Текст книги "Ловушка для гения. Очерки о Д. И.Менделееве"

«Я жил тогда в Одессе пыльной…»[119]119
  А. С. Пушкин. «Евгений Онегин» («Отрывки из путешествия Онегина»).


[Закрыть]

 
Всяк суетится, лжет за двух,
И всюду меркантильный дух.
 

А. С. Пушкин, «Отрывки из путешествия Онегина»

После торжественного акта конференция Педагогического института ходатайствовала перед министром народного просвещения А. С. Норовым о разрешении оставить лучших выпускников, в том числе и Менделеева, «при институте еще на один год для дальнейшего усовершенствования по избранным ими наукам и приготовления к экзаменам на степень магистра» [Младенцев, Тищенко, 1938, с. 97].

Министр ходатайство удовлетворил, но Менделеев отказался оставаться в институте. Биографы полагают, что причиной стало ухудшение здоровья [там же]. Тому есть основания. Так, из ежемесячных отчетов (рапортов) И. И. Давыдова министру следует, что 1 апреля 1855 года в институтском лазарете находились три студента, в том числе и Менделеев; 1 мая Менделеев все еще был в лазарете; в период сдачи экзаменов (с 13 мая по 17 июня 1855 года) он также некоторое время находился в лазарете[120]120
  ЦГИА СПб. Ф.13. Оп.1. Ед. хр. 4119. Л.9, 14, 16 об. – 17 об.


[Закрыть]; 1 июня состоялся экзамен по ботанике в присутствии академика Н. И. Железнова; 6 июня – экзамен по зоологии в присутствии академика К. М. Бэра; 1 июля Менделеев снова в лазарете, и только в августе он там не числится[121]121
  Там же. Л.19 об. – 20 об., 22.


[Закрыть].

28 июня 1855 года И. И. Давыдов послал на имя министра представление о назначении Менделеева во 2-ю гимназию в Одессу, добавив, что там имеется лицей, благодаря чему молодой учитель сможет подготовиться к магистерскому экзамену [Младенцев, Тищенко, 1938, с.95]. Видимо, поэтому Менделеев и отказался остаться в ГПИ еще на год, ведь переезд в Одессу решал сразу два важных для него вопроса – здоровье и подготовка к магистерскому экзамену.

Однако все случилось иначе. В конце июня 1855 года открылась вакансия старшего учителя естественных наук в Перми, куда по ходатайству конференции ГПИ был определен сокурсник Менделеева Иван Лейман, ранее получивший направление в Симферопольскую гимназию. После чего министерство, без согласования с институтом, решило отправить в Симферополь вместо Леймана Менделеева, а во 2-ю Одесскую гимназию – Ивана Янкевича, ранее также оставленного при институте. И. К. Янкевич в Одессу не поехал, но Менделеева все равно направили в Симферополь, где не было возможности ни заниматься наукой, ни готовиться к магистерскому экзамену. Об этой истории Дмитрий Иванович позднее рассказывал:

Вы знаете, я и теперь не из смирных, а тогда и совсем был кипяток. Пошел в министерство, да и наговорил дерзостей директору департамента Гирсу[122]122
  По-видимому, Менделеев запамятовал, речь шла о Павле Ивановиче Гаевском.


[Закрыть].

На другой день вызывает меня к себе И. И. Давыдов: «Что ты там в департаменте наделал? Министр требует тебя для объяснений».

В назначенный день, к 11 часам утра, я отправился на прием к министру. В приемной было много народу и, между прочим, директор департамента. Я сел в одном углу комнаты, директор в другом. Начался прием. Жду час, другой, третий, ни меня, ни директора к министру не зовут. Наконец, в четвертом часу, когда прием кончился и все ушли, отворяется дверь и из кабинета, опираясь на палку и стуча своей деревяшкой, выходит (он был хромой, после ампутации одна нога у него была на деревяшке) министр, Авраам Сергеевич Норов. Он был человек добрый, но грубоватый и всем говорил «ты».

Остановившись среди комнаты, посмотрел на меня, на директора и говорит: «Вы что это в разных углах сидите. Идите сюда».

Мы подошли. Он обратился к директору: «Что это у тебя там писаря делают? Теперь в пустяках напутали, а потом в важном деле напортят. Смотри, чтобы этого больше не было».

А потом ко мне: «А ты, щенок. Не успел со школьной скамейки соскочить и начинаешь старшим грубить. Смотри, я этого вперед не потерплю… Ну, а теперь поцелуйтесь».

