Текст книги "Переводчик"

Я старался держаться в стороне от многоязычной компании, но вовсе не из-за каких-то там ксенофобических соображений. Дело в том, что поначалу я не придал значения столь необычному окружению и едва не поплатился за это жизнью. Но откуда б мне было знать? Такого скопления представителей разных наций в одном месте мне до сих пор никогда встречать не доводилось – все переговоры и встречи, в которых я участвовал как переводчик, носили исключительно двусторонний характер. А тут… просто невероятная ситуация для наших дней.

Первые дни после того, как полицейские дебаркировали меня в этом терминале, я проводил в последнем ряду громадного зала ожиданий перед огромным окном, выходящим на лётное поле, удобно расположившись в мягком кресле и лениво наблюдая за своими собратьями по несчастью. Поначалу пассажиров было немного – прислушавшись, я различил среди них нескольких китайцев, группу правительственных чиновников из Скандинавии, состоящих между собой в сложно-переплетённых родственных отношениях, а также ожидавших рейс в противоположном направлении французов и представителей Ближневосточного вилайета ИДАРа с медово-смуглыми лицами и сладковатым выговором. Но с каждым днём резидентов поневоле в международном терминале становилось всё больше – немцы, японцы, африканцы, индусы, австралийцы – и разноголосая публика всё ближе подбиралась к моему удалённому ряду.

Самым смешным было то, я начал зарабатывать деньги. Дело в том, что денег у меня не было вовсе. По выходу из отделения полиции мне вручили мой многострадальный планшет, паспорт с парой банковских карт и даже ключи от моей воронежской квартиры, которым я, кажется, удивился больше всего – какой-то отголосок из прошлой жизни… Но когда я попытался снять деньги в аэропортовском банкомате, тот вежливо извинился, сообщил, что обе мои карты временно заблокированы, и для получения более подробной информации предложил связаться с моим банком. Чудненько, усмехнулся я. Российские спецслужбы наконец-то зашевелились…

Так вот, денег у меня не было вовсе, поэтому первые три дня вместо еды мне пришлось довольствоваться водой из-под крана в мужском туалете – благо там царила идеальная чистота, несмотря на минимальное количество обслуживающего персонала на территории терминала. А свой первый наличный заработок я получил благодаря поискам душа.

Утром четвёртого дня я сражался с воображаемыми ниндзя в дальнем углу терминала. Привыкшие к регулярным тренировкам мышцы требовали движений, а когда они начали совсем уж невыносимо ныть и подёргиваться от постоянного сидения на месте, я отыскал в зале ожиданий укромный закуток неподалёку от прохода в служебную зону и превратил его в мини-спортзал, наплевав на удивлённые взгляды других пассажиров. Уже через полчаса разгорячённые, растянутые мышцы удовлетворённо урчали, совсем как мой рыжий гулящий красавец Елисей, потягиваясь после суток беспробудного сна. Я скользил по матово-серому полу терминала, и отточенные веками и миллионами человеческих тел движения вытекали из моего тела одно за другим, сплетаясь в сложный узор из шёлковых нитей, петель, круговых уходов, резких выбросов силы, блоков, ударов. Движения вились, завораживали, влекли за собой дальше и дальше, так что невозможно было остановиться… Когда пол вокруг меня был завален грудами изувеченных призрачных ниндзюков, со стонами расползавшихся в разные стороны, я с чувством заслуженной гордости сел у прохладной стены и в изнеможении вытянул ноги. Вдоль позвоночника медленно стекали капли пота – замечательное ощущение, придающее телу восхитительное чувство лёгкости… когда у тебя чистое тело… но поскольку последний раз душ я принимал в тюрьме, сейчас моя кожа была покрыта непроницаемой коркой из засохшего пота и грязи, а от моей футболки, да и от меня самого изрядно несло… Ещё пару дней, и люди начнут от меня шарахаться сами.

