Текст книги "Гибрид. Для чтения вслух"

НАСТОЯЩИЙ ДРУГ

«Настоящий друг познается в беде», – говорит Адельсидоровна.

Хорошенькое дело! А где ж ее взять, беду эту в нашем Чкалове?

Вот был бы я на войне, там все ясно. Если человек погибает за тебя, значит, он настоящий друг.

Ну а ты сам готов отдать свою жизнь за товарища? Без дураков – конкретно? Подумай своей головой! Только честно? Как? Не готов? Что же получается, елки зеленые? У настоящего друга может быть друг «ненастоящий»? Это как-то не очень. Даже совсем не очень!

Такие вот невеселые мысли приходят мне иногда перед сном.

И все-таки Левка Ноздрунов – мой самый настоящий друг.

Он приехал из Орла с отцом. А мама осталась у него дома, потому что служила в райкоме и до последнего занималась эвакуацией.

Орел после тяжелых боев все-таки сдали. По-тихому.

От мамы теперь – «ни слуху, ни духу». Левка уверен, что его боевая мама обязательно ушла к партизанам. И теперь бьет фашистского гада из леса. Мы все уверены, что так оно и есть на самом деле.

У меня еще есть друзья в классе. Вообще, трудно определить, кто твой первый друг, а кто второй. Я считаю, что первый – самый близкий. С ним – всегда хорошо. Можно по городу шататься, можно и в киношку сходить, если есть деньги. А деньги у нас с Левкой всегда общие.

У меня есть деньги – берем два стакана хлебного кваса в будке на углу. У него есть деньги – тоже берем два стакана. Квас кислый – глаз выколи! Когда летом жара, самое мировецкое дело.

С Левкой я могу обо всем советоваться. Он со мной тоже. Хотя живет он во дворе команды Секиля, а я в команде Котика – нашей дружбе это не мешает. Учимся же мы в одном классе. И летом вместе, с утра до вечера.

Левка, канешно, большой хвастун. Есть у него некоторый недостаток. Он говорит, что может переплыть Урал туда и обратно. Сажёнками!

Пока я не увижу это своими глазами, я ни за что не поверю. Урал речка быстрючая. Поплывешь в одном месте, а приплывешь на другой берег через километр. Даже лодки сносит. И притом, на этом берегу Европа, а на том – уже Азия. Ничего себе шуточки?

Может, врать понемножечку не так уж и плохо?

Я спросил у дяди Мити: а что если жить совсем без вранья?

Дядя Митя ответил сразу, без запинки:

– Совсем без вранья? Даже мухи от скуки дохнут. Учти, вьюнош! Человек стал человеком, когда научился врать.

Сначала устно, а потом и письменно. Но надо знать, где врать можно, а где – нельзя. По понедельникам – можно, а по субботам – нельзя. В этом весь фокус!

Через Урал – узенький мостик из досточек. Идешь, а он под тобой ходуном ходит. Того и гляди свалишься. Кошмар! Даже подумать страшно!

А весной даже этот мостик сносит ледоходом к чертовой бабушке. И попасть в рощу летом можно только на большой лодке за рупь.

Так что приходится идти на риск.

Для меня – смертельный номер, потому что плаваю пока только по-собачьи. Поэтому я стараюсь тренироваться на мелком месте. Проплыл десять шагов, встал, отдышался, и можно плыть еще десять.

Но если я начну тонуть, Левка меня обязательно спасет. Потому что он – настоящий друг.

На ту сторону можно еще по железнодорожному мосту. Вон он! Не так далеко. Но на мосту стоит часовой, потому что мост стратегицкий. Только по нему и можно фигачить в Ташкент.

Но туда ездит только дядя Леня, за резинкой для трусов.

В конце концов дяде Лене надоело ездить туда-сюда, и он перевез в Ташкент тетю Иру с Наташкой насовсем, пока война не закончится.

Канешно, в Ташкенте намного теплее. И фруктов завались. Но мне стало очень скучно. Я уже привык с ними жить. И очень жалел, когда они от нас почапали. Радовалась, наверное, только тетя Маша, потому что мы все ей мешаем жить «по-человецки».

Я хочу сказать, что в эвакуации жить можно, если у тебя есть настоящий друг и хороший знакомый дядя Митя.

САМЫЙ ЦИМЕС

Электричество давали редко, свечей не напасешься. Поэтому я смастерил для дяди Мити коптилку собственной конструкции, с тремя фитилями.

Вот она, моя коптилочка. В баночку наливается керосин. В крышечке делаются три отверстия. Потом берешь суровые ниточки, завязываешь узелок – и фитиль готов. Сейчас он напьется керосином и можно поджигать.