Мы не двигались. «Целуйтесь, говорю вам».

Пришлось поцеловаться, и министр нас отпустил [Младенцев, Тищенко, 1938, с. 98–99].

А. С. Норов был фигурой колоритной. Во время Бородинского сражения, командуя полубатареей из двух пушек, он получил тяжелое ранение, из-за чего ему пришлось ампутировать левую ногу чуть ниже колена. Операцию проводил лейб-медик Наполеона Доминик-Жан Ларрей (Dominique-Jean Larrey; 1766–1842), которого называют отцом скорой помощи, в занятой тогда французами Москве, в Голицынской больнице. В юности Авраам Сергеевич не смог получить полноценного образования, поскольку отец определил его на военную службу, и учебу в Благородном пансионе Московского университета пришлось оставить. Однако его всегда отличала страсть к самообразованию. Уже в зрелом возрасте он выучил еврейский, греческий и арабский языки (при том, что ранее овладел французским, немецким, английским, испанским, итальянским и латинским). Кроме того, он писал стихи и занимался переводами, в частности Вергилия и Горация. Дружеские отношения связывали Норова с Пушкиным. Следует также отметить, что Авраам Сергеевич был страстным библиофилом. Свою первую библиотеку он продал Н. П. Трубецкому, вторую собирал 30 лет. В книжном собрании Норова, которым пользовались многие, имелось множество раритетов, скажем, более пятидесяти изданий Библии, уникальные коллекции изданий и рукописей Джордано Бруно и Томмазо Кампанеллы. Значительную часть библиотеки Норова составляли книги и рукописи, привезенные им из путешествий по Европе и Востоку.

В 1849 году Норов был назначен сенатором и помощником главного попечителя Человеколюбивого общества, в 1850-м – товарищем министра народного просвещения, а в апреле 1853-го – министром. О Норове-министре довольно точно сказал А. В. Никитенко в дневниковой записи от 5 мая 1856 года: «Бедный Авраам Сергеевич! Вот что значит бремя не по силам! Это просто добрый человек, и министру в нем не уместиться. Тут нечем помочь – тут радикальная неспособность к делу. Вряд ли он долго еще пробудет министром» [Никитенко, 2005, 2, с.16]. Действительно, 23 марта 1858 года А. С. Норов подал в отставку.

«Как человек, Норов пользовался общим уважением, – писал о нем современник, – в нем признавали много добродушия, простоты, общительности и доброты, но как министра его не одобряли» [Чехов Ал., 1895, с.389].

Однако Норов, будучи министром, все же сумел сделать много полезного: «…изъял из ведения местных генерал-губернаторов управление учебными округами, восстановил Главное управление училищ, которые рассматривал „как домашнее, родительское приготовление к учению“, и Учебный комитет. Он также добился увеличения числа принимаемых в университеты студентов, повышения пенсий вузовским преподавателям, восстановил существовавшую ранее практику командировки за границу молодых ученых (магистров) по выбору университетов для подготовки к профессорскому званию. По инициативе министра в высших учебных заведениях страны были значительно расширены программы преподавания „классических языков“ – греческого и латинского, что, впрочем, многими было воспринято негативно. Даже император Александр II признал это „излишним“, отметив, что „потребность современного образования“ составляют естественные науки, а не „древние языки“. Одним из наболевших общественных вопросов, положительного решения которого ждало все образованное российское общество, являлся вопрос о цензуре. А. С. Норов неоднократно высказывался за ослабление цензурного гнета. В 1857 г. он представил царю доклад, в котором указывал на необходимость „упростить действия цензуры“. Александр II распорядился „заняться этим неотлагательно“. Однако Норову не удалось отстоять свою точку зрения» [Сачкова, 2013, с. 20].

Научные заслуги Норова были по достоинству оценены современниками. Авраам Сергеевич стал почетным членом ряда научных обществ, академиком Академии наук по отделению русского языка и словесности, председателем Археографической комиссии. Под его руководством комиссия издала около 35 томов различных исторических документов. Последним сочинением Норова стал разбор романа Л. Н. Толстого «Война и мир» [Норов, 1868], где, отдавая должное литературному таланту автора, Авраам Сергеевич отмечал исторические ошибки в описании событий войны 1812 года.