– Вода, сверху… понимаете? Мыться? – приземистый полноватый немец отчаянно жестикулировал, барабанил себя коротенькими пальцами по лысеющей голове, потирал плечи и даже пытался сымитировать америкольский акцент, что выглядело довольно забавно, но, похоже, не производило никакого впечатления на стоявшего перед ним невысокого парня в комбинезоне уборщика, державшегося за ручку большой поломоечной машины. Лицо и лысина немца лоснились от жира – судя по всему, ему и впрямь настоятельно требовался душ. Впрочем, как и мне. Я засунул руку под футболку и почесал спину. Отвратительно потеть на грязное тело, такое ощущение, будто находишься в воздухонепроницаемом скафандре, просто парниковый эффект какой-то…

Щуплый уборщик со странноватым, немного перекошенным лицом – полная противоположность местным "альфа-самцам" что это, ошибка генных инженеров? – смотрел непонимающим взглядом на стоящего перед ним толстячка и в который раз повторял стандартную фразу:

– Извините, господин, но я не понимаю, что вы говорите. Со всеми вопросами вам следует обращаться в ваше посольство.

Не выдержав подобного "взаимопонимания", я поднялся и подошёл к собеседникам.

– Я могу вам помочь, если хотите.

Немец вздрогнул и испуганно посмотрел на меня. Что ж, вполне обычная реакция, когда человек слышит родную речь из уст иностранца. Мутанты-переводчики – изгои в любом обществе, несмотря на национальность.

– Вы… вы переводчик?

Я кивнул.

– Один, без сопровождения?

Ха, дожили! Может быть, нас и в клетках ещё держать?!

– … и чем вы можете мне помочь? – немцу явно никак не удавалось взять себя в руки.

– Я могу помочь вам найти душ. И перевести этому служащему любые другие вопросы, которые могут у вас возникнуть.

И, чуть помедлив, добавил:

– Разумеется, за определённую плату…

– Сколько?

Кажется, привычный язык цифр немного успокоил немца. Я постарался вспомнить цены в местном баре, сглотнув набежавшую слюну; оглядел немца с ног до головы, чтобы оценить его платёжеспособность, и умножил сумму в два раза:

– Сто баксов за минуту перевода.

– Не слишком ли высокая цена за ваши услуги?

– Если вы считаете, что у вас есть выбор…

Конечно же, выбора у немца не было, и я это прекрасно знал. Ни в одной из собравшихся в этом терминале групп иностранцев не было моих коллег. Переводчики повсюду ценились на вес золота и потому приставлялись только к особо важным делегациям, а остальные группы пользовались услугами посольских толмачей, что было стандартной практикой. Кто же мог предположить, что им придётся провести пару недель в аэропорту в ожидании рейса? В чужой стране без знания языка? Я развернулся и сделал вид, что собираюсь уйти, но немец поймал меня на рукав.

– Хорошо, я согласен. Спросите у этого служащего, где у них находится элементарный душ, – он был явно раздражён.

Я обернулся к парню, который всё это время в напряжённом ожидании прислушивался к нашему разговору, и сказал на америколе:

– У этого господина нет никаких проблем, которые требовали бы вмешательства его посольства. Он только хотел узнать, где в этом терминале находится душевая, чтобы пассажиры в ожидании своих рейсов могли принять душ. Вы же понимаете, насколько важно для людей, находящихся в замкнутом пространстве, поддерживать чистоту… – мой голос становился все более вкрадчивым, с лёгким налётом французского прононса, что делало его ещё более успокаивающим и убедительным. – Тем более что они находятся в такой великой и прекрасной стране, как Имперские Соединённые Штаты.

Парень с гордостью кивнул головой в знак согласия. Ободрённый, я продолжил:

– Они… мы все были бы вам очень благодарны за вашу помощь.

Парень ещё раз согласно кивнул и ответил:

– В этом терминале нет душевых для пассажиров, сэр.

Теперь настала моя очередь удивлённо смотреть на него. Нет душевых? В этом самом новом и самом крутом аэропорту мира нет душевых?! Их сочли ненужным излишеством, учитывая скудное количество международных рейсов? Или решили, что иностранцы обойдутся и так, если что? При мысли о том, что ближайшие несколько дней мне придется провести немытым, тело зачесалось с удвоенной силой.

