Текст книги "Особняк"

К счастью для Шона, этот день еще не настал. Снег и дождь, термиты и запустение, гниение, разруха и халатность при строительстве. Все это вместе стало причиной того, что Саймон провалился сквозь половицы коридора третьего этажа, пролетел три метра и проломил пол коридора второго этажа. Затем он пролетел еще два метра и приземлился на частично развалившийся стол для игры в кости, стоявший в бывшем казино.

Падая вниз, Саймон заработал двадцатисантиметровую рану, распоров руку до кости, сломал два зуба и ударился головой так сильно, что отключился на час и заработал головные боли, которые ослепляли его последующие три месяца или около того. И последнее, но самое важное из всех увечий, полученных отцом в ту ночь, Шону больше всего понравилось именно то, что окончательно добило отцовское колено, – сломанная коленная чашечка, разрыв передней крестообразной и внутренней боковой связок и повреждение сухожилий, которое доктор назвал «катастрофической травмой».

Но на приеме у доктора Саймону предстояло оказаться лишь через несколько дней, потому что Шон даже не остановился, чтобы поглядеть в дыру в полу. Он подумал, что отец, должно быть, погиб: Шон надеялся на это, но боялся, что он может оказаться в целости и сохранности. Шон переживал, что отец – железный человек, способный раскалиться добела, сможет подняться с пола и вернется к ступенькам с ремнем наперевес, чтобы закончить начатое. Поэтому Шон медленно подобрался к дыре в полу и осторожно, опасливо обошел ее, стараясь держаться как можно ближе к стене. Как только дыра оказалась позади, он спустился с лестницы, волоча за собой истекающую кровью ногу. Превозмогая боль, Шон перепрыгнул через отсутствующий порог, выбежал через дверь и понесся через заросшую лужайку к сторожке, чтобы забрать маму.

Он не помнил почти ничего из того, что случилось после. Не помнил, как одевался, обувался и помогал маме дойти до грузовика. Не помнил, как она отключилась, едва оказавшись на пассажирском сиденье. Не помнил долгую двуногую езду с креном до Уиски Ран и то, что его ботинок был весь в крови. Не помнил острый страх, что повернет за угол и в свете поцарапанных фар увидит отца, стоящего посреди дороги и размахивающего ремнем. Не помнил, как остановился у дома доктора Лернера и жал на клаксон, пока врач не вышел. Не помнил, как вместе с матерью ехал из Уиски Ран в Сиракьюс в машине скорой помощи. Не помнил, как ему накладывали швы, как он отказывался уйти из операционной, пока маме восстанавливали скуловую кость, и как санитары выводили его, кричащего, по просьбе хирурга.

Даже сейчас, больше двадцати пяти лет спустя, память об этом эпизоде так и не восстановилась. Не сохранилось в памяти то, что на третий день в больнице его мать позвонила кому-то из Уиски Ран – кому? Шон понял, что так и не узнал этого, – и попросила пойти проверить, жив ли его отец. Шон не помнил, как они с матерью возвращались в Уиски Ран и почему она не прислушалась к отчаянным просьбам тетушки Беверли бросить Саймона. Но, по его воспоминаниям, в следующие сорок два дня они жили относительно мирно, ведь к тому времени, как Саймона нашли лежащим там, где он проломил не один, а целых два потолка, отец Шона был на волосок от смерти. По словам доктора Лернера, еще день – и все было бы кончено. Может, хватило бы и пары часов. У Саймона были потеря и заражение крови, обезвоживание, инфекция в ране на руке и сотрясение мозга. К тому же колено раздулось и почернело от гангрены. И, разумеется, в довершение всего у Саймона Игла началась пьяная лихорадка. Белочка прибежала. Хуже всего было то, что организм не получал бухла.