В ситуации конфликта Менделеева с Гирсом (Гаевским) Норов, конечно, сумел показать себя отцом-командиром, но в бумагах ничего не исправил, потому как исправление принятых ошибочных решений не являлось и не является элементом российской управленческой культуры (если, конечно, ошибка не наносит ущерба самой власти). В итоге в предписании А. С. Норова конференции ГПИ от 17 августа 1855 года за номером 6526 было указано, что Дмитрий Менделеев назначается старшим учителем естественных наук в Симферопольскую гимназию, математик Константин Краевич – в 4-ю Московскую гимназию, Иван Янкевич – во 2-ю Одесскую гимназию[123]123
  ЦГИА СПб. Ф.13. Оп.1. Д.4123. Л.8.


[Закрыть].

Институт вручил Дмитрию Ивановичу документ, в котором было сказано, что «на основании существующих постановлений выдано Менделееву из хозяйственной суммы института третное не в зачет жалование из годового оклада по 393 руб. 15 коп. и из Главного казначейства прогоны на две лошади от С.-Петербурга до Симферополя. Кроме того, он снабжен от института казенными книгами, одеждою и бельем» [Младенцев, Тищенко, 1938, с.99]. Да и Н. В. Басаргин, кроме отеческих наставлений («опасаюсь, чтобы тебя не увлекло ратное дело, в котором ты пользы никакой не принесешь, а между тем испортишь всю свою будущность»), выслал около 100 руб. серебром в надежде, что «этого на год авось достанет» [там же, с.113] (как выяснилось, он сильно ошибся).

25 августа 1855 года Дмитрий Иванович выехал из Петербурга в «жемчужину империи», в Крым, в Симферополь, где должен был прослужить, согласно данной им расписке, восемь лет. Но обстоятельства сложились (не без активного участия самого Менделеева) так, что он проработал учителем не восемь лет, а всего лишь около восьми месяцев.

Крымская война еще шла. 27 августа 1855 года был взят Малахов курган и сдан Севастополь. Симферополь оставался на военном положении. О жизни Менделеева там красноречиво свидетельствуют его воспоминания и письма того времени. Вот некоторые фрагменты из них.

Там (в Симферополе. – И. Д.) гимназия была закрыта по случаю Севастопольской войны. Квартир не было, за одну вторую комнаты с глиняным полом спрашивали 30 руб., а жалования 33 руб. Жил с инспектором в каморке архива [Архив Д. И. Менделеева, 1951, с. 15].

Из письма Д. И. Менделеева к Протопоповым от 19 октября 1855 года:

Вот уже две недели с половиной, как грущу и скучаю я в Симферополе (т. е. он прибыл туда 2 или 3 октября. – И. Д.)… Невеселая жизнь выпала мне на долю, да, правда, веселья я не искал – хотелось спокойствия, маленьких удобств. Ни того, ни другого не имеют почти все жители Симферополя; главная причина всего страшнейшая дороговизна и теснота. При недостатке всех удобств, я лишен сверх того всякой возможности заниматься, потому что мои вещи отосланы были из Харькова в Одессу и теперь еще пока там, потому что библиотека гимназии очень бедна, да и ту вывозят для всякой безопасности в Орехов; я не имею почти никого знакомых, кроме директора, у которого и пользуюсь пока квартирой вместе с инспектором, да кроме своих товарищей, по счастью почти всех холостяков и молодых людей… Обещают нам прибавить жалованья, даже дать двойное, но все это впереди и все пока на словах, на деле приходится очень плоховато. Все это вместе делает жизнь мою и скучною, и тяжелою, и бесполезною, одна надежда на то – как бы скорей получить отпуск, да приехать в Петербург – там мог бы я поискать чего-нибудь лучшего. Писал я об этом отпуске ко всем, кто принимает во мне участие, да не знаю, что будет. Хотелось бы к марту выехать уже отсюда, да, кажется, не удастся.

‹…› Сам Симферополь, безо всей этой неуладицы, безо всех этих случайных и временных неудобств, непривлекателен… По дороге к Севастополю, где кишит народ, шныряют быстрые лошади татар, скрыпят их арбы и идут постоянно войска, по этой дороге открывается прекрасный вид на наш жалкий, в сущности, городок. ‹…› В городе на улицах, на огромнейшем базаре, в каждой лавке, в каждом дому толкотня страшная. Везде лазареты. И у нас верхний этаж гимназии занят им же… Пыль страшная, так что и выходить не хочется, тем более что часто приходится слышать запах лазаретов и дыму оттого, что жгут за городом падаль и везут нечистоту. Приходится сидеть под окном, глядеть на цветущие еще под окном розы да на опавшее персиковое дерево, за которыми ковыляют по двору солдаты.