– Но, может быть… – мне в голову пришла спасительная мысль, – может быть, здесь есть душевые для обслуживающего персонала, которыми могли бы временно воспользоваться пассажиры? Мы обратились именно к вам, поскольку вы являетесь законным представителем великой державы и мы считаем, что решить вопрос с душевой в вашей компетенции…

Я перевёл дух, напряжённо размышляя, чего бы ещё такого добавить к своей речи, чтобы получить доступ к желанному раструбу с сотней мелких отверстий и льющейся через них горячей, да пусть даже ледяной водой. Я ожидал чего угодно – категорического отказа, отговорок, что нужно получить разрешение начальства – но парень, который за время моей речи, казалось, прибавил десяток сантиметров роста от распиравшей его гордости, ещё раз согласно кивнул.

– Идёмте, я вас провожу.

И, дёрнув лицом, смущённо добавил:

– Правда, там очень непритязательно, не обессудьте…

Непривычное слово резануло мне слух. Я поражённо уставился на парня – а мальчишка-то оказался не так прост. Где только выискал это давным-давно забытое словечко "обессудьте"? В современном словаре америколы его нет, это точно. Может быть, не все американцы такие однослойные, как мне казалось? Или это только такие вот избранные, покорёженные судьбой?..

– Пойдёмте, он покажет нам душ, – обратился я к немцу.

– И всё это время вы переводили то, что я сказал? – в его голосе звучал неприкрытый сарказм.

– Всё это время я переводил то, что вы должны были сказать.

Я развернулся и пошёл вслед за уборщиком. Всю дорогу по металлическому лабиринту коридоров немец молча шагал рядом со мной.

Служебная зона международного терминала сильно смахивала на внутренности межгалактического корабля из фантастических фильмов ужасов. А когда я увидел мрачную душевую с бункерными дверями и массивными кнопками горячей и холодной воды, это ощущение только усилилось… того и жди из-за угла выскочит мерзко-скользкий монстр, зародившийся во чреве неизведанных закоулков гигантского корабля… Но немца, похоже, подобные фантазии не волновали. Когда уборщик ушёл, он скользнул взглядом по часам, извлёк из заднего кармана брюк портмоне с пачкой пепельно-зелёных бумажек и протянул две из них мне. Я не пошевелился.

– Я потратил на вас почти пять минут, – я перевёл взгляд с бумажек на колкие, затаившиеся глубоко под лобной костью глаза немца.

– Вы переводили не больше двух минут, – невозмутимо возразил он.

– Пять минут… я потратил на вас ровно пять минут, – сказал я, продолжая смотреть в его затаившиеся глаза.

Некоторое время немец стоял и раздумывал, не послать ли меня. Но потом, видимо, всё же решил, что я могу ему ещё пригодиться – кто знает, сколько времени придётся проторчать в этом терминале? – небрежно отсчитал ещё три сотенные бумажки и всунул мне их в руку.

– Хорошо, держи свои пятьсот баксов, раз ты считаешь, что ты их заработал… переводчик.

И энергичным шагом зашагал прочь по коридору. А я стоял и смотрел на пять бумажек, зажатых в моей руке. Впервые в жизни я заработал такие вот деньги… не виртуально-электронные, невидимые и чистые, перечислявшиеся на мои банковские счета, а оттуда незримо перетекавшие на счета бесчисленных ресторанчиков, магазинов, авиакомпаний и т. д., а такие вот осязаемые, мятые, настоящие… Я смотрел на бумажки в своей руке и не знал, поздравлять ли себя с таким заработком или же наоборот посочувствовать – что называется, докатился…

Слева от входа в наш терминал располагался небольшой барчик с весьма скромным ассортиментом. Неизменные бургеры с всевозможными приставками «кинг», «биг», «мега», около двадцати видов колы и, видимо, в уступку испорченным вкусам иностранцев чай трудноопределимого сорта, кофе и, о чудо, причудливое творение местного повара под названием «суши-бургер» – две лепёшки из белоснежного риса с зажатой между ними прослойкой из непонятной рыбы. После трёх суток вынужденной голодовки сдобренные дешёвым соевым соусом суши-бургеры показались мне воистину райской пищей, как и переваренный кофе, поданный мне улыбчивой барменшей. Часть заработанных денег я потратил в притулившемся рядом с баром сувенирном магазинчике, где приобрёл кошмарную футболку со статуей свободы на груди и ещё более кошмарные звёздно-полосатые семейные трусы. Мой утончённый вкус яростно протестовал против подобных дизайнерских шедевров, но я решительно пресёк его вопли – надо же мне надеть что-то чистое после душа?!

