Текст книги "Трисвечница"

Часть V
Земные слезы

Утро первого дня пасхальной недели. Из белого, круглого, похожего на яйцо облака проклюнулось и выкатилось желтым цыпленком пушистое солнышко.

Полюшка, сидя на скамеечке около своего дома, почувствовала теплоту. Но через некоторое время, как малюсенькие колокольчики, зазвенели дождинки: дин-дон, дин-дон, дин-дон.

«Ишь ты, – подумала Полюшка, – воевали, воевали против звона колокольного, а он вон как о себе знать дает. Непобедимую победу славит! Так и вера наша: сколь на нее булыжников ни клади, она, как трава, и через булыжники прорастет».

– Поль, ты чего тут в такую сырую погоду сидишь? – укорила ее пришедшая из магазина Анастасия Орлова. – Ну прям как дитя малое, ведь так ты простудиться можешь.

– Коль мы не станем как дети, – ответила Поля, – тогда вера наша живой не будет. Ну да ладно, пойдем, пойдем в избу, я же твоя послушница. А как придем, скорее ставь самовар да собирай стол. Скоро к нам гости придут.

Анастасия уже привыкла к тому, что Полюшка заранее могла знать о приходе гостей, и потому, ни о чем не спрашивая, стала хлопотать на кухне.

Вскоре в избу стали собираться почитатели Полюшки.

– Садитесь к столу на лавки, – приглашала блаженная старица, – ныне можно подольше посидеть да повкуснее поесть.

Анастасия Орлова к тому времени чего только не приготовила. Словно Елена Премудрая из сказки махнула рукавом, а из него яства высыпались на стол. И соля-ночка грибная, и картошечка рассыпчатая, и рыжики соленые, и огурчики хрустящие, и капустка с клюковкой, и оладушки румяные. Даже свежие яблочки откуда-то взялись. Помолившись перед едой, гости расселись, и потекла за трапезой неспешная беседа. Первой заговорила Анастасия Орлова:

– Я давно хотела спросить, Поленька: будут ли за веру опять притеснять, арестовывать да расстреливать?

– Пулями пулять не станут, – ответила старица, – а вот к ногтю прижимать будут, к ногтю! Да и то недолго. Дадут нам свободу, и ходи тогда в церковь сколь хошь, крестись где хошь, и на улице, и на работе.

– Ну уж это ты загнула, – неуверенно произнесла Марфа Бобылева, овдовевшая во время войны крестьянка, – тех, кто должностя занимает, за веру с них все равно снимать будут.

– Да нет, моя хорошая, снимать никого не станут, потому как народ обленится и в храм ходить не больно-то будет. А храмы-то разукрасят, раззолотят и певчих сладкоголосых на клиросе наберут. Но народ все равно лениться будет.

– Да быть не может, – опять усомнилась Марфа, – что же еще делать-то, если при полной свободе в храмы не ходить?

– У-у-у, дел у всех много найдется. Из молодых – кто учиться до помрачения ума станет, кто пьянствовать беспробудно, а кто деньгу зашибать. Не до храмов им станет. Все будет, как сказано в Евангелии: спасется только малое стадо.

Все молча переглянулись. Только со стены часы-ходики Полюшкины слова подтверждали. «Так-так, так-так», – отстукивал маятник.

Вдруг Полюшка встала из-за стола и, кружась, затопотала ногами.

– А бесы-то, бесы, как мухи в окно, в каждый дом из ящика со стеклом влетать будут. А все в этот ящик уставятся, не оторвешь! А колдуны-то, колдуны образованными станут, ученые прозвания заимеют, будут как только не называться и чего только не творить! Болезни излечивать, порчу снимать, любовников привораживать, даже деньжищи большие людей зарабатывать научат.