‹…› Все военные действия от нас за 50 или около верст, а здесь как ни в чем ни бывало, будто за тысячу, – идут классы гимназии, театры, разгул и кутеж ежедневно – ко всему привыкли [Младенцев, Тищенко, 1938, с. 113–115].

Из последней фразы следует, что гимназия все же работала (вопреки тому, что утверждается в «Летописи…» [1984, с.45]), хотя и не в полной мере (в том же письме Менделеев сообщает, что «главнейшим развлечением служат занятия по гимназии»). Раненых же размещали преимущественно во флигеле гимназического пансиона и на верхнем этаже.

Уже покинув Крым, Дмитрий Иванович пишет брату Ивану:

Плохо было жить мне в Симферополе… до того плохо, что я старался всеми силами выбраться из Крыма – и, благодаря Бога, выбрался. В Симферополе я не имел порядочного обеда, а платил за него 60 коп. сер., я не имел своего угла – ничего еще нельзя было достать, должен был жить вместе с инспектором, комната которого не топилась, – дрова так дороги, что нашему брату не по карману, я не имел ни знакомства, ни книг, ни даже всех своих вещей, которые отправил в Одессу, а потому время текло и скучно, и без пользы. А я чувствовал много еще сил нетронутых, да и здоровье не могло укрепляться в нетопленой комнате, – хотелось в Одессу искать чего-нибудь [Младенцев, Тищенко, 1938, с. 122].

В литературе встречаются весьма оригинальные описания симферопольской жизни Менделеева.

К примеру, академик Д. Ю. Пущаровский так описывает пребывание Менделеева на юге России: «В 1855 году… Менделеев получил золотую медаль, а заодно и направление на должность старшего преподавателя гимназии в южный город – Симферополь. ‹…› Однако вскоре из-за начавшейся Крымской войны перевелся в Одессу…» [Пущаровский, 2019, с. 20]. Для справки: Крымская война началась в июне (по ст. ст.) 1853 года, летом 1854 года англо-французский флот подошел к Севастополю и к началу осени 1855 года, когда Менделеев прибыл в Симферополь, война в Крыму была в самом разгаре.

В начале октября 1855 г. Менделеев получает письмо от И. К. Янкевича, в котором тот сообщает, что ему «удалось, наконец, выхлопотать себе позволение остаться в Петербурге» при ГПИ [Младенцев, Тищенко, 1938, с.118]. Напомню, что Янкевич был назначен учителем во 2-ю гимназию в Одессу, куда первоначально должен был отправиться Менделеев. Таким образом, место учителя в Одессе оказалось вакантным. Об этом Менделееву осенью 1855 г. написал М. А. Папков: «…Янкевич остается в Петербурге и… место его в Одессе открыто для желающих, особенно для Вас, как для соседа… Для перемещения в Одессу Вам должно подать просьбу об этом попечителю Вашего учебного округа, а не министерству… Янкевич же остался в Петербурге в силу отмененного Норовым и восстановленного Вяземским (П. А. Вяземский летом 1855 года получил пост товарища министра народного просвещения, т. е. заместителя А. С. Норова. – И. Д.) (касательно Янкевича) предписания институту, что студенты, с золотыми медалями кончившие курс, могут оставаться при институте для усовершенствования в науках» [Младенцев, Тищенко, 1938, с. 118].

Теперь дело было за Менделеевым. И он воспользовался предоставленной возможностью. 29 ноября 1855 года попечитель Одесского учебного округа Павел Григорьевич Демидов, отличавшийся отзывчивостью и добротою, пишет И. И. Давыдову (в ответ на письмо последнего от 11 ноября[124]124
  Видимо, И. И. Давыдов поддержал просьбу Менделеева о переводе в Одессу и в письме попечителю от 11 ноября отметил: «Зная способности Менделеева, я вполне уверен, что он оправдает Ваше благодетельное для него одобрение» (ЦГИА СПб. Ф.13. Оп.1. Д.2829. Л.26).