Так моя жизнь в международном терминале аэропорта Нового Нью-Йорка, великой столицы великих Имперских Соединённых Штатов, стала постепенно налаживаться. Случайные приработки выпадали всё чаще – решить бытовые вопросы с персоналом аэропорта, попросить соседей по залу ожидания передвинуться на несколько кресел в сторону или пораньше утихомириться вечером. Вновь прибывшие иностранцы на удивление быстро вычисляли меня в многолюдной толпе и тоже начинали задействовать меня в обустройстве своего нехитрого быта.

Утром и после обеда по два часа я занимался тем, что калечил и убивал всевозможными способами ниндзюков, гоблинов, троллей и прочих неблагородно-злобных тварей, порождённых извращённой человеческой фантазией. Удовлетворив свои кровожадные инстинкты, а вместе с ними и требующее жёсткой физической нагрузки тело, оставшуюся часть дня я проводил на своём удалённом ряду, куда ещё не добралась толпа пассажиров. В огромное окно перед собой я видел лётное поле, пустое и притихшее в ожидании надвигающегося урагана. Я удобно вытягивал ноги на противоположное кресло, надевал купленные в сувенирном магазине наушники, включал музыку и часами смотрел на огромное американское небо. Судя по всему, последнюю неделю за пейзаж в небесной канцелярии отвечал гениально-щемящий, пронизывающий насквозь, до трепета и до озноба, как холодный северный ветер с моря, Эндрю Уайет, мистический гиперреалист без художественного образования с мятущейся душой, не любивший «писать новые для него предметы».[32]32
  Из дневника Эндрю Уайета, американского художника-реалиста, одного из виднейших представителей изобразительного искусства США XX века.


[Закрыть] День за днём, начиная с раннего утра, он педантично покрывал небосвод всеми двухсот пятьюдесятью оттенками серого, постепенно смещаясь к мрачной свинцово-смурой палитре. От его неба веяло сокровенным одиночеством, одиночеством, от которого ты можешь часами брести по пустынной дороге, подставляя своё лицо ветру… или лежать на берегу океана, бездумно глядя, как сквозь пальцы струится холодный песок… или сидеть в аэропорту в ожидании урагана и смотреть в тревожно-сизое никуда, думая о жизни… рай достаётся по цене, которую я не готов за платить…[33]33
  Композиция “Megalomania” британской группы Muse.


[Закрыть] вкрадчиво нашёптывал мне на ухо сумасбродный неврастеник Мэтт Беллами из глубины веков… да, этот гениальный брит прав… рай достаётся по цене, которую я не готов заплатить…

В харчевне было многолюдно и шумно, обильно ели, играли в кубки,[34]34
  Так называлась игра в напёрстки в Древнем Вавилоне.


[Закрыть] звали обслужниц, стучали по деревянным столам тяжёлыми кружками с густым ячменным пивом.

– Накиру, браток, да почто ж ты такой смурной стал? Всё думаешь о чем-то в последнее время, горюешь! На вот, пей!

Мой приятель, живоглазый улыбчивый декум,[35]35
  Чин в вавилонской армии, старший над пятидесятком солдат.


[Закрыть] хлопнул меня по плечу и фамильярно плеснул пива из своей кружки в мою.

– Да бросай ты толмачом служить! Так и загнуться недолго. Записывайся лучше к нам в войско! Ты в цене будешь, потому как сам видал – с оружием ладно управляешься. Возьму тебя к себе в пятидесятку, а там, глядишь, и до декума дорастёшь. Пойдём на персов или на медян вскоре, а то ишь как силой своей давят!

