Текст книги "Трисвечница"

Полюшка
Повесть о Пелагее Захаровской

От автора

В основе повести лежат записанные автором воспоминания о Пелагее или Полюшке Захаровской (Пелагее Александровне Лобачевой): ее родственников, старожилов села Захарова, хорошо знавших старицу, и архимандрита Авеля (Македонова), который и благословил автора на написание повести. В ней описываются реальные случаи, происходившие с реальными людьми, имена которых по большей части сохранены. Автор благодарит за помощь в сборе материалов сотрудников рязанской газеты «Благовест», а также Александра Николаева, сделавшего уникальные аудиозаписи о жизни подвижницы веры Пелагеи Захаровской (Рязанской).

Часть I
Вижу свет

Яр – высокое место. На яру, или, как говорили в старину, «по яру», расположилась старинная рязанская деревня Поярково. Правда, в старину «поярком» называли еще и шерсть овцы после первой стрижки, и темную кору на березе, остающуюся после снятия для плетения лукошек верхней, белой коры. И все это очень даже подходит к деревне Поярково, расположенной на высоком месте, у подножия которого паслись овцы и коровы. Здесь, у подножия, все еще растут уже одряхлевшие березы, с которых крестьяне когда-то сдирали белую веселую бересту и шли по своим домикам, похожим на кубики, разбросанные там и сям разыгравшимся дитем.

В одном из таких кубиков и появилась на свет Поля Иевлева, известная ныне подвижница христианской веры Пелагея Захаровская. Родилась она 20 октября 1890 года. На дворе стояла осень, золотой листопад уже превращался в медный, а потом опавшие листья и вовсе расползались по сырой земле грязной ржавчиной. По утрам немного подмораживало, и жухлые, скучные травы серебрил озорной легкий иней. Начиналось предзимье.

Полюшкины родители, Александр и Наталья Иевлевы, к зиме подготовились основательно. Урожай собрали, сено заготовили, хлев утеплили. Только покоя на душе не было. Хоть они и работали от первых петухов и до ночных перепелок, но из-за нехватки земли жили бедновато. Дело в том, что до Полюшки у них родились три дочери и только один сын. А земельный надел распределялся по количеству лиц мужского пола. Потому земли у Иевлевых было маловато, да к тому же была она малоплодна.

– Земля родит плохо… жена родит хорошо… только не мужиков. Ждал помощника, а получил еще одну девку, да еще слепую… – шевелился ропот в бороде у Полиного отца.

Да и Наталья тужила. Понимала мужнину печаль, но помочь не могла. Рада бы пособить ему по хозяйству, да хвори одолевают. То одна, то другая… Даже когда забеременела Полей, заболела невесть откуда взявшейся малярией. Тогда врач прописал ей хину, которая и стала причиной Полюшкиной слепоты.

– Что ж, ты, Наталья, раньше-то не сказала мне о беременности, – сокрушался после врач.

А Наталье, благополучно беременной уже пятым ребенком, и в голову не пришло рассказывать о своем положении.

Так и родилась Поля слепой.

– Нелегкие времена ждут нас, мать, – сказал, узнав о слепоте сестры, сын Натальи Василий.

– На все воля Божия, – смиренно отвечала та.

А Полин отец, закрутив самокрутку, закурил и лишь тяжело вздохнул. Дело ясное: помощницей девочка не вырастет. Ей самой помогать придется. Эвон, какой слепенький комочек в люльке перекатывается…