[Закрыть]) о Менделееве:

Заметив в нем способность и желание к большему усовершенствованию в науках и, со своей стороны, желая предоставить ему средства к тому (которых он не мог иметь в Симферополе), я еще до получения настоящего отношения Вашего превосходительства, перевел его на вакансию ст. учителя математики в состоящую при Ришельевском лицее гимназию (Менделеев был назначен старшим учителем математики и физики 17 ноября. – И. Д.), ибо таковая вакансия во 2-й гимназии была уже замещена. ‹…› Он занимается уже с профессором Гассгагеном опытами по части химии[125]125
  ЦГИА СПб. Ф.13. Оп.1. Д.2829. Л.25–25 об.


[Закрыть].

Вскоре из Симферополя пришло жалованье за два месяца (18 руб. 37,5 коп.), аттестат и формулярный список, в котором деятельность Менделеева в местной гимназии была оценена положительно. А Савва Степанович Дацевич, директор Симферопольской гимназии, отправил Дмитрию Ивановичу душевное письмо:

Если, с одной стороны, мне жаль, что Вас перевели в другую гимназию и лишили чрез то Симферопольскую гимназию достойного чиновника, то с другой стороны, я доволен тем, что Вы в Одессе нашли для себя выгоды и удобства, которых в Симферополе не могли иметь, особенно при нынешних его обстоятельствах.

Поздравляю Вас чистосердечно, что успели в своем деле и нашли себе место, которое, кроме что выгоднее прежнего, но и дает Вам средства заниматься наукою, которую Вы так любите; Вы мне передавали план ваших действий, по учебной части, душевно желаю Вам полного в том успеха.

Заинтересованный Вашими прекрасными качествами души и достоинствами служебными, я покорно прошу Вас, Дмитрий Иванович, сохранить память обо мне, как человеке, истинно Вас уважающем [Младенцев, Тищенко, 1938, с. 121].

Христиан Генрихович Гассгаген (или Гасгаген), о котором упомянул П. Г. Демидов, был профессором химии и технологии в Ришельевском лицее и одновременно руководил основанной в Одессе в начале XIX века Лабораторией заведения искусственных минеральных вод. Эта лаборатория работала по системе известного шведского химика Якоба Берцелиуса, сначала под руководством его ученика Г. Гартваля, которого в 1837 году сменил Гассгаген, также ученик Берцелиуса. В 1838 году Х. Г. Гассгаген защитил в Императорском университете Святого Владимира в Киеве диссертацию на степень магистра химии и минералогии, а в 1839 году утвержден профессором химии и технологии в Ришельевском лицее в Одессе [Михневич, 1857][126]126
  См. также статью «Гассгаген Х. Г.» в изд.: [Русский биографический словарь. Т.: Гааг – Гербель, с. 260].


[Закрыть]. Академик Ю. Ф. Фрицше написал Гассгагену письмо с просьбой помочь Менделееву в его научных занятиях. Христиан Генрихович был одним из немногих среди одесских знакомых Менделеева, с кем можно было поговорить о химии и физике. Возможно, Дмитрий Иванович некоторое время работал в лаборатории, руководимой Гассгагеном. Кроме того, он подружился со старшим учителем лицея Г. И. Виреном, старшим учителем Веселовским и с адъюнктом истории М. Смирновым, приехавшим из Петербурга. Впоследствии Вирен перевел на немецкий язык по просьбе Менделеева изложение второй части магистерской диссертации последнего, которая была представлена 29 января 1858 года Санкт-Петербургской Академии наук [Mendelejew, 1859][127]127
  Русский пер. А. И. Горбова: Менделеев Д. И. О связи некоторых физических свойств тел с их химическими реакциями [Менделеев, 1934–1954, т.1, с. 325–347].


[Закрыть].

Из письма Дмитрия Ивановича к брату Ивану[128]128
  Письмо не датировано. Из контекста следует, что оно было написано в начале ноября 1855 года.


[Закрыть]:

Тотчас же (по получении письма от Янкевича, т. е. во второй половине октября 1855 года. – И. Д.) иду к директору (А. Андруцопуло, директору училищ Таврической губернии. – И. Д.) просить отпуска в Одессу – и получаю едва-едва отпуск на 10 дней (который затем, по распоряжению попечителя Одесского учебного округа, был продлен до 28 ноября. – И. Д.), но мне только бы вырваться – о возвращении не думал – очертя голову, вызывал судьбу и на этот раз победил. 30 октября выехал из Симферополя… В полушубке, который едва защищал от ночных холодов, в медвежьих сапогах, в папахе, с месячным жалованием в кармане, с надеждой в сердце… покатил я из Крыму.