– Нет, – я покачал головой. – Не могу я пока. Дело у меня есть важное в Вавилоне. Атам поглядим…

– Да ладно, браток! Сейчас пойдём, найдём девиц покраше да повеселее, и про все свои важные дела разом забудешь! Давай допивай и…

Но я его уже не слышал, всецело погружённый в чужой разговор. Слева от нас за соседним столом сидело трое видных мужчин немолодого уже возраста. Рядом с ними на лавках лежали дорогие плащи, щедро украшенные вышивкой и золотыми чеканными пластинами, на поясах висели изящные кинжалы в усыпанных драгоценными каменьями ножнах. Знатные вавилоняне, судя по всему, при царском дворе служат… Мужчины изрядно выпили и громко говорили на арамейском, но, похоже, никого кроме меня их разговор не интересовал.

– Да слышишь, говорю тебе, не покупай ты дом рядом с этой башней! В один день все мины золотые свои потеряешь. Она только с виду как твердь, не покачнёшь, а разгневается могучий Эа…[36]36
  Древневавилонский бог пресной воды, водной стихии, а также бог мудрости и знания.


[Закрыть]

– О, друг, да о чём ты говоришь? Жёлтому Евфрату никогда не вырваться из своих каменных берегов, никогда не добраться до Этеменанки. Так что великий Эа тут бессилен.

– Я знаю, о чём говорю! Послушай меня. Мой дед начинал возводить эту башню ещё при Набопаласаре, а я достраивал её уже при нынешнем владыке. Там, глубоко внизу, под башней, где проходит граница между царствами живых и мёртвых, течёт река. В реке этой омывается великая подземная госпожа Эрешкигаль.[37]37
  Богиня, властительница подземного царства.


[Закрыть] Супруг её Нергалу[38]38
  Супруг Эрешкигаль, владыка подземного царства.


[Закрыть] ревнует её к владыке вод Эа. И однажды Эа испытает приступ любовной страсти, и подводная река вздуется, выплеснет своё семя из берегов и смоет башню Мардука!

– Так эта башня построена на подземной воде?! Но почему жрецы скрывают это ото всех?

– Да чтобы не вызвать царского гнева и людских сомнений. А из их храмовых подвалов нарыты вниз колоды глубиной всего в два гара[39]39
  Гар – мера длины в Вавилоне, примерно 6 метров.


[Закрыть], из которых они черпают воду. Поэтому-то и говорю тебе, друг, не покупай дом рядом с Эсагилой, если не хочешь в один день принять ванну в воде, где купается сама Эрешкигаль!

И мужчины громко загоготали.

А я сидел, оглушённый услышанным мною, омываемый со всех сторон многоголосым, многоязычным пьяным гулом…

Я встряхнул головой, но гул голосов не исчез, наоборот набрал силу, расслоился на отдельные частоты, заняв весь диапазон моего слухового восприятия. Я провёл рукой по лбу, чтобы отогнать наваждение, и почувствовал, как меня кто-то сдержанно, но сильно трясёт за плечо. С трудом разлепив глаза, я увидел склонившегося надо мной немца.

– Извините, господин переводчик, я взял на себя смелость разбудить вас. Вы не могли бы помочь мне с одним вопросом? – древние немецкие слова сливались в моём мозгу в тяжеловесный готический гимн.

Гул голосов продолжал нарастать, мало того, к нему примешалось звонкое щебетанье птиц в утреннем лесу. До меня даже начали доходить некоторые обрывки смыслов. Я приподнялся и сел. Сознание никак не могло выбраться из мутного болота сна, и мелодичные трели, достигая невиданных высот, превращались в острейшие стеклянные иглы, безжалостно вонзавшиеся в незащищённую мозговую плоть. Я повернул голову в сторону, откуда исходил звук, и увидел обосновавшуюся всего через пару кресел от меня целую группу австралийцев, которые, судя по всему, прибыли ночью, пока я безмятежно дрых, забыв про всякую бдительность. Ох, Алекс, нельзя так расслабляться, никак нельзя, а то так и с… разумной жизнью распрощаться недолго.

