Текст книги "То, что скрыто"

Клэр

Страх накрывает Клэр с головой, он проникает в кровь, в мягкие ткани, в кости. От страха она забывает, как дышать. Она боится не за себя, а за Джошуа, за благополучие и безопасность своего сына.

Она смутно понимает, что все окружающие смотрят на нее, все ждут от нее чего-то. Мать Чарм открывает рот, но, видимо, решает промолчать.

– Давайте лучше зайдем внутрь, – предлагает мужчина в кожаной куртке.

Клэр в каком-то оцепенении бредет за ним в магазин. Подняв голову, видит Джошуа. Малыш прижался к книжному стеллажу; его пальцы бегают по книжным корешкам, как по клавишам пианино.

– Почему все кричат? – спрашивает он, бочком подбираясь к матери.

– Джош, мы просто разговариваем, – отвечает Клэр и, взяв сынишку за плечи, ведет к детской секции.

– Почему все плачут? – Джошуа вырывается, стискивает кулачки.

Клэр машинально ощупывает свое лицо. Оказывается, оно мокрое от слез.

– Это не слезы, а просто дождь, – говорит она, хотя и понимает: если она проведет пальцем по щеке, а потом облизнет его, то почувствует соленый привкус. Мальчика надо увести отсюда. Нельзя, чтобы он услышал их разговор. Конечно, он знает, что его усыновили, знает, что его оставили в пожарном депо. Но если Джошуа услышит, что Эллисон – его родная мать, неизвестно, как он отреагирует… Сама Клэр никак не может до конца свыкнуться с этой мыслью. Нет, не может быть! Это неправда!

– Пожалуйста, поехали домой, – просит Джошуа. – Я хочу домой!

Клэр угадывает в его голосе страх. Наверное, он боится, что незнакомцы – грабители, от которых не приходится ждать ничего хорошего.

– Джош, как только эти люди уйдут, мы поедем домой. Обещаю! Дай нам еще несколько минут.

Джошуа бросает встревоженный взгляд на Чарм – та все еще плачет.

– И с Чарм ничего страшного не произошло. Не волнуйся, Джош, я не дам ее в обиду… – Джошуа смотрит ей в лицо, и Клэр заставляет себя улыбнуться. – Если хочешь, сходи ненадолго наверх с Бринн… – Клэр выжидательно смотрит на Бринн, но та ее как будто не слышит. – Бринн! – чуть громче говорит Клэр, и девушка вздрагивает. – Ты не отведешь Джошуа наверх? – Бринн кивает. Клэр поворачивается к сыну: – Главное, не подходи к папиным инструментам. Скоро я тоже к вам поднимусь. Не волнуйся, нас никто не грабит. Ничего похожего!

Джошуа с сомнением смотрит на дверь. За дверью лестница, которая ведет на второй этаж. Мальчик не двигается с места до тех пор, пока Бринн не берет его за руку.

Убедившись, что они ушли и ничего не услышат, Клэр подходит к телефону и звонит мужу на мобильный.

– Джонатан, приезжай, пожалуйста, в магазин. Ты мне нужен!

Эллисон

Клэр ведет нас в читальный зал и очень вежливо предлагает всем садиться. Несмотря ни на что, я снова невольно восхищаюсь ею. Она всегда такая спокойная, такая собранная. Такая уравновешенная.

– Девочки, я пока не понимаю, что происходит, но все-таки попробуйте рассказать. Я в полном замешательстве.

Мы с Чарм сидим бок о бок на диване. Мне хочется, чтобы и Бринн была здесь и тоже сидела рядом со мной. Самой не верится! Я призналась Клэр в том, что я – мать Джошуа. Клэр сидит на журнальном столике лицом к нам с Чарм, но я не могу смотреть ей в глаза. Над нами нависают Риэнн и Бинкс; они то и дело вертят шеями, словно грифы-индейки[5]5
  Г р и ф ы – и н д е й к и – хищные птицы, широко распространенные в Северной и Южной Америке. Питаются в основном падалью.


[Закрыть]. Чарм снова начинает плакать.

