Текст книги "Плоть и кровь"

2

В воскресенье утром Джон Ребус и доктор Пейшенс Эйткен решили забыть о делах и всласть поваляться. Чуть свет он сбегал за круассанами и газетами, и они позавтракали в постели, передавая друг другу разделы воскресных газет. Впрочем, больше пропускали, чем читали.

Упоминания о кошмарной находке в тупичке Мэри Кинг не обнаружилось. Новость пришла слишком поздно и в газеты не попала. Но Ребус знал, что по местному радио что-нибудь непременно передадут, и потому на сей раз не возражал, когда Пейшенс настроила прикроватный приемник на классическую музыку.

Его смена должна была закончиться в полночь, но из-за убийства временны´е рамки сдвинулись. При расследовании убийства работали столько, сколько требовалось. Ребус проторчал на службе до двух часов ночи. Проинформировал ночную смену о трупе в тупичке Мэри Кинг. Доложил старшему инспектору и старшему суперинтенданту и постоянно был на связи с управлением на Феттс-авеню, куда уехали криминалисты. Инспектор Флауэр то и дело советовал ему отправляться домой, пока наконец он не внял его совету.

Самая большая проблема с вечерними сменами состояла в том, что Ребус после них не мог толком уснуть. Но было какое-то особое удовольствие в том, чтобы с приближением рассвета залечь в постель, свернуться рядом с уже спящим там телом. А еще большее удовольствие он получал от того, что, укладываясь под бочок к Пейшенс, выгонял из кровати кота.

Прежде чем лечь, он проглотил с полстакана виски. Себе он объяснил, что это в чисто медицинских целях, однако стакан тщательно прополоскал и убрал подальше в надежде, что Пейшенс не заметит. Она часто ворчала, что он еще и пьет – ко всем его прочим достоинствам!

– Обедаем в ресторане, – сказала она тоном, не допускающим возражений.

– Когда?

– Сегодня.

– Где?

– Есть одно местечко за городом, называется Карлопс.

Ребус кивнул:

– «Ведьмин прыжок».

– Что?

– Так переводится Карлопс[7]7
  Карлопс (от шотл. Carlins Lowp – «ведьмин прыжок») – название деревни неподалеку от Эдинбурга.


[Закрыть]. Там у них есть скала. С нее прежде сбрасывали тех, кого считали ведьмами. Если не полетела, значит не ведьма, невиновна.

– Но мертва.

– Их судейская система была далека от совершенства. Взять хотя бы позорный стул – тот же принцип[8]8
  Средневековое наказание для женщин: провинившуюся привязывали к деревянному стулу и оставляли на пороге ее дома или же провозили по улицам города под насмешки толпы. Иногда стул привязывали к устройству типа качелей на берегу водоема и провинившуюся погружали в воду.


[Закрыть].

– Откуда ты все это знаешь?

– Молодые констебли нынче сплошь эрудиты.

Он помолчал.

– Слушай, насчет обеда… мне нужно заскочить на работу.

– Ничего тебе не нужно.

– Пейшенс, там у нас…

– Джон, это здесь у нас будет смертоубийство, если мы не начнем хоть сколько-то времени проводить вместе. Позвони – скажи, что болен.

– Не могу.

– Тогда я позвоню. Я врач, мне поверят.

Ей поверили.

После обеда они пошли прогуляться – посмотрели из любопытства на знаменитую скалу Карлопс-Рок, а потом, невзирая на ветер, полезли в гору отметиться на Пентландс[9]9
  Группа холмов к югу от Эдинбурга.


[Закрыть]. Когда они вернулись на Оксфорд-террас, Пейшенс наконец сдалась и первая сказала, что у нее накопилась кое-какая бумажная работа, то есть ей попросту хотелось разобрать какие-то бумаги, или проверить налоговую отчетность, или просмотреть свежие журналы. Поэтому Ребус поехал по Куинсферри-роуд и остановился перед церковью Богоматери Вечной Опоры, с чувством виноватой радости отметив, что никто еще не исправил шкодливое граффити на доске объявлений, превратившее «вечную опору» в «вечный запор».

