Текст книги "«Золотая цепь святости». Старчество"

Использованная литература

Источники

1. Библия (на славянском языке). М. 1894.

2. Добротолюбие. Т. I. Изд. 4-е. М. 1905.

3. Т. II. Изд. 3-е. М. 1913.

4. Т. III. Изд. 2-е. М. 1900.

5. Т. IV. Изд. 2-е. М. 1901.

6. Т. V. Изд. 2-е. М. 1900.

7. Афанасий Великий, св. Творения. Ч. 3. Свято-Троицкая Сергиева Лавра. 1903.

8. Варсануфий и Иоанн, преп. Руководство к духовной жизни в ответах на вопрошение учеников. Изд.4-е. СПб. 1905.

9. Василий Великий, св. Творения. Ч. V. Изд. 4-е. Свято-Троицкая Сергиева Лавра. 1901.

10. Григорий Нисский, св. Творения. Ч. VII. М. 1865.

11. Дорофей, св. Душеполезные поучения и послания. М. 1885.

12. Достопамятные сказания о подвижничестве святых и блаженных отцов. М. 1845.

13. Ефрем Сирин, св. Творения. Т. I. Изд. 3-е. М. 1881.

14. Иоанн Кассиан, преп. Творения. Изд. 2-е. М. 1892.

15. Иоанн Лествичник, преп. Лествица. Изд. 5-е. Свято-Троицкая Сергиева Лавра. 1898.

16. Иоанн Мосх, блаж. Луг духовный. Свято-Троицкая Сергиева Лавра. 1896.

17. Палладий, еп. Лавсаик или повествование о жизни святых и блаженных отцов. Изд. 3-е. СПб. 1873.

18. Руфин, пресв. Жизнь пустынных отцов. Свято-Троицкая Сергиева Лавра. 1898.

19. Феодор Студит, преп. Творения. Т. II. СПб. 1908.

20. Его же, Огласительные поучения и завещание. Изд. 2-е. Калуга. 1896.

21. Феофан, еп. Древние иноческие уставы. М. 1892.

Пособия

22. Анатолий, иером. Исторический очерк сирийского монашества до половины VI в. Киев. 191.

23. Дух и заслуга монашества для Церкви и общества. СПб. 1874.

24. Зарин С. Лекции по пастырскому богословию. СПб. 1910.

25. Икскуль К. Старчество по учению святых отцов и аскетов. М. 1907.

26. Казанский П. История православного монашества на Востоке. Ч. I. М. 1854.

27. Его же, 4.II. 1856.

28. Петр, архим. О монашестве. М. 1856.

29. Пустынник. Старчество. Мысли святых отцов о необходимости и пользе старчества. М. 1910.

30. Смирнов С.Духовный отец в древней Восточной Церкви. (История духовничества на Востоке). Ч. I. Сергиев Посад. 1906.

31. Соловьев А., прот. Старчество по учению святых отцов и аскетов. Семипалатинск. 1900.

И.И. Петров. «Золотая цепь святости»

Православная Христова Церковь основана на традиции и преемстве, соединяющих древние времена с современностью.

В начале XX века священник Сергий Мансуров составил наглядную таблицу благодатной преемственности от первохристианских времен до недавнего времени, назвав ее «золотой цепью святости». В пояснении к ней он пишет: «В каждом поколении мы указываем имена тех людей, в которых и вокруг которых всегда ярче видна духовная жизнь этого поколения. Эти люди освящали путь своих современников, открывали им волю Божию примером и словом, вокруг них и через них строилось в Церкви все, что в ней есть вечного, Божественного. Это – столпы и утверждения церковные. Все, что поется, созерцается, что читается как истинное и исполняется как верное, почитается как святое в Православии, – все Предание Церковное, связано с этими именами… Единая благодатная жизнь течет неизменно. Замирая на одном месте, она вспыхивает в другом, то шире раскидываясь, то сосредотачиваясь в небольшом круге людей, но никогда не иссякает, обновляясь и обновляя в каждом поколении того, кто отзывается на призыв истины»[242]242
  Священник Сергий Мансуров. Очерки из истории Церкви. Клин, 2002, С. 27–28.


[Закрыть].

Особое место в таблице о. С. Мансурова среди хранителей и преемников духовных традиций занимают благодатные старцы всех времен. В «золотой цепи святости», – как звенья в цепи, связаны друг с другом подвижники, – прежде чем стать наставниками, старцами, все они были учениками, и учились «искусству святости» не сами по себе, а друг от друга.