– Ой-ой-ой, – схватилась руками за голову Полюшка, – сколь народу к ним обращаться станет! Ведь в домах-то они икон понаставят, сами в храм ходить будут и даже молитву «Отче наш» читать. Только негромко и скороговоркой, чтоб никто не слышал, как они в молитву две буквы добавляют: «н» и «е». Так что молитва их будет такая: «Отче не наш, иже еси не на небе-си, да не святится имя твое, да не приидет царствие твое…» И ведь скольких они совратят-то, колдуны с учеными прозваниями… Волки в овечьей шкуре!

За окном неожиданно потемнело. Поднялся ветер, и хищная туча коршуном вцепилась в цыплячье солнышко, накрыв его темными крылами.

– Да что ж ты за страсти такие рассказываешь? – не выдержала Настя. – Где это видано, чтоб народ толпами к колдунам ходил?!

– Э, милая, я ж сказала, что они сами в овечьей шкуре будут и других в нее наряжать станут. Даже в церковь людей станут отправлять, лишь бы свое черное дело благим советом прикрыть.

– Поля, ты вот знаешь, – заговорила Акулина Разворотова, не старая еще женщина с желтоватым, похожим на вымытую картофелину лицом, – я тяжело болею, может, умру скоро, и многие из тех, кто здесь сидит, болеют разными болезнями. А мы ведь каждый день Богу молимся, в храм ходим часто, причащаемся, соборуемся. Только болячки наши так и не проходят. И за что мы их получаем?

– А чем грешишь, за то и получаешь, – ответила блаженная старица. – Языком язвишь – получаешь язву, гневаешься – получай болячку на сердце, обманываешь – получай бессонницу. Так-то, моя хорошая, так-то. Ты вот акафист целителю Пантелеимону читаешь, а к врачам не ходишь. Целитель Пантелеимон сам врачом был. Косма и Дамиан тоже врачи. Врачей нам Господь дал. Поэтому надо лечиться у них. А если уж человеку ничего не помогает, значит грехов на нем так много, что только болезнью их можно хоть как-то загладить. Спасения без скорбей не бывает. Потому и самая тяжелая болезнь может быть во спасение души. Только верещать не надо: «Господи, за что, Господи, за что…» Может, и не за что. Но если б здоровья тебе, Акулина, Господь послал, то ты о Нем, может, и позабыла бы. А то вот молишься каждый день, в храм ходишь. Душу спасаешь.

Вот колдуны-то исцеляют некоторых для чего? Для блуда, обмана, воровства и пьянства. А некоторые даже человекоубийцами становятся. Вот и получается, что лучше б их кондрашка хватила. Лежали бы они себе в параличе тихо, спокойно и не грешили.

Вдруг в небе треснул гром, и по захаровской улице, по проселкам, по равнинам и оврагам зашагал дождик. Сперва он шел неуверенно, но постепенно вошел в хозяйские права и стал промывать пыльные окошки деревенских изб и скидывать в обочины грязную листву. При этом он что-то напевал, какой-то длинный-длинный, старый-старый русский мотив.

– Настя, открой окошко-то, открой, – попросила Полюшка, – дождик как знамение какое… Благодатное знамение… А что я тут вам наговорила, то, наверное, и будет.

Перед последними временами все станут заботиться только о себе. Перед антихристом войны по всему миру начнутся, оголодают все, озвереют… Ой, не дай Бог дожить до тех времен.

В 1964 году в семье Ираиды и Олега Гавриловых случилась беда. Погиб их сын Александр. Было ему двадцать два года. Работал он в колхозе водителем самосвала. Работал честно, добросовестно. В начале сентября его командировали возить семенную пшеницу, отборное зерно. И вдруг он пропал. А через некоторое время его машину нашли в пруду, перевернутую вверх колесами. Свидетели этой трагедии, школьники, видели, как машина летела в пруд, а из кабины выпрыгнул какой-то мужчина в фуфайке и скрылся в лесу. Когда же вытащили машину из пруда, то нашли там мертвого Александра Гаврилова. У него со спины к сердцу обнаружили большую рану – восемь сантиметров в длину и пять в ширину, а также многочисленные раны от ушибов. Спиртного в его крови экспертиза не нашла. Следствие выяснило, что его пытали, убили, а потом посадили в самосвал и сбросили в пруд. Но ни убийц, ни свидетелей убийства найдено не было.

