Текст книги "Гибрид. Для чтения вслух"

ПОРУЧЕНЕЦ МАРШАЛА

Не сразу, канешно, даже не в один вечер, но постепенно выкатилась на меня веселенькая история про нашего нового жильца.

Оказывается, когда всех подряд «сажали», дядю Яшу не тронули даже пальчиком. Вполне возможно, что у него были свои «небесные покровители». Во всяком случае, с товарищем Сталиным он был «почти на дружеской ноге» еще в ту войну. Отношения он ни с кем никогда не портил, и сам не хотел быть Наполеоном, хотя был маленького роста и носил сапоги на каблуках, чтобы выглядеть немножечко повыше. Я точно не знаю, сколько было сантиметров в самом императоре Наполеоне, но без каблуков дядя Яша получался мальчиком из восьмого класса.

Он был, канешно, длиннее меня на целую голову. Вот такой вот. Или чуть-чуть повыше – вот такой. Но я все ж таки учусь только в третьем классе, а дядя Яша воевал в Империалистическую, потом прошел всю Гражданскую войну и носил в петличке «целый ромб», как сказал дядя Леня. А «целый ромб», это больше, чем даже четыре «шпалы». Короче говоря, он был важным начальником при маршале Тухачевском, который как раз собирался стать Наполеоном, пока товарищ Сталин не назначил его «врагом народа».

У дяди Яши отняли «ромб» и вытурили из Армии. Самого маршала «пустили в расход». А зачем он мечтал скинуть товарища Сталина и сам сесть на его место? Канешно, такого баловства ему никто не разрешил. Всем больше нравился товарищ Сталин. Даже нам, детям. На портретах он курил трубку и носил большие усы.

Это Гитлер носил маленькие, как у Чарли Чаплина!

Но вот за что дядя Яша понравился товарищу Сталину – объяснить никто не мог.

Некоторые злые языки даже считали, что это он «настучал на Тухачевского».

Дядя Леня сверкал глазами и все сплетни категорицки отметал, потому что одинаково любил и дядю Яшу, и маршала Тухачевского, которого он, между прочим, познакомил со своей любовницей. А та, «не будь дура», заделалась потом женой маршала.

Канешно, это случилось еще до того, как дядя Леня поженился на тете Ире.

В нашей семье всегда гордились таким историческим примером. Правда, сейчас, когда «крысы на Лубянке уже съели кишки» нашего дорогого маршала, об историческом факте предпочитали помалкивать.

Теперь дядя Яша, во что бы то ни стало хотел отправиться на фронт, чтобы наголову разбить этого проклятого Гитлера. У дорогого товарища Сталина война пока не очень получалась. Я думаю потому, что товарищ Сталин сидел в Москве, а дядя Яша – в Чкалове.

– У Яшки – ум стратегический, – сказал дядя Леня, когда дядя Яша на большой географической карте объяснял всем нам, как получилось, что немец подкрался к самой Москве, хотя там оставалась моя бабушка и другие члены нашей большой семьи.

Драпали мы, оказывается, потому, что решили воевать с фашистами на тачанках, как в прошлую войну.

А немцы сразу уселись на танки. Вот про что долбил все время дядя Яша, тыча в карту, которую мы перевесили теперь в нашу комнату.

К великому нашему сожалению, дядю Яшу никак не хотели запустить на войну, хотя в армию уже брали всех подряд, кому исполнилось восемнадцать лет. Оказывается, дяде Яше уже стукнуло целых сорок с хвостиком, и он успел поучиться в самой настоящей военной академии.

Я думаю, что дело было не в возрасте, а потому, что он знал слишком много лишнего. Наша Таисия всегда грозит на уроке пальчиком, чтобы мы ничего «лишнего» не брали в голову, зубрили строго по учебнику и только то, что она задает.

Может, и мог дядя Яша победить Гитлера в два счета? Только товарищ Сталин «академиев не кончал». А ему самому хотелось побить Гитлера. Без всякого маршала Тухачевского и без подсказок от дяди Яши.

Дядя Яша каждый вечер подходит к карте и показывает карандашом, где теперь находится наша доблестная Красная Армия, а где немцы.