О значении «института старчества» как хранителя духа православия сказал священномученик епископ Арсений (Жадановский): «Старчество – это живая сила, воспитывающая в человеке христианина». То есть не через книжное научение, не ценой только собственных усилий человек преображает свой ум, свои чувства, но через живое общение с благодатным человеком. Старцы – это хранители духовной культуры православия, живое Предание Церкви. Издревле старческое служение было таинством общения духа подвижника и приходящего к нему ученика, часто оно не выражалось словами. Человек, прибегавший к старцу (в случае монастырских старцев, откуда и пошла вообще практика старческого окормления, – постоянно изо дня в день), открывал ему свои помыслы, просил об уврачевании души. Не практические вопросы решались со старцами (как это в большинстве случаев бывает в наши дни), а вопросы духовные. И исцеление души происходило рядом со старцем постепенно, и не потому, что он произносил постоянно какие-то поучения, а потому, что сокровенно молился и передавал силу духовную своему ученику. Если сердце ученика было открыто для такого восприятия. Кроме того, отношения: «старец – ученик» предполагали полное послушание последнего. При этом старцы, иногда намеренно испытывая учеников, давали им послушания, не согласные со здравым смыслом. Классический пример: поливание сухого прута, воткнутого в песок или таскание воды в решете. Что происходило с послушником во время исполнения такого, противоречащего умному рассуждению, поступка? Он боролся с собой, он побеждал свою гордыню, он заставлял себя заниматься не просто тем, что ему не нравится, а тем, что является очевидной бессмыслицей. Но, одновременно, он понимал, что старец его воспитывает, он, как искусный художник, ваяет его душу. Потому что дело старцев во все времена – это устроение душ человеческих, это преображение, которое происходит незримо. Об этом прекрасно сказал один из учеников одного из последних старцев нашего времени схиархимандрита Софрония Сахарова: «Но кто такой старец, как мы назвали о Софрония?

Это человек молитвы, через которого говорит Слово, он – направляющий свою первую мысль Богу и получающий от Него ответы на вопросы приходящих к нему людей.

Это человек Слова, носитель Духа, способный вести диалог на равных с любым человеком, от ребенка и простого рабочего – до самого интеллектуального философа, умеющий читать в сердцах, разделять радость и скорбь, сострадать и смеяться.

Все, кто знал старца, кто имел счастье встречаться с ним, я думаю, были потрясены его присутствием. Качеством и силой его присутствия. Когда он шагал рядом в саду или сидел напротив нас во время беседы, он в самом деле был там: всецело присутствовал с нами, потому что всецело присутствовал перед Богом и самим собой. Это было присутствие, через которое Сам Бог был с нами»[243]243
  Альманах «Неопалимая Купина», Берн, 2001, с.


[Закрыть]. Слова, сказанные об одном из духоносных старцев, могут быть отнесены к каждому из носителей старческих даров во все времена.

Суть благодатного старческого служения людям всегда состояла в одном – утешения, вразумления, прозорливости, исцеления. Через все перечисленные дары открывалась воля Божия о человеке, как ему следует жить и поступать, чтобы исполнить свое предназначение на земле.

Старчество было своеобразным противоядием против искушения возможным цезарепапизмом в нашей Церкви, так как существовало неслиянно и нераздельно с церковной иерархией. Неслиянно – потому что старчество не административная единица, нераздельно – потому что старцы никогда не шли против церковной иерархии, а наоборот, всегда призывали народ не отвергать авторитет епископата.

Но, прежде всего, старчество – это духовное творчество. Нет двух одинаковых, похожих старцев в нашей истории. Жития их так различны! Но при этом они образуют «золотую цепь святости», потому что не «хранят сокровище под спудом», а передают свои дары ученикам – тем, кто предопределен на старческое служение.

Старцы – это «детоводители ко Христу», это те, чьи молитвы слышит Бог, кому открыта Его воля. И самое удивительное, что дух истинного старчества – смиренный, незлобивый и простой – во все времена ощущается верующими людьми как «благоухание духовное», исходящее от человека. Народ тянется к такому человеку, окружает его плотным кольцом, стремится если не побеседовать, то хотя бы благословение получить от такого батюшки – и так, без слов даже, получить утешение.

Читаешь древние патерики, отечники, «достопамятные сказания» и поражаешься преемственности – и во времена древние, и в наши времена старцев отличала евангельская простота. Люди молили: «Дай нам наставление» – и слышали в ответ: «Не входи в состязание ни о каком предмете, но плачь и сокрушайся, ибо время близко» (сказано в VI веке аввой Маттоем), «Никого не осуждай, никому не досаждай и всем мое почтение» (сказано в ХIХ веке старцем Амвросием Оптинским), «Верьте в Бога и Он все устроит» (сказано в ХХI веке старцем Николаем Гурьяновым).