– Чудо что за человек, – сказал доктор Лернер матери Шона. Он приехал в сторожку в конце недели, чтобы проверить швы Шона и его матери и посмотреть, хорошо ли заживает ее лицо после операции. – Учитывая, сколько он пьет, Саймон Игл должен был бы уже умереть, но в городе ходит молва о том, что он того стоит. Пьяница Саймон Игл или нет, но он мог бы работать за двоих. Но, учитывая его алкогольную зависимость… Думаю, его могло убить одно то, что он так резко завязал. Не говоря уже о повреждениях. Он блевал, пока не начала выходить только желчь, и, простите мне мой французский, высрал море. И он все еще продолжал облегчаться, пока с обоих концов не пошло одно и то же. Удивительно, что он смог выжить без алкоголя. Не говоря уже об увечьях, полученных от падения, и о том, сколько времени он пролежал там в таком состоянии.

Доктор Лернер осматривал мать в занавешенной «комнате» сторожки, чтобы обеспечить ей приватность, и хотя предполагалось, что Шон занят домашней работой, он слышал каждое слово. Шон был полностью уверен, что эта речь предназначалась именно ему, потому что добрый доктор Лернер даже не потрудился понизить голос:

– Если бы вы подождали еще день-два, прежде чем выразить свою озабоченность касаемо супруга, или если бы вы вовсе не потрудились этого сделать, можно сказать, для вас все закончилось бы куда более благополучно, миссис Игл.

Ответ матери прозвучал слишком тихо, чтобы Шон смог его расслышать, но доктор Лернер продолжил с нормальной громкостью:

– Да, сейчас он не пьет. Но, думаете, это продлится долго, после того как он выпишется из больницы и вернется домой? Все эти годы я делал вам одолжение, держа язык за зубами, моя дорогая, но однажды от вас не останется ничего, что я мог бы подлатать. Вам вряд ли хочется это слушать, но для вас было бы лучше, если бы ваш сын тогда все закончил. Он смелый малый, ваш Шон, но начатое нужно доводить до конца.

Шон охнул.

Стоя в сгоревшей сторожке больше двадцати пяти лет спустя, он готов был поклясться, что только что услышал, как до него донеслись слова, произнесенные доктором: «Нужно доводить до конца». Но он знал, что этого не могло быть на самом деле, ведь доктор Лернер умер, когда Шон еще учился в колледже.

И к тому времени он уже довел начатое до конца.

Шон шагнул к двери. Улица так и манила. Там, в свете закатного солнца, он мог представить, что все было совершенно по-другому.

Все это было так давно. Он не хотел возвращаться к тем воспоминаниям, пусть даже в итоге эти сорок два дня, что отец провел в больнице, были самыми мирными за все его детство. Доктор Лернер не верил, что Саймон будет держаться подальше от алкоголя, и забавно, что, несмотря на этот скептицизм, отец Шона действительно бросил пить, когда его выписали из больницы. Саймон долго был в завязке. До весны он передвигался на костылях. Зима выдалась непростой: денег было еще меньше, чем обычно, а снег валил так, что дома заносило по карнизы первого этажа. Но все это время Саймон вел трезвый образ жизни. Это продолжалось почти два года. Он не брал в рот ни капли, не поднимал на них с матерью руку, почти не повышал голос.

Почти два года Саймон Игл был в завязке. Точнее, ровно двадцать три месяца.

Но ничто не длится вечно.

Глава 22. Бег

Эмили все еще не могла привыкнуть к тому, что не работает, но ей явно придется с этим смириться. Она настроилась бездельничать, пока они будут жить в Уиски Ран. У Билли была цель: он приехал сюда, чтобы работать с Нелли и понять, как с ее помощью принести Шону еще сто миллиардов долларов. Она здесь просто для того, чтобы составить Билли компанию. А Билли, как обычно, будет работать сверхурочно. Эмили уже много лет не видела, чтобы он был так поглощен проектом, но когда это случалось, он забывал о таких мелочах, как еда, душ и время суток. Время для сна превращалось для него в абстракцию. К концу первого месяца в Уиски Ран нормальный режим дня стал для Билли совершенно чуждым явлением. Создавалось впечатление, что он ведет очень интересный приватный разговор с очередной компьютерной фигней, над которой работает, и даже мысль о сне кажется ему невыносимой. По крайней мере, разговор был интересным для Билли. Эмили заботилась о нем и поэтому интересовалась его работой, но втайне она была противницей автоматизации. Разумеется, ей нравилась новая экипировка для бега, и она была рада тратить деньги на новые лыжи, снаряжение для походов, хорошие рестораны, отпуск и дорогой кофе. Также Эмили была не прочь иногда сходить на концерт, когда ей было что тратить, но когда речь заходила о компьютерах и всякой технической чепухе, она только притворялась, что слушает.