– Откуда ты про это все знаешь, если радио не передавало? – допытывался дядя Павлуша.

– Элементарный расчет. Сколько могут пройти километров танки? Если не оказывать сопротивление? Двести километров в сутки.

Но сопротивление им оказывается. Гранаты, бутылки с зажигательной смесью – «коктейль Молотова». Наш солдат с бутылкой – страшное оружие.

– А пушки противотанковые? У нас есть и пушки, и противотанковые ружья. Не морочь голову. Вчера сообщили, что пять танков уже подбили…

– За каждый подбитый танк «Крупп» делает в день еще десять штук.

– По-твоему, получается, победить Гитлера нельзя? – задает свой провокаторский вопрос дядя Павлуша.

– Не только можно, но и нужно. Для этого я и пишу сейчас книгу. Мы должны делать танков в десять раз больше. А бросать пехоту под танки и дурак может.

– Кого ты имеешь в виду?

– Не задавай глупых вопросов, – сердится дядя Леня.

Все-таки он главный сейчас в семье.

– Иди и делай свою репетицию. А в стратегию не лезь. Не твое это собачье дело. У Яшки абсолютный нюх на такие вещи. Ты же не учишь Ниночку играть на рояле?

Мама никогда не вмешивается в мужской разговор. Когда страсти накаляются чересчур, она просто подходит к раздолбанному пианино и играет своего Шопена или своего Рахманинова.

Дядя Яша смотрит на маму с восторгом и перестает объяснять тяжелое военное положение.

Тут все мирятся и садятся за стол – пить чай без сахара. Потому что сахар полагается только детям. И то по одному кусочку в день.

СТЫДОБИЩА

С некоторых пор тетя Ира стала замечать, что сахар с полки в шкапу убавляется и убавляется. Она это сказала вслух маме, наверное подозревая меня. Но я в шкап не лазаю. Нельзя – значит, нельзя. Надо потерпеть. Всё для фронта!

И вот один раз вечером я сижу за ширмой, делаю уроки и вижу: мой дедушка Бориспалыч тихонько входит в комнату, открывает шкап и берет с полки кусок сахару. Он думал, что в комнате никого нет. Я покраснел до ушей, как рак, но никому не сказал. А тетя Ира сама застукала дедушку и устроила грандиозный скандал.

– Как вам не стыдно! Вы культурный человек! Обкрадываете своих внуков! Просто стыдобища!

Дедушка молча спрятался в своей ванной.

Бабушка объяснила тете Ире, что Бориспалыч вовсе не жулик, он это делает бессознательно. А сахар при его болезни – это питание для мозга.

От этой истории у всех испортилось настроение. А в плохом настроении разве можно переписывать диктант?

Адельсидоровна иногда приходит с базара и «несет всякую чушь». Мама ловит ее на слове и выводит на чистую воду:

– Почему вы на каждом шагу привираете?

Бабушка страшно обижается:

– Я же не говорю неправду, я просто… немножко преувеличиваю. Она оправдывается и горько плачет:

– Вай мэ, вай мэ! Зачем я вышла за этого человека…

Мне ее очень жалко!

Я ведь тоже никогда не вру, а просто преувеличиваю.

БОРИСПАЛЫЧ

Однажды мой дедушка Бориспалыч взял и умер. Не понарошку.

Как только к нам подселили Срулевичей, надо было куда-то девать бабушку с дедушкой. Из ванной выкинули ванну и колонку, которую топили дровами. Все равно зимой никто ее топить не собирался, потому что дров не было. Да и воду давали, когда захочется, – только утром и вечером. Так что никакого смысла в ванной не было.

Вместо колонки поставили маленькую железную печку и назвали ее буржуйкой. Притащили из театра еще диванчик, тумбочку. Повесили занавеску. И получилась роскошная комната для дедушки.

– Как отдельный кабинет, – прокомментировала Марипална.

На тумбочку дядя Павлуша раздобыл лампу. Но дедушка уже перестал читать газеты и своего Карла Маркса.