В этой книге мы представим вам «лики святости», которые явило старческое служение на протяжении веков в разных концах мира, но, прежде всего, конечно, на русской земле в самое плодоносное в старческом отношении ХХ столетие.

Часть первая. Корни и древо старчества

На почитании старших строились все древние культуры, всюду почитали старейшин, старших, патриархов – людей умудренных жизненным опытом. Почитаемых церковью патриархов Авраама, Исаака, Иакова, Еноха можно назвать ветхозаветными старцами. Изречения, советы старцев во всех народах передавались из поколения в поколения и составляли золотой фонд, фундамент жизни.

Появление особого старческого служения в христианской культуре – окормления опытным подвижником приходящих к нему за духовным советом учеников, совпадает с зарождением монашества. Основателем монашества считается прп. Антоний Великий (253–356 гг.) Подвиги этого святого настолько потрясали людей, что ему посвящено немало светских произведений слова и живописного искусства, но изображается в них прежде всего период его отшельнической жизни, который обозначают уже ставшим крылатым выражением «искушения святого Антония». Нам же интересно то время, когда, претерпев двадцатилетний искус, святой выходит на общественное служение – становится наставником и духовным отцом многих людей, старающихся подражать сему подвижнику. Прп. Антоний основал монастырь Приспер и еще несколько монашеских общин в Египте. Почти в то же время к югу от Александрии создалось монашеское поселение Нитрийской пустыни. Основателем его был прп. Аммон. Еще один великий святой древности – прп. Макарий Египетский основал около 330 года монашеское поселение, получившее название «Скит». Еще один центр иноческий жизни в Египте возник вокруг прп. Пахомия Великого в середине IV столетия в Тавенисси (Тавена). Употребленное нами сейчас выражение «возник вокруг» можно применить по отношению к любому зарождавшемуся в древности монастырю. Когда какой-то подвижник достигал высокой степени бесстрастия (то есть побеждал главную человеческую страсть – гордыню, и другие страсти), то вокруг него начинали собираться ученики, и так составлялась «монастырская семья», где был отец духовный и его «чада послушания». И такой отец обладал всеми харизматическими дарами старческого служения[244]244
  Традиционно такими дарами считается дар рассуждения, прозорливости, исцеления (души и тела).


[Закрыть] и, конечно, заслуживал величания «старец».

Поражают цифры, которые приводятся во всех исторических трудах по истории древнего, первоначального монашества. В каждом из египетских монастырей подвизалось по несколько тысяч иноков. Монастыри, первоначально возникшие в пустыне, процвели и в городах и тоже были многолюдными. Так, например, в городе Оксиринхе числилось 20 тысяч инокинь, в городе Антиное было 12 женских обителей. Историки называют это явление «триумфальным шествием монашества в Египте».

Для верующих же людей на все века важны не внешние триумфы, а те неподражаемые образы подвижничества, которые сохранили для нас древние «Отечники» или «Патерики» и «Достопамятные сказания». Позволю себе личное признание: на «заре туманной юности», когда автор этих строк только начинала знакомиться с «сокровищницей церковной», – именно рассказы об этих отцах древности, их краткие поучения стали ориентиром поисков «простоты без пестроты», которая и является основой настоящей духовной жизни, а не одних книжных мечтаний.

И пусть страницы этой книги украсят несколько коротких рассказов об «отцах пустыни» – отцах всего христианского подвижничества и основоположниках старческого служения. Предварим же наш «цитатник» эпиграфом из В. В. Розанова: «Теперь самой короткой молитвы выдумать не могут, а тогда они лились реками, лились непрестанно, из уст самых темных людей. Другое сердце было. Другой ум. Мы перешли, планета перешла в плохие созвездия… Все серо, тускло, люди стали малы. Как же мы не будем слушать то, что осталось от иных, счастливых веков планеты, когда человек чувствовал себя золотым, чувствовал святым себя, близким звездам и Богу. Слава Богу, что слова эти сохранены, записаны…»[245]245
  В. В. Розанов. Иная земля, иное небо. М., 1994, С. 620.


[Закрыть]

«Авва Памва спросил авву Антония: что мне делать? Старец сказал ему: не надейся на свою праведность, не жалей о том, что прошло и обуздывай язык и чрево.