В церкви было пусто, прохладно и тихо, через витражное стекло проникали радужные лучи. Надеясь, что он явился вовремя, Ребус прошел в исповедальню. По другую сторону зарешеченного окошка кто-то был.

– Простите меня, отец, – сказал Ребус. – Я даже не католик.

– А-а, так это вы, язычник. Я ждал вас. Мне нужна ваша помощь.

– Разве не мне положено произносить эти слова?

– Не дерзите. Пойдемте выпьем.

Отцу Коннору Лири можно было дать от пятидесяти пяти до семидесяти, но Ребусу он сказал, что не припомнит, к какой цифре он ближе. Он представлял собой внушительную бочкообразную фигуру, густые седые волосы росли не только на голове, но и из ушей, носа и шеи – на загривке. В светской одежде, подумал Ребус, священник вполне сошел бы за пенсионера-докера или какого-нибудь квалифицированного работягу, который в свое время был неплохим боксером, и действительно, у отца Лири имелись фотографии и призы, подтверждающие, что последнее – непреложная истина. Он нередко месил руками воздух, заканчивая свои аргументы апперкотом, – дескать, никаких возражений тут и быть не может. Ребус нередко жалел, что при их беседе не присутствует рефери.

Но сегодня отец Лири вальяжно расселся в шезлонге у себя в саду. Стоял прекрасный ранний вечер, теплый и прозрачный, с моря тянуло прохладным ветерком.

– В такой день хорошо полетать на воздушном шаре, – мечтательно сказал отец Лири, отхлебнув из стакана с гиннесом. – Или попрыгать с тарзанки. Кажется, на время фестиваля что-то в этом роде устроили на Медоуз. Ох, как бы мне хотелось попробовать.

Ребус моргнул, но промолчал. Гиннес был ледяной – таким впору зубы замораживать вместо анестезии. Он поерзал в своем шезлонге, который был намного дряхлее того, в котором сидел священник. Прежде чем сесть, он заметил, что ткань почти насквозь протерта в тех местах, где она встречалась с горизонтальными деревянными брусьями. Оставалось только надеяться, что шезлонг его выдержит.

– Вам нравится мой сад?

Ребус обвел взглядом яркие цветы, подстриженную траву.

– Я плохо разбираюсь в садах, – сознался он.

– И я тоже. Это не порок. Но у меня есть один знакомый старик, который понимает толк в садах, и он за умеренную плату присматривает за моим. – Он поднес стакан к губам. – Ну, так как у вас дела?

– Отлично.

– А у доктора Эйткен?

– В полном порядке.

– И вы двое все еще?..

– Более или менее.

Отец Лири кивнул. Тон Ребуса не располагал к продолжению темы.

– Снова угроза взрыва, да? Я слыхал по радио.

– Может, на испуг хотят взять.

– Но вы не уверены?

– ИРА[10]10
  ИРА – Ирландская республиканская армия – национально-освободительная организация, которая добивается полной независимости Северной Ирландии (Ольстера) от Великобритании, а также воссоединения Северной Ирландии с Республикой Ирландией; противостоит британским силовым структурам и протестантским военизированным группировкам; нередко прибегает к террористическим методам борьбы.


[Закрыть] обычно использует кодовые слова, так они дают нам понять, что не шутят.

Отец Лири покивал, словно отвечая каким-то своим мыслям.

– И еще убийство?

Ребус отхлебнул пива.

– Я был на месте преступления.

– Хотя бы сделали перерыв на время фестиваля, правда? Что подумают туристы?

Глаза отца Лири лукаво сверкали.

– Пора уже туристам знать правду, – сказал Ребус. Эти слова вырвались у него слишком быстро. Он вздохнул. – Довольно мрачное зрелище.

– Прискорбно. Я беру назад свои легкомысленные слова.

– Что поделаешь. Это естественный способ самозащиты.

– Да, вы правы.