На улицу он тоже больше уже не выходил. Потому что по Советской с октября гулял такой ветер, что сшибал с ног. Было скользко даже в калошах.

На валенки пока никто не перешел. Из-за мокроты. Да и валенки, откровенно говоря, были не у всех. Из Москвы мы свои не захватили – думали, что война до зимы еще кончится. А цены на базаре подскочили до небес и теперь были нам не по карману.

Ходили слухи, что эвакуированным будут выдавать валенки по карточкам. Правда, когда – не сказали.

Первый снег выпал и растаял еще в октябре. А потом опять выпал и уже не таял. Так что зима, по всей видимости, как говорили и в школе, и у нас дома, была уже не за горами. Хотя лично я никаких гор в Чкалове не заметил.

Пока дворники не намели сугробы аж до второго этажа, и мы построили во дворе настоящую горку с ледяным спуском. Котик катался стоймя, а мы – на попке.

Последнее время дедушка ни с кем не разговаривал. Сидел в своей ванной. Когда мы обедали, бабушка относила ему тарелку в комнату. Чтобы он никому не портил аппетит. Над ним уже никто не смеялся.

Адельсидоровна на него иногда покрикивала, потому что он плохо слышал и перестал за собой следить. Сама она переселилась в нашу комнату за шкап.

Дядя Леня мотался туда-сюда с резинкой для трусов, чтобы мы не подохли с голода. А мы и не собирались дохнуть. Мама ходила по урокам музыки. Я в школу. Тетя Маша с дядей Павлушей торчали в театре. После того как товарищ Левитан стал сообщать в последний час, что немцев прогоняют от Москвы все дальше, мы ходили в хорошем настроении и думали, что летом война уже точно кончится. Надо было продержаться только зиму. Но дедушка не продержался…

Я был в комнате и делал свои уроки.

И тут бабушка начала барабанить в дверь уборной и кричать:

– Открой сейчас же! Ты слышишь меня? Открой сейчас же!

Дедушка заперся и не открывал. А задвижка в уборной была крепкая. Машка сбегала за водопроводчиком. Водопроводчик дверь ломать не стал, а заглянул в окошко уборной из дедушкиной комнаты. Тут он разбил стекло, запрыгнул в уборную и открыл дверь. Оказалось, что дедушка лежит на полу уже неживой.

Собрались соседи, прибежал из театра Павлуша, откуда-то появился доктор. Но спасти дедушку он не смог. Потому что, когда человек отправляется на тот свет, его уже обратно не берут.

Бабушка бегала по коридору, вырывала последние волосы и кричала без конца: «Вейзмир, вейзмир!» – горе мне, горе… на своем идише. Соседка сказала, чтобы она перестала плакать, потому что ему уже не поможешь. А надо думать про похороны. Я стоял в пальто на балконе и дрожал от холода. Смотреть на мертвого дедушку мне не хотелось.

На кладбище дедушку отвезли на лошади. Достать машину дядя Павлуша не смог. Мы долго шли за подводой на окраину города. Стегал снег. Даже под шубу пробирался холод. Перед тем как гроб заколотили и спустили в яму, я все-таки решился и посмотрел ему в лицо. Дедушка лежал спокойно, как во сне. Даже чуть-чуть улыбался. У него лицо сразу помолодело, потому что хоронили без очков и в белой рубашке.

Кто-то сказал вслух:

– На том свете надо выглядеть прилично.

Ни священника, ни раввина звать не стали. Мы ведь даже не знаем, есть они в эвакуации или нет.

Дедушка умер как стопроцентный безбожник. Дядя Павлуша сказал, что и поминки мы устраивать не будем. Он член партии, а в театре только и ждут, чтобы затеять какую-нибудь интригу.

Тетя Маша в похоронах не участвовала, потому что плохо себя чувствовала. Кроме того, у нее вечером спектакль, и она не имела права расстраиваться.