И не ведал Александр, что из этого слепенького комочка вырастет не только помощница, но и спасительница многих людей. Не ведал Александр и того, что, не обладая телесными очами, можно иметь очи духовные, о которых хорошо сказал такому же простому крестьянину, как и он, старец Оптиной пустыни иеромонах Даниил: «У человека есть и другие глаза, и другие уши, которыми он также может и видеть, и слышать, только не всегда, а когда его тело и душа находятся в особенном состоянии. В такое состояние простые, обыкновенные люди приходят только во сне. Отчего только во сне? Да оттого, что мы люди плотские, плоть свою развиваем и холим, а о душе нисколько не думаем, способности ее не развиваем и даже не знаем, какие есть у нее и способности-то. Ты вот простой человек, и вся думка твоя только о простом – о хозяйстве, о бабе, о прибытке да о хлебе насущном. О чем твои думки – о том и видения теми-то твоими глазами, которые видят только тогда, когда твои телесные глаза спят. А вот у угодников Божиих, которые ни о чем мирском и телесном не пекутся, а всю жизнь посвящают Богу, – у тех эти вторые, духовные глаза открываются так, что они и мир духовный видят наяву, как мы наши сонные видения…»

Таковой угодницей Божией, всецело посвятившей свою жизнь служению Господу, и стала впоследствии слепая дочь крестьян Иевлевых. Но до этого ей предстояло пройти долгий путь скорбей, притеснений и гонений, путь, который без терпения и смирения пройти невозможно.

А терпению Полюшка училась с первых же лет жизни, будучи еще несмышленым дитятей. Едва научившись ползать, тыкалась она во все углы крохотной комнатки в деревянном доме, ударялась о кирпичный угол печки или же о шершавую сосновую стену и не понимала, почему ей становится больно. А главное, не знала, не видела предмета, о который она ударялась. А потому вновь и вновь натыкалась на те же преграды, которые причиняли ей боль. И тем не менее, претерпевая удары непонятного внешнего мира, Полюшка настойчиво училась передвигаться. Сначала букашкой ползала на коленочках. Потом, неуверенно встав на ножки, опиралась пухлой ручкой на стену и пыталась делать первые робкие шаги. Мать, как могла, помогала ей, оберегала от падений, но за всем уследить не могла. Много синеньких шишечек набила Поля, прежде чем научилась ходить. Но зато познала окружающий мир на ощупь, через осязание, через запахи и звуки. Беленная известью печка, пахнущая глиной, и сосновые бревна избы передавали ей ощущение земли и деревьев. А соприкосновение с пахнущими молоком руками матери пробуждало чувство нежности и радости. А звуки? Ах, лучше бы их не было! Перебранки сестер, ворчание брата и окрики отца были для Полюшки больнее, чем удары об угол печки или о стенку. И лишь когда утихало все в доме, слушала она шелест маминых молитв. О, какими дивными, какими чудными казались ей слова: «Ты еси истинный свет, просвещаяй и освещаяй всяческия… Свет невечерний… Свет незакатный…»

– Маменька, что же это за свет, который всех освещает? – осторожно спрашивала девочка, вслушиваясь в молитвы.

– Бог это, доченька, Бог. Он наш истинный Свет, без которого мы ничего не можем видеть ни вокруг себя, ни в себе.

– Значит, во мне Бога нет, раз я слепая и ничего не вижу?

– Поля, ну что ты такое говоришь? Я же тебе рассказывала, что Бог – Он везде и во всем. Просто надо полюбить Его, как самое-самое лучшее, что есть в жизни. А впрочем, тебе еще рано думать об этом. Спи, дочка, спи.

Но ошибалась Наталья Михайловна, говоря, что Поле рано думать о Боге. О чем же еще ей было думать, как не о самом-самом лучшем? А раз самое лучшее – это Бог, то о Нем и размышляла Полюшка. И призрел на нее Господь. Когда Поле исполнилось три года, она вдруг закричала: «Вижу свет!» Охнула ее мать, хмыкнул отец, ухмыльнулся брат. А сестры и вовсе рассмеялись:

– А нас ты видишь? А стол, а табуретку? Раз у тебя глаза закрыты, не можешь ты видеть ничего!