Ребус знал это по себе. За шуточками, которыми он обменивался с доктором Куртом, тоже стояло инстинктивное желание убежать от очевидного, непоправимого. И все равно перед мысленным взором Ребуса с прошлого вечера постоянно возникало прискорбное видение – висящее, вытянутое тело молодого человека, которого они еще даже не опознали. Эта картинка останется в его мозгу навсегда. На ужасы у всех фотографическая память. Он выбрался из тупичка Мэри Кинг и увидел, что Хай-стрит сверкает фейерверками, по улицам бродят толпы людей, которые разинув рот смотрят на синие и зеленые вспышки в ночном небе. Фейерверки запускали из замка – это был завершающий аккорд парада военных оркестров. Меньше всего ему в тот момент хотелось говорить с Мейри Хендерсон. Он даже осадил ее, чтобы не приставала.

«Ах, как нехорошо», – сказала она тогда, не сдаваясь.

– Ах, как хорошо, – сказал теперь отец Лири, поудобнее устраиваясь в шезлонге.

Даже добрая порция виски не стерла из сознания Ребуса жуткую картину. Разве что смазала углы и края, отчего то, что находилось в центре, проступило особенно резко. Выпей он еще виски – образ стал бы еще резче.

– Мы ведь здесь ненадолго? – спросил Ребус у священника.

Отец Лири нахмурился:

– Вы имеете в виду здесь, на земле?

– Именно. Мы приходим сюда слишком ненадолго, чтобы наше пребывание здесь имело какое-то значение.

– Скажите это человеку с бомбой в кармане. Каждый из нас имеет здесь значение.

– Я говорю не о человеке с бомбой. Я о том, как его остановить.

– Вы говорите о том, что такое быть полицейским.

– А, ладно, может, я вообще ни о чем не говорю.

Отец Лири позволил себе мимолетную улыбку, ни на мгновение не отрывая глаз от Ребуса.

– Не мрачновато ли для воскресенья, Джон?

– А разве не для этого существуют воскресенья?

– Может быть, для вас, отпрысков Кальвина, это и так. Вы говорите себе, что обречены, а потом целую неделю пытаетесь свести это к шутке. А вот мы придаем этому дню особое значение.

Ребус поерзал в своем шезлонге. Ему все меньше и меньше нравились разговоры с отцом Лири. Они попахивали прозелитством.

– Не пора нам перейти к делу? – спросил он.

Отец Лири улыбнулся:

– Протестантская трудовая этика.

– Вы пригласили меня сюда, чтобы обратить в свою веру?

– Зачем нам нужен такой мрачный тип, как вы! И потом, мне легче обратить в мою веру штрафной удар с пятидесяти ярдов на стадионе «Мюррейфилд» при боковом ветре. – Он глубоко вдохнул. – В сущности, моя проблема – не ваша проблема. Может быть, это вообще не проблема. – Он провел пальцем по стрелочке брюк.

– Тем не менее попробуйте мне о ней рассказать.

– Поменяться ролями? Что ж, я думаю, именно это и было у меня на уме. – Он чуть подался вперед в шезлонге, материал натянулся и издал жалобный звук. – Ну, тогда слушайте. Вы знаете Пилмьюир?

– Не валяйте дурака.

– Да, глупый вопрос. Квартал Гарибальди в Пилмьюире?

– Гар-Би – самый гнусный район в городе, а может быть, и в стране.

– Там есть хорошие люди, но вы правы. Вот почему церковь послала туда социального работника.

– И у него начались неприятности.

– Возможно. – Отец Лири допил пиво. – Это была моя идея. Там есть общественный центр, только он был уже несколько месяцев как заперт. Я подумал, что мы могли бы открыть в нем молодежный клуб.

– Для католиков?

– И для протестантов тоже. – Он откинулся на спинку. – Даже для тех, кто не верит. В Гарибальди преимущественно протестанты, но там есть и католики. Мы заключили соглашение и собрали кое-какие деньги. Я знал, что руководить этим может не всякий, тут нужен по-настоящему динамичный лидер. – Он нанес удар по воздуху. – Кто-то, кто смог бы объединить две стороны.

«Миссия невыполнима», – подумал Ребус. Эта схема саморазрушится за десять секунд.