Голь на выдумки хитра, как говорит бабушка Лизаветниколавна.

Спичек, между прочим, тоже нет. Тогда берем кусочек толстой веревки, вот этот камушек и чиркаем по нему железным бруском. Так! Искры летят на веревку и получается огниво, как в сказке.

От веревки можно даже прикуривать. Вот такая у нас фронтовая зажигалочка.

А уж при коптилке не только читать – писать можно! Если близко поставить.

Самая большая тайна дяди Мити в том, что он оказался дальним родственником того самого Иуды Искариота, которого обвинили в предательстве Учителя нашего Исуса Христа, и вот уже две тысячи лет гнобят несчастных евреев, не зная, как было все на самом деле.

А узнал об этом дядя Митя совершенно случайно, когда собрался совсем умереть и лучшие врачи из «Кремлевки» утверждали что он до утра не дотянет. А ночью, стало быть, во сне, к нему явился Призрак и приказал не отчаливать на тот свет, пока не реабилитирует в глазах общественности своего незадачливого предка. На следующий день дядя Митя проснулся совершенно здоровым, назло «кремлевским эскулапам». Но его стал мучить вопрос, как сообщить людям правду, которую они слушать не хотят. И он решил написать тогда «пиеску» для какого-нибудь театрика.

Всю «пиеску» он пока не написал, но кое-что у него уже в голове нарисовалось. Поскольку взрослые все были заняты во время войны, им было совсем не до истории с Иудой, а нужно было как-то выживать с грехом пополам, дядя Митя решил пересказать ее мне. На всякий случай.

Если дядя Митя все-таки умрет раньше времени, он взял с меня «честное пионерское», когда вырасту, обязательно рассказать всем людям, что Иуда, может быть, совсем не виноват в этой истории.

Я готов был слушать и запоминать. У меня даже дрожали коленки от нетерпения.

Хотя бабушка мне еще в Москве рассказала, что Иуда предал Христа за тридцать рублей, я все-таки поинтересовался, про это у дяди Мити.

– Вопрос вопросов, в этом самый «цимес»! Какого рожна, спрашивается, Иуда вдруг побежал продавать своего Учителя? Ну скажи, ты бы продал свою Таиску за тридцатку?

Я сказал, что «за тридцатку» ни за что бы не продал.

– Тут надо рыть глыбже! И я тебе расскажу, как было все на самом деле.

В эти минуты, при свете коптилки, дядя Митя показался мне настоящим «Мепистопелем».

Хотя он ничего не пел. И музыки не было…

ЯВЛЕНИЕ ИУДЫ

А теперь я попытаюсь вспомнить дяди-Митину историю об Иуде Искариоте и его Учителе, которую рассказал дяде Мите его Призрак. Только запомните, пожалуйста, всю обстановочку.

Вот здесь полулежит дядя Митя в своем «турецком» халате. На «троне» восседаю я. Там на стене висит бумажный репродуктор, который дядя Митя включает, чтобы послушать последние известия. За окном темень – глаз выколи. На столике горит моя керосиновая коптилка с тремя фитилями. По потолку шастают тени.

Дядя Митя говорит, говорит, потом вдруг замолкает, уставится в темный угол и ждет. Это, значит, у него опять остановилось сердце. Оно может остановиться совсем, тогда он, наверное, умрет. А может заработать и помчаться вприпрыжку. Тогда он отхлебнет немного остывшего чаю из стакана и продолжит рассказ.

– …Иуда, в сущности, был оченно непростой малый. Это после его разрисовали дурачком. А был ли он злодеем на самом деле? Тут, как говорится, бабушка надвое сказала. Документиков нет. Придется пользоваться личным архивом. Невезуха с самого начала. Выскочил из земли, как гриб на полянке. Родни никакой – ни отца, ни матери. Тут бы ему и помереть в самый раз – жалеть некому. Но у Господа на него были, очевидно, другие виды. Две тысячи лет клянут Иудушку на всех перекрестках и на каждом еврее от него тень.

– Вот гад! – не удержался я.

– Нет, ты послушай!..Помереть ему не дали. Подкинули ребеночка в дом Красилю. Вот откуда у него и прозвище такое антиресное – Искариот. Красиль по-нашенски. Ловишь аналогию?

Я аналогию поймать не мог.

