколько хотите.

– Две тысячи пиастров, согласны?

– Согласен.

Генерал взял еще не распечатанную колоду карт.

– Если вам все равно, – сказал он, – мы не будем метать сами, ни вы, ни я.

– Как хотите.

– Но кто же будет метать в таком случае?

– Я! – вскричала донья Анжела и взяла колоду карт.

– О-о! – сказал, улыбаясь, генерал. – Берегитесь, дон Луи, моя дочь выступает против вас.

– Я даже и мысли не допускаю, чтобы сеньорита могла стать моим врагом, – отвечал граф, почтительно склонив голову.

Донья Анжела покраснела, но не ответила ни слова. Она распечатала колоду карт и приготовилась метать.

– Ставлю две тысячи пиастров, – сказал генерал, – начинай, дитя мое.

Девушка открывала карты одну за другой.

– Бита! – объявила она через минуту.

– Правда, – подхватил генерал, – я проиграл. Посмотрим, что скажет вторая партия. Caramba! Будь внимательна, нинья, теперь дело уже идет о четырех тысячах пиастров.

– Бита! – снова объявила донья Анжела.

– И эта? Странно. Ну, дон Луи, теперь в последний раз!

– Может быть, лучше было бы прекратить игру? Ведь мы с вами, генерал, нисколько не нуждаемся в этом золоте.

– Вот потому-то я и хочу попытать счастья в третий раз. Мне хочется узнать, неужели счастье не изменит вам до самого конца?

– А что я вам говорил?

– Увидим, увидим! Я непременно хочу убедиться в этом.

– Бита! – произнес в третий раз мелодичный голос девушки.

– Caramba! В самом деле, все это довольно странно. Я должен вам четырнадцать тысяч пиастров, дон Луи! Признаюсь, вам необыкновенно везет.

– Я знаю это, – отвечал все так же хладнокровно граф, – а теперь позвольте мне проститься с вами. Сеньорита, примите мою искреннюю благодарность за вашу помощь в этом деле.

Молодая девушка, видимо сильно смущенная, с восхитительным румянцем на щеках, кивнула графу своей хорошенькой головкой.

– Вы получите завтра утром четырнадцать тысяч пиастров, дон Луи.

– Пожалуйста, не спешите, генерал, я надеюсь иметь честь еще раз увидеться с вами.

Граф сделал общий поклон и в сопровождении дона Корнелио направился к выходу. Генерал проводил его до самой передней.

– Проклятый предатель! – пробормотал граф, вскакивая на лошадь. – Берегись! Теперь я раскусил тебя. Как ты ни хитришь, а все-таки ты дал мне возможность понять твою игру и увидеть твои карты.

И граф, сопровождаемый своим эскортом, в тяжелых раздумьях направился к дому, где он остановился, обдумывая дорогой, каким образом удастся ему разрушить козни врагов и довести до конца начатое дело.

Дон Корнелио же думал только об одном – о том, как ему везло в карты сегодня вечером. Галопируя рядом с доном Луи, он мысленно подсчитывал свой выигрыш, не представляя точно, сколько именно он выиграл.

ГЛАВА XXI. La tapada9292
  Женщина с закрытым лицом (исп.).


[Закрыть]

Характер мексиканца представляет собой смесь самых разных черт, к числу которых, между прочим, относится и пунктуальность при уплате карточных долгов. Человек, со спокойной совестью убивающий другого за два реала, непременно, как бы тяжело ему ни было, достанет деньги, чтобы уплатить долг в течение суток.

Проснувшись на другой день, дон Луи нашел на столе в своей комнате несколько полотняных мешков с золотом, – генерал поспешил прислать на рассвете четырнадцать тысяч пиастров.

Луи был раздосадован, он не ожидал такой пунктуальности после своего недавнего знакомства с мексиканцами, и это показалось ему дурным предзнаменованием.

Граф оделся и после завтрака, оставив дона Корнелио считать свой выигрыш, накинул плащ и отправился осматривать город.

Во время прогулки ему пришлось проходить мимо дворца губернатора, и граф воспользовался этим обстоятельством, чтобы вручить слуге свою визитную карточку. Поступая таким образом, он соблюдал установленные обычаем правила вежливости, увидеться же с генералом он рассчитывал только на другой день.

Осмотр города занял у графа несколько часов, по пути он заходил в церкви, некоторые из них его очень заинтересовали. Затем выкурил несколько сигареток на Аламеда, великолепном месте для прогулок, окруженном тенистыми деревьями, где каждый вечер прекрасный пол Эрмосильо наслаждался свежим вечерним воздухом.