Он же говорил: от ближнего зависит жизнь и смерть [духовная]. Ибо, если мы приобретаем брата, то приобретаем Бога, а если соблазняем брата, то грешим против Христа.

Некто, ловя диких зверей в пустыне, увидел, что авва Антоний шутил со своими учениками – и соблазнился. Старец, желая уверить его, что нужно давать иногда послабление братии, говорит ему: положи стрелу на лук свой и натяни его. Он сделал так. Старец говорит ему: еще натяни. Тот еще натянул. Опять говорит: еще тяни. Охотник отвечал ему: если я сверх меры натяну лук, то он переломится. Тогда старец говорит ему: так и в деле Божием; если мы сверх меры будем натягивать силы братий, то они скоро расстроятся. Посему необходимо иногда давать хотя некоторое послабление.

Авва Антоний говорил: я уже не боюсь Бога, но люблю Его, ибо «совершенная любовь изгоняет страх» (1 Ин. 4:18).

Сказывали об авве Арсении, что как при дворе (когда он был наставником детей Императора Византии) никто не носил одежды богаче его, так и в обществе иноков никто не носил одежды хуже его.

Спрашивал некогда авва Арсений одного египетского старца о своих помыслах. Другой брат, увидя это, сказал: авва Арсений! Как ты, столько сведущий в учении греческом и римском, спрашиваешь о своих помыслах у этого простолюдина? Арсений отвечал ему: римское и греческое учение я знаю, но азбуки этого простолюдина еще не выучил.

Старец обычно говаривал сам себе: Арсений, для чего ты ушел из мира? – После бесед я часто раскаивался, а после молчания – никогда.

Авва Матой говорил: я лучше желаю себе дела легкого и продолжительного, нежели трудного в начале, но скоро оканчивающегося.

Еще говорил: чем ближе человек к Богу, тем более сознает себя грешником. Пророк Исайя, увидев Бога, назвал себя окаянным и нечистым (Ис. 6:5).

Когда я был юн, думал сам с собою: может быть, я делаю что-нибудь доброе; когда состарился, вижу, что я не имею в себе ни одного доброго дела.

Авва Пимен рассказывал. Некто спросил авву Паисия: что мне делать с своею душою? Она бесчувственна и не страшится Бога. Старец отвечал ему: пойди, прилепись к человеку, боящемуся Бога: когда сблизишься с ним, станешь его учеником, он и тебя научит бояться Бога.

Пришли некоторые к авве Сисою, чтобы получить от него наставление, но он ничего не говорил им, а только повторял одно: простите меня!

Братия спрашивали авву Сисоя: если падет брат, довольно ему для покаяния одного года? Он отвечал: жестоко слово сие! – Довольно ли шести месяцев? – сказали они. – Много, – отвечал старец. Еще спросили: довольно ли сорока дней? – И это много, – отвечал он. – Сколько же? – говорят они. – Если падет брат, и вскоре будет совершаема вечеря любви (Таинство Причащения), может ли он прийти на вечерю? – Нет, – отвечал им старец, но он должен несколько дней провести в покаянии. И я верую, что если таковой покается от всей души, то Бог и в три дня примет его.

Брат спросил авву Пимена: что такое вера? – Веровать – значит жить смиренномудренно и подавать милостыню, – сказал старец. Говорил также: люди совершенны только на словах, а делают очень мало.

Авва Нил говорил: если ты хочешь молиться, как должно, не огорчай свою душу: иначе напрасно будешь молиться. Еще говорил: блажен монах, который почитает себя хуже всех.

Авва Макарий говорил: если ты, делая кому-либо выговор, приходишь в гнев, то удовлетворяешь своей страсти. Таким образом, ты, не спасая других, губишь сам себя.

Некоторые спросили авву Макария: как должно молиться? Старец отвечает им: не нужно многословить, а должно воздеть руки и говорить: Господи, как Тебе угодно, и как знаешь – помилуй! Если же нападет искушение: Господи, помоги! – Он знает, что нам полезно, и поступает с нами милосердно.

Авва Иоанн Колов сказывал: одному из старцев в восхищении было такое видение: три монаха стояли на одном берегу моря, а с другого был к ним голос, говорящий: возьмите крылья огненные и идите ко мне. Двое из них взяли и перелетели на другую сторону; но третий остался и горько плакал и кричал; после и ему даны были крылья, только не огненные, но слабые и несильные, так что он погружался в море, с трудом опять поднимался и после многой скорби достиг другого берега. Так люди века сего, хотя и берут крылья не огненные, а только слабые и бессильные.