Шестеро мужчин и женщин оживлённо щебетали, издавая непревзойденные по своей изящности трели, россыпи и пересвисты. Мужские голоса не уступали женским, выводя сложнейшие гирлянды легато и стаккато, уходя в тончайшие фальцеты, будто играя на невидимых флейтах. Недаром переводчиками с австралийского во всём мире становились в основном женщины. Лично я понимал всё, но в ответ мог высвистеть разве что фальшивое «да» и «нет». Австралийцы увлечённо выясняли между собой отношения, раздражённая симпатичная девица выливала на других рулады не вполне литературных ругательств, те отвечали ей замысловатой россыпью хроматических полутонов.

Я молча кивнул немцу и с трудом поднялся на ноги. Муторный сон словно высосал из меня все силы. Голова немного кружилась, к горлу подступала тошнота, мне казалось, будто я плыву по желейным воздушным волнам, медленно колышущимся между стенами огромного аквариума. Слегка пошатываясь, я бесцеремонно протиснулся между коленями звонкоголосых обитателей южного континента и свернул в неширокий проход между рядами кресел. За последние пару дней терминал стал заметно многолюднее. Сроки виз истекали, и людям не оставалось ничего другого, кроме как перебираться на этот международный клочок земли. Люди сидели, полулежали, рылись в чемоданах, перемещались с места на место, жестикулировали, смеялись и говорили, говорили, говорили… их голоса накатывали на меня со всех сторон фантасмагорическими многослойными волнами несовместимых между собой смыслов, понятий, подтекстов – абсолютно невозможная, непозволительная, чудовищная смесь разнородных мировосприятий, мировоззрений и мироощущений, намешанная в одной колбе каким-то безумным алхимиком. Я не сразу понял, что происходит. Первая плеть жгучей боли ударила внезапно и резко. Словно из пучины этой адской многоязычицы-многоголосицы высунулась скользкая щупальца головоногого и хлестнула по обнажённому мозгу, оставляя за собой ошмётки ядовитой слизи. Второй удар последовал почти сразу же, с другой стороны. Потом третий, четвёртый… Я волчком крутанулся на месте, судорожно ища выход, но увидел перед собой только встревоженное лицо немца.

– Что с вами?.. Вам плохо?.. Я могу вам помочь?..

Отрывистые немецкие слова падали на мой мозг тяжёлыми, вывороченными из стен мрачных средневековых подземелий булыжниками, стараясь заживо погрести меня под своей поминальной пирамидой. Я замер, пытаясь понять, что он мне говорит, и потерял ту самую драгоценную секунду, когда ещё можно было бы сбежать, спастись от этого многоголосого монстра… но я не успел. Многоязычное головоногое вынырнуло из пучины, охватило мой мозг всеми своими щупальцами, впилось ядовитыми присосками, проникая внутрь, в мои святая святых, в сокровенную серую плоть, пытаясь расчленить её, вырвать свой кусок нейронного студня, упорно продолжающего хранить свои тайны от всех врачей и учёных. Я сполз на пол, на колени, обхватил голову руками, уже не контролируя себя, пытаясь хоть как-то защитить свой мозг – самого себя – от безжалостных жгучих плетей. Каждый язык, который доносился до меня из толпы, настойчиво требовал своего – уникальной, перестроенной только под него структуры сознания, и мой мутированный сгусток нейронов метался между ними, не в силах не подчиниться этому зову, сотворённый создателем для того, чтобы понимать, понимать, понимать…. Они были не виноваты, эти люди, которые обступили меня плотным кольцом, предлагали помощь, протягивали бутылки с водой, кричали, что нужно вызвать врача – мой мозг раскрывался навстречу их таким разным, почти несовместимым между собой языкам, в стремлении понять самому и помочь им понять друг друга… Изысканное бордо французского с примесью мелкой, секущей в кровь стеклянной пыли; замешанный на древних ядах тягучий мёд арабского; тяжёлые капли жира раскалённых в адском котле" великой справедливости" африканских наречий; инквизиторский ведьмин бульон испанского; безупречный в своей предельной остроте клинок японской катаны… и жаркий, настойчивый шёпот, исходящий из их многовековых глубин, требующий одного – пойми нас и помоги понять нас другим…

