Текст книги "Трисвечница"

В страшные военные годы блаженная Пелагея Захаровская, укрепляя народный дух, предсказывала скорое открытие Троице-Сергиевой лавры.

– Батюшка наш, Сергий преподобный, от ига татарского Русь вымолил, – говорила она, – и нынче не оставит ее в беде.

В 1943 году советская власть разрешила открывать православные храмы. Когда об этом узнали Полюшкины почитатели, они собрались в доме Орловых, и старица стала наизусть читать акафист преподобному Сергию Радонежскому. Помолившись, все сели за стол, и Полюшка начала говорить о том, что за время безбожных лет люди отучились от церковных правил.

– Перво-наперво, – говорила блаженная старица, – научитесь правильно креститься. А то ведь крестимся впопыхах, в спешке, словно от мух отмахиваеся. Тычем пальцами в лоб, в плечи да в ключицы. От этого у креста нижняя часть длиннее верхней получается. Он становится перевернутым, как у сатанистов. А крестить-то надо лоб, живот, поближе к пупку, и плечи. Да еще помните, что на левом плече у нас бес может сидеть и в ухо лукавые мысли нашептывать. А крестное знамение его отгоняет. Вот, Маняша, тебе, к примеру, он нашептывает от младенца, которого ты во чреве носишь, освободиться.

Мария Нестерова вздрогнула и то ли вздохнула, то ли всхлипнула:

– И-эх…

– Да ты не бойся, Маняша, не бойся, делай аборт, только прежде перекрестись да скажи: «Господи, благослови». Посмотрим, не отсохнет ли твоя рука. Так-то, мои хорошие, так-то… Если сможете с чистой совестью попросить на совершение какого-то дела Божия благословения и помощи Духа Святого, то делайте это дело. А если ваша совесть хоть маленько усомнится, то не делайте. Накажет за него Господь. А крестное знамение и совесть просвещает, и кровь очищает.

– Оно что, – спросила Мария Нестерова, – какими-то целительными свойствами, что ли, обладает?

– А то как же! Мы ведь не фуфайку на себя накидываем, а крест животворящий накладываем. Хотя и это может во грех быть. Это когда мы, как суеверы, крестимся, когда кошка дорогу нам перебегает. Или всуе крестимся, когда зеваем, например.

Вот церкви-то пооткрываются, а мы в них что делать будем? Топтаться, с ноги на ногу переминаться! А почему? Потому что забыли про поклоны. Когда поясные, когда земные поклоны класть, не помним. А ведь сказано в Библии: «Поклоняйтеся Господу Богу своему». Издревле христиане перед присутствием Божиим на землю падали. А ныне, когда в церкви священник выносит чашу с Телом и Кровью Христовыми, мы вместо поклона шушукаемся. Сам Господь в причастии является нам, а мы празднословим!

С трепетом и благоговением кладите три земных поклончика при выходе священника с причастием. Правда, если церковь будет переполнена, вы уж рядом стоящих не расталкивайте. Если удастся – земно поклонитесь, а нет – благоговейно перекреститесь да сделайте поясные поклоны. И не молитесь напоказ. Если с малыми детьми в храм придете, помните, что вам будет не до службы, не до молитвы. За ребенком присмотреть бы. В грех это не вменится, наоборот, зачтется, потому что вы и без дитя можете в храм прийти, а дитя без вас никак не может.

Вот у тебя, Маняша, девочка в животике появилась. Оставишь – врачом будет, за тобой в болезнях ухаживать станет. А убьешь – и при жизни мучиться будешь, и после смерти…

– Поль, так я уж их, абортов-то, без счету наделала, – замогильным голосом проговорила Мария Нестерова. – Одним больше, одним меньше, теперь не все ли равно?

– Да не все равно, моя хорошая, не все равно. Про те аборты тебя никто не предупреждал. Несознательно ты их делала, невольно. Вот и будет тебе послабление. Только каяться все равно нужно. Сильно каяться.