– Эллисон, объясни, пожалуйста. Так ты – биологическая мать Джошуа?

Я слышу в голосе Клэр страх. Нас с ней объединяет общее чувство. Мы обе ужасно испуганы, но по совершенно разным причинам. Она боится, что я отниму у нее Джошуа, а я боюсь, что она, чуть ли не единственная за все пять лет, которая отнеслась ко мне как к человеку, поймет, что я – чудовище.

Я киваю, и лицо Клэр искажается от горя.

– Простите меня, – поспешно говорю я. Мне хочется поскорее объясниться, но я не знаю, с чего начать. – Я оставила ребенка Кристоферу.

– Кто такой Кристофер? – спрашивает Клэр.

– Мой брат, – тихо говорит Чарм. По лицу у нее катятся слезы. Глаза покраснели, одна щека вздулась после пощечины. – И отец Джошуа! – с горечью добавляет она, поворачиваясь к матери.

– Чушь! – недоверчиво восклицает Риэнн, с ненавистью оглядывая меня сверху донизу. – Кристофер ни за что не связался бы с ней.

– И все-таки связался, – сухо отвечаю я и снова обращаюсь к Клэр: – Я никому не хотела сделать больно!

Риэнн громко фыркает. Клэр поворачивается к ней и сквозь слезы говорит:

– По-моему, вам лучше уйти.

Риэнн поджимает губы, с которых, видно, так и рвется очередной поток ругани. Она шумно выдыхает и вдруг начинает заливаться краской – снизу вверх, с шеи.

– Что ж, простите за то, что хотела кое о чем спросить свою дочь! – визгливо говорит она. – Простите, что открыла вам глаза на эту гадину, на убийцу! Знаете, кто перед вами? Ее зовут Эллисон Гленн. Пять лет назад она выбросила новорожденную дочку в реку Друид. Жалко, что ты, сука, не сгнила в тюрьме!

В животе у меня все сжимается. Мне казалось, ужаснее всего то, что Клэр узнает правду о Джошуа. Оказывается, может быть и хуже.

– Откуда вы знаете? – спрашивает Клэр. – Откуда вы знаете, что это именно она? Имя преступницы не попало в газеты… – Она не сводит с меня взгляда, ей не хочется верить Риэнн, и все же ею постепенно овладевает сомнение. – Не может быть!

– Догадаться нетрудно. Ее имя сразу показалось мне знакомым, а потом я вспомнила… Одна моя знакомая работает в Крейвенвилле. Она-то мне все и рассказала. – Риэнн снова поворачивается ко мне; в ее глазах горит злоба. – Ты не захотела оставить новорожденную девочку и утопила ее в реке!

– Мама, замолчи! – просит Чарм.

– Эллисон! – недоверчиво говорит Клэр. – Неужели все так и было? Неужели ты…

– Я могу все объяснить. – Я начинаю плакать.

Бринн

Я сижу на краю ванны. Джошуа крепко спит за стенкой на диване. Снизу доносятся голоса; все кричат друг на друга. Чтобы ничего не слышать, я зажимаю уши руками, но их крики все равно проникают в голову. И тогда я включаю воду. Струя с шумом хлещет из крана, заглушая голоса снизу.

Шум льющейся воды напоминает шум дождя, который лил в ту ночь пять лет назад. Тогда лил настоящий ливень.

Когда я вернулась наверх, то посмотрела на сестричку Джошуа – такую неподвижную и тихую.

– Нет, – прошептала я. – О нет!

– Что такое? – устало спросила Эллисон, силясь приподнять голову с подушки.

– Ах, Эллисон! – с грустью сказала я. – Тебе больше не придется ни о чем беспокоиться. – Еще не договорив, я поняла, что Эллисон испытает облегчение от такого исхода. Не обрадуется, поймите меня правильно, а испытает облегчение. Я долго стояла на одном месте, не зная, что делать. Наконец я заговорила, хотя не знала, слышит ли она меня. – Я о ней позабочусь, – пообещала я, укрывая сестру еще одним одеялом и поднося к ее губам бутылку с водой. – Скоро вернусь!

