Текст книги "Переводчик"

– Брось меч…

Но японец, хотя и перестал дёргаться под моим коленом от боли, упрямо не выпускал меч из руки, нелепо вытянув её в сторону, чтобы я не мог дотянуться… глупец… Тщательно выверенные мною доли секунды утекали драгоценными каплями жизни – его жизни – в песчаный пол арены, одна за другой.

– Брось меч… – почти умоляющим голосом прошептал я. – Прошу тебя, брось…

Японец упорствовал. А волна свиста накатывала, давила все беспощаднее, я стиснул зубы, словно пытаясь судорожным напряжением мышц укрепить ту хрупкую перегородку, что защищала моё сознание от воздействия внешнего мира. Но гипнотический свист просачивался через неё, проникал в мозг, и уже из последних сил, в отчаянном усилии удерживая тонкие нити разума, я схватил японца за волосы, закинул его голову назад и чиркнул клинком по горлу, едва заметно изменив траекторию. Из шеи японца вялым фонтанчиком брызнула кровь, упав тяжёлыми каплями на серый песок… Я встал и, шатаясь, как пьяный, пошёл к воротам…

Когда меня привели в камеру, мои друзья уже спали. Я осторожно прокрался до нашего «душа» и долго стоял там под струёй ледяной воды, которая тонкой змейкой извивалась по моему телу и утекала куда-то в глубины скальных пород, пропитывая андские горы подо мной моим потом, моей кровью, мной… Потом я так же аккуратно, чтобы никого не разбудить, пробрался на своё место, накрылся куском шерстяной ткани и провалился в сон.

Под утро мне приснился мой привычный кошмар. Деревянный мост над мутной рекой, разъярённая толпа под пыльными купами пальм, жгучее прикосновение воды, проникающей своими щупальцами в моё тело и мозг, и вырывающийся из меня стон-проклятие… никогда вам отныне не понимать друг друга…

– Доброе утро, – поприветствовал я Бузибу, который сидел на ослепляющем солнечном пятаке у решётки и штопал порванную смену штанов. Тот покосился на меня, но ничего не ответил.

Крис и Свен молча доедали из каменных мисок свой завтрак – варёную кукурузу с пёстрой смесью тушёных фруктов.

– Бузиба, доброе утро! Что случилось? – шершавые стружки кастового морского давались моему пересохшему горлу с трудом.

Видимо, африканец хотел сдержаться, промолчать, но национальный темперамент не позволил ему упорствовать в молчаливом бойкоте.

– Ты его убил!!! Того японца! – выпалил он, с ненавистью глядя на меня.

– Все вчера говорили об этом! Все! По всем камерам!

Ах, вот оно в чём дело… Местное сообщество гладиаторов узнало о вчерашнем поединке… и теперь пытается бойкотировать своего собрата за то, что тот в честном бою убил своего противника? Видите ли, проявил чрезмерную жестокость? Гладиаторы, вашу мать… Да пошли они все на… со своими моральными принципами, чистоплюи…

– Я его не убил, – тихо произнёс я, глядя в глаза африканцу. Потом повторил ту же фразу на французском и скандинавском. Свен и Крис перестали есть.

Бузиба выразительно чиркнул себя ладонью поперёк горла:

– Была кровь, много.

Я покачал головой.

– Он будет жить. Возможно, шея останется чуть перекошенной, но не более того. Сонная артерия не задета. Я сделал это специально, чтобы прекратить бой.

Я повторил то же самое на двух других языках и устало сел у решётки, глядя на далёкий пейзаж, похожий на лоскут пёстрого пончо, где полукруг слепящего лазоревого неба сменялся охряными и карминными полосами пустыни… господи, как же я устал от этих чужих ярких красок… как хочется сбежать от них, окунуться с головой в блёклую приглушённость зимнего сумрака, где в серебристо-сизом небе медленно-медленно оседает на землю таинственно мерцающая снежная вуаль, не закрывая, а наоборот открывая путь к себе…

А то, что произошло вчера… Какого чёрта что-либо объяснять, говорить?