– …Подкидыш рос без любви родительской, без ласки. Это, заметь себе, фактор решающий! Спал и ел со скотиной. За каждую промашку драли по-черному. Красилй – народ грубый. И работал с малолетства от зари до зари. Ручонки мозолил до крови. Одно доброе дело, значится, этот Красиль для него все-таки сделал – обучил читать и писать. Уже специальность по тем временам! А считать – сам выучился. Да так вычитал и множил – не столбиком, а в уме! Всех «книжников» за пояс заткнул. Не башка, а синагога…

Я уже знаю, что синагога – это еврейская церковь, но при чем тут голова?

– Голова у него была – во! Как арбуз!

Я тут же вспомнил про своего папу. У него тоже «не башка, а синагога». Никакой записной книжки у него нет. Все адреса и телефоны держит в памяти.

Это ж надо? Целое ВГКО – Всесоюзное гастрольно-концертное объединение! А умножает в голове быстрее фокусника Куни. А фокусник Куни тоже папин приятель. Он в эстраде выступает.

Ему какие хочете цифры пишите на досках, а потом эти доски крутите, он все равно перемножит правильно и в один миг.

А когда они поспорили в ресторане, кто быстрее перемножит четырехзначное число на четырехзначное, папа выиграл целый ящик дорогущего коньяка. Но это было еще не при мне, но уже при маме. Все эстрадные артисты в Москве говорили: «Костя – это голова!» И папа устраивал им хорошие гастроли.

У меня пока устный счет не идет. Таиска на уроке говорит: «Пять прибавить семь, вычесть три, помножить на четыре – ответ?» «Лук-с-яйцами» сразу брякает, а пока я соображу, уже Таиска новую задачку выдумывает.

– …Вот ты – маменькин сыночек. И бабушка тебя добру учит. А Иуда сразу понял простую истину: никому ты в этой жизни не нужен. Кроме самого себя. И что бы там ни болтали, Бог заботится только о богатых и здоровых. А на бедных и больных Ему начхать с высокой горы. Никто тебя из дерьма не вытащит, пока сам себя не дернешь за хохолок. Ты мне веришь?

Я кивнул. Если бы дядя Митя заявил, что он все видел сам, своими глазами, я и тут не стал бы спорить.

– Ну и чудненько. Тогда слушай сюда. Папенька мечтал передать приемышу со временем свое дело. А Иуде захотелось во что бы то ни стало вырваться из этого вонючего местечка и стать Большим человеком в Большом городе. В результате он сбежал из дому, а папенька проклял своего сына. Иуда пошел сам по себе и никогда больше не вспоминал о своих приемных родителях. Может, это и к лучшему. Потому что теперь никто не помянет их худым словом. Они жили незаметно и умерли невзначай.

К великому сожалению, родители никогда не знают, что ждать им от своих детей. Хотя прозвище за Иудой так и осталось семейное – Искариот. Что значит – Красиль или Красильщик. По-разному говорят.

ЗНАК СУДЬБЫ

Через день дядя Митя продолжил свой рассказ.

– …Значится, сбежал Иуда от своего приемного папаши Красиля и подался в Большой город. Народу кругом – тьма тьмущая. Как в Москве. И каждый норовит у тебя изо рта кусок выхватить. А тут еще римляне – оккупанты проклятые. Половину им отдай. Чуть что не так – на крест! Царь Ирод пиры закатывает. Раввины – жируют. В синагогах мозги морочат. Народ живет – хуже некуда. Злоба кипит. В Бога только для блезира веруют. Так, для порядка поминают по субботам. Повсюду срам и сволота. В общем – на носу Большая драчка или как у вас в школе учат – «геволюция». Кажный день ждут своего Карла Маркса или Мессию – вождя по-нашему. Вот-вот с неба свалится и все наладит. Такая, брат ты мой, хитрая обстановочка! А Иуда своей башкой крутит-вертит – как бы ему это… в люди выскочить? В ситуацию, так сказать, влепиться… Устроился в торговую сеть. Сначала на подхвате, а чуть окреп, сам стал за барахлом мотаться. В одной стороне купит, в другой продаст. Спекуляция! Самое милое дело во все времена. Потекли денежки. А раз денежки завелись, можно и пошалить. Жить стало лучше, жить стало веселее…

Дядя Митя жмурится, наверное, крутит свое кино по памяти. Я сижу тихо, как мышь. Он открывает один глаз и подмигивает.

– Надо все-таки набросать тебе его портретик. Вижу так: лет двадцати пяти, крепенький, но какой-то несуразный. Как будто складывали его из деталей, по случаю. Левая рука короче правой. Вроде как в детстве сломал. Прыгал с дерева, да неудачно, значит, приземлился. Сухоруким обозвали его мальчишки…

Дядя Митя описывает Иуду так, как будто видел его вчера на Советской. А может быть, видит даже сейчас, на стенке. Я оглянулся. По стене мотались тени от моей коптилки.