Но не могла сказать, не находила слов Полюшка, чтобы объяснить, что за свет увидела она. То ли это «Свете светлый», Ангел Божий явился ей, то ли просто беленную известью печку увидела она сквозь приоткрывшиеся на миг веки? Ничего не сказала, промолчала девочка, так и не открыв сокровенную тайну. Но с того времени появился у Полюшки дар прозорливости, дар видеть то, что она, по человеческому разумению, никак не могла видеть, но все-таки видела.

– В три года мне Господь открыл, что происходит на небе, а что на земле, – вспоминала она впоследствии.

И лишь то, что видели все, Полюшке познать не удалось. Слепота не оставила ее. Потому не провожала она долгим взглядом предзакатное солнышко и не встречала его по утрам, любуясь на зарю, которая в перистых облаках бывает похожа на огромного красного петуха… Не радовала ее нежность первой, едва народившейся зелени, не наводила на грусть осенняя умирающая листва. Лишь, бывало, зимой сестренки Анька, Саша и Федорка, вернувшись с улицы, рассказывали о том, что снег белый, что из него можно слепить снежную бабу.

Летом же пуще всего они обсуждали любимую игру – прятки. Рассказывали, как собирались вместе с подругами и шумной гурьбой шли к угрюмому оврагу, заросшему мелкими кустами с веселой листвой. Выбирали «водилу», а сами прятались в этих кустах. Поле очень хотелось поиграть в прятки. Только она мечтала быть водилой, чтобы искать. А прятаться ей совсем не хотелось. Ведь они не любили быть водилами. Они любили прятаться.

Ах, как была рада Полюшка побегать, потолкаться среди ребятишек, а те радовались возможности подшутить над ней. Все шутки прощала Поля, лишь бы поиграть с ними. Но со временем над ней стали подшучивать как-то не по-доброму. То позовут цветы рвать, а сами в крапиву заведут или в рощу заманят, а потом отойдут в сторону и, попрыскивая смешками, смотрят, как она, спотыкаясь и падая, идет по бурелому.

Полюшка начала понимать, что к ней стали относиться нехорошо, переживала, но оставить игры не могла. Но вот однажды дети завели ее в овраг, а потом за своими играми забыли про нее. Долгое время провела там слепая девочка, пока ее, озябшую, испуганную, заплаканную, не привели домой. С той поры поникла Поля, как надломленный цветочек, перестала играть на улице, стала сторониться сверстников. Возилась себе около дома одна-одинешенька. Сестренки убегали с подружками за околицу, и лишь престарелые соседки Иевлевых, выходившие посидеть на лавочке да посудачить о том о сем, присматривали за Полюшкой. Но однажды не заметили, как она очутилась на дороге перед стадом коров, впереди которого шагал огромный грозный бык. Этого быка побаивались даже взрослые люди. Потому и прицепили к его носу кольцо, чтобы, если понадобиться, укрощать буйный бычий нрав. За это кольцо, если бык начинал буйствовать, его привязывали к столбу.

Соседки ахнули, увидев, как воинственный бык, нагнув голову с короткими крепкими рогами, идет прямо на ничего не подозревающую Полю. Шаг, еще шаг… Вот-вот он собьет девочку и затопчет копытами… Но остановился вдруг грозный бык, обнюхал Полю, лизнул, как бы поцеловал ее, и спокойно, умиротворенно пошел дальше. Женщины не поверили своим глазам. Как могло несмысленное животное проявить ласку к девочке? Но, будучи верующими православными людьми, они мудро рассудили: «Полюшку Сам Бог бережет».

А Поля, придя домой, рассказывала маме, что ей привиделась Дева, сотканная из нежного и ласкового света. Она взяла Полюшку за руку, увела с дороги и сказала:

«Благодари Моего Сына за Его милость к тебе».

– И что же ты ответила? – испуганно спросила мать.

– Я спросила, как надо благодарить Ее Сына, – промолвила Поля. – А Дева ответила, что я не должна унывать, а должна молиться и не есть мяса.