Белый свет становится не мил тем родителям, дети которых погибают или умирают раньше их. Мама Александра, Ираида Ксенофонтовна, пребывала в отчаянии. В своем родительском горе поехала искать утешения в Троице-Сергиеву лавру. Помолившись за литургией и выплакав материнские слезы у мощей преподобного Сергия, она с облегчением вышла из Троицкого собора. Около храма стояла очередь.

– Что это там продают? – подумала Ираида.

– Да это прозорливая Полюшка из Захарова, – сказала Ираиде ее спутница Ольга. – Давай подойдем к ней, спросим, как твой сын умер.

Очередь к блаженной стояла большая, но подруги терпеливо отстояли ее. Когда подошли, Ираида прямо сказала:

– Моего сына убили! Не знаю даже за что. Может, ты, Пелагея, расскажешь, что с ним случилось и кто его убил.

– Нет-нет, искать того, кто его убил, не надо. На то была воля Божия. Ты теперь за него только молись.

Потом Полюшка схватилась коротенькими ручками за голову, закачалась из стороны в сторону и, словно оплакивая убиенного, заговорила распевно-тужильным голосом:

– Ой-ей, какая шайка была в нашем колхозе. Ой-ей, сколько зерна она наворовала. Эта шайка и Сашеньку твоего хотела втянуть в свое черное дело, да он отказался. Только он отказался. Сам не крал и воров удерживал. Тогда они стали его мучить, а он боролся, до конца боролся. Только Господу было угодно взять его на небеса. Потому не ищите виновников Сашиной смерти. Бог их Сам накажет. Еще при жизни. Ты, Ираидушка, когда придешь домой, открой Псалтырь на любой странице, и тебе откроется, как погибал твой сыночек.

Ираида Ксенофонтовна так и сделала. Вернувшись, домой она первым делом наугад открыла Псалтырь. Он открылся на 70-м псалме, где говорится: «Боже мой, избавь меня из руки нечестивого, из руки беззаконника и притеснителя. Ибо Ты надежда моя, упование от юности моей… Ибо враги мои говорят против меня, и подстерегающие душу мою советуются между собой, говоря: “Бог оставил его, преследуйте и схватите его, ибо нет избавляющего”.

Боже, не удаляйся от меня; Боже мой, поспеши на помощь мне. Да покроются стыдом и бесчестием ищущие мне зла!»

Через некоторое время совершивших злодеяние преступников постигла печальная участь. Сбылись Полюшкины слова: еще при жизни покарал Господь виновников смерти Александра. Ими оказались, как впоследствии выяснилось, деревенский сосед Гавриловых Прокл и двое его сыновей. Сам Прокл повесился, одного сына зарезали в драке, а второго парализовало.

Вскоре в Захарове произошел случай. У Марии Давыдовой посадили в тюрьму мужа. Звали его Александр. Вскоре он потерял там ноги, и из тюрьмы его решили выпустить. Мария должна была за ним ехать, а денег на билет не было. Она пришла к Полюшке Захаровской, и та сказала, что деньги найдутся и доедет Мария туда и обратно благополучно. По молитвам Полюшки так и было. Привезла она мужа.

И вот однажды пришла эта самая Мария к Полюшке за каким-то советом, а она закружилась, закружилась и все приговаривает:

– Ой, огонь, ой, огонь… Беги домой, туши, туши… А огонь-то гееннский, его только молитвами потушить можно. Да еще какими молитвами! Пламенными-препламенными. Огонь огнем тушить надо!