– …Пальцев на одной ноге шесть, а не пять, как положено. Между прочим, знак дьявольский. От этого у него и походка вразвалочку. «Колченогий!» – кричат ему вслед ребятишки. Иуда молчит, но злоба в нем растет, как на дрожжах… Голова большая, а лобик низенький. Волос рыжий. Голосок тихий. Рябой, видать, оспой переболел. А глаз с искринкой. Словом, как грится, не красавец! Но и не полный урод. Без метрики и не догадаешься, какой он нации. А метрик тогда еще не писали. Обозвали просто – Иуда. А энтих «иуд» в Иудее, как грится, что у нас «Иванов» – пруд пруди. Под этой кличкой он и прописался в истории…Амбиции у Иуды, как грится, выше крыши, а возможностев никаких. Все в этом мире покупается и продается. Вот только рожу себе другую не приделаешь. Кто такого полюбит? Один раз увидел девчоночку. Такая ладненькая, плясучая, семь бесов в ней! «Пойдешь ко мне?» – спросил танцовщицу. «Дашь деньги – пойду», – согласилась юная красавица…Пощупал карман. Кошель тугой. Взял он ее на всю ночь. Даже имени не спросил. Обезумел, как грится, от радости. А утром глядь – смылась красавица с его кошельком. Ищи ветра в поле! Во какая, значится, бывает на свете любовь! Да тебе, батенька, про такие вещи еще знать не положено. Ты у нас пока «маменькин сынок». В этих вопросах, как грится, несмышленыш…

ПРО ЭТО САМОЕ

Адельсидоровна говорит: «Азохенвей! Любви все возрасты покорны…»

Может быть, она и не преувеличивает на этот раз.

Еще в Москве, в первых классах, я влюбился. Точно, как в книжках написано. И мутило меня от страха. И краснел, и бледнел без причины. И на подвиги потянуло, только не знал, что бы такое выкинуть!

Само собой, про это дело я никому не рассказывал.

Вместе со мной в сокольнической школе учились сестры Асковы, Леночка и Белочка. Они были двойняшки. Их путала даже учительница. Потому что обе носили косички и одинаково одевались.

И по голосу, и по глазам они были одинаковые. Черноволосые и черноглазые. Учились только на отлично. Поэтому я долго не мог сразу решить, в кого лучше влюбиться – в Леночку или в Белочку. По-настоящему! Они даже сидели вместе, впереди меня на первой парте. Ну просто с ума можно сойти, как похожи! Только когда Белочка заболела и ее побрили наголо в больнице, я понял, что влюблен в Леночку.

Канешно, никто в классе и не догадывался, что у меня такая большая любовь.

Каждое утро я надевал свой лучший костюмчик, который мне перешила бабушка из дедушкиного добра, причесывался перед зеркалом, хотя раньше это со мной не случалось, и торопился побыстрей в школу. Вовсе не потому, что так уж хотелось учиться.

– Ленка-пенка, голая коленка! – дразнились ребята.

Но когда она пропускала школу, мне становилось так скучно, что можно было повеситься.

Настоящая радость пришла, когда мы вместе выступали в клубе Русакова и поздравляли участников районного собрания по случаю великого праздника. Нас долго тренировали. Мы заучивали стихи и на весь зал кричали друг за другом. Девочки и мальчики оделись по-нарядному, но Леночка вырядилась, просто как настоящая принцесса. Я посмотрел на нее и закашлялся. Руководительница сурово спросила:

– Ты что – простудился?

– Нет. Я просто поперхнулся.

– Пойди в туалет и напейся.

Я сходил. Но пить из под крана не стал, потому что знал точно, отчего поперхнулся.

На сцене во время выступления я глядел только на Леночку и путал слова. Мне захотелось читать стихи про нее, а не про партию большевиков. Но ни в первом, ни во втором классе я сочинять не умел. Честно говоря, я даже писал по-печатному, с ошибками.

Куда подевались в сорок первом сестры Асковы, я не знаю. Может, они остались в Москве, а может, их увезли в какую-нибудь тьмутаракань, подальше от войны… Но все-таки это была любовь игрушечная, а по-серьезному я влюбился только в эвакуации…

КРИП

В четвертом классе у нас появилась новая девочка – Мила Коханова. Ее посадили на третью парту вместе с Левкой. Они сразу спелись и стали болтать на уроке. Таисия пригрозила их рассадить. Мне Мила Коханова понравилась сразу. Я даже не мог с ней разговаривать – коленки вздрагивали. Я, канешно, Левке завидовал страшно.