Но учитывая, что Билли будет работать над Нелли по сумасшедшему графику, Эмили останется наедине со своими девайсами. Если она не хочет сойти с ума, сидя всю зиму взаперти в этом нелепом особняке, ей придется найти себе занятие. Так что, проведя ночь в Гнезде, утром Эмили поднялась рано, еще до восхода солнца. Впрочем, нельзя сказать, что подъем до восхода солнца кого-то впечатлил второго ноября, ведь Билли уже не только встал, но и приступил к работе.

А может, он еще вообще не ложился? Вчера, когда Эмили пошла спать, Билли все еще работал: он отправился в кабинет, как только уехали Шон и Венди, и она не слышала, чтобы он приходил в спальню. Но это неважно. К его непредсказуемому расписанию ей тоже придется привыкнуть. В какие-то дни они будут видеться, в какие-то – нет.

Эмили проснулась раньше, но Нелли использовала какой-то акустический трюк, благодаря которому казалось, что звук будильника – мягкое, появляющееся постепенно кукареканье, которое навело Эмили на мысль о том, что у Нелли есть чувство юмора, – идет через наушники. Освещение, разумеется, как и говорила Венди, было таким же ненавязчивым. Когда Эмили ложилась спать, лампы светили приглушенно и расслабляюще, и чтобы разбудить ее, Нелли добавила к кукареканью имитацию рассвета, локализованную только на половине кровати Эмили. Она свесила ноги на пол, и Нелли создала дорожку света, ведущую в ванную комнату. Пока она чистила зубы, на зеркале появилась надпись, показывающая, какая температура на улице сейчас и как она изменится в следующие два часа.

«Удобно», – подумала Эмили, а затем вспомнила слова Билли: он говорил, что к тому времени, как она проснется, Нелли, предположительно, запустят во всем доме. Стоит ли с ней поговорить?

Почему бы и нет.

И она произнесла вслух:

– Удобно.

Ноль реакции.

Смутившись, Эмили наклонилась к зеркалу и стала говорить в то место, где отображалась температура:

– Э-э, мне нужно говорить сюда или…

Здравствуй, Эмили. Не могу выразить, как я рада, что ты здесь.

– О. Спасибо. Привет, – сказала она, обводя взглядом ванную. Было непонятно, откуда идет звук.

Билли сказал, что ему удобнее, когда есть куда смотреть.

Теперь в воздухе на уровне ее глаз повис нежно-зеленый светящийся шар.

– Где Билли?

В кабинете.

Теперь голос Нелли раздавался из светящегося шара. Эмили перевела взгляд на потолок, чтобы понять, откуда сам свет.

Зеркало можно использовать в качестве экрана.

– Прекрасно. – Эмили протянула руку и дотронулась до стекла. Ничего не произошло, но все же она сказала: – Это довольно круто. Ну и насколько точен прогноз, который ты мне показала? Я не замерзну на пробежке?

Указана температура за дверьми дома, а прогноз погоды местный. Три метеостанции образуют треугольник с особняком по центру. Можно сказать, что местный прогноз погоды так же точен, как и любой другой.

– Иными словами…

Зонт никогда не помешает.

Эмили рассмеялась.

– А у тебя есть чувство юмора.

Я хочу, чтобы вы были счастливы, находясь здесь. Рассказать шутку про «тук-тук»?