Мария испугалась и скорей домой побежала, а сама думает: как это огонь огнем тушить можно? Прибегает и видит, что муж сидит около печки, вырывает листы из церковного Евангелия, которое она принесла из закрытого Богословского храма на хранение, и сжигает их в печке.

Вскоре Александр Давыдов умер в ужасных мучениях. Но Полюшка сказала, что эти мучения не пойдут ему впрок. Не такие это мучения, как у другого Александра – Гаврилова. Тот умирал с чистой совестью и упованием на Бога, а этот мучился от обличений совести и без надежды на прощение. Потому ждет его гееннский огонь, который погасить можно только огнем пламенной молитвы.

Тогда-то и поняла Мария Полюшкины слова о том, что огонь огнем потушить можно.

– Поскольку молиться по-настоящему мы не умеем, – поучала ее старица, – то в храмах надо заказывать панихиды. Ты в трех храмах вечное поминание закажи. Церковь Православная его отмолить может.

– И ты, Полюшка, и ты помолись за него, – говорила заплаканная Давыдова, – он ведь крещеный был, от Бога не отказывался. А с Евангелием его бес попутал.

– Знаешь что, Машенька, у Господа милосердия много, но, как говорят, Бог-то он Бог, но и сам будь не плох. Давай-ка мы на себя сорокадневный пост наложим и вместе будем молиться преподобному Порфирию Гаазскому о вызволении твоего мужа из ада. Может, Господь и смилостивится.

Сорок дней и ночей, строго постясь, пламенно молилась блаженная старица Пелагея Захаровская за умершего Александра Давыдова. Потом пришла Марья, которая тоже постилась и молилась.

– Здравствуй, Машенька, здравствуй, моя хорошая. – Полюшка просветлела лицом, и по всему было видно, что на душе у нее солнышко играет. – А знаешь, у Господа и впрямь милосердия много. Оно покрыло грехи твоего Александра. Вымолила его Церковь Святая, вымолила. Не напрасно ты панихиды и сорокоусты по монастырям и храмам заказывала. Не напрасно мы с тобой молились. Избавлен Александр от мук вечных. Что уж там с ним будет, я не знаю. Только большое облегчение принесли ему наши с тобой и церковные молитвы. Слава Богу, Маша, слава Богу.

Только не забывай и дальше молиться о нем, не забывай…

В начале 1960-х годов в Рязанской епархии действовавших церквей было – по пальцам рук пересчитать можно. Одна из них – Космодамианская церковь в селе Летово Рыбновского района. Настоятелем ее был протоиерей Иоанн Смирнов, впоследствии архиепископ Орловский и Брянский Глеб, а вторым священником – Иоанн Крестьянкин, впоследствии архимандрит Псково-Печерского монастыря. Отец настоятель Иоанн был крупный мужчина, высокого роста, а отец Иоанн Крестьянкин – невысокий. Летовские прихожане так и говорили: у нас два батюшки, два Ивана – Иван большой да Иван маленький. У отца Иоанна Смирнова был брат – протодиакон Павел Смирнов, служивший в Борисоглебской церкви, являвшейся тогда кафедральным собором. Родом они были из Захарова.

Полюшка любила Смирновых, любила их жен – Клавдию Васильевну и матушку Варвару. Смирновы же относились к ней с уважением, почитали за праведницу. Протодиакон Павел, умевший рисовать, даже портрет Полюшки масляными красками написал и всю жизнь хранил его с необычайным благоговением, как святыню хранил.

В один из приездов протодиакона Павла Полюшка стала ругать его жену. А он уже знал, что если блаженная ругает кого-то, то жди скорби или болезни. И действительно, вскоре обнаружилось, что Клавдия тяжело больна, и, чтобы спасти ей жизнь, пришлось делать серьезную операцию. Заболела и жена протоиерея Иоанна – матушка Варвара. Тогда он вместе с братом поехал к Полюшке испросить ее молитв за выздоровление матушки. Блаженная приняла их, но стала так ругать отца Иоанна, что у нее даже лицо серым сделалось. Братьям Смирновым стало ясно, что их ждет беда. Вскоре матушка Варвара умерла. Но Смирновы были уже к этому подготовлены.