Опять старец говорил брату о душе, желающей покаяться. В одном городе жила красивая собою блудница и имела много друзей. Один правитель области пришел к ней и сказал: обещайся мне жить целомудренно, и я возьму тебя в супружество. Она обещалась, и он взял ее и привел в дом свой. Но друзья искали ее и сказали им: такой-то взял ее в дом свой. Если мы пойдем в дом его, и он узнает, то накажет нас; но пойдем назад дома и свистнем ей; она узнает голос свиста и выйдет к нам; тогда мы не будем уже виноваты. Но бывшая блудница, услышав свист, заткнула уши свои, вбежала во внутренние покои и заперла двери. – Блудница, – говорил старец, – есть душа, ее друзья – страсти и люди, правитель – Христос; внутренний покой – вечная обитель, свистящие ей – злые демоны. Так кающаяся душа всегда прибегает к Богу!»[246]246
  Достопамятные сказания о подвижничестве святых и блаженных отцов. М., 1999.


[Закрыть]

В начале ХХ столетия вдохновенный духовный писатель Сергей Александрович Нилус воспел дерзновенную хвалу «звездам пустыни»: «Им нет покоя в этом мире, потому что они ожидают его в том. Они блуждают со зверями; как птицы летают по горам. Но, блуждая по горам, они сияют, как светильники, и просвещают светом своим всех, с усердием приходящих к ним… Царям скучно бывает в чертогах, а им весело и в подземельях. Носят власяницу блаженные отцы, но радуются больше, чем носящие порфиру… Когда изнемогут, ложатся на земле, как на мягком ложе. Немного заснут – и спешат встать, дабы петь хвалы возлюбленному их Христу». Сравнивая святых отцов со звездами небесными, Нилус вспоминает чудесное стихотворение А. С. Хомякова:

 
В час полночный близ потока
Ты взгляни на небеса:
Совершаются далеко
В горнем мире чудеса.
Ночи верные лампады
Невидимы в блеске дня,
Стройно ходят там громады
Негасимого огня.
Но впивайся в них очами —
И увидишь, что вдали,
За ближайшими звездами
Тьмами звезды в ночь ушли.
Вновь вглядись – и тьмы за тьмами
Утомят твой робкий взгляд:
Все звездами, все огнями
Бездны синие горят.
В час полночного молчанья,
Отогнав обманы снов,
Ты вглядись душой в Писанья
Галилейских рыбаков, —
И в объеме Книги тесной
Развернется пред тобой
Бесконечный свод небесный
С лучезарною красой.
Узришь – звезды мыслей водят
Тайный хор свой вкруг земли;
Вновь вглядись – другие всходят;
Вновь вглядись: и там вдали
Звезды мыслей тьмы за тьмами,
Всходят, всходят без числа…
И зажжется их огнями
Сердца дремлющая мгла.[247]247
  Сергей Нилус. Звезды пустыни. М., 2001, С. 10–11.


[Закрыть]
 

Замечательно, что при начале иночества на земле русской – в XI столетии – повторяются сами имена родоначальников древнего монашества: Антония, Феодосия, Илариона. Замечательно и то, что прп. Антоний ушел из родной земли на гору Афонскую и хотел там остаться, но святогорцы благословили его вернуться на Русь для того, чтобы стать «отцом монашества» в этой недавно просвещенной светом крещения молодой стране. Преемником прп. Антония стал прп. Феодосий, который собрал многочисленную братию, списал для нее устав Студийской обители, строжайший из всех в Константинополе, и оставил братии духовные назидания о непрестанной молитве, хранении от помыслов, взаимной любви, покорности и трудолюбии. Прп. Феодосия называли старцем и князья, обращавшиеся к нему за советом, и его сплоченная в подвиге братия.

Киево-Печерская Лавра, и поныне потрясающая людей свидетельством подвигов ее основателей в мощах в пещерах почивающих, стала «рассадником монашества» и явила множество образцов старческого служения не только на юге Руси, но и в северных пределах. В начале XII века при епископе Никите, постриженнике киево-печерском, знаменитые обители были основаны в Великом Новгороде: одна Юрьевская, другая Антония Римлянина, третья – прп. Варлаама Хутынского. Стоят они на берегу «седого Волхова» и поныне обе из них– действующие монастыри. В XII веке уже процветают монастыри на Валааме и Коневце, которые прославятся своими духоносными старцами.

Даже и светскими историками уже признано, что русская история творилась не только князьями, богатырями и ратниками, а усердными молитвенными прошениями тех, кто незримо управлял ходом ее. Особенно это ясно на примере св. прп. Сергия Радонежского.