Не последней из проблем Гар-Би было непримиримое разделение между католиками и протестантами или отсутствие такового – это как посмотреть. Протестанты и католики жили на одних и тех же улицах, в одних и тех же многоэтажках. По большей части они жили в относительной гармонии и равной бедности. Но поскольку делать в районе практически было нечего, молодежь стремилась организоваться в противостоящие друг другу банды и развязать военные действия. Каждый год происходило по меньшей мере одно генеральное сражение, в которое приходилось вмешиваться полиция. Обычно это случалось в июле, обычно где-то вокруг двенадцатого числа[11]11
  12 июля – ежегодный протестантский праздник в память о «Славной революции» (1688) и победе протестантского короля Вильгельма Оранского над последним (к тому времени свергнутым) католическим королем Англии Яковом II в сражении на реке Бойн 12 июля 1690 г. В этот день (или чуть раньше или позже) проходят марши оранжистов – членов Оранжевого ордена, названного в честь Вильгельма Оранского.


[Закрыть], в святой для протестантов день.

– И вы призвали на помощь спецназ? – спросил Ребус. Отец Лири не сразу оценил шутку.

– Ни в коем случае, – ответил он. – Мы нашли молодого человека, самого обычного, но у него есть внутренняя сила. – Его кулак рассек воздух. – Духовная сила. Сначала это был сплошной кошмар. В клуб никто не ходил, зато окна били исправно – не успевали вставлять заново, все исписано пуще прежнего, только теперь еще с личными оскорблениями. Но потом начался прорыв. Казалось, чудо свершилось. Посещаемость стала расти, причем с обеих сторон.

– И что же случилось?

Плечи отца Лири обвисли.

– Как-то все пошло не туда. Я-то мечтал привлечь ребят к спорту, может, создать свою футбольную команду, что-нибудь в этом роде. Мы купили форму и подали заявку в местную лигу. Но ребятам все это было не нужно. Они приходили и часами ошивались в клубе, остальное их не интересовало. Да и о балансе говорить теперь не приходится – католики прекратили вступать в клуб. А из прежних большинство перестало ходить. – Он посмотрел на Ребуса. – Не подумайте, что я просто ищу себе оправданий.

Ребус кивнул:

– Клуб захватили протестантские банды?

– Я этого не говорил.

– Очень похоже на то. А что же этот ваш социальный работник?

– Его зовут Питер Кейв. Он по-прежнему туда ходит, на мой взгляд слишком часто.

– Все равно пока я не вижу проблемы.

Вообще-то, проблему он видел, только предпочитал, чтобы ему о ней сказали прямо.

– Джон, я общался с людьми и там, и в других частях Пилмьюира. Банды не стали ни лучше, ни хуже, только теперь они объединили усилия и поделили сферы влияния. В результате они теперь лучше организованы: вместо потасовок устраивают в клубе собрания и перекраивают территорию.

– Ну, хоть не торчат на улицах.

Отец Лири не улыбнулся.

– Так возьмите и закройте ваш молодежный клуб.

– Легко сказать. Для начала выглядеть это будет неважно. И разве это решит что-нибудь?

– А с мистером Кейвом вы говорили?

– Он меня не слушает. Его как подменили. Это-то и беспокоит меня больше всего.

– Прогоните его.

Отец Лири сердито затряс головой:

– Он мирской человек, Джон. Я не могу ему приказывать. Мы сократили финансирование клуба, но деньги на содержание откуда-то поступают.

– Откуда?

– Я не знаю.

– Много?

– Да много-то и не нужно.

– И чего же вы хотите от меня?

Ребус долго пытался удержать себя от этого вопроса.

Отец Лири снова устало улыбнулся ему:

– Откровенно говоря, я не знаю. Может быть, мне просто нужно было кому-нибудь об этом рассказать.

– Не морочьте мне голову. Вы хотите, чтобы я туда съездил.

– Только если сами захотите.

Теперь пришел черед улыбаться Ребусу.

– Я бывал в местах и поприветливее.

– Но и в местах похуже.

– Я вам и про половину из них не рассказал, святой отец.

Ребус допил пиво.

– Еще?

Он покачал головой.

– Здесь так хорошо и тихо, верно?

Отец Лири кивнул:

– Вот в чем прелесть Эдинбурга – спокойное местечко всегда где-нибудь неподалеку.

– Так же как и беспокойное. Спасибо за пиво. – Ребус поднялся.

– А ваша команда вчера выиграла.

– С чего вы взяли, что я болею за «Хартс»?