А отчаяние в своем спасении – это хула на Духа Святого. Но и вера в непременное спасение – это тоже хула. Страшное дело… Господь сказал, что все простится человеку, только хула на Духа Святого не простится.

Так что и отчаиваться не надо, но не надо и думать, что можно ничего не делать, потому что Бог все за нас сделает. Бог-то он, конечно, Бог, только и сам будь не плох.

Вскоре после открытия Троице-Сергиевой лавры в ней воссоздали духовную академию и семинарию. Старица Пелагея предсказала, что там будет учиться Семен Зиновьев, мальчик из соседнего с Захаровом села Бахмачеево. Семен с детства был кротким и по молитвам Полюшки рос набожным, благочестивым мальчиком. А повзрослев, действительно поступил в семинарию. Перед поступлением очень волновался. Пришел к блаженной Пелагее за молитвенной помощью.

– Что, Семен, – сказала она ему, – думаешь, не по Сеньке шапка? Коль мы из деревни, так только лапти да корзинки плести можем? Так и рыбаки только и могут, что сети плести да рыбу ловить. А вот стали же некоторые из них учениками Христовыми и Евангелие написали. Так-то, мой хороший, так-то…

Семен Зиновьев ушел от нее утешенный. Вскоре поступил в семинарию и, окончив первый курс, приехал на летние каникулы домой. Первым делом решил навестить Полюшку. А в это время Анастасия Орлова сердито гремела ухватами у печи, ставя в огонь чугун с картошкой для скотины.

– Ты, Поля, больно привередливая сегодня. Я тебе и оладушков напекла, и яишенку поджарила, и картошечку рассыпчатую с малосольным огурчиком сделала, а ты все не хочу да не хочу.

– Как так – не хочу? – ответила Поля. – Хочу отобедать, да только не с тобой, а с парнем молодым.

– Ну, пошла блажить. Какого такого парня ты ждешь?

– Какого, какого… Красивого, умного. Студента.

Раздался стук в дверь.

– А вот и он, – обрадовалась Поля, – ну теперь, Настюха, ставь на стол свои разносолы.

Анастасия открыла дверь. На пороге стоял молодой, красивый, в черной семинарской форме студент Семен Зиновьев.

«Глупая я, глупая, – подумала Анастасия, – давно должна привыкнуть к Полюшкиной блажи. А вот все никак не привыкну. Прости, Господи».

За обедом Поля расспрашивала про учебу в семинарии, благочестиво ли ведут себя студенты, не слишком ли строги преподаватели, а потом задала вопрос:

– Скажи, мой хороший, какие ж такие науки там изучают целых четыре года?

– Церковную историю изучают, историю религий, догматику, а мне вот задали тему по нравственному богословию.

– Надо же, наука какая есть, – удивилась Полюшка, – нравственное богословие… А что такое нравственность-то? Нрав, что ль? аль норов? Это когда человек норовит сделать все по-своему, а не по-Божьему?

– Ну, нравственность – это когда человек совестливый, стыдливый и хорошо себя ведет в обществе. Только вот одного я не пойму: почему среди верующих людей, которые ходят в церковь, молятся, бывают люди грубые, пьяницы, обманщики, блудники. А посмотришь на неверующих – так среди них есть люди даже более нравственные, чем среди верующих.

– У-у, в какие дебри ты залез. А ведь все просто. Господь не праведников, но грешников призвал на покаяние. Обманщиков, пьяниц, блудников. С ними Он общался, с ними ел и пил. Вот в этом и все твое нравственное богословие.

А то, что люди и без церкви могут быть хорошими, ты этим не смущайся. У них тоже совесть есть. Может, она их когда-то приведет в церковь. Но если кто-то думает, что он непорочен и потому церковь ему не нужна, значит, он не по совести живет, а по собственной гордыне. Конечно, такие люди прямо ничего плохого не делают, зато в мыслях-то у них невесть что творится! И завидуют, и злятся, и блудят. Да если у них будет возможность украсть мильон, да так, что никто никогда об этом не узнает, – обязательно украдут!. Вот тебе и вся их нравственность.