Но мой друг побожился, что Коханова ему совсем не нравится, а влюблен он в Рыбакову. Мы собрались как-то и решили организовать тайное общество.

У всякого тайного общества должен быть свой пароль. И мы придумали его из начальных букв наших возлюбленных. Герке нравилась Исаева, а Борьку уговорили, что его дама сердца – Полосина. Борька отчаянно сопротивлялся и утверждал, что ему вообще девчонки не нравятся. Но ради дружбы он все-таки согласился. Я, канешно, назвал Коханову.

Итак: Коханова, Рыбакова, Исаева, Полосина. Получился – КРИП.

Это наша самая большая тайна. Подходишь и говоришь на ухо: «КРИП». Это значит, от тебя требуется немедленная помощь и ты не можешь отказаться. Умри, а сделай то, что требует мужская дружба.

КРИП нам очень помог жить в эвакуации всю зиму. КРИП! И мы бежим за телегой, которая везет морковку или жмых. КРИП! И мы собираем металлом или идем кататься с ледяной горки на берег Урала. КРИП делил даже завтраки, которые нам собирали родители в школу.

Особенно тяжело было делиться Герке. Он всегда был голодный, и, кроме хлеба с подсолнечным маслом, ему ничего с собой не давали.

Они приехали с матерью всей семьей, Герка был старший, еще у него была уйма братьев и сестер, я всегда их путал и со счета сбивался. А Теркин отец ушел на фронт еще в Белоруссии и пропал пока без вести.

Зимой я ходил в музыкальную школу. Хотя учиться музыке во время войны для мужчины было как-то стыдно. Но мама сказала:

– Ты можешь не стать пианистом, но научиться играть – ты обязан. Еще неизвестно, когда война кончится, пока, будь добр, ходи в здешнюю музыкальную школу.

Я был не против играть там Моцарта или какого-нибудь Бетховена. Но разбирать этюды Кабалевского и учить ноты – мука мученическая.

И все-таки обижать маму я не стал и ходил в музыкалку с большой черной папкой, где, кстати сказать, и моя мама мучила других детей на «фортепьянах», но заниматься со мной отказалась наотрез, потому что учить своих ребенков – сплошная нервотрепка и никакого толку.

Софья Николаевна требовала, чтобы я попадал палец в палец и нота в ноту без ошибок. И для этого я еще должен был по часу заниматься дома, когда все приличные дети уже играли во дворе «в баночку», как в настоящий футбол.

Я даже сквозь двойную раму слышал, как орут: «Пасуй, пасуй! Мазила хренова! Есть! Гол!»

Зимой музыкальная школа не работала, потому что топить было нечем, и все учительницы разобрали своих учеников по домам.

И я таскался с большой папкой на другой конец города два раза в неделю в маленький домик на Зиминке. К маме тоже ходили ее ученики. Я в это время сидел на кухне и ждал, когда закончится урок.

Однажды я пришел домой, слышу, мама с кем-то в комнате занимается. Я себе устроился на кухне с глухой Машкой. Она готовила обед для Марипаловны.

Пахло вкусно.

Вообще, во время войны все научились делать вкуснятину из ничего. Например, баклажанную икру из зеленых помидор. Потрясающая вещь! Или варенье из огурцов. Пальчики оближешь!

Так вот сижу я и слышу, как в комнате у мамы заиграли «Турецкий марш». Я не выдержал и с криком «это моя любимая» открыл дверь. Смотрю – сидит мама, а играет на пианино, кто бы вы думали? Милка Коханова. Тут я буквально сгорел от стыда и провалился сквозь землю. Оказывается, у моей мамы появилась новая ученица. Но я же не знал! Я же не знал!..

И, представляете… такое совпадение!

Целый год Мила Коханова была для меня самой красивой девчонкой на свете. У нее были белые прямые волосы, как у мамы. Короткая такая стрижка. Вот до сих пор. Уши волосы закрывали, а шею не закрывали.

Она была высокая, даже выше мамы. У нее и пальцы были длинные, как у мамы. Только глаза зеленые-зеленые, а у моей мамы совсем голубые. Про фигуру ничего сказать не могу.

Мы тогда вообще никакого внимания на фигуру не обращали. Мы влюблялись только в лицо.

И почему мне понравилась именно Коханова – объяснить не могу до сих пор. Я потом слышал, как взрослые говорят: черт попутал! Но мне больше нравится – если Бог велел.