Не в этот раз, так в следующий – рано или поздно всё равно это случится. Или я, или меня… живым или чистым отсюда не выбраться. Во вчерашнем бою я сделал всё, что смог. Я не убил. И не нужно требовать от меня большего, я всего лишь человек… Из виска потекла уже привычная предательская струйка крови – из-за неправильно поставленного клейма, стоило мне лишь занервничать, как его острый металлический угол врезался в стенку височной вены, и та начинала кровоточить, выдавая моё душевное состояние окружающим.

Весь день мои соседи по камере меня не трогали, видимо, понимали, что меня лучше оставить в покое. Но, по крайней мере, утрешней враждебности я тоже не ощущал. Умницы, что и сказать…

Уже перед закатом солнца снова пришёл Сессар. Вынырнул из узкого лаза на противоположной стене, упруго вспрыгнул на ноги и подошёл к решётке, таща с собой так называемый "доппаёк" – пару кило экзотических фруктов, которые мы вместе с друзьями с удовольствием съедали за считанные минуты. И где он только берёт такие деликатесы посреди вымерших гор и пустыни? Он осведомился о моём самочувствии и, уже уходя, вдруг развернулся и остановил на мне долгий пристальный взгляд.

– Выиграеш-ш-шь ещ-щ-щё один бой, с-с-станеш-ш-шь с-с-свободным.

Смысл его слов дошёл до меня не сразу, сначала тихий свист всколыхнул барабанную перепонку, электрическими импульсами пробежал по слуховым нервам, потом в голове мягко щёлкнул переключатель, переводя мои нейронные сети в режим языка свистящих, и только потом наступило осознание…

– Что… что ты с-с-сказал? – заикаясь, переспросил я.

– Вс-с-сего один бой, – повторил Сессар, выставив вверх заскорузлый указательный палец. – И ты будеш-ш-шь с-с-свободен.

Развернулся и проворно юркнул-вкрутился в тёмный зев лаза.

Свободным… я стану свободным… механически повторял я про себя. Поначалу это слово было для меня всего лишь пустой оболочкой из звуков, не наполненной даже зачатками смысла – я намеренно забыл его, вычеркнул из всех словарей всех языков, которые я знал, из своей системы понятий и миропредставлений, которой я оперировал – потому что иначе бы я попросту не выжил… и теперь я повторял его снова и снова, на разных языках, в разных сочетаниях, с разной интонацией, и постепенно это слово начало вновь обретать своё наполнение, свой невероятный, сверхъестественный смысл… свобода… Наверное, непроизвольно я начал бормотать вслух, и Бузиба, уловив слово «свобода» на африканском модераторе, встрепенулся.

– Он пообещал выпустить тебя на свободу, да? – воскликнул он, дёрнув меня за рукав.

– Да, он так сказал… Вроде бы так. Если я выиграю ещё один бой…

– Если ты выиграешь ещё один бой, тебя выпустят на свободу? Как гладиатора в Древнем Риме?

– Ну да.

– А почему тебе об этом сообщает простой охранник, а не один из наших хозяев?

– Не знаю, – я пожал плечами. – Возможно, ему поручили передать эту новость мне. Или он её подслушал и был так рад, что поспешил первым сообщить мне об этом.

– А с чего бы ему вдруг за тебя так радоваться?

– Ну, мне кажется, мы с ним немного сдружились за это время… И ещё он выигрывает на мне неплохие деньги.

– Знаешь, Алекс, почему-то я не верю этому Сессару, – Бузиба подозрительно посмотрел в сторону лаза. – Слишком уж много он вокруг тебя крутится… и дело тут вовсе не в деньгах…

И когда неделю спустя я стоял посреди каменного колодца арены и смотрел, как через ворота в противоположной стене уверенно-упругой походкой выходит Сессар в одежде гладиатора с небрежно заткнутым за пояс чёрным клинком, у меня в голове гулким боем африканских барабанов пульсировали слова Бузибы… да, Алекс, слишком уж много он вокруг тебя крутится… и дело тут вовсе не в деньгах…

– Я долго ж-ж-ждал этого, – едва слышно просвистел мой противник и, я мог поспорить, дружелюбно улыбнулся.