Случай с быком произошел, когда Полюшке исполнилось двенадцать лет. С того времени и начинается ее осмысленная жизнь во Христе. Девочка перестает есть мясо и все чаще думает о самом лучшем, что есть на свете, – о Боге. Но все это маленькая христианка делает не напоказ. Внешне ведет себя по-прежнему: не чурается семейных разговоров, играет в одиночестве, любит погулять на улице около дома. Но при всяком удобном случае просит родных или соседа отвести ее в церковь на службу.

В их деревне жил крестьянин Иван Козлов. Он был певчим Иоанно-Богословской церкви, что находилась тогда в соседнем селе Хавертово. Прослышав о богоугодном стремлении Полюшки, Иван стал постоянно брать ее в эту церковь и учить пению на клиросе.

Полин наставник понимал, что она никогда не будет певчей в храме, потому что речь ее от роду была нечеткой, или, как говорят, «гугнивой». Но мудро он рассудил, полагая, что главное для девочки – участие в богослужении.

Иван Козлов не ошибся. Церковные песнопения, слушание Евангелия, псалмов и молитв наполняли Полину душу благодатью и просвещали ее. Не видела она ни мягкого света церковных лампад, ни кротких огоньков свечей, ни светозарного паникадила. Другой свет представлялся слепой девочке. И она знала, что это за свет. «Свете тихий» – это Христос; «Свет невечерний» – это Матерь Света Богородица; «Свете светлый» – Ангел-хранитель, к которому часто обращалась Полюшка. Она видела самое главное. «Видехом свет истинный, прияхом Духа небеснаго…» – шептала она в конце литургии.

Быстро пролетало время богослужения, возвращалась она домой и вновь слышала подшучивания сверстников и упреки брата Васи.

– Что попусту в церковь-то ходить, – угрюмо ворчал он и поучал: – Ты там, на паперти, проси подаяние, тогда хоть какой-то толк от тебя будет.

А Поля и не перечила. Можно и подаяние просить на паперти, лишь бы поближе к церкви быть. Но не могла слепая девочка не размышлять и о земном. Хотелось ей видеть что-нибудь белое, о чем она слышала из разговоров. Белые облака, белые березы, белые ромашки или хоть, например, белую овечку.

Так сидела однажды Полюшка на лавочке около дома и размышляла о белом, как вдруг что-то живое мелькнуло в ее глазах, и хотя она не знала, каков он – белый цвет, но сердцем почуяла – это он, он! Но почему он живой, мягкий, пушистый? Почему мечется туда-сюда и блеет, как овечка? Почему вокруг него какая-то холодная сырость, похожая на ту, которая была в овраге, где ее оставили одну?

Из оцепенения Полю вывел громкий разговор соседки Катерины с ее матерью.

– Наталья, у меня, слышь, кручина появилась, – говорила соседка, – овечка моя белая пропала, где искать, ума не приложу.

И вдруг осенило Полюшку! Никогда не вступавшая в чужие разговоры, она вдруг закричала, боясь, что ее не услышат:

– В овраге, в овраге! Тетенька, идите скорей туда!

Бросилась к ней мама, стала лоб рукой трогать:

– Уж не горячка ли у тебя, доченька?

А Катерина задумалась. Вспомнила историю про быка… поразмыслила да и пошла к оврагу. Хоть и была она там уже, ну да лишний раз сходить не помешает. И точно: подходя к оврагу, услышала женщина блеяние своей овечки.

«Э-э… Да Полька-то наша, наверное, и впрямь провидица», – подумала она. Потом «по секрету» рассказала об этом случае своей знакомой, а знакомая еще одной знакомой. Так и пополз по Пояркову слух о Полюшкиной прозорливости.

– Сорочьи враки, – отмахивались от этой новости мужики.

Но однако ж, когда потерялась у одного из них лошадь, так он все-таки сходил к Поле «на всякий случай». Сказала она ему, где лошадь искать. Опять же «на всякий случай» он сходил, проверил. И нашел свою кобылку! Только не в мужицком характере рассказывать об этом «по секрету». И когда спрашивали, как он смог отыскать заплутавшую лошадь, то отвечал:

– Благодаря Богу.