А мне дедушку было все-таки жалко. И бабушку жалко, и маму. Всех нас жалко. И себя тоже. Даже страшно подумать, но мы все когда-нибудь поумираем. Из евреев воскрес только один Христос. Но пока я буду расти, может быть, ученые придумают лекарство, чтобы жить столько, сколько захочется. Медицина все-таки идет вперед. В конце концов после школы я тоже могу заделаться врачом и что-то придумать для вечной жизни. Ведь недаром в сказках такое уже есть. Но чтобы стать великим волшебником, надо учиться, учиться и учиться, а не гонять «баночку» с ребятами. Вот такими мыслями я себя утешал на кладбище.

В нашей семье дедушка большой роли не играл.

А фамилию Харлип получил от своего прадедушки, который воевал с англичанами и угодил в плен. А в плену на него посмотрели и увидели, что у него толстые губы.

И дали такое прозвище «заячья губа», в переводе на «англицкий» получается «хар – лип». И у папы губы толстые. И у меня, и у всех Харлипов. Можно даже в зеркало не смотреть.

Бабушка его сначала не очень любила и вышла за него просто потому, что велела моя прабабушка.

А бабушкина мама была еще ого-го! Молодая и красивая. Она флиртовала то в Париже, то в Берлине. Взрослая доченька мешала ей жить на широкую ногу. Потом, когда бабушка уже родила дядю Леню, она как-то примирилась с дедушкой. Ей даже в голову не приходило его поменять. До революции это было как-то не принято.

Всю жизнь она растила детей, работала и ухаживала за Бориспалычем. При этом она считала, что дедушка – большой эгоист.

– Если будешь большим эгоистом, как твой дедушка, помяни мое слово, никто тебя любить не будет.

Тут она обязательно приводила в пример слова Демона из поэмы Лермонтова: «Я тот, кого никто не любит…». И заканчивала грустно:

– Надо думать чуть-чуть о других тоже, а не только про своего Карла Маркса.

Один раз тетя Ира сказала:

– Вы, Борис Павлович, наверное, прожили свой век не на той улице.

Но разве дедушка сам виноват? Такая уж получилась жизнь.

Бориспалыч родился в Минске, там и поженился. Обеспечивал махоркой «Тройка» всю царскую армию. Потом жил в Москве у нас на Четвертой Сокольнической или в Лосинке на Нагорной, а умер в Чкалове на Советской. И памятник ему не поставили. Только железную табличку с надписью.

А табличка уже к весне куда-то запропастилась. Так что, где лежит в земле дедушка, теперь неизвестно.

Он считал себя круглым неудачником, потому что его предок на войне потерял свою родную фамилию и стал Харлипом.

Из-за него и я теперь должен так откликаться всю жизнь.

А учительницы в школе никак не могут запомнить, как меня зовут. И называют то Харлов, то Харлевич. Я не обижаюсь. Мне самому не хочется быть Харлипом. Кому охота быть «заячьей губой»! Почему Бог одного делает с правильной фамилией, а другого с неправильной?

Ночью, под одеялом я все-таки попросил у дедушки прощения, а у моего Господа, чтобы Он не делал из меня неудачника.

Лучше уж быть как бабушка Лизаветниколавна, в крайнем случае, как Адельсидоровна. Все-таки бабушки у меня счастливее дедушек.

В эти дни мне втемяшилась в голову еще одна страшная мысль, которую я пока никому не сказал: «А что будет, если умрет товарищ Сталин? Вот как дедушка, нежданно-негаданно?»

Нет, ответил я сам себе, пока идет война, товарищ Сталин ни за что не умрет. Он будет стоять на посту до победы. Хотя в детстве у него была совсем другая фамилия. Джугашвили!

Об этом у нас в семье говорили только шепотом.

ЧЕРВИ – КОЗЫРИ

Из всех болезней я больше всего люблю ангину. Во-первых, потому что ей можно заболеть, когда захочешь – вспотел, выпил стакан холодной воды и к вечеру – пожалыста – ангина. Во-вторых, не такая уж это тяжелая болезнь. Ну глотать больно, ну голова болит. Не смертельно! Канешно, через каждые полчаса надо полоскать горло бабушкиным раствором: на стакан теплой воды две столовые ложки соли и пять капель йода – гадость жуткая, но помогает. Через день уже можно глотать.

Радио-тарелка то трещит в коридоре, то выключается.