Наконец, вернувшись домой, граф заперся в своей комнате и до глубокой ночи писал письма.

На другой день он отправился во дворец.

Дворец был заперт.

– Генерала вызвали по важному делу, он уехал вчера в четыре часа пополудни верхом в сопровождении небольшого конвоя улан. Но, – прибавил человек, сообщивший это графу, – его превосходительство пробудет в отсутствии недолго, по всей вероятности, он вернется через четыре – пять дней.

И больше граф не смог ничего добиться, несмотря на все старания.

Он каждый день посылал во дворец узнать, не вернулся ли генерал, и каждый раз получал один и тот же ответ: «Генерал еще не возвращался, но скоро будет: его ждут с часу на час».

Так прошла неделя. Тревожное состояние духа графа возрастало с каждым днем, но его начинало беспокоить и другое.

Покидая Гуаймас, он отдал распоряжение офицеру, принявшему временное командование отрядом, выступить через четыре дня из города и идти к нему в Эрмосильо.

Отряд не только должен был уже целых четыре дня находиться в дороге, но и давным-давно мог бы прийти в Эрмосильо, эти два города находились друг от друга на расстоянии не более пятнадцати миль, которые отряд пехоты, двигаясь форсированным маршем, мог легко пройти в течение двух суток, а между тем граф после отъезда из Гуаймаса не получал оттуда никаких известий, и все его письма оставались без ответа.

Что случилось в Гуаймасе во время его отсутствия?

Какие еще новые препятствия поставили ему враги?

Чем объяснить такое невероятное запоздание на целых четыре дня?

Почему офицер, оставленный им вместо себя, не известил его обо всем случившемся после его отъезда?

Может быть, его курьеров перехватили по дороге?

Почему, наконец, Валентин и Курумилла, такие решительные и преданные друзья, для которых не существует никаких опасностей, не явились вовремя предупредить его?

Все эти вопросы мучительно терзали уставшего от размышлений графа и приводили его в страшное волнение; он не знал, на что решиться и что предпринять, чтобы узнать, что произошло в Гуаймасе.

Наконец он решил отправить в Гуаймас дона Корнелио, которому он мог довериться. Но дон Корнелио куда-то исчез, и его не могли нигде найти.

Эта новая непредвиденная задержка довела графа до состояния, близкого к отчаянию. Он сел на лошадь и поехал с намерением осмотреть окрестности города, втайне надеясь обнаружить какие-нибудь следы своих спутников или, по крайней мере, разузнать что-нибудь о них.

Но, проездив целых четыре часа в разных направлениях, он ничего не увидел, ничего не узнал и в полном отчаянии и с тоской на сердце повернул лошадь назад к городу.

Приближаясь к дому, он услышал звуки хараны и пришпорил лошадь.

Дон Корнелио, небрежно развалившись на бутаке в вестибюле дома, аккомпанировал себе на гитаре, распевая неизменный романсеро про короля Родриго.

При виде графа Луи испанец отбросил в сторону гитару и с радостным криком вскочил со своего места.

– Наконец-то! – вскричал он.

– Что значит «наконец»? – спросил граф. – Странное утверждение с вашей стороны в то время, как я вас ищу все утро и никак не могу поймать.

Испанец таинственно улыбнулся.

– Я все это отлично знаю, – отвечал он, – но здесь неудобно говорить. Дон Луи, позвольте мне пройти в вашу комнату.

– С величайшим удовольствием, тем более что мне и самому нужно сказать вам кое-что.

Когда они вошли в комнату, Луи обернулся к своему спутнику:

– Ну! Что вы хотите сообщить мне?

– Сию минуту. Сегодня утром после завтрака я, по обыкновению, прогуливался, покуривая сигаретку, как вдруг на углу Калле-де-Мерсед и Калле-де-Сан-Франциско кто-то легонько дотронулся до моей руки. Я тут же обернулся – и что увидел? Хорошенькая женщина или девушка, – я думаю, что она хорошенькая, но не видел ее лица, так сильно она закуталась в свой ребосо, сделала мне знак следовать за собой. Что бы вы сделали на моем месте, дон Луи?

– Не знаю, друг мой, но только говорите, пожалуйста, короче, мне дорога каждая минута.

– Ну, я пошел за ней! Вы знаете, что я смотрю совсем иначе на мексиканских женщин и убежден, что рано или поздно…

– Ради самого Господа! Говорите же вы скорей о деле, – перебил его дон Луи, топнув ногой от нетерпения.