Плача, я взяла на руки мертвую девочку. Мои слезы падали на неподвижное тельце, словно скупые капли дождя на пересохшую землю – влаги оказалось мало, и она не оживила ее. Пошатываясь, я спустилась вниз, стараясь не смотреть на ребенка, которого несла на руках. Я прошла через гостиную, где многочисленные фотографии запечатлели нашу с сестрой короткую жизнь. До тех пор пока Эллисон не исполнилось тринадцать, родители снимали нас одинаково часто. Но потом Эллисон стала выдающейся пловчихой, волейболисткой, гимнасткой, победительницей конкурса на знание орфографии, и ее снимков стало гораздо больше, чем моих. Держа в руках очередной кубок, она скромно улыбалась, как будто говорила: «А, пустяки!»

Предыстории на фотографиях не было, а я все прекрасно помнила. За несколько минут до того, как получить награду и улыбнуться фотографу, Эллисон грубо отпихивала локтем защитницу другой команды – так, что у девочки потом оставался кровоподтек. А в девять лет она несколько минут пристально смотрела в глаза своему сопернику, мальчишка разволновался и напрочь забыл, как пишется слово «лейкопластырь», хотя мог написать его среди ночи, задом наперед и так далее. Нет, Эллисон никого не обманывала специально – ей не нужно было обманывать. Она просто умела нагнать на соперников страху, причем законно. Учителя и тренеры даже поощряли ее напор и волю к победе. Все считали, что такая умница, как она, рождается раз в сто лет. Одноклассницы завидовали ей, но скрывали свою зависть; мальчики считали ее недоступной красавицей. Родители думали, что она – совершенство.

Я никогда не считала Эллисон совершенством, хотя и восхищалась ее решительностью и энергией.

Но я знала и другое, то, что все как будто упускали из виду. Моя сестра – обыкновенный человек. Накануне контрольных и экзаменов ее рвало. Каждый вечер перед сном она, стиснув зубы, делала сто пятьдесят упражнений для пресса. Ей часто снились страшные сны, которые так пугали ее, что она на цыпочках прокрадывалась ко мне в комнату и забиралась в мою постель. А потом она перестала приходить ко мне, и я решила, что кошмары наконец перестали ее мучить. Только потом я догадалась, что дело в другом. Эллисон не хотела, чтобы я узнала о ее беременности.

Тогда, за много месяцев до того, как моя сестра родила, я заметила в ней еще одну перемену. Она была влюблена. Девочка, которую все считали умницей, не способной тратить время и чувства на какого-то парня, все интересы которой занимали учеба и спорт, по уши влюбилась в отца несчастной малышки. Хотя мне она ничего не рассказывала, я знала: она сильно изменилась. Я исподтишка наблюдала за Эллисон. Когда ей казалось, что никто на нее не смотрит, она опускала плечи, едва заметно улыбалась. В ее глазах появлялось мечтательное, рассеянное выражение. Впервые в жизни моя сестра выглядела счастливой. Кроме того, я знала, что иногда она тайком выбирается из дому по ночам. Однажды я подсматривала за ней из окна своей комнаты и увидела, как она садится в чью-то машину с выключенными фарами. За рулем маячила незнакомая фигура. Через стекло было видно, как они отчаянно, страстно обнимаются и целуются.

А потом снова что-то случилось. Мечтательность и рассеянность ушли, прежние напор и решительность вернулись с удвоенной силой. Эллисон еще усерднее взялась за учебу и еще упорнее стала заниматься. Хотя я держала на руках плод ее любви, трудно было поверить, что, пока она так фанатично занималась и тренировалась, в ней росла, зрела маленькая новая жизнь.

Я вышла черным ходом, через кухню. Прохладный летний ветер трепал мои волосы. После удушающей духоты в комнате Эллисон я подставила лицо небу, радуясь дождю. Поплотнее укутала малышку, закрывая ее от дождя и ветра. Еще не совсем стемнело; небо словно не знало, что делать дальше – как и я. На юге взошла луна; она ярко сияла, проглядывая сквозь быстро бежавшие по небу облака. Мне хватило света, чтобы видеть, куда идти. В то же время стало уже достаточно темно; никакой случайный прохожий не мог разглядеть, что именно я несу в руках.