– Э-э-э…

Прошу прощения. Я пошутила. Я пока только учусь использовать юмор. Сегодня тебе не понадобится куртка. Я видела, что вечером ты приготовила тайтсы и рубашку с длинным рукавом. Этого будет достаточно. Предложить тебе беговой маршрут на сегодня? Учитывая текущую физическую форму, пульс в состоянии покоя, режим сна сегодня ночью и последние записи тренировок, предлагаю пробежать десять-одиннадцать километров. От особняка отходят несколько дорожек…

– Спасибо, но не стоит, – перебила ее Эмили. – Мне кажется, сегодня это было бы слишком амбициозно. Я просто пробегусь по дороге, которая находится за особняком. Шон сказал, она составляет примерно три километра и ведет к узкому месту реки, откуда видно Канаду. Но все равно спасибо. Почему бы тебе не показать мне другие маршруты, когда я вернусь? Я выберу один из них на завтра.

Эмили успела выйти из дома и преодолеть подъем, убегая подальше от Уиски Ран и особняка Игл, прежде чем задумалась о том, почему была так вежлива с Нелли. Она уже относится к ней не просто как к программе. Это была настоящая беседа – немного натянутая и странная, но абсолютно естественная. Вчера за ужином Билли разглагольствовал о том, насколько проблемными были первые версии Siri, Google Now и других похожих сервисов и насколько все стало лучше, когда ими стали пользоваться миллионы людей, вследствие чего они смогли собрать побольше информации. «То же самое, – сказал он, – будет и с Нелли». Разница лишь в том, что Нелли уже ведет себя более естественно, чем любой другой ныне существующий виртуальный ассистент. Или, скорее, не естественно, не совсем так. Это слово не очень подходит. Она создает видимость отношений. Билли попросил представить, что будет, если сесть в одной комнате со спящей собакой, и сказал, что это ощущение будет походить на правильную работу Нелли. Она будет выполнять все функции персонального ассистента и умного дома, но помимо этого Нелли даст чувство локтя. Эмили отнеслась к его словам скептически, потому что, честно говоря, на ее взгляд, то, что он описывал, было больше похоже на отношения хозяина и раба. Но теперь она интуитивно понимала, что он имел в виду. Эмили стало это ясно еще до того, как она пообщалась с Нелли. Честно говоря, нельзя сказать, что сравнение с хозяином и рабом было чем-то лучше, но метафора с собакой ее немного смутила. Понравилось бы Нелли быть домашним питомцем? И вообще, Нелли может что-то нравиться или не нравиться? Билли настаивал на том, что она не живая и что это не искусственный интеллект. Но почему в таком случае он обращается к Нелли как к «ней»?

От всего этого ей становилось некомфортно.

Осилив подъем, Эмили оглянулась на долину и полюбовалась на особняк Игл сзади. «Красивый дом», – подумала она. Шесть-семь хозяйственных построек, словно драгоценные камни, рассыпанные по лужайке позади основного здания, делали его еще более живописным. Это было совершенно иное зрелище: когда она ходила сюда в поход и провела здесь ночь вместе с сестрой и Ротко, все выглядело совсем иначе. И уж точно сейчас не оказалось ничего общего с тем, как все было в тот странный год отшельничества, когда она пустила свою жизнь под откос.

Нет. Она к себе несправедлива.

Она была влюблена.

Но Эмили помнила, как особняк Игл выглядел тогда: у поместья был отвратительный хищный вид. Когда она гуляла по лесу, то всегда оглядывалась, потому что у нее возникало колющее ощущение и ей казалось, что за ней наблюдают. Здание словно ждало подходящего момента, чтобы наброситься на нее.