– А верующий в таком случае не украдет? – с сомнением спросил Зиновьев.

– Настоящий верующий – никогда. Потому что он знает: если что и скроется перед людьми, то перед Богом ничего не скроется. Потому преступить заповедь «не укради» он не сможет.

Долго беседовал Семен Зиновьев с блаженной Пелагеей Захаровской, а когда пришла пора уходить, она сказала:

– Знаешь что, Сеня, оставь ты эти свои книги о нравственном богословии. Читай о преподобном Сергии Радонежском. Читай о нем все, что можешь найти.

– Да ведь я тогда зачет не смогу сдать, – растерянно ответил он.

– А я тебе говорю: читай о преподобном. За послушание читай, – повторила блаженная старица и вдруг закружилась на месте, словно как юла.

– У-у… в школе крутят, в школе вертят, бумаги много, а правильная одна, – читай, читай о преподобном, он все бумаги перевертит, а правильную найдет.

Кружась, Поля притоптывала ножками и взмахивала короткими ручками.

На Семена это произвело такое впечатление, что он не раздумывая стал разыскивать литературу о преподобном Сергии, все лето молился ему и читал акафисты. Когда вернулся в семинарию, то оказалось, что ему бумагу с темой о нравственном богословии случайно выдали. Этот предмет не относился к его курсу. Тема его сочинения была как раз о преподобном Сергии Радонежском.

На следующие каникулы Зиновьев пришел к Полюшке отблагодарить за совет.

– Ты учись, не ленись, – сказала она тогда, – будешь ученым монахом, да на такой должности, где без греха не обойтись. А теперь иди, иди, нравственное богословие читай, только помни: не нравственностью, не нравом и норовом спасется человек.

«Что же это за должность такая у меня будет? – размышлял Зиновьев. – И как это монах может занимать такую должность, на которой без греха не обойтись?»

И только после смерти Полюшки, приняв монашество, а потом став архимандритом Троице-Сергиевой лавры, он понял, что грех, о котором говорила блаженная, – это грех винопития. В то время Лавра являлась показательным образцом якобы свободы религиозных верований в СССР. Советские государственные чиновники высокого ранга привозили туда зарубежные делегации, чтобы иностранцы наглядно могли убедиться в том, что верующих никто не притесняет. Архимандрит Иероним организовывал для делегаций экскурсии и устраивал банкеты, которые не обходились без спиртного. Также банкеты случались и в пост. Как монаху, ему грех было присутствовать на них, а тем более угощать гостей вином. Отец Иероним очень страдал от такой обязанности.

«Безнравственно это – угождать всяким высоким чинам да пить с ними вино, – думал он. – Может, проявить свой норов, махнуть на все рукой да уйти в затвор?»

Однажды отец Иероним рассказал о своих переживаниях архимандриту Авелю (Македонову). А тот в утешение сказал:

– Слушай, есть такая пословица: «Не посоришь – не подметешь». Мне тоже, когда я был игуменом Свято-Пантелеимонова монастыря на Афоне, приходилось правительственные делегации ублажать. Так что давай-ка, мой друг, будем вставать с тобой перед образами на коленочки и говорить: «Господи, за молитвы праведной Полюшки прогони от нас всех лукавых гостей». Только знай, что ведь из тех, которые на банкетах любят посидеть, не все лукавые. И вино порой на пользу им пойти может. Вот, например, у меня был случай. Приехал в Пантелеимонов монастырь какой-то греческий министр. А сопровождал его афонский губернатор, выходец из России, человек хороший, добрый. Но тут внезапно погода испортилась, море заштормило, и они заспешили обратно, так и не отобедав у нас. И тогда я передал им с собой в дорогу монастырского хлеба, икры и бутылку русской водки, которая там, за рубежом, очень ценится.