В детстве мы с Эллисон редко отваживались заходить в рощицу за домом. Мама предупреждала нас, чтобы мы не играли на берегу Друида, который течет через лес.

– Река очень глубокая, в ней быстрое течение, – говорила мама. – Стоит опустить ногу в воду – и все, течение вас унесет. Если вы случайно упадете в реку, вам уже не выбраться!

Раньше я думала, что страшные сны Эллисон как-то связаны с падением в реку. Она просыпалась с криком, судорожно хватая ртом воздух и вытирая лицо, как будто от воды.

В мрачном, словно в сказках братьев Гримм, лесу моего детства сквозь ветви деревьев не проникал лунный свет. Мама запугивала нас сказками о болезни Лайма, о больных бешенством лисах и других мелких хищниках. Прижимая к себе малышку, я живо представляла, как на меня прыгают клещи и пьют мою кровь, а между деревьями затаились бешеные лисы с пеной у рта, готовые вцепиться в меня. Осторожно ступая по скользкой, каменистой почве, я спустилась к реке. Поднырнула под низко нависшими ветвями, покрытыми молодыми листочками. Днем, наверное, деревья показались бы мне окруженными нежно-зеленой дымкой, но в темноте они были страшными – словно ко мне тянулись чьи-то волосатые руки. Подходя, я услышала бурление и шум Друида. Мои теннисные туфли зачавкали по жидкой грязи. В ту весну на нас обрушилось рекордное количество дождей, уровень воды в реках и ручьях угрожающе повысился. Вода заглатывала землю…

Сидя на краю ванны, я подставляю руку под бегущую воду; помещение заполняется паром. Я тянусь к крану горячей воды и ищу резиновую затычку, чтобы заткнуть сливное отверстие. Ах, как славно было бы сейчас понежиться в ванне, в тепле и покое, а потом с головой уйти под воду, чтобы не осталось ничего, кроме темноты и тишины.

Почему я здесь? Я уже забыла.

Джошуа за стеной громко зовет маму. Я вытираю слезы – оказывается, я плакала? – и иду к нему.

Клэр

Клэр недоверчиво смотрит на Эллисон. Неужели она утопила свою новорожденную дочку? Она знала, что Эллисон совершила тяжкое преступление, за которое ее и посадили в тюрьму. Но совершенно не ожидала, что эта девушка совершила хладнокровное убийство. Клэр тогда тоже слушала новости. «Ребенок утонул… Шестнадцатилетняя девушка… арестована». Помнится, она еще спросила мужа:

– Что все-таки произошло?

Джонатан замялся, а потом ответил:

– Одна шестнадцатилетняя девушка утопила своего новорожденного младенца.

Джонатан убрал волосы со лба жены. Клэр почувствовала тогда, как к горлу подступает желчь.

– Клэр, что с тобой? – спросил Джонатан, озабоченно глядя на нее сверху вниз.

Клэр молча качала головой. Как выразить словами то, что она чувствовала?

– Так нечестно, – наконец выговорила она. – Так нечестно! – повторила она, понимая, что похожа на капризного ребенка, чье желание не выполняют взрослые. Джонатан подошел ближе, нерешительно положил руку ей на плечо, но Клэр отдернулась. Ей казалось: если к ней кто-нибудь прикоснется, она закричит. – Как она могла взять и выбросить младенца?! А мы… Мы так хотим ребенка! – воскликнула Клэр.

Джонатан ничего не ответил. Да и что он мог сказать?

Пять лет назад она отдала бы за возможность иметь детей что угодно. А какая-то девица – тогда Клэр считала ее настоящим чудовищем – готова была пойти на что угодно, лишь бы ребенка у нее не было!