– Они же протестанты? И вы тоже протестант.

– Сгинь, нечисть протестантская, – рассмеялся Ребус.

Отец Лири поднялся на ноги. Морщась от боли, распрямил спину. Он намеренно демонстрировал свою немочь. Что взять со старика?

– Что касается Гар-Би, Джон, – сказал он, широко разводя руки, – то я целиком в ваших руках.

«Как гвозди, – подумал Ребус, – как гвоздь столярный ты в моих руках».

3

В понедельник утром Ребус снова был на службе – в кабинете старшего суперинтенданта.

Фермер Уотсон лично разливал кофе себе и старшему инспектору Лодердейлу. Ребус отказался. Он в последнее время пил только декафеинизированный, а Фермер даже слова такого не знал.

– Ну и вечерок выдался в субботу, – сказал Фермер, протягивая Лодердейлу захватанную кружку. Лодердейл принялся незаметно большим пальцем стирать с кромки темные пятна. – Кстати, как ты себя чувствуешь, Джон, получше?

– Гораздо лучше, сэр, спасибо, – сказал Ребус и глазом не моргнув.

– Чтобы такие – и прямо под зданием муниципалитета!

– Да, сэр.

– Так что у нас есть?

Настала очередь вступить в разговор и Лодердейлу.

– У жертвы семь пулевых ранений; стреляли, похоже, из револьвера калибра девять миллиметров. К концу дня поступят результаты баллистической экспертизы. Доктор Курт говорит, что смертельным оказался выстрел в голову – последняя пуля. Его заставили помучиться. – Лодердейл отхлебнул кофе (кромку он уже очистил).

Дальше по коридору развернули оперативный штаб для расследования убийства, ответственным назначили Лодердейла. Поэтому сегодня на нем был его лучший костюм. Предстояло общаться с прессой и, может быть, раз или два мелькнуть на экране телевизора. Лодердейл явился в полной готовности. Ребус с удовольствием опрокинул бы кружку кофе на сиреневую рубашку и галстук с «турецкими огурцами».

– Какие мысли, Джон? – спросил Фермер Уотсон. – Кто-то вроде бы упоминал шестерной комплект.

– Да, сэр, в Северной Ирландии так обычно карают провинившихся.

– Я слыхал про коленную чашечку.

Ребус кивнул:

– За небольшие провинности простреливают локти и голеностопные суставы. За серьезные проступки – колени. И наконец, шесть выстрелов подряд – в оба локтя, обе голени, оба колена.

– Ты хорошо осведомлен.

– Я служил в армии, сэр. До сих пор интересуюсь этими делами.

– И в Ольстере был?

Ребус задумчиво кивнул:

– В самом начале.

Старший инспектор Лодердейл осторожно поставил кружку на столешницу.

– Но ведь обычно они провинившегося не убивают?

– Обычно не убивают.

На несколько секунд в кабинете воцарилось молчание, которое нарушил Фермер.

– Карательный отряд ИРА? Здесь, у нас?

Ребус пожал плечами:

– Может, кто-то обезьянничает. Банды копируют то, что видят по телевизору.

– Однако используют серьезное оружие.

– Очень серьезное, – сказал Лодердейл. – Это может быть как-то связано с угрозой взрывов.

Фермер кивнул:

– В прессе об этом и пишут. Может быть, наш потенциальный бомбист пустился во все тяжкие, нарушил инструкции – и его прикончили.

– Тут есть еще кое-что, сэр, – сказал Ребус. Он заранее позвонил доктору Курту и убедился в своей догадке. – Коленки ему простреливали сзади. Максимально тяжелое ранение. Перед тем как пробить коленную чашечку, пуля разрывает артерии.

– Ну и что из этого следует?

– Сразу две вещи, сэр. Во-первых, они точно знали, что делают. Во-вторых, зачем мудрить, если все равно собираешься его прикончить? Может быть, тот, кто это сделал, в последнюю минуту передумал. Может быть, жертву хотели оставить в живых. Предполагаемое орудие убийства – револьвер. У него в барабане шесть патронов. Следовательно, палач должен был прерваться, перезарядить револьвер и только потом пустить последнюю пулю в голову.