Эмили снова посмотрела вперед и побежала. Ей удавалось развить скорость на плоских участках дороги, хотя вскоре свежий асфальт сменился гравием, а затем, почти сразу, бездорожьем. Несмотря на то что утреннее ноябрьское солнце лишь редко и остро пронзало густую крону деревьев, Нелли оказалась права насчет куртки. Было прохладно, но теплее, чем вчера. Местами лежал иней, но не было ни намека на снег, который встретил ее при въезде в Уиски Ран. Теперь, выйдя на пробежку, Эмили подумала, что, пожалуй, Нелли была права и ей стоило выбрать маршрут в десять-одиннадцать километров вместо короткой пробежки. У нее не было никаких причин отказываться от этого. Шон сказал, что пришлет человека, который будет чистить дорогу до города, когда ляжет снег, но Эмили не знала, долго ли у нее получится выбираться в лес на долгие пробежки. Правда, она сможет кататься на лыжах или ходить в снегоступах, если захочет. Наверное, когда все засыплет, будет здорово покататься на снегоходе. Может, даже где-то на территории есть что-то подобное. А если нет, она была готова поспорить, что, если попросит его у Нелли, он появится на пороге уже на следующий день. По взмаху многомиллиардной волшебной палочки Шона. «Хотя нет, – подумала она, – не нужен мне снегоход. Дурацкая шумная штука. Лучше остановиться на лыжах и снегоступах». Больше всего Эмили скучала по тому, как умиротворяюще действовал на нее лес. Никаких машин, никакого шума дороги – только ритмичный стук новеньких кроссовок и ее собственное дыхание.

Десять-одиннадцать километров, значит? Стоп, разве Нелли не упомянула записи ее последних тренировок? Эмили отслеживала бег онлайн, и Нелли, должно быть, получила доступ к этим записям, но на них же должен стоять пароль… Ладно, это жутковато. Надо будет поинтересоваться у Билли.

А пока Эмили решила пробежать три километра до конца дороги, немного полюбоваться видом, затем развернуться, пробежать еще три километра до особняка и сделать крюк в три-четыре километра по дороге в Уиски Ран и обратно. Местность холмистая, и она решила немного себя пощадить, так что на все про все уйдет минут пятьдесят. Эмили взглянула на часы: на сборы ушло минут пятнадцать, так что получится вернуться почти к восьми часам. А это значит, что ей останется…

Убить всего шесть месяцев.

Черт.

И даже возможно, больше шести, если у Билли возникнут проблемы. «А если повезет, – подумала Эмили с оптимизмом, – он сможет устранить дефекты уже к Рождеству». Хотя все еще оставалась вероятность, что Нелли окончательно выведена из строя и у него не получится ее починить. И тогда они не станут баснословно богатыми, что, как она когда-то считала, неизбежно должно было однажды произойти… Впрочем, даже в случае провала их долги будут покрыты, а в банке будет лежать несколько сотен тысяч долларов. Если в худшем случае они переедут на Карибы, откроют кофейню и заведут семью, Эмили это переживет. Главное, найти чем себя занять, пока они торчат в Уиски Ран.

Исходя из этого, она разработала план. В первые дни после возвращения Билли со встречи с Шоном в сентябре ее приводила в восторг одна только мысль о том, что она сможет уйти с работы и впервые в жизни взять отпуск. Но вскоре Эмили поняла, что, если все выйдет из-под контроля, она, находясь в полном одиночестве, быстро станет раздражительной. Сколько можно читать книги, смотреть фильмы и сериалы? Это не похоже на нормальную жизнь, где у нее была уйма обязанностей. Теперь же у Эмили не было долгов, и она жила в чужом доме: по счетам платить было не нужно, лужайку подстригать и что-то чинить – тоже. Ей даже не обязательно ездить за продуктами, если не хочется: Венди показала Эмили морозильник и кладовку в промышленной кухне – они были до отказа забиты едой. Если понадобится, чтобы из Уиски Ран привезли что-то свежее, об этом позаботится один из людей Шона. Но ей хотелось ездить за продуктами, и Эмили будет это делать. Так она собиралась избежать клаустрофобии. Она будет ездить в город пару раз в неделю, даже если для этого нет веских причин. Например, можно будет зайти за продуктами, выпить кофе или, может, где-то пообедать. Придумает, чем заняться. Или – хотя от города ехать полчаса – Эмили сможет заказать еду навынос, если Билли не захочет отрываться от работы. Если станет совсем скучно, можно будет потратить еще сорок пять минут туда и обратно, чтобы погулять по Кортаке. А дома – пусть ей практически не нужно было заниматься уборкой в Гнезде, ведь почти все было автоматизировано – она могла бы попытаться научиться получше готовить. Еще один способ занять себя.