Через некоторое время у протодиакона Павла заболели голосовые связки. А пел он хорошо, от Бога был у него голос. Болезнь развивалась, и врачи стали настоятельно рекомендовать отцу Павлу операцию, после которой не было никакой гарантии, что он сможет вновь петь. Тогда отец Павел спросил блаженную Пелагею Захаровскую, надо ли ему соглашаться на операцию.

– Нет, не надо, мой хороший, – ответила она. – Ты лекарствами вылечишься. В Москве врача найдешь.

Тогда отец Павел обратился к своему знакомому врачу, московскому священнику Василию Серебрякову, который сам составил для него лекарства. Благодаря им протодиакон Смирнов вылечился.

По молитвам Полюшки Господь излечивал тяжелобольных людей, даже от рака. Однако она чувствовала, когда нет Божией воли на излечение ее молитвами. Тогда она посылала больных к врачам. Порой советовала отслужить панихиду по тогда еще не прославленной во святых блаженной Любови Рязанской, попросить у нее помощи. Однажды на панихиде протодиакон Павел Смирнов прочел записку об упокоении блаженного Иоанна. Он знал, что был в Рязани такой Христа ради юродивый Ваня Высоцкий, убитый после революции безбожниками. После панихиды подошел он к подавшей эту записку женщине и спросил:

– Это вы не Ваню Высоцкого поминали?

– Да, его, – ответила она.

– А почему вы его поминали?

– Дело в том, что у меня заболела дочь. Да так тяжело заболела, что надежд на исцеление практически не было. Тогда я обратилась к Полюшке Захаровской. А она посоветовала мне поминать блаженного Иоанна, то есть Ваню Высоцкого. Начала я подавать записочки о его упокоении, молиться на панихидах, и дочка стала быстро поправляться, а вскоре и совсем выздоровела.

Протодиакон Павел еще ребенком видел блаженного Ваню Высоцкого, знал, что народ его почитает за Божия человека, за праведника. А вот старший брат отца Павла и отца Иоанна, Андрей, так даже сподобился общаться с ним и впоследствии свидетельствовал о праведности Вани Высоцкого. Он даже написал для келейного почитания икону этого блаженного.

Однажды протодиакону Павлу из Патриархии предложили командировку в Ливан. Туда надо было лететь. Отец Павел неоднократно и безбоязненно летал на самолетах, но здесь его охватило какое-то странное беспокойство. Он вместе с женой Клавдией Васильевной пошел за советом к блаженной Полюшке и все ей рассказал.

– Что ж, мой хороший, могу я тебе посоветовать, убогая, слепая инвалидка… А вот давай-ка я у батюшки Серафима спрошу, лететь тебе или не лететь.

И Полюшка стала молиться и что-то шептать. Протодиакон Павел и матушка Клавдия почувствовали, что блаженная Пелагея Захаровская общается с преподобным Серафимом Саровским, как с живым.

– Вот что, отец Павел, – сказала она после молитвы, – не благословил тебя батюшка Серафим лететь в Ливан.

– Но как же я ослушаюсь управляющего Московской патриархией?

– Если полетишь – умрешь в самолете. А управляющему скажи, что через меня сам Саровский чудотворец тебя не благословляет. Уж его-то он не ослушается.

И правда, когда отец Павел сообщил о своем посещении Полюшки управляющему Московской патриархией протоиерею Николаю Колчицкому, то он отменил командировку в Ливан.