Они старались не встречаться взглядами, пытались представить, как все происходило, ставили себя на место жертвы. Ты получил свой подарочек из шести пуль. Ты думаешь, что уже всё. А потом слышишь, как револьвер перезаряжают…

– Господи Исусе… – сказал Фермер.

– Слишком много оружия развелось, – будничным тоном проговорил Лодердейл.

Так оно и было на самом деле: в последнее время количество огнестрельного оружия на улицах неуклонно росло.

– А почему они выбрали тупичок Мэри Кинг? – спросил Фермер.

– Туда вряд ли кто сунется, – предположил Ребус. – К тому же почти полная звукоизоляция.

– То же самое можно сказать о многих местах, и большинство из них далеко от Хай-стрит, которая в самом центре фестиваля. Они сильно рисковали. Зачем?

Ребус тоже думал об этом. Ответа у него не было.

– А Nemo или Memo?

Наступила очередь Лодердейла на минутку отвлечься от кофе.

– Мои люди над этим работают – роются в библиотеках, просматривают телефонные справочники, пытаются выловить какой-то смысл.

– А с ребятами, которые его нашли, удалось поговорить?

– Да, сэр. Они, похоже, рассказали все как есть.

– А с тем, кто дал им ключ?

– Он им ничего не давал, сэр, они его взяли без спросу. Ему за семьдесят, и он прям, как шнур отвеса.

– Я знаю строителей, – сказал Фермер, – которые тебе и шнур отвеса согнут.

Ребус улыбнулся. Он тоже знал таких строителей.

– Мы опрашиваем всех, – продолжал Лодердейл, – всех, кто работал в тупичке Мэри Кинг.

Ребусу показалось, что шутка Фермера до Лодердейла все же не дошла.

– Ладно, – вздохнул Фермер. – Джон, ты служил в армии. Что скажешь про татуировку?

Да, татуировка. Ребус понимал, какой скороспелый вывод здесь вроде бы напрашивается. Судя по записям в деле, за него и ухватились и убили на это чуть ли не все воскресенье.

Фермер разглядывал фотографию, сделанную в воскресенье во время вскрытия. Криминалисты тоже делали съемку, еще в субботу вечером, но мелкие детали там было не разобрать.

На воскресной фотографии хорошо была видна татуировка на правом предплечье жертвы – непрофессиональная, грубо сработанная: такие часто встречаются у подростков, обычно на тыльной стороне руки. Игла и любые синие чернила – вот все, что для этого требуется. Да, и немного удачи, чтобы не получить заражения крови. Таким нехитрым способом и была сделана у парня наколка – SaS.

– Это не имеет отношения к воздушно-десантным войскам[12]12
  Special Air Service (англ.) – спецназ ВДВ.


[Закрыть], – сказал Ребус.

– Нет?

Ребус отрицательно покачал головой:

– По разным причинам. Начать с того, что буква А должна быть прописной. Уж если хочешь сделать татуировку десантника, так наколешь себе герб – нож с крылышками – и девиз: «Смелый побеждает». Что-нибудь в этом роде.

– Для этого нужно хоть что-то знать о Специальном военно-воздушном полке, – возразил Лодердейл.

– Если ничего не знаешь, зачем тебе татуировка?

– Так какие соображения? – спросил Фермер.

– Выясняем, – сказал Лодердейл.

– И мы до сих пор не знаем, кто он такой.

– Да, сэр, не знаем.

Фермер Уотсон вздохнул:

– Тогда на этом пока закончим. Я знаю, что наши силы сейчас ограниченны – фестиваль, угрозы взрывов и прочее, но само собой разумеется, что это дело приоритетное. Задействуйте все свободные силы. Мы должны разобраться с этим как можно скорее. Привлекайте к расследованию всех, кто вам нужен. К этому делу проявляют интерес Особый отдел и Отдел по борьбе с оргпреступностью.

Так, подумал Ребус, вот, значит, почему Фермер немного более въедлив против обычного. В стандартной ситуации он позволил бы Лодердейлу вести расследование совершенно самостоятельно. Лодердейл был довольно эффективен в кабинетной работе. А вот оперативник из него никудышный, не дай бог оказаться с таким на задании. Уотсон шелестел бумагами у себя на столе.