Но в селе-то знали, что он ходил к Полюшке, а некоторые прямо говорили, что та подсказала ему местонахождение лошади. Только большинство считало этот случай простым совпадением.

По-разному относились к Полюшке и в родной семье. Наталья по-матерински жалела ее, но лишний раз приласкать девочку времени не было. Слишком много хлопот по хозяйству. В четыре часа утра вставала она, чтобы растопить печь, приготовить еду для семьи и корм для скота. Работа по дому, саду, огороду, на поле и торфозаготовках и частые болезни истощали ее. Но материнское сердце чувствовало, что Поля хотя и слепая, но особая, необычная девочка. Тревожилась Наталья за ее будущее, предугадывала тяжелую судьбу дочери.

Полин отец и брат Вася были пахарями. Тяжелым трудом, горько-соленым потом добывали хлеб для семьи. Поскольку землицы у Иевлевых не хватало, им приходилось наниматься в батраки, обрабатывать чужую землю. Отец жалел, что помощник у него только один. Жалел и о Полином рождении.

«Кому она будет нужна после моей смерти? – думал он порой. – Даже Ваське она в тягость. Сынок-то эвон какой запальчивый, с досады даже сестер может побить…»

Василий не был жестокосердым, но в запальчивости и впрямь мог побить сестер. А больше всего раздражала его Поля. Когда она ест, у нее то щи из ложки проливаются, то хлеб из рук падает. Ни поесть, ни прибраться как следует не может. Только и знает, что бездельничать да по церквам шляться. Да еще провидицу какую-то из себя строит. И чего только ходят к ней люди? Чего выпытывают слепую девку о каких-то овцах да лошадях, об урожае или неурожае? Пахать надо до седьмого пота, а не лясы точить об урожаях…

Из родных Полюшки никто не верил в ее духовное дарование – прозорливость. «Может, и впрямь умеет Полька что-то разгадывать. Только случайно, – думали они. – Мало ли какие совпадения бывают…»

Вот уж воистину, как говорится в Евангелии, «не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своем, и у сродников, и в доме своем».

Между тем к Поле за советами стали приходить верующие женщины даже из соседних деревень. Больше всего, конечно, задавали вопросы житейские, в особенности о заработках кормильца семьи. И хотя они искали прежде земного, а не небесного блага, но искренне верили, что Божий Промысл простирается и на житейские дела. Будучи сама из бедной семьи, Полюшка понимала и близко к сердцу принимала крестьянские заботы.

В то время в деревнях и селах жили не только крестьянским трудом, но начиная с осени, после уборки урожая, уходили на заработки в города. Кто-то устраивался работать на заводе или фабрике, кто-то находил иную работу – извозчиком, дворником или сторожем. Некоторые создавали трудовые артели – плотницкие, строительные. В городах всегда требовались рабочие руки. Работающих по найму в осенне-зимний сезон крестьян особенно притягивала Москва. Не избежали этой «тяги» и крестьяне Михайловского уезда. С Захаровских Вороньих выселок, с Ижеславля, Жокина, Плахина уходили такие мужички на заработки в Москву. Большинство же трудилось поближе – в Рязани, Туле, Скопине.

Но найти работу в городе получалось не всегда. Даже устроившись, не всегда удавалось заработать. Причины были разные. То болезнь одолеет, то хозяин обманет… Помыкаются такие неудачники в городе, помыкаются и «еле-еле душа в теле» домой возвращаются. Вот и стали некоторые крестьяне из близлежащих к Пояркову сел посылать жен к Полюшке, чтобы узнать, стоит идти на заработки или нет. Но это так, «на всякий случай», потому что, даже если она не советовала уходить, все равно шли. Только замечать стали, что Поля точно угадывала, кто заработает в городе, а кто попусту проходит. И вновь делились люди на тех, кто говорил, что есть у нее от Бога дар прозрения, и тех, кто считал это случайным совпадением.