К тому же Эмили, разумеется, попытается написать сентиментальный роман. Когда вчера за ужином Венди спросила ее, чем она собирается заняться, Эмили перечислила все эти маленькие выдуманные обязанности и дела, добавила походы, катание на лыжах, хождение в снегоступах, но ни словом не обмолвилась о том, что хочет написать книгу. Она еще даже Билли ничего не сказала. Эмили жутко стеснялась. Всем было известно, что она читает сентиментальные и эротические романы, но ей было плевать на это: черт побери, с момента выхода «Пятидесяти оттенков серого» люди читают их даже в метро. Но рассказывать всем о том, что она хочет написать такой роман? Эта мысль вгоняла ее в краску. Читать написанное другими – одно, но создать такую книгу – это словно признаться в том, что у нее и самой бывают такие фантазии. Она знала, что стесняться нелепо. Она взрослая женщина. Но как бы ни нелепо это было, чувствовала Эмили себя именно так. Тем не менее она была абсолютно уверена, что у нее все получится. Ну серьезно, неужели написать книгу так сложно?

К тому времени, как дорога оборвалась у берега реки, у нее на лбу заблестели капельки пота. Как и сказал Шон, здесь было около трех километров. Граница между Соединенными Штатами и Канадой представляла собой воображаемую линию, протянувшуюся по центру реки Святого Лаврентия. Возможно, причина была в том, что это было одно из самых узких мест, но река текла целенаправленно. Она вышла из леса. Было тяжело разглядеть небольшой пятачок, который расположился на том берегу: от него отходила дикая тропинка, ведущая в лес. Эмили показалось, что тропинка была достаточно широкой и по ней могла проехать машина, но издалека было трудно оценить масштабы. Может, это оказалась одна из старых контрабандных дорог, о которых Шон рассказывал за ужином.

Ей в голову пришла шальная мысль попытаться переплыть реку и добраться до Канады, но это было бы кошмарной идеей даже летом – разве можно сделать это второго ноября? Может, зимой река замерзнет? Если да, Эмили могла бы дойти туда на лыжах и посмотреть, куда ведет дорога на той стороне. Шон рассказывал, что городок с канадской стороны, в котором базировались контрабандисты, словно застыл во времени. Это стоит увидеть. Можно еще куда-нибудь съездить на денек. Она хотела бы побывать в Александрия-Бей[64]64
  Деревня в штате Нью-Йорк на архипелаге Тысяча островов.


[Закрыть] и сесть на паром до острова Дарк[65]65
  Остров в нижнем регионе архипелага Тысяча островов.


[Закрыть], чтобы посетить Сингер Касл[66]66
  Замок с разветвленной системой потайных ходов.


[Закрыть], а на следующий день – Замок Больдта[67]67
  Еще одна достопримечательность острова Дарк.


[Закрыть]. Было бы здорово увидеть что-то более аутентичное, чем засахаренный Уиски Ран. Нужно было спросить у Шона, чем здесь можно заняться, но он явно витал в облаках всю первую половину ужина.

Если бы Эмили плохо его знала, она решила бы, что он напился, накурился или что-нибудь в этом роде. Он сидел как на иголках, будто привидение увидел: ушел в себя и был угрюмым всю первую половину ужина. Билли, кажется, не обратил на это внимания, но Эмили заметила, как и Венди. Ассистентка Шона держалась с ней на короткой ноге, задавая интересные вопросы о работе Эмили в Сэитле, о ее сестре, племянницах и посмеялась над историей, связанной с Бет: она была убеждена, что девочек зачали в палатке прямо здесь, на территории особняка Игл.

Нельзя сказать, что Эмили была разочарована замкнутостью Шона за столом, но она думала… Думала что? Наверное, что он приложит больше усилий и отнесется к ней с бо́льшим интересом. По словам Венди, Шон говорил об Эмили достаточно часто, и поэтому она все еще отчасти задавалась вопросом, не является ли вся эта кутерьма с Уиски Ран частью невероятно запутанного и бесполезного плана вернуть ее.