– Я смотрю, баночники опять оживились.

Пора было двигаться дальше.

У Ребуса и прежде бывали дела в Пилмьюире. На его глазах в этом районе хороший полицейский пошел по дурной дорожке. Ребус кое-что знал про тамошний тлетворный дух. Горькое воспоминание вернулось к нему, когда он снова увидел чахлую траву на обочинах, поломанные деревца. Хотя туристы сюда не заглядывали, радушное приглашение он увидел. Оно было огромными белыми буквами начертано на фронтоне одного из домов: ПОЛУЧИТЕ УДОВОЛЬСТВИЕ ОТ ВИЗИТА В ГАР-БИ.

Гар-Би – именно так (за неимением лучшего названия) называли квартал Гарибальди подростки. Он представлял собой мешанину из индивидуальных, так называемых террасных домиков начала шестидесятых годов и многоэтажек конца шестидесятых, все они были отделаны серой штукатуркой с вкраплением галечника; унылые пожухлые газоны отделяли район от шоссейной дороги. Повсюду во множестве валялись оранжевые конусы дорожного ограждения. Ими удобно было обозначить штанги ворот, когда хотелось по-быстрому сыграть в футбол, или использовать как стоп-сигнал для байкеров. Год назад какая-то предприимчивая душа нашла для них лучшее применение: оранжевыми конусами перегородили дорогу, направив движение в объезд через Гар-Би, где юная шпана забрасывала машины камнями и бутылками. Если водитель выскакивал из машины и давал деру, ему позволяли убежать, но машину раздевали догола – вплоть до покрышек, обивки сидений и деталей двигателя.

Когда позже в том же году дорогу разрыли и перегородили настоящими конусами, многие водители их игнорировали и в результате угодили в свежевырытые ямы. На следующее утро оставленные машины были раздеты догола. Молодчики Гар-Би и краску бы содрали, если бы умели.

Нужно отдать должное их изобретательности: будь у этих ребят деньги и возможности, они стали бы главной надеждой капиталистического государства. Но государство откупалось от них пособием по безработице и дневным телевидением. Когда Ребус парковал машину, за ним наблюдала группка мальчишек. Один из них выкрикнул:

– Эй, где ваша классная тачка?

– Это не он, – сказал другой, лениво лягнув первого по голени. Оба были на велосипедах и, похоже, лидерствовали в группке, будучи на год-другой старше, чем их товарищи. Ребус махнул, подзывая их.

– Чего надо?

Хоть и неохотно, они все-таки подошли к нему.

– Приглядите-ка за моей машиной, – сказал он им. – Если кто ее тронет – вы сами его троньте. Ясно? Когда вернусь, получите два фунта.

– Половину вперед, – тут же сказал первый. Второй кивнул.

Ребус дал им половину обещанного, и фунт тут же исчез в кармане.

– Не бойтесь, мистер, такую машину никто не тронет, – сказал второй, и ватага у него за спиной отозвалась дружным хохотом.

Ребус удивленно покачал головой: языки у ребят тут острее, чем у многих конферансье на «Фриндже». Мальчишки, вероятно, братья. Ребус подумал, что точно такие же ошивались здесь и в тридцатые годы. На этих, правда, была современная дешевая одежка, но головы стрижены под ноль, уши торчком. Землистого цвета лица с черными кругами вокруг глаз. Такие же ребята смотрели со старых фотографий, одетые в большие, не по размеру, ботинки и с мрачными не по возрасту лицами. Они казались старше – не остальных ребят, а самого Ребуса.

Повернувшись к ним спиной, он представил себе, что они превратились в старую пожелтевшую фотографию.

Он направился к зданию центра. Ему пришлось пройти мимо запертых гаражей и одного из трех двенадцатиэтажных жилых зданий. Центр был невелик и вид имел довольно непрезентабельный: забитые досками окна и нерасшифровываемые граффити. На плоской асфальтово-черной крыше разлеглись четыре голых по пояс подростка с сигаретами во рту. Футболки они повязали на поясе. На крыше было столько битого стекла, что ребята вполне могли бы выступать факирами в цирке. Перед одним из парней лежала стопка бумаги, он сворачивал самолетики и пускал их с крыши. Судя по числу самолетиков в траве, в диспетчерской аэропорта сегодня выдалось напряженное утро.