…Не без приключений доехал я в 4 дня (и это очень скоро) до Одессы[129]129
  Менделеев выехал из Симферополя 30 октября, а в Одессу прибыл 4 ноября 1855 года, т. е. дорога заняла пять дней. – И. Д.


[Закрыть] – увидел этот чистенький, опрятный город, богатый морскими видами, город, который товарищи, живущие здесь, не хвалят за его плохой климат, за жары и грязи, за холодность в обществе, за разнохарактерность его, за преобладание невежественных греков, чуждающихся всякого общества, за скуку теперешней жизни. Но я нашел здесь все. Через две недели получил я место – впрочем, не то, для которого поехал, а старшего учителя математики в гимназии, состоящей при Ришельевском лицее. Дела пропасть – 16 уроков в неделю – все в 5-м, 6-м, 7-м классах. В день самого приезда я получил и свой чемодан с вещами.

Теперь я живу себе тихо: нанимаю за 8 целковых комнату – высокую, светлую и чистую, – чего в Крыму не достать за 30 руб. сер., с отоплением, которое и здесь недешево, прислугой и мебелью – это очень дешево, благодаря товарищам. Стол имею, как все здесь, в гостинице, где за 15 коп. сер. можно достать отличную порцию, а за 30 коп. сер. быть сытым. Теперь главное – я получил возможность позаняться тем, чем мечтал, для чего имел средства, и другими предметами, средства для которых нашел у своих товарищей, профессоров. Библиотека лицея укупорена, как и многие другие пособия. Словом, я доволен пока…

А летом непременно поеду в Петербург, разве удержит что особенное. Пока здоров [Младенцев, Тищенко, 1938, с. 122–123].

Он действительно чувствовал себя хорошо, хотя многие особенности одесской жизни ему были не по душе. Когда Папков попросил Менделеева дать совет их общему знакомому Познякову, брать ли тому назначение в Одессу, Дмитрий Иванович ответил с полной откровенностью (письмо от 9 апреля 1856 года):

…На Одессу пенять нечего – здоровье мое обстоит великолепно, а погода стоит – теплынь, море, переломанный берег, травка первая и цветы, дело казенное кончено, пыль еще не задушила, ветер ни разу еще с ног не свалил – просто блаженство, какого желаю от души всякому. ‹…› При этих увлекающих сторонах, при дешевых апельсинах, при скоро обещающейся дешевизне всего… при всем хорошем, пропасть есть худого, неспокойного… Для Познякова (человека не особенно практичного. – И. Д.) – здесь не житье. Мой совет ему и не думать ехать сюда. Он найдет холод здесь такой – конечно, сердечный, – какого не видывал в Питере, внимания, участия ни на грош, зато услышит на каждом углу о пшеничке, в гостях придется даже услыхать, что не стоит отдавать по ¾ копейки, когда можно будет скоро взять и по 1 копейке – это за четверть пшеницы в месяц за магазин. Впрочем, жить здесь будет, кажись, недурно, когда и теперь живется так себе – можно найти квартиру славную, уроки рубля по 2 или даже по три. ‹…› Квартиру можно иметь с мебелью и прислугой рублей за 10, хорошую, стол целковых в 9 прекрасный с вином, конечно, с аккерманским, – но ведь аккерманское вино бывает иногда превосходно. Табак отличнейший. Чай в 2 руб., сахар, говорят, скоро будет 15 коп. сер. Жалованье учителя в год 428 руб. ‹…› Только знакомых не будет хороших, а так себе, кой-какие, гулянья полнехонькие, по воскресеньям на бульваре в 5–6 ч весь город, в Европейской гостинице оркестрион – чудо, какого и в Питере нет [Младенцев, Тищенко, 1938, с. 132–133].