Клэр смотрит на Эллисон и недоверчиво качает головой. Она не может постичь, как женщина – точнее, девушка, ведь Эллисон и сейчас выглядит очень юной, хотя прошло пять лет, – могла совершить такой ужасный грех. За что Бог даровал ей ребенка, даже двух детей сразу? Почему в теле Эллисон чудесным образом соединилось все, что нужно, а она, Клэр, бесплодна?

Хлопает дверь – в магазин вбегает Джонатан. Клэр кидается ему навстречу:

– Слава богу, ты приехал!

– Что случилось? – Джонатан озирается по сторонам, замечает застывшие лица Эллисон и Чарм, злобный оскал Риэнн, смущение и замешательство Бинкса. Клэр молча протягивает Джонатану фотографию.

– Он наш, – говорит Клэр, ни к кому в отдельности не обращаясь. – Мы его усыновили. Джошуа – наш сын!

Бринн

Джошуа сонным голосом зовет маму, и я подхожу к нему.

– Джошуа, – шепчу я, – все хорошо. Тебе ни о чем не надо волноваться. Я здесь.

– Где моя мама? – спрашивает он, с трудом разлепляя глазки.

– Ш-ш-ш! – говорю я. – Ш-ш-ш! – Я сажусь рядом на диван и беру его на колени. Он пытается вывернуться, но я крепко держу его. Наконец он снова засыпает, его голова падает ко мне на плечо. – Все хорошо, Джошуа. Закрой глазки и спи. Как я. – Я закрываю глаза, чтобы показать, что я имею в виду.

В ту ночь я действительно чуть не свалилась в реку, и тогда сбылось бы мамино предсказание. Но в последний миг я ухватилась свободной рукой за тонкий, корявый ствол какого-то дерева и повалилась на колени в густую, жирную грязь у самой воды. Снова подхватила мертвую малышку в одеяле. Сначала я хотела закопать ее на берегу, но вскоре передумала. Пришлось бы возвращаться в гараж за лопатой, а время и так бежало слишком быстро. Мне показалось, что сильно похолодало; с каждым порывом ветра меня пробирала дрожь. Тучи разошлись, и из-за них вынырнула ярко-желтая луна. При ее свете мне достаточно хорошо видна была река. Она безжалостно текла мимо, пенясь вокруг камней; течением несло бревна и ветки. Я поцеловала племянницу в холодную щечку, прошептала, что люблю ее и что, если бы мне позволили поступить, как мне хочется, она всегда была бы со мной. На какое-то время мне даже стало теплее на душе. Я могла бы растить ее! Мне казалось тогда и кажется сейчас, что Эллисон совсем не создана для материнства… Потом я устроила импровизированные похороны. Развернула малышку, произнесла над ней молитву и снова запеленала ее в полотенце.

Как только я опустила ее в стремительно несущийся поток, я услышала тихий плач, совсем слабый и жалкий. Холодная вода оживила ее, и она очнулась.

Я бросилась в воду, не чувствуя холода. Вода доходила мне до коленей; я бросилась за ней, но она ушла под воду. Правда, в первый раз она быстро вынырнула. Пытаясь устоять на скользких камнях, я склонилась над малышкой, собираясь подхватить ее. С малышки сорвало полотенце – его унесла вода – и крошечное, жалкое тельце выскользнуло у меня из рук. С криком ярости я бросилась вперед и успела ухватить ее за пальчик руки или ноги, точно не знаю… Но сильное течение тащило меня вперед. Поскользнувшись, я потеряла равновесие и погрузилась с головой. Малышку вырвало у меня из рук. Я ее потеряла.

В ту ночь я попробовала убить себя. Да, именно тогда я впервые по-настоящему пыталась покончить с собой, хотя и до того часто думала о том, чтобы свести счеты с жизнью. Наглотаться таблеток, выстрелить себе в голову из ружья, которое отец хранил под носками в комоде, влезть на крышу нашего нелепо большого дома и прыгнуть на декоративную бетонную дорожку… Помню, я еще думала, что пятна крови будут проступать сквозь бетон.

С затаенным злорадством я представляла, как мать каждый день перешагивает через кровавое пятно, напоминающее обо мне… Хотя мама, скорее всего, приказала бы убрать старое покрытие.