Я себе лежу и лежу за ширмой. Дядя Леня и дядя Яша режутся в подкидного дурака, потому что курить нельзя, где лежит больной ребенок. А руки занять чем-то нужно. По-моему, они еще пьют спирт, закусывают соленым огурцом и рассуждают о международном положении. Как всегда. Только откуда они достали спирт? Даже ребенки знают – во время войны «эта штука дороже золота».

Смотрите! Они подхватили маленький столик и перенесли поближе к окну. Вместе с табуретовками. Это наверное затем, чтобы не мешать мне болеть. А мне скучно просто так лежать за ширмой. Я подвигался, подвигался на подушке. Вот та-ак! Как говорится по-военному – теперь они у меня в «зоне видимости».

Только сейчас дядя Леня и дядя Яша почему-то стали такими маленькими мальчиками, которые сидят на табуретовках и болтают ножками. Хотя говорят своими голосами.

И еще, я точно вижу, между ними ходит кто-то. Так медленно ходит вразвалочку, ко мне спиной и заглядывает в карты. То к дяде Лене, то к дяде Яше. Я не вижу его лица, и мне становится жутко страшно. Хотя дядька этот ничего не говорит. Я не понимаю, как это в наш дом забрался кто-то Чужой. Дядя Леня и дядя Яша на него – ноль внимания. Как будто его и нет в комнате. Но я же вижу, что он – есть. И в карты подглядывает! Фантастика! А может, это тень по потолку шастает?

– И все-таки, Яшка! Я понять не могу, как Гитлер кинул нашего Башмачника. Неужели не догадывался?

– Ты сейчас рассуждаешь, как бабулька на лавочке. Он знал, знал наверняка, но сделать уже ничего не мог. В этом весь фокус!

– Как это не мог? Ну хотя бы вывести войска на старую границу! Там у нас подготовленный был укрепрайон. Это я точно знаю. А что сейчас? Немец атаковал практически сонное царство.

– Твой ход. Бери из прикупа. Имей в виду – черви козыри. Вот ты рассуждаешь как маленький. Ну хорошо. Знал за несколько дней. Даже за месяц! И что? Ведь мы готовились к войне не раньше сорок третьего. Теперь представь. Ультиматум и прочая ахинея. Примкнуть штыки и айда на танки? Да, началась бы обык-но-вен-ная война. Мы это уже проходили. И что? А вот что: обыкновенную войну на этот раз мы проигрывали вчистую, за три недели. Немцы ведь не дураки, они все посчитали. Сколько самолетов, сколько танков… Но они рассчитывали на «обыкновенную» войну. А Башмачник… Ленька! Башмачник сразу понял, что обыкновенную войну мы не вытянем…

В этот момент Тень замерла. И мне даже показалось, что Чужой одобрительно кивнул головой после слов дяди Яши. И тут я почему-то подумал, что, может быть, это Он сам и ходит по нашей комнате.

Канешно, я понимал с одной стороны, что у меня ангина, и я выглядываю в щелочку через ширму, вижу только спину. Но разве не может Он приехать в Чкалов и зайти к нам на чаек?

Комната поплыла-поплыла вместе со столом, где два больших мальчика резались в подкидного, а голова сама собой свалилась на подушку.

Голос дяди Яша гремел откуда-то сверху:

– Башмачнику нужна была необыкновенная война. Война не на жизнь, а на смерть. Война без правил. Чтобы народ взвыл от ярости и сразу простил Башмачнику все его грехи. «Братья! Сестры! Друзья мои…» Для него мы – мразь, лагерная пыль. Глина, из которой он собирался лепить новых человечков. Десять миллионов, двадцать миллионов – пустые цифры. А вот теперь, когда немец плюнул нам в самую душу, мы опять стали народом. Пойми, дурья башка, 22 июня 1941 года Башмачник выиграл свою войну! И теперь обязательно будем пить пиво на Унтер-ден-Линден. А может быть, еще шампанское на Елисейских Полях. В прошлом веке наши казачкй, кстати, уже бывали в Парижике. Недурная штука это французское шампанское, шансон и красный флаг на Эйфелевой башне! Весь вопрос в том, что надо чуть-чуть подучиться воевать. Вот почему, Ленька, я скорей сдохну, но допишу эту книжицу. У меня все козыри на руках. Можешь не считать.