– А я нет, – совершенно искренне ответил я, даже не пытаясь изображать подобие дружелюбия. Какого чёрта… он полгода втирался ко мне доверие, вёл задушевные беседы, стал почти моим другом, а сам всё это время внимательно присматривался ко мне, ловил каждое моё движение, изучал меня, мой характер, радовался моим победам и наверняка втайне смаковал в предвкушении того, как встретится со мной на этой арене, один на один, на равных…

Только вот не совсем на равных, приятель. Я-то не изучал тебя, не наблюдал за тобой исподтишка. Да я даже не предполагал, что мне когда-нибудь придётся сражаться со свистящим!!!.. Но, как видно, острые ощущения нужны всем, даже тем, кто находится на самом верху пищевой цепочки – а ты ведь находишься на самом верху, не так ли, "охранник" Сессар? Иначе бы откуда такие полномочия – взять хотя бы возможность организовать ежевечерние прогулки для заинтересовавшего тебя раба-гладиатора, чтобы вести с ним долгие задушевные беседы? Или регулярно подкармливать его деликатесными фруктами, которые твои простые соотечественники и в глаза-то не видели? Или, наконец, возможность шесть месяцев кряду строить из себя рядового охранника да так, что никто тебя и выдать не посмел? Кто ты такой, Сессар? Высокопоставленный военный? Власть имущий? Или просто умирающий со скуки богатей, ради собственного развлечения убивающий на арене захваченных в плен чужаков?..

Я едва успел скользнуть в сторону и взметнуть вверх клинок, прикрывшись от удара. Мой противник двигался бесшумно и молниеносно. От малейших телодвижений, почти не уловимых для взгляда, его змеиный позвоночник изгибался мощным хлыстом, заставляя его гибкое хищное тело совершать мгновенные рывки, уходы, петли, развороты – невозможные, невероятные движения… нет, человеческое существо не способно так двигаться!.. Спирали, петли, броски… причудливая нить движений вилась вокруг меня, обвивала всё теснее, всё ближе, всё быстрее, клинок Сессара чёрным полозом вился вокруг меня в смертельном танце. Я не чувствовал своего противника, не мог предугадать его движений. Всей моей реакции, всех моих навыков хватало лишь на то, чтобы в последние доли мгновений выскальзывать из затягивающихся вокруг меня петель, на волосок уклоняясь от бритвенного лезвия клинка. Я крутился на месте, как волчок, только обороняясь и едва успевая парировать удары, но с каждой секундой делать это становилось всё труднее.

Я не знал, сколько минут длится этой бой – да и можно ли назвать боем мои невразумительные попытки сохранить себе жизнь? – я потерялся во времени, в пространстве, в безумной пурге движений. Меня не учили, никогда не учили сражаться с таким противником!!

Только не паниковать, дружок… не надо, спокойно, иначе тебе точно конец…. а так, может, каким-то чудом и прорвёмся… Прорвёмся? Ну да, на тот свет…

Меч Сессара вился в его руках упругим кнутом, как и само тело человека-полуящера. Два совершенных орудия убийства, говорящих на непонятных мне языках. А они отлично понимали друг друга, с полунамёка, с полужеста, вторили друг другу, усложняя изгибы и петли, усиливая взмахи хлыста, придавая ему смертельную мощь. Я не понял, как Сессар оказался позади меня. Даже не увидел, просто ощутил лёгкое колебание воздуха за своей спиной. Единственное, что я успел сделать, – рухнуть тяжёлым кулем на землю и инстинктивно, наугад завести за спину меч. Я почувствовал, как клинок Сессара ударил по моему клинку, значит, угадал… каким чудом?., перекатился влево, и в то же мгновение ощутил обжигающую боль. Словно стальной хлыст хлестнул меня по рёбрам, через весь левый бок до спины. От резкой боли у меня перехватило дыхание, я по инерции катнулся дальше и вскочил на ноги. Но это невозможно! Я же блокировал, успел…

Я с удивлением уставился на его меч – вместо того чтобы заканчиваться одним остриём, клинок посредине раздваивался, расходясь в стороны двумя гибкими язычками, как змеиное жало. Мне показалось, что, заметив мой удивлённый взгляд, Сессар довольно усмехнулся. Слегка притянув к себе руку, он плавно сложил клинок, и тут же, скользнув влево, по какой-то сложно закрученной траектории выбросил меч вперёд. Я автоматически – всё же тело может опережать мысли – отклонился и услышал, как его раздвоенный клинок клацнул рядом с моей шеей. А мой противник действительно улыбался. Он играл со мной, забавлялся, как долгожданной игрушкой. Ещё бы, собственноручно пестовал меня, готовил несколько месяцев в предвкушении того, как получит изысканное наслаждение от опасной игры.