Вот… Ну, поплыли они, а мотор у лодки заглох, и отнесло ее прямо в открытое море. Пока спасательный катер пришел, министр и губернатор чуть не закоченели от холода. А спасла их русская водочка. Вот и думай, есть в ней грех или нет.

А министр и губернатор после этого очень благоволили монастырю. Большую помощь оказывали.

Рассмеялся отец Иероним, ободрился.

– И впрямь не нравом и норовом спасается человек, – вспомнил он Полюшкины слова.

Часть IV
Колотушка мытаря

Когда главой Советского Союза стал ярый безбожник Никита Хрущев, то старица Пелагея сказала Анастасии:

– Идол-то этот такого натворит, такого натворит… Рогами боднет, хвостом махнет, и начнут наши храмы рушиться, а некоторые попы испугаются, разбегутся кто куда. А один тощий попик будет в открытую веру исповедовать. Подумает идол, что это последний попик, и захочет его за шиворот взять, в коробку запихнуть да всей стране показать: вот, мол, это последний поп в нашей стране! Только этого идола самого за шиворот возьмут да и выкинут вон.

Вскоре Хрущев пообещал, что через две-три пятилетки покажет по телевизору последнего попа. Множество храмов стало вновь закрываться. Со стороны властей на священников оказывалось такое давление, что многие не выдерживали и отказывались от сана, а некоторые и от веры. Причем делали это публично: в газетах, по радио, по телевидению. Когда Пелагее Захаровской рассказывали о таких священниках, то она говорила:

– Да какие же это священники? Это коммунисты переодетые. Ведут себя как бабы базарные. Ну и что ж? Баба с возу – кобыле легче!

Однако всякое отречение от сана производило на молодежь большое впечатление. Кроме того, послевоенное поколение увлеклось идеями научно-технической революции. Создание первого атомного ледокола, затем первого околоземного спутника, полет Юрия Гагарина в космос – все это не могло не волновать молодых людей.

– Смотрите, – заявлял Хрущев, – Гагарин в небо летал, а Бога там не видел.

Гагарин был верующим человеком. Таких высказываний не делал и вообще против Бога никогда не выступал. Более того, после полета в космос приезжал как паломник в Троице-Сергиеву лавру. Но советская власть в борьбе против религии использовала все что можно.

«Гагарин в небе не видел Бога, – трубили повсюду атеистические лекторы, – а значит, и молитва “Отче наш, который живет на небесах” – это все обман. Никакого Бога на небесах нет».

В то смутное время, когда священство было придавлено властью, к блаженной Пелагее Захаровской стало приходить и приезжать особенно много народу. Порой у дома выстраивалась очередь, чтобы испросить духовного совета.

Чаще всего Полюшка сама знала, зачем пришел тот или иной человек.

– Ты мой хороший, – говорила одному интеллигентного вида мужчине, – чего топчешься-то у порога? Лекций наслушался? Про пескарика лекций наслушался?

– Про какого пескарика? – недоуменно спросил он.

– Про пескарика, который жил в пруду, да решил посмотреть, есть ли солнце на небе. Выплыл из своей тины, выпрыгнул из речушки, да чуть не задохнулся, чуть не ослеп. Опять нырнул в свою тину и говорит другим пескарям, мол, нет там, наверху, никакого солнца. Ты, мой хороший, поменьше радио слушай, где пескарик говорит, будто Бога на небе нет. Чтоб Его увидеть, необязательно по небу на ракетах шастать. Посмотри-ка на землю нашу! Под ноги посмотри. Сотни разных-преразных травинок-былинок, букашек-таракашек на земле есть. Разве все это само по себе появилось? Букашки, рыбы, птицы и звери откуда взялись? Из мертвого живое может ли появиться? А кто жизнь создал? Вся природа говорит нам о Боге, все живое о Нем напоминает. А мы в небо летаем, там Его ищем. Ищи Его здесь, на земле, и обрящешь. Только не ищи в том мире, который тебе недоступен. Не будь глупым пескариком.