– Я приближаюсь к самому главному: итак, я пошел за ней, она вошла в церковь де-ла-Мерсед, я вошел вслед. В это время церковь была пуста, это, должен вам заметить, доставило мне большое удовольствие, потому что, вы понимаете, нам можно было поговорить, не стесняясь… Потерпите немного, я сейчас договорю… В церкви мы прошли в самый темный угол, и тут молодая хорошенькая женщина – я убежден, что она молода и хороша… – вдруг остановилась, это вышло так неожиданно, что я чуть-чуть не наступил ей на ногу, потому что я шел как раз следом за ней. «Вы – дон Корнелио Мендоса?» – спросила она. «Да», – отвечал я. «В таком случае, – продолжала она, – вы должны быть другом графа». Я сейчас же догадался, что незнакомка говорит о вас, и отвечал ей: «Я самый близкий друг его». «Хорошо», – проговорила она, доставая из-за корсажа маленькую записочку, которую сунула мне в руку, прошептав: «Передайте ему как можно скорей это письмо, в нем сообщается об очень важном деле». Я схватил конверт и машинально посмотрел на него. Когда я поднял глаза, незнакомки уже не было, она исчезла, как сильфида, не оставив следов. Я не мог найти ее, потому что в церкви было очень темно.

– Ну, а где же это письмо? – спросил дон Луи.

– Вот оно! О, не бойтесь, я не потерял его! Хорошенькая мексиканка так убедительно просила меня!

Граф взял письмо и не глядя бросил на стол. Со времени своего пребывания в Эрмосильо он ежедневно десятками получал такие письма и вовсе не собирался вступать в переписку. Он даже не читал их, так как был убежден, что во всех письмах говорится одно и то же.

– Ну, теперь я надеюсь, вы кончили свое повествование, не так ли? – сказал он.

– Да.

– В таком случае выслушайте то, что я вам скажу, – продолжал граф, вручая дону Корнелио письма, написанные им охотнику во время отсутствия испанца. – Садитесь сейчас же на лошадь и отправляйтесь в Гуаймас, передайте это письмо Валентину и привезите мне от него ответ. Вы можете это сделать?

– Конечно.

– Могу я надеяться, что вы быстро и точно исполните это поручение?

– Я отправлюсь сейчас же.

Испанец вышел из комнаты, и через десять минут дон Луи услышал стук подков лошади, во весь опор скакавшей по улице.

– Завтра в этот же час я буду знать, что мне делать, – прошептал дон Луи.

Он бросился на бутаку и, сжав руками голову, погрузился в свои мысли. На глаза ему попалось письмо, переданное доном Корнелио.

Горькая улыбка скользнула по губам дона Луи.

– Бедные глупенькие головки, – прошептал он, – мечтающие только о любви да об удовольствиях, для которых жизнь – бесконечный праздник. На что мне ваши клятвы, на которые я не могу отвечать. Любви для меня больше не существует. Вероятно, и эта клянется мне в вечных и неизменных чувствах, о которых она завтра же забудет. Чего ради стану я заниматься подобными пустяками? Мое сердце уже давным-давно умерло для земных радостей!

И он оттолкнул письмо.

Ночь надвигалась быстро, граф намеревался зажечь свечу, но, как это часто случается с рассеянными людьми, задумался, и догоревшая спичка обожгла ему пальцы. Машинально взяв брошенное письмо, граф свернул его в трубку и хотел поджечь, но вдруг остановился, бросил на пол спичку, которая тут же потухла, зажег другую и начал читать.

Вот что писала ему неизвестная корреспондентка:

«Одна особа, интересующаяся графом доном Луи, просит, в его же собственных интересах, чтобы он пришел сегодня к десяти часам вечера на Аламеду в первую аллею налево. Особа, сидящая на третьей скамейке, скажет ему: „Гуаймас“, а он ответит: «Atrevida» и, ни о чем не спрашивая, последует за ней туда, куда ей приказано отвести графа и где он узнает то, что ему необходимо знать как в собственных интересах, так и в интересах его спутников.»

Странное послание не имело никакой подписи.

– Что это такое? – прошептал граф. – Не мистификация ли это? Но с какой целью? Может быть, это враги расставляют мне западню или устраивают засаду, чтобы погубить меня? Клянусь Богом, я во что бы то ни стало узнаю, в чем дело… Который час? Девять часов – у меня еще целый час впереди. Если мой таинственный корреспондент замышляет убийство, он встретит достойного противника. Кто знает? А может быть, и в самом деле какой-нибудь неизвестный друг хочет дать мне добрый совет? Увидим!