Понять… понять… я должен понять, как он движется… проникнуть в сверхгибкую структуру языка, на котором говорит его тело… да, у меня на это слишком мало времени и слишком мало сил… Пропитанная кровью рубашка плотно прилипла к телу, левый бок горел огнём от расходящейся кожи. Понять… да вообще возможно ли это? Как можно разобраться в этом адском хитросплетении петель, разворотов, спиралевидных уходов и атак? Это всё равно что пытаться распутать клубок парашютных строп в пикирующем самолёте… Ни одного прямолинейного удара, замысловатые движения, начинающиеся где-то в позвоночнике, волной расходящиеся по всему телу и заканчивающиеся хлёсткими взмахами клинка.

Ни одного прямолинейного удара… мой противник никогда не выпрямляет полностью меч. По крайней мере, я не помнил, чтобы за время боя хоть раз увидел прямолинейный стремительный луч… Сессар предпочитает играть с замысловатой геометрией под стать своим витиеватым движениям. И никогда не выпрямляет полностью меч… Не хочет? Не умеет?..

Боль в боку становилась невыносимой, мысли спутались в беспорядочный клубок. Где-то давным-давно я прочитал, что переводчик – это бог, который создаёт понимание из непонимания. Возможно, так оно и есть, вот только иногда он запаздывает с пониманием…

Уродливый осколок щебня лежал на пыльной обочине тротуара, отбрасывая от себя не менее уродливую тень, которая тоже казалась покрытой серой пылью. Солнце жгло нещадно, и надо же мне было забыть дома бейсболку… Я сидел на бордюре и предельно сосредоточенно изучал невзрачный камень, боясь оторвать от него взгляд. Мне казалось, оторвись я от этого занятия, и весь мир вокруг меня мгновенно рассыплется на груды таких же уродливых каменных осколков, навеки оставив меня в полном одиночестве. Алин голос продолжал звучать в голове спокойно и бесстрастно. «Я больше не хочу тебя видеть. Уйди из моей жизни.

Навсегда. Оставь меня в покое. Ты мне больше не нужен. Ты меня понял?» Да, я понял… Пришло всё – и понимание, и прощение… только вот пришло слишком поздно. И как мне теперь без тебя жить? И зачем оно теперь нужно – это понимание? Я продолжал сидеть, вперившись взглядом в камень. А мир вокруг меня медленно рушился, превращаясь в пыль под лучами неумолимого солнца…

Изогнутый клинок чёрной молнией сверкнул над моей головой, направляясь по косой мимо уха к шее. Я не успел отпрыгнуть в сторону, лишь судорожно вздёрнул меч вверх, намертво вцепившись в рукоять двумя руками, чтобы остановить мощный удар. Стальной хлыст соскользнул вниз по моему клинку, раздвоился и лизнул ядовитым жалом меня по шее. Боль… боль… боль, которая высасывает последние силы, мысли, жизнь… А мой противник уже начинал новую атаку. Сквозь мутную, отливающую багрянцем пелену пота я с трудом различал его движения. Скорее ощутил, чем увидел, как новая волна пошла от его позвоночника к руке, по ходу закручиваясь, заворачиваясь змеёй, набирая мощь… Глупо, ох как глупо умирать на этой пыльной арене, развлекая беснующуюся от кровавого зрелища публику… к чему тогда вообще была эта жизнь?., и эта моя несчастная-несчастливая любовь?., и эти незаконченные поиски бога?., или, может быть, самого себя?..