Подобно преподобным Антонию и Феодосию Киево-Печерским, преподобный Сергий стал отцом всех русских монахов, а для братии и приходивших за советом к нему мирян – старцем. «С появлением Сергия началась у нас как бы вторая эпоха жития иноческого, и полным цветом его оживилось печальное отечество, страдавшее от язв татарских» – писал в XIX веке духовный писатель А. Н. Муравьев[248]248
  А. Н. Муравьев. История русской Церкви. М., 2002. С. 120.


[Закрыть]. Более сорока обителей основали ученики прп. Сергия Радонежского по всей Руси. И каждый монастырь распространял границы наши, делался средоточием нового края и даже оплотом (что не раз было доказано) в случае нападения диких народов. Назовем только некоторые самые известные монастыри, возникшие в «золотой век русской святости»: Серпуховский Высоцкий монастырь, Саввы Сторожевского Звенигородский монастырь, Симоновский, Андрониковский и Чудов монастыри в Москве, Голутвин в Коломне, монастыри в Суздале и в Ростове, Кирилло-Белозерский монастырь, монастыри Кубенского озера, Соловецкий монастырь. И во всех этих монастырях подвизались святые старцы, имена которых не были преданы забвению.

В XVI столетии такое же явление произошло на русском севере: один святой – прп. Александр Свирский – был источником просвещения целого края, около 30 обителей основали его ученики. В то же время процвели обители в далеком Пермском крае, в Вологодской земле, в Псковской и Новгородской. Свирский монастырь славился не прерывавшейся в нем традицией старчества. В XVI же веке процвел молитвенными подвигами братии, возглавляемой прп. Корнилием, знаменитый Псково-Печерский монастырь. Уже тогда в монастыре имело место подлинное иноческое наставничество – старчество. В Летописях самого прп. Корнилия и некоторых из его сподвижников именуют «старцами». О старцах неоднократно говорится и в монастырской «Повести о Печерском монастыре» (конец XVI века).

Недавно отшедший ко Господу († 2002) старец, Псково-Печерский архимандрит Александр (Васильев) в своих рукописных заметках оставил ответ на вопрос, почему в Православии так высоко на протяжении веков оценивался подвиг старчества: «Необходимость в руководителе-отце очевидна сама собою. Всякому начинающему искать спасения нельзя браться за это дело самому или соделывать свое спасение по своему разумению и хотению, но с первого же раза надо отдать себя кому-нибудь под науку. <…> Сколько несомненного добра заключает в себе старческое окормление (то есть руководство), как облегчает оно борьбу с врагом, как подкрепляет в минуты уныния, малодушия, как поддерживает и направляет в случае падения или самомнения, каким верным покровом от вражеских бурь служит оно всем, кто, не сомневаясь, прибегает к его мощному содействию! Да и само установление старчества, то есть всецелого подчинения своей воли, своего разумения воле старца, имеет основою пример Христа Спасителя, Который первый Своею земною жизнью так ясно доказал необходимость послушания; на это указывает и апостол Павел, говоря, что Христос «смирил Себя, быв послушным даже до смерти» (Флп. 2:8). Следовательно, и тот, кто свою волю подчиняет воле наставника, подражает Христу»[249]249
  Архимандрит Александр (Васильев). Старчество Псково-Печерского монастыря // К Свету. 1993, № 7–8, С. 56.


[Закрыть].

Не только седая древность изобиловала возникновением все новых и новых монастырей, в которых процвели святые подвижники (вы уже догадались, что синонимом наименования «старец» является «святой») в разных частях «равнины русской», но и в новое время, и в веке XIX немало появилось «тихих пристаней» среди океана житейского. Всех мы перечислить не можем. Назовем только обретшие народную славу именно в это время Саровский и Дивеевский монастыри и Оптину пустынь.

Старчество в этих монастырях произросло от одного корня – от общины прп. Паисия Величковского. Этот подвижник в конце XVII столетия, обнаружив оскудение благочестия, упадок внутренней духовной жизни на Руси, отправился искать себе учителя в «монашеское Царство» на Святую Гору Афон. И там он нашел бесценное сокровище – древние рукописи подвижников. С этими рукописями он вернулся на родину – в Молдовлахию – и вместе с учениками переводил их не одно десятилетие на русский язык. Община прп. Паисия не была собранием «книжников» – все, что они читали в книгах, они исполняли на деле. Потому из этой общины произросло мощное древо старчества XVII–XX столетий. Во всех тех монастырях, где процвело это «благое сеяние», мы обнаруживаем, что зачинателем его был кто-либо из учеников прп. Паисия Величковского. Таким образом хранилась традиция, идущая от святоотеческих писаний, переведенных и исполненных на деле отцом русского старчества.