– Боюсь, что ты преувеличиваешь!

– А ты не бойся, Ленька. Башмачник – зверюга, каких свет не видывал! Он за километр чует опасность. А тут, видишь ли, под самым носом не разглядел сотню моторизованных дивизий. Танки грохочут, самолеты воют… Чепуха на постном масле! Чепуха! Сделать вид, что нападение неожиданное, – это гениальный ход. Иногда потерять – значит выиграть…

Я лежал ни жив ни мертв. Пошевелиться боялся, потому что если они обнаружат, что я не сплю, а притворяюсь – тут же прекратят этот разговор. А мне было жутко интересно!

– …необыкновенная война. Теперь он всех заставит на себя работать. И Бога, и Дьявола. Даже тех, кого мучил и гнобил все это время. За выигрыш в войне народ готов заплатить любую цену. И заплатит! Будь спок! Жертвуя собой и собой пожертвовав, наш народ будет только счастлив. Задарма! Понимаешь? И он это знает, вычислил и рассчитал заранее тютелька в тютельку. Вот что такое Башмачник! Он ведь хитер дьявольски. Нет, я даже не так сказал. Дьявол в подметки не годится нашему Башмачнику. Он – Гроссмейстер! И просчитал на десять шагов вперед.

У меня в голове все перекрутилось. Я совсем перестал понимать, о чем они…

– Ну вот откуда ты это знаешь?

– Я его знаю.

– Никакой логики не вижу.

– А как он расчихвостил в два счета всю эту компашку? Какие говоруны! Какие таланты! Ведь все они Башмачника в грош не ставили. Помнишь? Павлин распустил хвост и раскудахтался: посредственность, серость, выдающаяся бездарность. А ему раз, по башке альпенштоком! И был таков. Разве не так же думал наш любимый Бонапарт? И вот он рассекает сейчас Млечный Путь, а Башмачник держит в своих руках за жабры золотую рыбку. Какой-то сухорукий, рябой мужичонка в одночасье схавал великую «железную гвардию», которую двадцать лет ковал другой дорогой товарищ. Ты думаешь, это случайно? Пойми! В истории таких шуток не бывает. Он больше, чем царь. Вождь Всея Руси! И люди верят. С мала до велика на него молятся…

– А мы тебя сейчас козырьком, козырьком!

– Ладно. Отбой!..Ты думаешь, поднять, развернуть наш народ было легко? После всей этой пугачевщины. А вот он смог. Гениально просто! Всю страну – «шиворот на выворот»! «Старик» по сравнению с ним – жалкий романтик, дите малое и неразумное. Я не исключаю, что он и его кинул, а уж потом положил в Мавзолей. Этот семинарист-недоучка – и есть наш русский Великий Инквизитор! Кланяется нам товарищ Достоевский…

Я понимаю наконец, про кого дядя Яша рассказывает свою сказку!

В школе у нас – большой портрет товарища Сталина. Как входишь по лестнице – сразу висит.

И о нем все говорят только хорошее. Это он взял штурмом Зимний дворец, прогнал кровопийцу «царя-батюшку», который так надругался над своим народом. И устроил Великую Октябрьскую революцию. Для взрослых он выдумал «партию большевиков», а для ребят – пионерскую организацию. Пионер – всем пример:

– Будь готов!

– Всегда готов!

Таисия на уроках по русскому объяснила, что товарищ Сталин – «вдохновитель и организатор всех наших побед».

А то, что в начале войны получился небольшой конфуз, так в этом виноваты предатели и «враги народа», которые исподтишка всегда мешали товарищу Сталину «строить счастливое будущее для трудящихся со всего мира».