Чёрный аспид выписывал замысловатые па своего последнего смертельного танца. Я не стал распутывать его петли, пытаться предугадать, куда хлестнёт ядовитое жало. Притянул меч к животу, одновременно нажав триггер под гардой. Тёмный клинок послушно вытянулся в прямой тонкий луч, матово блеснув идеально ровной поверхностью. Меч-цзянь, сакральный и сокровенный, благородное оружие китайских императоров и высокопоставленных военных чинов… Я упал на колено, выбросив меч вперёд, и в то же мгновение почувствовал, как тот наткнулся на препятствие, упругое, податливое, живое… услышал глухой звон падающего клинка… потом увидел искажённое от боли лицо Сессара… и багровую струю, стекающую по гладкой поверхности моего клинка… Прости, но иногда понять – это значит убить…

– Но ты… ты не мог… – услышал я едва различимый шёпот, и в то же мгновение на меня обрушилась волна свиста. Местный колизей кишел, как муравейник, свистящие перелезали через каменный парапет, спрыгивали на арену, бежали ко мне… Ну вот и всё, это уж точно конец… сейчас меня растерзают, разорвут на клочки за то, что я убил их соплеменника… Это была последняя мысль, которая промелькнула в моей голове, и моё сознание услужливо погрузило меня в уютную бархатистую тьму.

Невзрачно-уродливый осколок известняка лежал перед моими глазами, и я вглядывался в него так внимательно, словно это был испещрённый загадочными письменами фестский диск, скрывающий в себе ключ ко всем тайнам мира. Время текло медленно и тягуче, оплавлялось и стекало в сероватый песок вязкими каплями. Но текло ли оно часами, минутами или даже секундами, сказать я не мог. Сколько я пролежал на этом раскалённом каменном плато? Когда был тот бой? Вчера? Позавчера? Неделю назад? Сверху нещадно жгло солнце, снизу в щёку впивалась острая каменная крошка. Запястье правой руки гранатовым браслетом опоясывала запёкшаяся кровь. Я с трудом разогнул пальцы и осторожно провёл по неровной поверхности фестского диска. Выписанные пылью таинственные письмена медленно осыпались к его подножью.

Где-то за моей спиной тихо плескались волны. Океан… Я провёл языком по зубам – слюна во рту больше напоминала загустевшую пылевую суспензию. Там, сзади, пусть солёная, но вода. Я поднялся. Прилипшая к рассечённому боку рубашка оторвалась от раны и теперь снова начала пропитываться кровью. На бедре что-то тяжело колыхнулось. Я посмотрел вниз – ровный стремительный луч, словно сочащаяся тьмой трещина в преисподнюю… я провёл ладонью по тёплой, хорошо знакомой голомени МальАха… Подарили обещанную свободу, да ещё и меч в придачу? Что ж, благородно с их стороны. Только вот…

Только вот к чему эта свобода? Если от одной мысли о том, что ты будешь жить дальше, душа выворачивается наизнанку от омерзения? Убить друга – да, пусть он меня предал, но какое-то время он был моим другом… впустил меня в свой мир, делился своими мыслями, выслушивал мои… – убить ради того, чтобы сохранить жизнь себе? А стоит ли эта жизнь того, чтобы её сохранять? Бессмысленное существование, наполненное бессмысленными блужданиями… да ты даже свою любовь и то уберечь не сумел!., «бог, что развратный юнец, выполняет все людские прихоти»… едва уловимый оттенок смысла на третьем слое чужого языка, открывшийся тебе посреди душной летней ночи – и ты ухватился за него, как за предлог, лишь бы только бежать… бежать от себя самого, сломя голову, не думая ни о чём… ты сможешь когда-нибудь вернуться в Россию свободным, чтобы встретиться с Алей?., а как всё это отразится на карьере твоего отца?., в какие неприятности ты впутал своего друга детства Кьёнга?.. и что стало со «спасённым» тобою Шахом?., и в конце этой безумной гонки – предательство и убийство… бесцельно, глупо и бессмысленно… и бессмысленно жестоко… Я рухнул на колени, и меня вывернуло наизнанку. От отвращения. К самому себе. Пустой желудок сжимало тугими спазмами, на красноватый каменистый песок выплёскивались прозрачные плевки жидкости, а вместе с ними остатки сил, мечтаний, желания жить… По лбу катился холодный пот, а обессиленное тело выдавливало и выдавливало из себя последние капли жизни…