Говоря таким образом, граф снял свое нарядное платье и надел скромный костюм, стянул талию поясом, продел в железное кольцо на поясе мачете без ножен, по мексиканскому обычаю, засунув за пояс два шестиствольных пистолета, завернулся в широкий плащ, надвинул на самые глаза поля широкополой шляпы из вигоневой шерсти и был совсем готов к выходу из дому.

– Pardieu! – сказал он, переступая через порог. – Я вооружен так грозно, что бандиты, если только они вздумают напасть на меня, покраснеют от стыда и от досады.

Когда граф очутился на улице, часы ратуши пробили три четверти десятого.

– Как раз вовремя, – заметил он и быстрыми шагами пошел по улице.

Ночь выдалась темная, кругом не было видно ни души. Граф, как и предполагал, пришел на Аламеду как раз в тот момент, когда часы на башне пробили десять раз.

– Посмотрим, – проговорил он тихо и твердыми шагами, внимательно осматриваясь кругом, направился по аллее.

Сообразуясь с указаниями, данными ему в письме, он пошел по указанной аллее и вскоре на одной из скамеек увидел сидящую черную фигуру. Графу стало стыдно за свои подозрения и, решив, что это обычное свидание, не имеющее никакого серьезного значения, он уже хотел было повернуть назад, но потом раздумал и, желая довести дело до конца, направился к незнакомке, неподвижно сидевшей на своем месте.

Когда граф проходил мимо нее, незнакомка слегка дотронулась до его плаща. Граф обернулся.

– Гуаймас, – произнесла незнакомка вполголоса.

– Atrevida! – отвечал граф.

– Пойдемте.

– Идите.

Незнакомка поднялась со скамьи и, ни разу не оглянувшись, твердыми шагами прошла вдоль всей Аламеды и повернула на узкую улицу, населенную леперос и бедняками. Здесь, подойдя к довольно невзрачному дому, она остановилась, отперла дверь ключом, и вошла в дом, оставив дверь незапертой.

Граф, не задумываясь, последовал за ней. Он очутился в кромешной тьме и с сильно бьющимся сердцем услышал, как ключ щелкнул позади него.

«Очевидно, я попал в западню», – подумал он.

– Не бойтесь ничего, – раздался вдруг чей-то кроткий и мелодичный голос почти над самым его ухом, – вам нечего бояться, эти меры предосторожности направлены вовсе не против вас.

Дружеский и печальный оттенок этого голоса успокоил графа.

– Я ничего не боюсь, – отвечал он, – неужели вы думаете, что я пошел бы, если бы опасался ловушки?

– Выслушайте же меня, время дорого, я располагаю всего лишь несколькими минутами.

– Я вас слушаю.

– У вас есть могущественные враги, и один из них поклялся погубить вас.

– Но чего же добиваются мои враги?

– Погубить вас, повторяю вам, потому что вы отказались быть их сообщником.

– О! Я отомщу им!

– Берегитесь, но, главное, не оставайтесь больше здесь. Ваши враги действуют втихомолку – и особенно осмелели в настоящее время, потому что вы далеко. Отправляйтесь к вашим товарищам.

– Я и сам собираюсь поступить так и даже хотел уехать сегодня ночью.

– Это хорошо. Затем отправляйтесь скорей на прииски, и, если вам удастся достигнуть их раньше, чем ваши враги снимут маски, вы спасены!

– Благодарю за совет, я последую ему.

– Теперь прощайте.

– Прощайте? – проговорил граф с оттенком сожаления в голосе.

– Мы не должны быть знакомы.

– Что такое? Вы хотите покинуть меня после того, как оказали мне такую важную услугу?

– Так нужно, все против нас.

– Ответьте мне на один только вопрос!

– На какой?

– Почему вы относитесь ко мне с таким участием?

– Кто может сказать наверное, чем вызван тот или другой поступок женщины?

– О! Вы насмехаетесь надо мной, сеньорита, это нехорошо. Незнакомка вздохнула.

– Нет, дон Луи, – ответила она, – я вовсе не думаю насмехаться над вами. Зачем вам непременно знать, кто я такая? Вам должно быть вполне достаточно и того, что я охраняю вас. Не спрашивайте же меня, почему я это делаю.