– Замолчите, пожалуйста… замолчите!!! – выдохнул-простонал я, задыхаясь от боли, уже не осознавая, на каком языке и кому я молю эти слова… – Замолчите…

И, словно внемля моей мольбе, по милосердной воле, снизошедшей ли свыше или поднявшейся из глубин моего подсознания, мой разум погрузился в благословенную беззвучную бездну, недосягаемую для щупалец многоязычного головоногого, туда, где стирались все рамки и правила, где оставалось только я, моё я, то, что управляло всеми миллиардами миллиардов нейронов, туда, где существовал лишь один язык – праязык всех существующих и существовавших когда-либо языков, где оставались только сокровенные смыслы, не требующие языковых облачений, чтобы быть понятыми и прочувствованными. Благодатная тьма охватила меня, и я мягко завалился на скользкий плиточный пол…

Невесомо-серая полутьма раннего утра нежно обволакивала меня со всех сторон. В приглушённом свете ламп толстое стекло потолочной линзы стало почти невидимым, так что казалось, что стоит неистовому ветру, сейчас в очередном приступе ярости рвавшему на клочки тяжёлое тревожное небо, на мгновение утихнуть, как корявые ветки с ошмётками листьев, пучки сухой травы и обрывки рекламных плакатов плавно спланируют прямо в центр зала. Я лежал в безопасном удалении от" жилой зоны" терминала. Интересно, кто догадался перетащить меня сюда, подальше от человеческих голосов? Да ещё и заботливо укрыть мягкой вельветовой курткой? Кем бы он ни был, этот догадливый – подозрительно догадливый – мой спаситель, огромное и искреннее ему спасибо.

Я приподнялся и сел, оперевшись спиной о колонну. От вертикального положения перед глазами поплыли круги, и вообще я чувствовал себя, как чудом спасённый утопающий, успевший прикоснуться к бездонному ничто. Поэтому я сидел и бездумно смотрел на зал ожидания главного международного аэропорта Имперских Соединённых Штатов, который в этот ранний утренний час был похож на лагерь переселенцев времён великого "возвращения домой". Это было время, когда люди разных национальностей, подгоняемые эпидемиями и войнами, в паническом страхе начали возвращаться на свои исторические родины – я видел такие лагеря в старых-престарых документальных хрониках. Между грудами чемоданов, рюкзаков, сумок, сверху заваленных ворохами одежды, спали люди, защищённые и одновременно ограниченные жёсткой скорлупой своего сознания, осенённые благодатью стабильности и здравомыслия. Но если в мире должно существовать некое равновесие между здоровьем разума и его болезнью, на чью тогда долю в полной мере выпадает второе?

Ладно, Алекс, хватит рассуждать о вечном. Выжил – молодец, а теперь надо и дела делать.

Осторожно, как крадущийся за мышью кот – не дай бог кого-нибудь задеть, разбудить! – я пробрался между спящими людьми к своему креслу и перетащил свои нехитрые пожитки в дальний угол терминала. Потом передвинул поближе к себе информационную стойку, чтобы защищала меня от посторонних глаз, развесил на ней выстиранные накануне трусы и футболки…

– Лёшка, да ты чистоплотен, как твой Елисей! Тот готов себя вылизывать по три часа кряду, чтобы даже запаха не оставалось, и ты такой же.

Берёшь с него пример? – Аля весело засмеялась. – Никогда раньше не встречала таких парней!

– Ну так я вылизываю себя, чтобы тебе потом было приятно вылизывать меня… – я улыбнулся и навалился на неё всем телом. – Попробуй?..

Воспоминания, воспоминания… только это тебе теперь и осталось. Я вытащил из кармана ключи от своей воронежской квартиры – тонкую металлическую пластинку с висящим на ней массивным брелком-оберегом. Вот уж не думал, что они будут сопровождать меня по всему миру! Потом достал планшет и провёл пальцами по экрану. Распознав мои отпечатки, монитор засветился чёрным светом и выкинул табличку «Приветствую тебя, хозяин». Я автоматически кивнул ему в ответ и едва не рассмеялся – ну вот, дожил, уже и с техникой начал общаться, как с живым человеком!