Но не только тех, кто был в поисках Бога, поучала старица Пелагея Захаровская. Часто о правилах поведения православного христианина говорила и тем, кто уже ходил в церковь. Послевоенное поколение, выросшее в атеизме, не знало их, а старшее поколение стало забывать. Не многие из священников дерзали открыто проповедовать. И потому Господь явил русскому народу старцев и стариц, через которых православная вера доходила до людей в своей простоте и чистоте. Полюшка учила немудреным, но необходимым каждому христианину истинам. К примеру, соблюдающим посты, но не воздержанным в гневе и раздражительности Полюшка говорила:

– Ты лучше мясо ешь, а людей не ешь.

Пост она считала временем подготовления души к празднику. Говорила:

– К празднику не токмо дом подмести да помыть надо, но и душу от грязи очистить. Вот тогда и светло в ней будет, и празднично. И не загрязняйте ее обратно в праздник-то обжорством, пьянством да пустословием.

Благодать после причастия храните, как можно дольше храните. В празднословии благодать хранить, что воду в решете носить. До дома не успеете дойти, как все разольете.

Чтобы возгревать чувство покаяния, Полюшка советовала как можно чаще читать Псалтырь. В то время эта книга была редкостью, и блаженная старица просила своих духовных чад переписывать ее от руки. Под ее руководством были переписаны несколько раз Псалтырь, молитвословы, акафисты. Причем Полюшка знала, акафист какому святому надо читать в той или иной житейской нужде или болезни.

Говорила о недостоинстве некоторых священников:

– Ох, сколько ж недостойных людей в священство ноне пробралось. Только исповедоваться и причащаться у них все равно надо. Ведь не им вы исповедуетесь, а Богу и причащают нас не священники, а Господь. Какой бы ни был священник, он все же человек, такой же грешный, как и мы. Но коль через него Господь подает благодать, так мы ее разве не должны принимать? Вот лампочка, посмотрите, как светит. А через что она светит? Через ржавый провод. Но оторви этот провод, и лампочка погаснет. Так и священник тот или иной может быть ржавым проводом, но убери его – и свет благодати исчезнет.

За проповедь православной веры блаженную Пелагею Захаровскую советская власть решила арестовать и отправить в ссылку, но в стране произошли перемены, и всем стало не до нее. Хрущева, как и предсказывала Полюшка, взяли за шиворот и выкинули вон.

Как только во властных структурах улеглась пыль после перетряхивания чиновников и перераспределения должностей, захаровская партийная организация вернулась к вопросу об изолировании Пелагеи Орловой. В районной газете о ней опубликовали статью как о шарлатанке. Писали, что она гадает на картах, ворожит и выставляет себя лекаркой. Диагнозы Пелагея якобы ставит всем одинаковые: порча от лихого глаза – и лечит всех, соответственно, одинаково: заговорами, заколдованным маслом и наговоренной водой. «Мошенница» – таков был приговор, обозначенный в этой статье. Данную публикацию Орловы восприняли как знак того, что Полюшку надо предупредительно спрятать. Петр решил на время, пока улягутся страсти, перевезти ее в Москву, к своим знакомым. К тому же в Москве находилась и Полюшкина сестра – Федора.

Она с мужем и тремя детьми жила в небольшой, оклеенной вместо обоев газетами квартирке. Места для Полюшки в ней не находилось, но сестры любили друг друга и часто встречались. Федора была тихой, кроткой женщиной и очень доброй, жалостливой.

Однажды она расплакалась из-за того, что… нашла рубль! Очень переживала за человека, который этот рубль потерял. Хлеб тогда стоил пять копеек. Целых двадцать буханок можно было купить на рубль! Долго стояла Федора на том месте, где рубль нашла. Все ждала, может, за ним придет кто-нибудь, а потом решила, что это, наверное, скорый помощник всем бедным и обездоленным Николай Угодник рубль ей подбросил, чтобы она хлебушка детям купила.