В Патриархии знали и уважали блаженную старицу. Отец Николай по поручению патриарха Алексия (Симанского) неоднократно посещал ее, когда она приезжала в Москву. Однажды он от имени патриарха передал Пелагее Захаровской золоченый стакан с дарственной надписью. Этого подарка старица удостоилась за исповедание православной веры в страшные годы гонений на Церковь. Когда после закрытия церквей и гонений на священников православный народ осиротел и многие ослабевали в вере и впадали в уныние, – для таковых и была послана Богом блаженная Пелагея Захаровская. Днем и ночью встречала она всех стремившихся получить у нее утешение. Кормила, поила, оставляла на ночлег. Павших духом укрепляла в вере, отчаявшимся помогала в беде, больных исцеляла силой своих усердных молитв. Многим она открыла истину веры православной, многих утешила, многих по ее молитвам Господь исцелил от болезней. Но не все было в ее силах. Когда заболела Анастасия Орлова, Полюшке открылось, что вскоре та умрет. Блаженная поняла, что не сможет вымолить ее. Горестно, горько стало на сердце у старицы. Больше тридцати лет прожила она у этой благочестивой, смиренной женщины, которую считала не только духовной, но и родной дочерью, хотя Анастасия была младше Поли всего на три года.

Пелагея Захаровская не нашла в себе сил напрямую сказать о приближающейся кончине Анастасии. Стала наизусть читать Псалтырь так, как ее читают над умирающим больным. Настя все поняла без объяснений. И вскоре она скончалась. Мирно, безболезненно, по-христиански.

После похорон на поминки Анастасии народу собралось столь много, что пришлось накрывать столы около дома Орловых. Когда помолились за упокой души новопреставленной, Полюшка сказала:

– Ну вот, мои хорошие, погостила На – стюшка на земле и вознеслась в наше Небесное Отечество. Хорошо ей там… А через три года и я от вас уйду. Умру в Москве, а сама останусь в Захарове. Только вот знаю, что и после смерти мне не дадут покоя. Пройдет время, и начнут трепать мое имя. То я святая, тот я колдунья, то шарлатанка. Чего только не наговорят… Навыдумывают про меня всякого. Только зачем? Как была ни к чему не годная слепая инвалидка, так и помру ею. Все, что было во мне доброго, – все от Бога. А вот все недоброе – вот это мое. А ведь было у меня в жизни и недоброе. Думаете, я не тщеславилась, когда вымаливала кого-то, думаете, не раздражалась, когда напраслину на меня возводили. Все было.

У Полюшки дрогнули губы, и из слепых глаз покатились серые, почему-то пахнущие осенними грибами слезы. Земные слезы…

– Молитесь обо мне, когда помру, усердно молитесь, – надтреснутым голосом просила блаженная старица, – тогда не оставит меня Господь и призовет душу к Себе и простит меня за грехи мои.

Приходите ко мне на могилку, как приходите ныне к Любушке блаженной, Ване Высоцкому, Саше Белкину, Васе Кадомскому. Приходите и рассказывайте все, как при жизни приходили и рассказывали. Я услышу и буду помогать вам.

И земные слезы, почему-то пахнущие грибами, вновь потекли по ее лицу.

После этого на Полюшкину почитательницу Марфу стали нападать скорби.

То младшая сестра умерла, то сын инвалидом стал, то племянник-сирота в тюрьму попал. Да еще муж у соседки опился, с инсультом слег. За всех она молилась, о всех скорбела, даже о встречавшихся ей на улице печальных людях.

«Марфа всех скорбящих» – прозвала ее Полюшка. Она любила Марфу, всегда особо примечала и подолгу беседовала с ней о загробной жизни.

И вот однажды приснился Поле странный сон. Будто бы подходит она к райскому саду и видит, что у сада этого стоит «Марфа всех скорбящих». Поклонились они друг другу, Марфа и спрашивает:

– Поля, как ты сюда попала?

– Да вот, видно, оказалась достойна. А ты как попала?

– Получается, что и я достойна.