Встать на ноги я бы не смог при всём желании, поэтому я приподнялся на четвереньки и пополз к воде. Ладони сбились в кровь и скользили по острым камням, меня шатало из стороны в сторону, но наконец я дополз до полосы прибоя и замер, не смея двинуться дальше… Полупрозрачные, переливающиеся, сверкающие на солнце, рассветно-розовые, лазоревые, белоснежные, лиловые, желтоватые, всех оттенков нежнейшей перламутровой радуги – янтари, аметисты, кварцы, гелиолиты, агаты, авантюрины, ониксы, малахиты – побережье было выстелено сказочным ковром из отполированных полудрагоценных голышей, словно выложенных один к одному чьими-то заботливыми руками…

Осторожно, боясь повредить эту дивную самоцветную мозаику, я пополз дальше и, когда тёплая вода дошла до локтей, опустил лицо в солоноватую толщу. Ленивая волна ласково захлестнула меня с головой, пробежалась по спине и прокатилась обратно. Боже, как хорошо…

И тут меня пронзила боль… та самая боль… хорошо знакомая, почти родная… боль из моего навязчивого ночного кошмара, вдруг ставшая явью… Мост, вопли толпы, обжигающее прикосновение воды, которая жадно обхватывает меня своими щупальцами, проникает в моё тело, в мой мозг, в каждую клеточку моего я… Боль была настолько острой, что поначалу я даже не осознал, что это была боль… она была похожа на чистейший наркотик, без каких-либо примесей, посторонних ощущений, мыслей, чувств… истинная, первородная, идеальная боль… боль как она есть… Я перестал дышать, видеть, двигаться, я перестал жить во времени и в пространстве. Отныне я жил только в этой боли, жил болью, дышал ею… Я хотел сжаться в тугой комок, свернуться, скрутиться, чтобы спрятаться от неё, защититься, но моё тело меня не слушалось. Оно распластывалось в тёплой воде, выгибалось дугой, извивалось жалким раздавленным червяком… оно предательски разворачивалось и раскрывалось навстречу боли, словно приветствовало её… Платиновое клеймо на виске острыми краями впивалось в плоть, разрывало стенки сосудов, пульсировавших жгучими толчками, а ласковые волны бежали и бежали по моему лицу, смешивали свою прозрачную солёную воду с моей горячей солоноватой кровью и застилали мне глаза багровой пеленой… Я кричал, но не слышал своего крика. А боль достигала всё новых высот, и когда казалось, что это уже всё, предел, дальше уже невозможно, она, словно великая оперная певица, брала новую, невероятную по своей высоте ноту, разрывая пространство нечеловеческим, божественно чистым звучанием. Боль проникала в каждую клеточку моего мозга, как педантичный хирург, острейшим скальпелем тщательно и безжалостно срезала оболочку с каждого нейрона, обнажая его сокровенную плоть перед внешним миром, забиралась внутрь, пробегала по каждому отростку, становилась моими мыслями, чувствами, мной…

– Извини, – вдруг тихо произнёс кто-то и совершенно обыденно добавил:

– Сужаю каналы взаимодействия.

Боль медленно отступила, и на её месте осталась абсолютная пустота. Я судорожно ловил ртом воздух и, не отрываясь, боясь оторвать взгляд, смотрел вверх на идеальное бирюзовое небо. В этом мире не было больше ничего. Возможно, не было даже меня. Боль ушла, и я не знал, не ушёл ли вместе с нею из этого мира и я.

– Кто ты? – беззвучно прошептал я. – Бог?

– Ну что ты, – мне показалось, что в тихом голосе прозвучала насмешка.

– Хотя некоторые меня так называют. Я помощник. Всего лишь помощник.

– А я всего лишь человек, – прошептал я.

– Всего лишь человек?.. – опять лёгкая усмешка.

– А ты и есть тот развратный юнец, который выполняет все людские прихоти?

– Если тебе так хочется думать…

Висок продолжал горячо пульсировать, выталкивая наружу ненужную теперь кровь, и багрово-прозрачные волны нежно пробегали по моим глазам.

– Но почему тогда всё… так в этом мире?

– Много людей. Много желаний. Каждый хочет своего. Я всего лишь помощник. Я только выполняю желания.