После того как я поняла, что девочка была жива, что она дышала, а я ее потеряла, я сама попыталась утопиться. Нырнула под воду, задержала дыхание и стала ждать, когда пройдет первый страх и меня окутают тепло и покой. Мне сдавило голову, глаза, легкие. Я пыталась остаться под водой, пыталась зацепиться за что-нибудь тяжелое, не позволившее бы мне всплыть, но река распорядилась по-другому. Она вытолкнула, выпихнула, выплюнула меня на поверхность, как будто сама мысль о том, чтобы принять меня, была для нее невыносима, как будто ей было противно… И я не могу винить реку… в самом деле, не могу.

Я свернулась клубочком на берегу Друида. Меня поливал дождь; я вся онемела и все думала, что будет, когда все узнают, что я натворила. Мне хотелось исчезнуть, раствориться в грязи, которая хлюпала вокруг. Но и такого мне не было дано. Наконец я встала. Эллисон наверняка знает, что делать, сестра наверняка знает!

Столкнувшись с ней на опушке, я не сразу заметила, что она сгибается пополам от боли.

– Где ребенок? – с трудом простонала она.

– В реке. – Слово «река» показалось мне грязным, непристойным.

– Что ты имеешь в виду? – в страхе спросила Эллисон. Она знала, она знала!

– Она была красивая, – ответила я, понимая, что говорю совсем не то и не так. Но объяснить не получалось.

Сначала Эллисон неправильно меня поняла, и ее глаза расширились от ужаса.

– Ты утопила ее, потому что она была красивая?! – в гневе воскликнула она.

Я вжала голову в плечи, ожидая, что она меня ударит, но она только держалась за меня, как будто боялась упасть.

Я качала головой – туда-сюда, туда-сюда.

– Нет, – простонала я. – Нет, не поэтому.

– Бринн, что случилось? – спросила Эллисон.

– Река как будто сама проглотила ее, – рыдая, бормотала я. – Ее сожрала, а меня не захотела!

– Бринн, опомнись! – Боль ненадолго отпустила Эллисон, она стала трясти меня за плечи. – Что ты несешь? Я знаю, куда мы ее отвезем. К Кристоферу. Пусть он о ней заботится! Он должен! Пожалуйста, скажи, что ты не бросила ее в реку!

– Я думала, она мертвая, – прошептала я, не в силах смотреть сестре в глаза. Не желая видеть ее отвращение и разочарование. – Я сделала это ради тебя… Хотела тебе помочь!

– Как убийство может помочь? – прошипела Эллисон и снова согнулась в приступе боли.

Я стряхнула с плеча ее руку, и она упала на колени.

– Ты что, спятила? – спросила я, не веря собственным ушам. – Ты ведь не хотела ее! Ты, можно сказать, приказала мне избавиться от нее, от этого существа! Именно так ты ее называла – «существо»! Я не хотела сделать ей больно, я думала, она мертвая! – Я развернулась и побежала к дому, думая: вот неблагодарная дрянь!

– Подожди! – услышала я ее крик. – Прошу тебя, Бринн… Ты нужна мне! Не уходи!

Не обращая на нее внимания, я бежала, зажимая уши, чтобы не слышать ее зов.

На коленях у меня спит мальчик; его тяжесть приятна, но я задыхаюсь.

– Джошуа, – зову я, и мальчик открывает глаза. – Ты знал, что у тебя есть сестра? – Он открывает и закрывает рот, как будто хочет что-то сказать, но потом его глаза снова закрываются. – Да, сестра. Славная, красивая сестричка. Хочешь с ней встретиться?

Я с трудом встаю на ноги, держа на руках сонное тельце Джошуа, и иду туда, где льется вода.

– Какой ты тяжелый! – шепчу я ему на ухо. – Ты намного тяжелее, чем она! – Вокруг меня снова стрекочут сверчки, невдалеке шумит река, ночной ветерок холодит лицо. – Наконец-то, наконец-то! – говорю я ему. – Наконец-то вы будете вместе. – И я опускаю его в воду – нежно, ласково. Приношу Джошуа к сестренке.