И тут подошел к ним архангел Гавриил, взял их за руки и ввел в райский сад неописуемой красоты. На ветках необыкновенных яблонь росли лучистые, прозрачные яблоки.

– Марфа, а можно я нарву яблочек? – спросила Полюшка.

– Можно, только не более трех.

Поля очень обрадовалась, сорвала яблочки, и пошли они, гуляя по саду и беседуя о его красоте, при виде которой их души преизобильно наполнялись неописуемой благодатью. Потом они расстались, и Полюшка проснулась от стука в дверь. Стучалась Марфа. Впустив раннюю гостью, блаженная старица первым делом спросила:

– Ты, моя хорошая, этой ночью в каком саду была?

Марфа от этого вопроса смутилась, растерялась и робко ответила:

– В райском… Мне снилось, что там я встретила тебя. Мы гуляли по саду, а потом ты попросила нарвать яблочек. Я разрешила сорвать не более трех.

Так еще на земле души праведниц приготовились к Царствию Небесному.

Первой умерла Марфа. Потом стала как-то слабеть и пребывать в немощи Полюшка. Поэтому ее забрала к себе в Москву дочь Петра и Анастасии Орловых Нина. Пелагея чувствовала свою кончину и стала готовиться ко встрече с Господом. Соборовалась, причащалась. Соборовать ее приезжал из Рязани настоятель Борисоглебской церкви отец Виктор Шиповальников. А причащал, незадолго до смерти, отец Авель (Македонов).

Болезнь Полюшки становилась все сильнее и сильнее, под конец она перестала кушать, пила только воду, но врачей к себе не призывала. Был у Пелагеи почитатель – врач Николай Николаевич. Пришел он как-то проведать ее, а она и говорит:

– Ну что, Коля, может, полечишь меня?

– Полюшка, – ответил ей Николай Николаевич, – ты сама врач, сама все знаешь…

И действительно, знала блаженная, что пора ей преставиться ко Господу, и потому мирно ждала своей смерти, не боясь ее, так как могла сказать апостольским словом: «Для меня жизнь – Христос и смерть – приобретение».

Духовные чада Пелагеи Захаровской чувствовали ее близкую кончину, некоторые из них собрались в тесной комнатке за последним благословением. Она поучала пришедших, утешала. К полуночи ее чада стали расходиться, но некоторые остались ночевать. Заснули спокойно. Под утро, часов в пять, одна женщина, Евдокия, вдруг услышала Полюшкин голос, доносящийся откуда-то сверху: «Вижу свет…»

– Что же мы спим! – вскрикнула проснувшаяся Евдокия. – Ведь мы Полю проспали! Ушла она от нас!

Так, неслышной голубицей, отлетела душа блаженной Пелагеи в Небесные обители. Это случилось 6 декабря 1966-го, через три года после смерти Анастасии Орловой, как она и предсказывала.

Хоронить Полюшку, согласно ее завещанию, повезли на родную Рязанскую землю, в село Захарово. Когда привезли в Рязань, то звон колоколов Борисоглебской церкви огласил округу. На улице было морозно, холодно, но, несмотря на это, провожать блаженную старицу собралось множество народу. Пришли крестьяне, пришли рабочие, даже интеллигенты были. Разные по своему социальному положению, они объединились в скорби по своей молитвеннице.

Отпевали блаженную Пелагею Захаровскую в кафедральном Борисоглебском соборе. Чин отпевания совершил настоятель отец Виктор Шиповальников. А похоронили старицу в селе Захарово, рядом с могилкой Анастасии Орловой. «С Настей, с Настей меня лежать-то положите», – не раз говорила Пелагея. На могильном кресте написали: «Пелагея Александровна Орлова» и в скобках: «Лобачева».

Ныне здесь обустроена часовня, в которой горит неугасимая лампада. Сотни верующих приезжают сюда попросить у Полюшки молитвенной помощи, и, как при жизни ее, никто от нее «тощ и неутешен отъиде».