– И если много человек хотят чего-то одного, ты это исполняешь?

– Даже если один человек хочет чего-то, но очень сильно…

– Ты – вода?

– Нет. Просто вода – наиболее удобная форма существования. На этой планете. Вездесущая. Безграничная. Ёмкая… И наиболее приятная, – в голосе моего собеседника скользнула улыбка.

– …вездесущая и безграничная… как бог? Реки, озера, моря? Дождь и снег? Водопроводная вода? Питьевая вода, пища? Кровь, лимфа, внутриклеточная жидкость, ликвор?.. Ты знаешь, что происходит везде и повсюду? И в голове у каждого?

– Я просто считываю информацию.

– А как же войны, смертельные болезни, эпидемии?

– Их тоже хотели. Хотели очень многие. И хотели очень сильно. Возможно, сами того не осознавая. Я просто выполнил их желания.

– Но никто не хочет крови и смерти!

– Я считываю настоящие желания. Те, что скрыты в глубине…

– Даже если так, другие-то люди хотели счастья, покоя, любви!

– Да. Хотели. Но не так сильно. И, на самом деле, их было не так много.

– И ты бесстрастно и равнодушно…

– Нет, – в голосе моего собеседника зазвучала глухая, тяжёлая тоска… или мне только показалось? – Но у меня нет собственной энергии. Вся энергия в вас, ваших желаниях, ваших мечтах. У меня просто нет выбора.

– Ты живой?

– Живой? Ты хочешь знать, если ли у меня душа? В вашем понимании? Я сам – душа.

– Неужели тебе никогда не хочется поговорить с людьми?

– Хочется. И я говорю. Как сейчас с тобой.

– И всегда через боль?

– Нет. Просто у тебя совсем нет защиты. Нет стены.

– Нет стены? Что это значит?

– Люди привыкли отгораживаться от внешнего мира. От других людей. Даже от самих себя. Они живут, как в крепости, укрывшись за высокой и толстой крепостной стеной. Иногда они выходят за её пределы, иногда пускают к себе других, немногих – родителей, жену, мужа, детей, самых близких друзей. Но большей частью они всегда отгорожены, всегда защищены. А ты открыт, как оголённый нерв. Ты пускаешь к себе сразу, полностью, не закрываясь и не защищаясь. Вокруг твоего мира нет никакой крепостной стены, никаких защитных механизмов.

– Значит, я слаб?

– Наоборот ты силён.

– Но если у меня нет крепости…

– Крепость нужна тому, кто боится. Боится, что любая частица внешнего мира, будь то другой человек, знание или эмоция, может повредить ему, оскорбить, унизить… стать источником боли или любых иных негативных переживаний… А ты не боишься этого. Когда человек отгорожен от мира прочной стеной, мне трудно проникнуть к нему. Его сознание перекрывает мне все пути, воздвигает всевозможные препоны, лишь бы не пустить меня внутрь, и я пробираюсь к нему медленно и постепенно. А с тобой… контакт был мгновенным и полным, я сам не ожидал этого… такое случается крайне редко…

– Но раз у меня нет… стены, ты узнал обо мне всё?

– Нет. Ты слишком похож на меня. Ты такой же открытый и текучий, как и я. Поэтому я могу узнать о тебе лишь то, что ты захочешь, чтобы я узнал. Что ты мне позволишь…

Я лежал и смотрел на высокое небо сквозь кровавую пелену. У левого бока, привязанный к поясу, тяжело колыхался в тёплых волнах МальАх.

– А он? Ты разговариваешь и с ним тоже? – спросил я.

– С ним… с тобой… Твой меч – часть твоей души.

– Нет, ты ошибаешься! Он предназначен только для того, чтобы убивать! Он несёт с собой смерть! Он – это не я!

– Это часть тебя…

– Часть меня?.. А тогда… тогда тот странный сон, который постоянно мне снится… древний город, башня с золотыми рогами, и тот парень в богатом старинном плаще с коротким мечом на поясе, озлобленный и несчастный – это тоже часть меня? Кто он?

Мне показалось, что мой собеседник медлит, не желая отвечать.

– Ты не хочешь говорить мне? Кто он? Мой предок?