А однажды Федора забыла отдать два рубля соседке, Марией ее звали, и куда-то отъехала из Москвы. Полюшке в молитвах это открылось. И тогда она передала свои деньги ее дочери.

– Сходи, отдай два рубля вашей соседке Маше, – напутствовала Полюшка племянницу, – и помни, что долг всегда за душу тянет. Не отдашь вовремя – спать плохо будешь.

Как-то к блаженной старице пришла многодетная женщина, Ульяна Дронова. Она была знакомой хозяев квартиры, где проживала Пелагея. Пришла, рассказала о беспросветной бедности, в которой жила ее семья.

– Прям не знаю, что мне делать, – прикрыв влажные серые глаза белесыми ресницами и покачивая головой, сокрушалась Дронова. – Тяготит меня эта бедность. Деток жалко. Недоедают.

– А ты потерпи, – ласково проворковала Полюшка, – потерпи, моя хорошая. Придет время, и ты кошелек с деньгами найдешь. Да такой кошелек, который можешь без всяких яких себе взять. Не во грех будет.

– Где же я его найду, – с сомнением отозвалась Дронова, – я ведь бываю в тех местах, где не токмо кошелек с деньгами, но и копеечка никогда не заваляется.

– Знаю-знаю твою свиную работу. Только как раз там, на помойке, ты и найдешь кошелечек.

– Это кто же тебе мог сказать, что я пищевые отходы для свиней собираю?

– Сорока на хвосте весточку принесла. Они ведь, сороки-то, все знают и про все болтают.

Глаза Дроновой оживились надеждой. Может, и впрямь кто в помойку деньги выбросит. Ведь это ей прозорливица говорит! Она зря говорить не будет.

В то время сборщицам пищевых отходов для свиней платили сдельную зарплату. Чем больше собрал, тем больше зарплата.

Дронова, в надежде найти кошелек, стала усерднее перелопачивать помойки. Стала находить больше пищевых отходов. Кошелечек все не находился, но зарплата стала хорошей. Через несколько лет она даже мебелью обзавелась. И тогда дошло до нее, что кошелек, про который Полюшка говорила, – это просто-напросто усердный труд.

Когда Пелагея проживала в Москве, ее водили причащаться в Иверский храм, что в Сокольниках. Бывала она и в Троице-Сергиевой лавре, где ее духовное чадо, монах Иероним, устраивал ее в лаврскую гостиницу. Благодаря этому Полюшку спокойно, без суеты водили на богослужения в Троицкий храм, в котором покоились мощи преподобного Сергия Радонежского.

Медленны, длинны монастырские службы, но этим и хороши. Ведь богослужение – это общение с Богом, общение исповедальное, покаянное и умиротворяющее до сердечного умиления, до чувствования Божией благодати. Душа, сподобившаяся такого общения, всегда желает продлить его как можно дольше. Потому и стремится она к молитве под медленное и величавое, как течение реки Волги, монастырское пение.

В Троицком храме Сергиевой обители не существует времени. Полюшке казалось, что где-то рядом вместе с ней молится благоверный князь Дмитрий Донской и вот-вот из Царских врат степенно выйдет сам преподобный Сергий и родным голосом батюшки Трофима из захаровской Богословской церкви провозгласит: «Слава Тебе, показавшему нам свет». Когда же эти слова действительно послышались с амвона, Полюшка почувствовала, что где-то там, из Царских врат, молится и батюшка Серафим Саровский.

Однажды на богослужении ей даже показалось, что она видит его, сотканного из колеблющегося света, того самого света, который она увидела в родительском доме совсем маленькой девочкой.