Эти по-своему замечательные свидетельства Менделеева об Одессе могут быть дополнены тоже красочным, но более глубоким и цепким взглядом на город И. С. Аксакова, побывавшего там семью годами ранее (Аксаков пишет об Одессе, Менделеев – о себе на фоне Одессы):

Во вторник, 9-го ноября [1848], к вечеру приехал я в Одессу. Город поразил меня своею торговою деятельностью и своею совершенно оригинальною физиономиею. Море с лесом мачт, красивые улицы, обстроенные домами из дикого камня, без штукатурки, с плоскими кровлями, набережные, обсаженные деревьями, лоск и блеск европейской торговли, отсутствие тяготеющей власти – все это делает первое впечатление приятным. Не судите Одессу как русский город. Это разноплеменный рынок, где выгода соединила людей из разных мест в одно общество. Этот город – явление искусственное, но, однако же, не насильственное, как Петербург. Это город, весь создавшийся из иностранных элементов, связанных довольно дружелюбно русским цементом. Космополиты и либералы – Дюк де Ришелье, граф Ланжерон и граф Воронцов – придали ему характер космополитизма. Торговле хорошо под сенью русской силы, и она мало заботится о внутреннем политическом состоянии России, а Одесса – вся торговля; другого деятельного начала в ней нет. Плохо будет Одессе, если отнимут у ней porto franco, которое делает здешнюю жизнь очень дешевою. Здесь все дешево, исключая дров, которые, впрочем, заменяются углем, добываемым в Екатеринославской губернии. Вас поразит свобода, бесцеремонность даже в официальных сношениях, здесь царствующая: часовой стоит с ружьем и курит сигару, извозчик курит, благовоние табака всюду на улицах, чему я очень обрадовался. Разумеется, этот город не имеет в себе настоящего жизненного начала, никакой религиозной физиономии и со временем должен пасть; разумеется, в нравственном отношении он стоит ниже какой-нибудь Полтавы, но, во всяком случае, он очень занимателен и достоин любопытного взора [Аксаков, 1988, с. 408–409].

16 декабря 1855 года Менделеева по решению правления лицея назначили на вакантную должность учителя естественных наук гимназии при Ришельевском лицее. Естествознание там стали преподавать только с 1851 года, взамен древнегреческого языка, и опыта в преподавании этого предмета не было. Поэтому Менделеев с его обширными познаниями пришелся весьма кстати.

В гимназии им были довольны все – и ученики, и коллеги. В «Летописи…» отмечается, что его преподавание, «несмотря на то (курсив мой. – И. Д.) что он, очевидно, рассчитывал вернуться к научной работе в Петербурге, носило живой, оригинальный, творческий характер» [Летопись… 1984, с. 53]. Видимо, авторы полагали, что преподавание должно носить указанный ими характер только, если преподавателю ни на какую научную работу рассчитывать уже не приходится, а Дмитрий Иванович представлял собой исключение. Но, как бы то ни было, Менделеев действительно старался. К примеру, он планировал организацию в гимназии учебного кабинета естественных наук и, возможно, по просьбе директора лицея Н. Н. Мурзакевича, написал программу преподавания естествознания, предполагая составить также руководство для гимназий, в котором намеревался «описать газы, жидкости, горные породы, минералы, остатки органических существ, растения, начиная с низших, и животных, начиная с человека как типа и особенный класс образующего, кончить… географией». «Другое руководство, – писал он далее, – хочу о силах действующих, нам известных, и о состояниях тел, о притяжении между телами небесными, о тяжести… о химическом строении, о звуке, свете, теплоте, электричестве, магнетизме, жизни»[130]130
  НАМ СПбГУ. I-А-51-1-10. с. 23.


[Закрыть].

В рапорте директору лицея (подан 23 января 1856 года) Менделеев делится своими мыслями о преподавании естественных наук:

Предметы, входящие в состав общего образования, должны обогащать запас знаний в ученике и способность к развитию душевных сил. К числу предметов, могущих при обучении принести большое число плодов, принадлежат языкознание и естествознание. Необходимый материал в грубом виде есть у всякого ученика и всякому доступен в живом языке, в предметах, ежеминутно бросающихся в глаза. Эта доступность материала весьма важна, потому что многие предметы вовсе лишены ее, потому что она развивает в ученике наблюдательность, умеряет пылкость воображения, давая ему пищу, приучает к поверке мыслей. Ум приобретает большую гибкость, обогащается понятиями, углубляется в предмет, разбирая этот материал по частям в грамматике и в учении о формах тел природы (в морфологии). Ум научается сравнивать, обсуживать, группировать, когда разбирает различные роды произведений слова. ‹…› Ум привыкает к строгим умозаключениям, постигает причинность, когда в языкоучении узнает теорию слова и словесных произведений, а в естествознании учение о силах – физику, химию и физиологию.