С трудом пробравшись сквозь завалы накопившихся писем, уведомлений, срочных предложений работы от настойчивых в своей нужде работодателей и прочего не интересовавшего меня сейчас мусора, я отыскал Алину страничку…

…Удалить файл «Я её люблю»?

Да!

Вы уверены?

Да!

Удаление невозможно. Файл используется. Пожалуйста, сначала разлюбите, потом удаляйте…

Я поплотнее закутался в чью-то заботливо оставленную мне куртку. Воздух был душным и густым, словно надвигающийся с океана ураган спрессовывал воздушную смесь над материком в студенистое марево. Но, несмотря на это, меня знобило. Холод рождался где-то глубоко внутри и навязчивой зыбью расходился по всему телу. Я поёжился… Сколько уже можно страдать из-за этой несчастной любви? Год, два, три, вечность?.. И что такое вообще эта любовь?! Безумный клубок чувств, мыслей, эмоций, где переплелось всё – невероятная нежность, интерес, вожделение, страсть, желание дарить заботу и счастье, жажда наслаждения, благодарность, ревность, тоска, болезненная зависимость, чувство полёта – клубок, где каждая ниточка, за какую ни возьмись, ведёт к ней, к ней, к ней…

Так, Алекс, срочно прекрати! Ты же знаешь, тебе нельзя думать о ней! Нельзя! Нужно срочно чем-нибудь себя занять, чем угодно, лишь бы не позволить мыслям о ней завладеть тобой, не поддаться этой дикой, неодолимой тоске… Я вспомнил про свой брелок-оберег – причудливая головоломка, подарок бывшего коллеги-переводчика и к тому же моего тёзки, торжественно преподнесённый мне в честь окончания университета. С Алексеем мы сдружились во время моей преддипломной стажировки в самом страшном департаменте МИДа – департаменте Латинской Америки – где он уже двадцать лет работал переводчиком с языка свистящих… а через два года после нашего знакомства стал пациентом элитной психиатрической клиники, расположенной у подножья Алтайских гор. Известие об этом я воспринял очень болезненно, словно потерял часть своей души… И с тех пор приезжал к нему примерно раз в год, останавливался в каком-нибудь доме отдыха по соседству, пару дней отходил от стресса суматошной жизни, днями напролёт бродя по горным тропинкам и с упоением вдыхая насыщенный травяными ароматами воздух, а потом навещал его. Не могу сказать точно, чем это было с моей стороны – проявлением дружбы или изощрённым самоистязанием – я старался не думать об истинных причинах своего ежегодного паломничества к нему. Но его брелок-оберег служил исправно, и, стоило мне ощутить в ладони его уютно-тёплую тяжесть, как меня охватывало фантастическое чувство покоя. Это была изящная самодельная вещица – Вавилонская башня, сложенная из сотни причудливой формы деталей, отлитых из податливого полупрозрачного пластика и на ощупь напоминающих тёплые морские голыши. По странной фантазии моего бывшего коллеги башня была сделана в стиле великолепного храма Саграда Фамилия великого испанца Гауди – сверхъестественная в своей божественной естественности, с массивным низом переплетённых корневищ мощных опор и контрфорсов и воспаряющими в небо веретенообразными шпилями, обильно украшенная параболическими арками, переходами и перемычками и сидящими на них, выглядывающими из утопленных в стенах ниш ангелами, демонами, богами, людьми…

Удивительное ощущение целостности и одновременно уникальной неповторимости каждой детали…

– Поздравляю тебя с окончанием университета! Теперь ты стал полноправным членом нашей элитной мутантской семьи, что, впрочем, является сомнительным удовольствием. А это тебе подарок. Держи. Сам сделал.

Алексей вложил мне в руку тяжёлый брелок.

– Нравится?

– Не то слово…

Я восхищённо разглядывал переливчатое чудо, не в силах оторвать глаз.