С дверей центра краска облупилась, и один слой фанеры под ней был пробит ударом кулака или ноги. Но дверь была надежно заперта не на один, а на два навесных замка. Еще два парня сидели на земле, опершись спиной на дверь и вытянув перед собой ноги, – ни дать ни взять охранники, присевшие отдохнуть в тенечке. Рваные кроссовки, латаные-перелатаные джинсы. Может, мода у них такая. На одном была черная футболка, на другом – расстегнутая джинсовая куртка на голое тело.

– Закрыто, – сказал Джинсовая Куртка.

– А когда откроется?

– Ночью. Но полицейским вход воспрещен.

Ребус улыбнулся:

– Мы, кажется, не знакомы. Тебя зовут-то как?

В ответ он получил наглую улыбку. Черная Футболка издал полусмешок. В волосах парня Ребус заметил белые хлопья перхоти. Ни тот ни другой отвечать не собирался. Подростки на крыше встали на ноги, готовые спрыгнуть, если что.

– Крутые мужики, – сказал Ребус, повернулся и пошел прочь.

Джинсовая Куртка поднялся и догнал его.

– А что случилось-то, дяденька полицейский?

Ребус не повернулся в его сторону, но остановился.

– Обязательно должно что-то случиться?

Один из бумажных самолетиков, прицельно или нет, попал ему в ногу. Он поднял его. Парни на крыше беззвучно давились от смеха.

– Почему обязательно должно что-то случиться? – повторил он.

– Ну вы даете. Ведь вы не с нашего участка.

– Перемены – хорошая вещь, лучше только отдых.

– Под дых? За что?

Ребус снова улыбнулся. Теперь он повернулся к парню. Он, видно, только-только перерос юношескую прыщавость, и в ближайшие несколько лет его лицо обещало быть привлекательным, пока его не коснется печать деградации. Плохое питание и алкоголь сыграют свою губительную роль, если наркотики и драки не изуродуют его еще раньше. Волосы у парня были светлые, по-детски кудрявые, хотя и не густые. Он смотрел на Ребуса умными, прищуренными глазами. Ум его тоже был какой-то прищуренный, сосредоточенный только на одном – на следующем ходе. А еще в его глазах сверкала злость, и под ней что-то такое, о чем Ребус и думать не хотел.

– Ты прямо артист – тебе бы на «Фриндж».

– Видал я ваш фестиваль!..

– Разделяю твои чувства. Так как тебя зовут, сынок?

– Вы что – зациклены на именах?

– Я так или иначе смогу узнать.

Парень засунул руки в тугие карманы джинсов:

– Вам это не пойдет на пользу.

– Да?

Парень неторопливо покачал головой:

– Нет, не пойдет. – Он повернулся и пошел назад, к своим приятелям. – Не то в следующий раз ваша машина вообще здесь не появится.

Ну конечно: стоило Ребусу подойти поближе, как он увидел, что его машина лежит брюхом на земле. Вид у нее был такой, словно она хочет стать невидимкой. Но на самом деле у нее всего лишь были спущены покрышки. Они еще проявили великодушие – прокололи только две. Он оглянулся. Группки ребятишек как не бывало, хотя, наверное, они и смотрели на него с безопасного расстояния из окна многоквартирного дома.

Ребус оперся спиной на машину и развернул бумажный самолетик. Он был сложен из листовки «Фринджа», и рекламный текст на заднике сообщал, что данная театральная труппа переезжает из центра города, чтобы дать одно представление в клубе муниципального округа Гарибальди.

– Вы сами не ведаете, что творите, – пробормотал себе под нос Ребус.

Навстречу ему через футбольное поле шли какие-то молодые мамаши. Одна сотрясала коляску для успокоения плачущего младенца. Другая тащила за руку орущего во все горло малыша постарше, но тому это не нравилось, он отказывался двигать ногами, и они просто скребли землю. В конце концов и младенца в коляске, и того, что постарше, доставили обратно в Гар-Би. Хотя и не без сопротивления с их стороны.

Ребус не мог осуждать их за нежелание возвращаться.