‹…› Цели науки, совершенно различные от целей учебных предметов, не должны быть выпускаемы из виду. Отвлечение от внешнего, случайного, внимание к существенному, критика, сравнение – должны быть внушены естественными науками точно в такой же степени, как наблюдательность тонкая, анализирующая. Это драгоценнейшее достоинство естествознания при обучении в гимназии может быть достигнуто строгой естественной системой [Младенцев, Тищенко, 1938, с. 261–262].

Педагогический совет гимназии принял к сведению предложенную Менделеевым программу естественных наук, а организацию естественно-научного кабинета было решено произвести «по мере возможности» [Летопись… 1984, с.47].

Составляя рапорт, Дмитрий Иванович, чей ум приобрел к тому времени большую гибкость и крайне обогатился самыми разными понятиями, мыслил преимущественно о том, как бы поскорее покинуть Одессу, ведь, как он проницательно заметил, «цели науки, совершенно различные от целей учебных предметов, не должны быть выпускаемы из виду». Да и вообще – прежде всего надо подумать о себе, своих целях и жизненных планах. В советское время часто приходилось слышать: «Я пошел работать в школу (на завод, на стройку и т. д.), потому что стране нужны были… (учителя, рабочие, инженеры и т. д.), хотя у меня были способности, чтобы стать…» Д. И. Менделееву (и, как показывает опыт истории, выдающимся людям вообще) подобные мысли, как правило, чужды (что бы они ни говорили на разных, особенно на последних этапах своей жизни), они, – повторяю, независимо от используемой ими риторики, – действовали по принципу: что хорошо мне, что способствует максимальному развитию моего таланта, то в конечном итоге хорошо и стране (которая всегда найдет способ осложнить талантливому человеку жизнь).

Но пока побег из Одессы еще только мыслился, Менделеев пользовался теми возможностями, которые у него были. Главное – он мог готовиться к магистерскому экзамену и писать диссертацию. Естественно, он постоянно думал о возвращении в Петербург. В Одессе жить было неплохо, но скучно. Как остроумно заметил М. Д. Беленький, «европейский прогресс, высадившийся после окончания Крымской войны на одесский причал, был пока представлен одной коммерцией. После крушения гулкого николаевского хронометра Одесса торопилась завести свои изящные буржуазные часы, жить по которым молодой ученый был категорически не в состоянии» [Беленький, 2010, с.96].

Из письма Д. И. Менделеева к М. А. Папкову от 9 апреля 1856 года:

Милейший Папков.

Низкий поклон, да большое спасибо прежде всего за ваши хлопоты с моей книгой[131]131
  Речь идет о статье «Изоморфизм в связи с отношениями кристаллической формы к составу», опубликованной в «Горном журнале» (1855. Ч.3, кн.8. С. 229–400; кн.9. С. 405–467), изданной отдельно под уточненным заглавием: Менделеев Д. И. Изоморфизм в связи с другими отношениями кристаллической формы к составу: Дис. представлена при окончании курса в Гл. пед. ин-те студентом Д. Менделеевым. СПб.: Тип. И. И. Глазунова и Комп., 1856; дата выхода по визе цензора – 28 января 1856 года. – И. Д.


[Закрыть], из которой хотел бы теперь вырвать половину страниц. ‹…› Сам я здесь получил 25 оттисков и бешусь над ними – ошибок и опечаток пропасть, да какие грубые, да и не знаю куда девать – с собой ведь везти не стоит. Впрочем, часть придется везти с собой до Киева вот по какой причине: мой гимназический экзамен будет кончен 1-го [июня] или около мая, в Петербург не успею уже ехать выдержать экзамен до вакации, потому что закон позволяет начать магистерский экзамен не позже начала студенческих экзаменов. В Киев же приеду как раз. А откладывать экзамен до после вакации не хочется по множеству весьма понятных причин. Оттого решаюсь держать экзамен до вакации в Киеве, если только – допустят – так как еще не будет году после выхода из института, а потом тотчас ехать в Петербург. После надеюсь достать отпуск и остаться покончить диссертацию и защищать ее. ‹…› Вы, верно, не нарадуетесь праву, которое получили 5 марта, – ехать за границу. Я так кусал ногти, да чесал затылок от злости – зачем не остался еще на год в институте. Было бы в десять раз лучше. Впрочем, я и теперь, хоть без надежды, а все еще писал к кому мог, хочется попытать счастья [Младенцев, Тищенко, 1938, с.132].

Менделеев рвался в Питер, еще больше в Европу, на худой конец готов был ехать хоть в Пекин, хоть на Аляску.