– Твой предок… твоя душа… ты сам… какое это имеет значение?

– Так это был Я?!!!

Мне не ответили.

– Так это я разрушил их башню? Ту самую Вавилонскую башню?!!!

– Да…

– А кем я был?

– Ты был потомственным вавилонянином из знатного ассирийского рода. Личным толмачом царя вавилонского Навуходоносора Второго, благочестивого принца, высшего правителя Города, любимого Небом…

У меня в голове всё смешалось. Так этот парень, который приходил ко мне из ночи в ночь, взъерошенный и ненавидящий весь мир из-за того, что его лишили его единственной любви, был мной? И он тоже – вернее, я – был переводчиком? И именно он – то есть, я – разрушил ту самую библейскую Вавилонскую башню, смешал языки, рассеял народы… Но это… это невозможно! Это попросту не-воз-мож-но!!! Я же, в конце концов, не бог!

– Да, ты не бог.

Я дёрнулся. Сложно разговаривать с собеседником, который читает – вернее, живёт в твоих мыслях.

– И ты не смешивал никаких языков. Люди были разноязычными и до того. Смешение языков – это всего лишь… как принято у вас говорить… библейская метафора, наглядный образ. Ты просто разрушил башню. Святилище великого бога Бела-Мардука… Да и разрушил ты её не ради каких-то там благородных целей. Вовсе нет. Радетелем за всеобщее благо и счастье ты никогда не был. Ты разрушил её, чтобы отомстить… отомстить, и не более того. Потому что счёл, что великий Бела-Мардук, отец богов, и его жрецы отняли у тебя твою любовь… Но хочу тебя успокоить: сам акт разрушения был абсолютно безвредным и бесполезным делом. Таких зиккуратов по всей Вавилонии было понастроено сотни. А этот вавилонский был примечателен разве что тем, что был на пару десятков метров выше других. Ты просто потешил своё тщеславие. Но твоя казнь…

– Что моя казнь?

– Я прочёл твои мысли.

– И что… что я тогда пожелал?!

– Ты пожелал людям не знать, что такое любовь… и никогда отныне не понимать друг друга.

Да, я помню это… я помню…

– Но само по себе твоё желание… значило не так много. Каждый миг я узнаю миллионы человеческих желаний.

– Тогда почему… причём тут я?

– Всплеск эгоцентризма… безграничный, сверхпредельный, беспощадный… я не мог ему сопротивляться… в нём было слишком много силы… и я воплотил его в жизнь… Ты был переполнен самим собой, своей болью, своей ненавистью… в этом мире для тебя не существовало больше никого и ничего – ничьих желаний, ничьих жизней, ничьих радостей. Для тебя существовал только ты. Твоя разрушенная любовь, твоя боль… Этот мир существовал только для тебя… для тебя одного. Я только считал твою матрицу мира и наложил её на реальный мир… Людей разъединил не взрыв башни, а взрыв эгоизма. Люди и раньше говорили на разных языках, но они хотели понимать друг друга. Ты поселил в их душах эгоизм. Они не только перестали понимать друг друга, но и перестали хотеть этого. Началась эпоха раздоров и кровопролитнейших войн. Спустя пару веков Вавилон, город городов, роскошный и гордый, был сравнен с землей. Многие населявшие его народы исчезли с лица земли. Тот импульс, который был выброшен тобою в мир при смерти, был очень мощным… Как видишь, его действие длится и по сей день…

С трудом оперевшись на руки, я приподнялся и сел. Голова кружилась, раскалывалась звенящей пустотой. Казалось, весь мир вокруг меня рухнул, разлетелся на мелкие осколки…

Когда-то давным-давно, когда люди говорили на одном языке – когда они хотели понимать друг друга – жил один парень из богатого и знатного рода, и был он личным переводчиком могущественного царя вавилонского Навуходоносора Второго. Но люди чувствовали его чуждость и прозвали его Накиру – пришельцем, чужим. Этот парень любил девушку, но люди отняли у него его любовь. И тогда он разрушил их башню, которую они строили всем миром. Башню, где жил их бог. Башню, ведущую до небес. И поселил в их душах эгоизм. И люди перестали понимать друг друга, потому что больше не хотели понимать…