Вероятно, Эмили просто льстила сама себе. В конце концов, Шон мог заполучить любую женщину, которую захочет. Даже если бы он не был красив, он оставался молодым гениальным миллиардером, знаменитым и стильным, и когда они впервые встретились, еще в Кортаке, он оказался очаровательным сукиным сыном. Шон казался искренним и внимательным. Он был весел, умен, проявлял к Эмили интерес, и его определенно к ней влекло. В отличие от недалеких членов братств, которых интересовало только то, что она может дать им. Эмили не представляла, что Шон мог лишиться харизмы за прошедшие годы: не было никаких сомнений в том, что женщины к нему липнут. Венди так и сказала, что женщины вешаются Шону на шею. И все же в начале ужина у Эмили возникло ощущение, будто ее там и нет вовсе. Она была слишком уверена, что за рабочим предложением Шона стоит нечто большее, чем дурацкая компьютерная программа. А может, там было всего по чуть-чуть? Может, Билли и правда был единственным, кто способен починить Нелли, но Шон хотел запустить ее в первую очередь потому, что она была последним звеном, связывающим его с Эмили?

Первые пятнадцать минут ужина Эмили чувствовала себя уязвленной. Точнее, даже сбитой с толку. Отчасти было странно, что персонал Шона готовит и обслуживает их в такой интимной атмосфере: женщина, которая встретила Билли и Эмили на частном аэродроме, играла роль официантки. Но также отчасти Эмили не понимала, как она могла так ошибиться относительно интересов Шона. Он откинулся на стуле и болтал водку в стакане, будто прислушиваясь к симфонии кубиков льда. Шон улыбался, когда это было необходимо, но он с таким же успехом мог бы вообще не садиться за стол. Похоже, Билли ничего не заметил: ее муж казался вполне довольным собой. После обеда он немного поспал, пока Эмили читала, а затем заперся с Нелли ненадолго, когда она раскладывала те немногие вещи, что они привезли с собой: несмотря на повязку на руке, его определенно все устраивало. Он отказался от обезболивающих, отчего Эмили сперва почувствовала облегчение, а потом почувствовала себя дерьмовой женой. Но нет, Билли был действительно счастлив. Так что пока женщина подавала великолепные приправленные перцем морские гребешки с соусом айоли[68]68
  Соус из чеснока и оливкового масла.


[Закрыть], с укропом и жареным луком в качестве гарнира на закуску, Эмили была увлечена разговором с Венди. Но затем подали основное блюдо – это было мягкое, как зефир, каре ягненка с пассерованным болгарским перцем и изысканным соусом с портвейном; в качестве гарнира шла хрустящая, с пылу с жару картошечка фри с айоли и паприкой. И тогда Эмили спросила, когда особняк Игл перестал быть действующим курортом. Венди смутилась, не зная, что ответить.

Шон оторвался от своего напитка.

– В начале тридцатых. Они пытались подняться после объявления банкротства, но этому заведению не суждено было пережить Великую депрессию[69]69
  Мировой экономический кризис 1929–1939 гг.


[Закрыть]. Однако, если верить слухам, оно было суперпопулярно в двадцатые. Я хочу сказать, что времена тогда в целом не сильно отличались от сегодняшних – тот, у кого были деньги, в любом случае мог получить то, что хотел, – но здесь богатеи могли заниматься вообще всем, чем захотят, не волнуясь об анонимности. Мой прадед каждое утро звонил в Нью-Йорк и отправлял одного из своих людей в Сиракьюс, чтобы встретить дневной поезд, на котором прибывали особые заказы: свежие устрицы, икра, новые платья, коробки сигар. Достаточно было попросить, он мог достать все, – Шон подался вперед и закинул в рот картошечку. – Ну и бухло в том числе, разумеется. Большим плюсом близости к границе стало то, что здесь было легко во времена сухого закона найти высококачественный алкоголь. Также имелось действующее казино.

Билли пытался порезать ягненка, но с перевязанной рукой это было непросто. Эмили потянулась и придвинула его тарелку поближе к себе.

– Я думала, азартные игры тогда были запрещены, – сказала она.