А Полюшка и не собиралась никого в чем-то убеждать: ни крестьян, которые, узнав о ее советах, не поступают соответственно им, ни своих домашних, не верящих в ее дар провидения. Тем более не пыталась она убеждать саму себя в том, что она Божия избранница. «Куда уж мне до избранничества, коли даже на клиросе петь не гожусь да ропщу все время на свою слепоту, – размышляла Поля. – А если Господь и подсказывает мне ответы на вопросы, так это, наверное, Он просто жалеет меня, слепую, никуда не пригодную…»

Но что могла, то и делала маленькая подвижница. Молилась да постилась. Молилась по памяти. Молитвы запоминала легко, ведь слова в них светлые-пресветлые. Слов не находилось лишь тогда, когда надо было к маменьке или к отцу подступиться, рассказать о том, как ее обижают или когда она больно ушибется обо что-либо. Не находила Поля слов, чтобы об этом родителям рассказать. Только немые слезы текли из ее слепых глаз… Правда, как перестанут слезы течь, так и слова находятся. Только иные, не такие, какими все разговаривают. И к Отцу иному – Небесному, и к Матери иной – тоже Небесной.

«Царица моя преблагая, надеждо моя Богородице, приятелище сирых и странных предстательнице, скорбящих радосте, обидимых покровительнице! Зриши мою беду, зриши мою скорбь, помози ми яко немощну, окорми мя яко странна. Обиду мою веси, разреши ту яко волиши…» – шептала она в печальные минуты.

Молитвы Полюшка старалась запоминать всеми силами. И в церкви, и дома, когда мама с сестрами молились. А особенно любила она оставаться вдвоем с сестрой Федорой. Сестра часто читала ей вслух Евангелие и Псалтырь. А еще Федора читала ей книжку про батюшку Серафима, который просиял «яко луч пресветлый Вечнаго Солнца Правды». Слушала Полюшка книжку и мысленным взором видела, как оставляет юный Прохор отеческий дом, расставаясь с родителями. Как оставляет мир, постригаясь в монахи. Как проходит подвижнический путь затвора и молчания. Как по повелению Божией Матери выходит из затвора и становится утешителем унывающих, вразумителем заблуждающихся, врачом и целителем болящих.

Тогда, как бы предугадывая свою будущую тяжелую судьбу, просила Полюшка у доброго батюшки помощи и утешения. И не оставил ее теплый молитвенник. Батюшка Серафим всегда сопутствовал Поле, которой так же, как и ему, довелось оставить отчий дом, потом уйти в затвор, чтобы выйти из него духовно способной на утешение унывающих и вразумление заблудших.

А случилось это так. Полин брат, женившись, привел супружницу Лизу в дом. Она стала в нем полновластной хозяйкой и настроила Васю на то, чтобы прогнать Полю из дома.

– Твоя сестра только мешается здесь, – назойливо нашептывала Лиза, – и ест задарма. Пусть, раз она такая верующая, ей Бог помогает. На подаяние пусть живет.

Полюшка понимала, что их семья живет бедно, и думала, что она и вправду зазря хлеб ест. Отец совсем не обращает на нее внимания. Он и раньше-то ее мало замечал, а в последнее время, как стал прикладываться к рюмке, так и забыл о ней. Мама болеет часто. Нет у нее сил на Полю. Федора вышла замуж и переехала жить в соседнее село Жокино. Может, к ней хоть на время перебраться? А там видно будет… Подошла Поля к маме, спросила, что делать, как быть. «Смирись, дочка, походи по церквам, помолись. Даст Бог, люди тебя не оставят, а я что-то совсем плоха стала. Ни на что сил нет… Чем я тебе помогу? Мне самой помощь нужна».

И смирилась Полюшка со своей участью, и стала она ждать удобного случая, чтобы уйти из дома.