Прекрасная характеристика особенности «паисиева направления русского старчества» и его отличия от старчества древнего и византийского дана была в начале ХХ столетия профессором В. Экземплярским:

«Остановлюсь лишь на одной стороне русского старчества, которою оно очень резко отличается от древневосточного. Наше русское старчество последнего столетия, как я сказал, есть детище афонского монашества, которое, в свою очередь, получило старчество в наследие от древневосточной Церкви. А между тем, наше старчество едва ли не с первых дней своего появления в России вступило на самостоятельный и новый путь и явилось не столько монашеским, сколько народным. Достоевский популяризировал идею старчества и очень удачно отметил этот его характер, несомненно, на основании своих оптинских впечатлений. Сам Паисии Величковский был старец древневосточного типа: келия, учение, занятия и ученики из новоначальных иноков – вот его духовное делание. Оптина пустынь – другое дело. Ее старцы – отцы и советчики для всего русского народа и только в очень ограниченной мере – для иночествующих. Теперь мне трудно себе представить монастырь без старцев. Бывают и при этих старцах послушники, но центром их духовной работы являются так называемые богомольцы. Поэтому когда на какого-либо из иноков возлагается послушание быть старцем, то, сколько мне лично известно, прежде всего имеется в виду это умение, духовный дар религиозно говорить с народом, удовлетворять по возможности всем запросам народной души, и, кажется, неизбежно оказывалось, что монашествующие в этом случае отступили как бы на второй план. Всероссийскую известность Оптиной пустыни создали ее старцы, а между тем и Леонид, и Макарий, и Амвросий много видели горького и со стороны своих монастырских собратьев, и со стороны калужской епархиальной власти. Так, например, Амвросий не выдержал этого духовного гнета и удалился в последние дни своей жизни в Шамордино, а Леонид, со своим удивительно ярким и всегда самобытным словом убеждения, доказывал, что доля старца быть на служении всему человечеству. Конечно, принимали мирян и Антоний Великий, и другие великие старцы, но то было внешнее и как бы случайное в их делании, да и немногие могли отважиться на подвиг достигнуть внутренней Египетской пустыни. Авву окружали и посещали прежде всего иночествующие братья. А в Оптиной пустыни целые корпуса построили для приезжающих к старцам мирян, и старцы от зари до зари принимали их, отдавая лишь вечера своей братии.

И, обыкновенно, часто здесь не было никакой обиды. Напротив, братия гордилась своим старцем и радовалась наплыву богомольцев.

И самые решительные архиереи никогда не выходили победителями из борьбы со старчеством, собственно с его широким уклоном. Очевидно, что и здесь дело было не так просто, как могло показаться на первый взгляд, и корни нового типа старчества находятся в глубине нашей религиозной жизни. Мне кажется, что если бы кто-либо из древних аскетов пришел взглянуть на нашего современного старца, то он решительно отказался бы видеть в старце нашем монастырского авву, да и в самой обители христианский монастырь.

Однако при всем этом новое понимание задач старческого устроения входит в плоть и кровь наших монастырей, и притом не худших, а лучших, являющихся центрами религиозной жизни для всей области. Но мне думается, что в нашем старчестве нашла свое отражение особенная религиозная стихия русских монастырей. Есть великая религиозная и правда, и поэзия в византийском типе монастыря. Это, прежде всего, совершенная обособленность его представителей и самих иноческих общежитий от мира. Конечно, с течением времени, главным образом под ударами арабов, монастыри вынуждены были перекочевать в города. Но идеал оставался прежним, и, как бы ни смеялась над ним действительность, идеал этот воплощался в уставах и лучших представителях иночества. И если во многих ктиторских уставах волей-неволей приходилось приноравливаться к новым условиям жизни, то, во всяком случае, существа дела это не касалось, и принципиальная изолированность монастыря от мира выдерживалась строго.