Шон рассмеялся.

– Да все было запрещено. Бухло, азартные игры. Ходили слухи и о других довольно странных вещах.

– Например?

– А, – сказал он отмахиваясь. – Просто старые слухи. Жуткие вещи, даже не стоит рассказывать.

Шон немного углубился в историю Уиски Ран: город жил за счет лесозаготовок и шахт, и даже во времена его детства сюда мало что привозили. Эмили помнила, что кое-что из этого он ей рассказывал много лет назад, когда она еще училась в колледже и была в него влюблена. Также Шон рассказал о том, сколько было вложено в реставрацию особняка Игл и чего им ждать от зимы.

– Если вы думали, что зимы в Кортаке суровы… то здесь еще холоднее. Но хуже всего снег. Одна из причин, по которой морозильник и кладовка забиты под завязку, состоит в том, что дороги в определенные промежутки времени надолго окажутся непроходимыми. Даже если их будут чистить – а я сделал все от меня зависящее, чтобы этим занимались, – из-за метелей и плохой видимости вам все равно захочется остаться дома. Это очень красиво, не спорю, но когда я рос здесь ребенком, у нас была только печь на дровах и – ну, теплоизоляция оказалась далека от совершенства. Жить в детстве здесь было непросто. Раньше, когда особняк был еще действующим курортом, его закрывали на период с первого ноября по первое мая, – Шон глянул на часы. – Это могло бы случиться сегодня, первого ноября. Обычно снег ложится еще до этого месяца, но то, что мы видели сегодня утром, – не больше чем поземка. Настоящие снегопады еще впереди.

Эмили кашлянула.

– Не хочу показаться неделикатной, Шон, но если помнишь, я тоже однажды здесь зимовала. Причем начиная с первого ноября.

Билли присоединился.

– А я провел здесь целых две зимы. Не думаю, что нам нужно объяснять, какие бывают снежные заносы. Впрочем, в этот раз зимовать будет намного проще, хотя нельзя сказать, что у нашей хижины была роскошная обстановка, – Билли говорил по-доброму, и это напомнило Эмили, как близки раньше были эти двое. Он продолжил: – Но у меня возник интересный вопрос: как особняку Игл удавалось держаться на плаву, если он был открыт всего шесть месяцев в году?

– Эти шесть месяцев они гребли деньги лопатой, – сказал Шон. – Так я, по крайней мере, слышал. Есть, кстати, и фотографии. Там мой прадед стоит в норковой шубе в пол возле «Роллс-Ройса “Серебряный призрак”». Красивое авто. Одно из таких пару лет назад ушло с молотка чуть больше чем за восемь миллионов баксов.

– Дай-ка угадаю, – сказала Венди, закатывая глаза, – ты и был покупателем?

Шон откинулся на спинку стула, и на его лице заиграла мальчишеская усмешка. «Кажется, он оживился», – подумала Эмили. Он повернулся и подмигнул ей.

– Ой, не порть мне удовольствие, – сказал Шон. Отвечал он Венди, но слова эти предназначались Эмили. – Дай немного повыделываться.

Ей не понравилось, как сильно он взволновался, но втайне она именно на это и надеялась. Ей хотелось, чтобы он одарил ее своим вниманием.

Шон продолжил:

– Также сохранилось несколько старых конторских книг. Когда фондовая биржа обвалилась в 1929, у него были приличные накопления и оставались еще кое-какие резервы. Вместо того чтобы пытаться удержать на плаву тонущий корабль, он наконец опомнился и прикрыл лавочку в начале тридцатых. Но во время войны его постигло несколько неудач, а после он попытался снова открыть особняк. Но начали ходить слухи о том, что здесь водятся привидения, а потом его убили и…

– Ого! – воскликнула Эмили. – Убили? Что? Почему я впервые слышу об этом?

Она глянула на Билли, и тот жестом показал, что тоже понятия об этом не имел, но когда Эмили снова перевела взгляд на Шона, на его лице уже не было искренности. Желание поговорить тоже пропало. Он выглядел раздраженным, хотя это было не совсем точное слово.