– Вижу свет, – вновь, как в детстве, прошептала Полюшка, и теплый помысел охватил ее существо. – Ах, батюшка, кабы и весь народ увидел тебя, попросил благословения!

И вдруг услышала она: «Увидит. Благословляю».

Так открылось блаженной старице, что считавшиеся безвозвратно утерянными мощи преподобного Серафима Саровского будут обретены. И Полюшка с детской простотой подумала, что их будут везти из Москвы в Саров мимо ее домика в Захарове, поскольку через Михайлово есть дорога на Нижний Новгород.

– По Михайловской земле мощи батюшки Серафима-то повезут. Мимо моего домика, – говорила блаженная своим духовным чадам.

Но тогда мало верилось, что они вообще будут когда-нибудь обретены. Предсказание Полюшки сбылось лишь через тридцать пять лет после ее кончины в 1966 году. Только мощи преподобного перевозили из Москвы в Дивеево через Орехово-Зуево и Владимир.

Когда Пелагея Захаровская приезжала в Троице-Сергиеву лавру, некоторые паломники узнавали ее, поскольку бывали у старицы в Захарове. Весть о блаженной старице тут же передавалась из уст в уста, и после богослужения в Троицком храме ее обступали богомольцы и даже лаврские монахи.

Она садилась на скамейку, справа от входа, в той стороне, где почивают мощи преподобного Сергия, и говорила о спасении души:

– Вы знаете, как у нас в Захарове бабы белье грязное моют в пруду? Отмачивают, полощут, колотушкой колотят, на терке трут… Все руки об это белье изламывают. Так и мы свою душеньку должны от грязи духовной очищать. В слезах раскаяния вымачивать, молитвой мытаря – как колотушкой колотить да тереть на терке памяти о грехах.

Полюшку слушали по-разному. Одни с интересом, другие с непониманием.

– Да сколько же ее, душу, тереть-то можно, – сухо, словно шорох бересты на ветру, проговорил стоявший около старицы угрюмый, тощенький мужичок. – Ее у меня и так истерли всю. На работе до седьмого пота пашу, а мне все выговаривают – то не так, это не этак. Дома жена кажинный день трет. Ей тоже все не так да не этак. Ну, я и того… На работе с оскорбления возьму да колхозную телегу и поломаю. А дома, коль огонь в душе, стакан водки, и вроде как усмирюсь. А в воскресенье на исповедь к батюшке схожу, покаюсь. Вот и вся недолга. Зачем же ее, свою душу, почем зря колотить?

– И в чем же ты, мой хороший, каешься? – суровым голосом спросила блаженная старица.

– Как в чем? Что напился, что телегу поломал, жену обидел.

– А почему ж ты так поступил?

– Так нечего было мою душу тереть! Довели меня, со всех сторон довели!

– А ты, значит, ни при чем? Не злился, не гневался, не раздражался, не сквернословил, а напившись, не грозился всем оглоблей по хребту надавать?

– Ну, можа, и было чего… Да я ж не против, признаю. Вот и у жены прощения попросил недавно. Я ж люблю ее. А она заболела, – мужик утер рукавом видавшей виды фуфайки глаза, – тяжко заболела. Вот послали меня за батюшкой. Исповедоваться ей, значит, надо, покаяться… А сама-то в коммунистах ходила, храмы закрывала.

– Все грешны, – печально сказала Полюшка, – слава Богу, что еще каемся. Только вот каемся плоховато. Совсем плоховато. Не хотим из души грехи выколачивать. Но Бог милостив. Он их из нас Сам выколотит. Скорбями выколотит. Ты, мой хороший, знай, что хозяйка твоя долго болеть будет, мучиться. И ты с ней настрадаешься. Только помни: если вы скорби свои воспримете как наказание за грехи, недалеко будете от спасения душ ваших. Потому что терпение скорбей – это тоже покаяние. А если будете Бога благодарить за скорби, то это уже плод покаяния. Тогда и помирать можно, ибо приблизится к вам Царствие Небесное.