Византийская монастырская культура ярко и самобытно выражала эту изолированность во всех направлениях. Иное дело в России. Религиозная правда и поэзия этой жизни не в такой изолированности. В нашей народной жизни монастыри имели значение не столько, быть может, оазисов христианской жизни, сколько ее центров для народного сознания, к которым тянулся народ во все времена и преимущественно в годы особенной тоски и печали. Наша монастырская культура, несомненно, до крайности бедна и убога по сравнению с Византией. Но зато тип русского монаха-народолюбца есть наш исторический тип. Много ли это, мало ли – судить не берусь, даже не знаю, не есть ли это некоторое понижение строго-монашеского типа жизни. Но все же, если чем мы можем гордиться, так только тем значением, какое имели наши монастыри в народной жизни. Не создали мы ни своих уставов, ни одного поэтического цельного богослужебного чина, но мы подарили миру великие сердца. Для русского народа прямо было бы непонятно, если бы его не пустили в монастырь, а он любил монастыри прежде всего как свои народные святыни. И старцы отвечали на эту народную любовь. Когда, например, Леонид Оптинский говорил, что он ничего более не желал бы, как возможности сидеть тихонько в своей келье, но только жалость к народу заставляла его вечно быть на людях, то он точно выражает настроение и всех других старцев. И если вы сравните изречения древних отцов в патериках с изречениями наших наиболее известных старцев, перечитаете их письма, то вы сразу увидите эту разницу между древним аввой и нашими старцами. Общее у них – совершенная самоотреченная любовь, но в то время как древний аскет весь был овеян атмосферой своего спасения и переживаний сердцем только мистических настроений, наши старцы имели гораздо больший кругозор, говорили и писали о духовной жизни в условиях обыкновенного русского мирского быта. Как смотреть на это различие? Лично я считаю его настолько существенным, что в наших русских монастырских старцах вижу, в известном смысле слова, восполняющих дела древневосточного аввы, но не замещающих его. Поэтому в отношении наших монастырей мне казалось бы желательным, чтобы в них процветали параллельно оба вида старчества, то есть и специальное руководство на пути иноческой жизни, и умудренные опытом жизни старцы-подвижники, могущие быть яркими светочами на пути искания народом нашим религиозной правды. Конечно, в настоящем случае все же было бы несправедливо усвоять старцу и отношению его к посетителям то значение, какое усвоялось древней Церковью старцу в его отношении к ученикам. И нельзя закрывать глаза на тот опасный уклон, который теперь очень нередко принимает старческое руководство в отношении мирян, обращающихся к старцу за разрешением всевозможных вопросов своей жизни и своего быта. Соблазн такого расширения сферы своего влияния, как показывает опыт наших дней, очень велик даже для достойнейших старцев. Но такой выход за границы собственно духовно-религиозной жизни не имеет никакого оправдания во вселенских традициях старческого устроения и едва ли в каком-либо отношении может оказаться полезным для Церкви. Конечно, каждый человек имеет право высказывать свои суждения и давать советы по любым вопросам, но не вправе претендовать на религиозную авторитетность. Итак, я полагаю, что русское старчество – это новый вид монастырского послушания в деле служения Церкви народу. Едва ли после этого надо говорить о том, что и русское старчество, как и древневосточное, неотделимо от монастырского жительства. О старчестве же вне монастырей другого ничего нельзя сказать, как только то, что это просто религиозно-коммерческое предприятие, ничего общего не имеющее ни со старчеством, ни с Православием вообще. Старцы в миру, думаю, без исключения все, – это опасные для Церкви авантюристы, которые, конечно, могут эксплуатировать народную темноту и интеллигентскую нервную издерганность, но которые перед судом церковной совести всегда являются самозванцами и заслуживают, безусловно, церковного осуждения[250]250
  Данная оценка «старчества вне монастырей» противоречит истории старчества, изложенной автором в докладе, и вызвана особыми обстоятельствами начала XX века. Старчество с древнейших времен существовало вне общежительных монастырей. И после 1917 г., можно сказать, все уцелевшие старцы жили вне монастырей, самоотверженно сохраняя духовную культуру, в самых тяжких условиях являя окружающим пример всецелой любви к людям. – Прим. ред.


[Закрыть]. Что же касается возрождения старчества в наших монастырях, то, конечно, можно только горячо приветствовать это возрождение, равно как и принять религиозно-новый тип старчества. Общий завет церковно-монастырской древности определенно говорит, что иноческий путь ведет к совершенной любви, обнимающей всех людей и даже весь мир. Пусть потоки этой любви свободно изливаются и в народную душу; нельзя только забывать, что такая совершенная любовь есть не общий удел, но лишь совершеннейших иноков. А в отношении таких людей излишни были бы и какие-либо инструкции, и правила. Здесь сфера того религиозно-мистического делания, которая, конечно, всегда соединяется с известным риском, но без которого нет и подлинно церковного, а еще частнее – монашеского творчества»[251]251
  Экземплярский.


[Закрыть].