Вообще-то, я привык, что в школе говорят одно, а дома– совсем другое. И не надо смешивать. Ни в коем случае! Вот в этой половинке пусть лежит одно, а в этой половинке – другое. И никого не волнует, что голова у ребенка не резиновая и может лопнуть, как арбуз. Вот вам «хиханьки да хаханьки»! А как жить человеку? Но то, что я теперь слышал от дяди Яши и дяди Лени – вообще не лезло ни в какие ворота. Я даже готов согласиться, что все это я просто выдумал, потому что болел ангиной.

– …Ты думаешь, Он не знает, что мы тут сейчас с тобой в картишки режемся и про него сочиняем анекдотики? Башмачник все держит в руке. Его глаза здесь, здесь и здесь.

Его уши везде! Он просчитал все заранее. На десять, двадцать лет вперед. Он точно знает, что у тебя на руках туз пик, а у меня валет червей. И мой валет бьет твоего туза, потому что сегодня – черви козыри! Ты никогда не думал, почему я остался жив, ведь всех шлепнули? Нет, я не Иуда. Все это брехня! Хотя черт его знает, как бы я поступил… Но мне даже не предлагали. На удивление – оставили в покое. Думаю, не без ведома самого Башмачника. Ты полагаешь, Он не знает, что я сижу в Чкалове и не сегодня так завтра закончу последнюю главку вот этой книжицы? Знает. Знает, что только мне оставил маршал все свои расчеты. И он хочет их получить в лучшем виде. На блюдечке с голубой каемочкой. И пока я не закончу книгу, даже волосок с моей головы не упадет. А вот когда закончу… тут и гроша ломаного не дашь за мою душу.

– Так выброси ты ее к чертовой матери. Надо забиться куда-нибудь в щель. Ташкент, Алма-Ата… В этом чудовищном хаосе. Я помогу…

– Чудак ты, Ленька! На букву «м». Я и шагу шагнуть не успею, как меня повяжут. Честное слово, как ребенок! Не мне труса праздновать. И потом, эта книжка сейчас – самое важное в моей жизни. Может, только ради этого я и вылупился на свет божий.

Она должна спасти тысячи, сотни тысяч солдат. И я обязан добить ее до конца. Добить и… послать Ему.

– Вот так запечатаешь в конверт и отправишь? Москва, Кремль, дорогому товарищу… Не пори чепухи. Ты можешь написать самую гениальную книгу, но к нему она не попадет никогда. Только чудиком!

– С некоторых пор, я – личный порученец товарища маршала, расстрелянного за измену Родины, красный комиссар в отставке, в прошлом подпоручик, между прочим, Георгиевский кавалер – верую в Чудо.

Опять тень прыгнула под потолок…

– Книга до него дойдет! Как? Черт его знает. Это уже не моя забота! Всевышний побеспокоится. Но через два года максимум, давай сверим часы, произойдет то самое великое танковое сражение, которое я расписал по минутам на этих папиросных листочках. И это будет совсем другая война. Давай выпьем за это, Ленька, Ленька – брат ты мой дорогой… Мы ведь еще тогда побратались, помнишь? Эх, хороша девка была!

И Дядя Яша сразу вырос в моих глазах до потолка.

Чокаются стаканами и загрызают соленым огурцом. Мне тоже до чертиков хочется огурца, хотя глотать больно. И слова долетают откуда-то издали, как во сне. И мне жутко. И мне хорошо!

– Хотя к этому счастливому моменту, скорей всего, меня уже съедят черви…

Два взрослых мальчика сидели во время войны вон за тем столом и рассуждали про свою дурацкую политику. А между ними шлялся какой-то тип и все время заглядывал в карты.

Так, по крайней мере, мне кажется.

Тут я окончательно выпал.

Когда я очухался, надо мной хлопотала мама и кудахтала Адельсидоровна. Ни дяди Лени, ни дяди Яши в комнате не наблюдалось. А столик стоял уже на своем привычном месте, ближе к двери и за ним сидел дядька в белом халате. Судя по всему, он собирался вкатить мне вот такой укол в попку. Меня лечили от ангины красным стрептоцидом. Теперь в аптеках его не найдешь. Вреднючий оказался.

А спирт, который с таким восторгом выпили дядя Леня и дядя Яша, предназначался для компресса на мое больное горлышко.