Текст книги "Ницше"

Ницшеанство – яркое свидетельство суггестивности философии, воздействующей не столько на сознание, сколько на бессознательное неофитов, весь строй их души. Помимо идей, философия включает тот «трепет божественного», на который отзывается нутро человека. Подтекст, фигуры умолчаний, приемы сигетики, оркестровка мысли, идеологемы, мифологемы, «пробуждение зверя» – к чему только не прибегают философы, дабы «повести за собой». Главное действие философии происходит в тишине, «приходит на голубиных лапках» – влияние мудрости гипнотично. Ницше прекрасно владел техникой «поимки души», даже его оппоненты нередко поддавались его влиянию.

Притягательность Ницше, которая, кстати, возрастает со временем, обусловлена его харизматическим даром «заражения», передачи мощного энергетического импульса, обучения нонконформизму, духовному риску, поиску в неизведанных местах, творению нетривиальных ценностей.

Пожалуй, одна из наиболее существенных причин притягательности Ницше для современного человека – это его способность ввести читателя в мир мятущегося, ищущего, рефлексирующего духа, наделенного обостренным нравственным чувством и одновременно стремящегося разрушить ставшие тесными рамки традиционной системы ценностей. Постоянные дух обновления, тотальный скептицизм, часто трагичное восприятие жизни – доминанты духовной жизни нашей эпохи… Духовный риск, наличие постоянной внутренней оппозиции, способность отказаться от выношенных, но уже «изношенных» убеждений – вот что представляло основную опасность для апологетов традиционной «охранительной» идеологии.

Ницше – изысканный стилист, перелагающий в афоризмы внутреннюю жизнь человека, превращающий тончайшие движения души в чеканную простоту-красоту слов. Он – лирик, соединивший «Фауста» с «Ведантой», германскую культуру с мистикой Востока, сверхчеловека с отшельником.

Есть личность Ницше. Есть учение Ницше о личности. Оно вытекает из его личности; оно – не теория. Наконец, возникют вопросы о том, чем было для Ницше его учение: провозглашением истины или средством оттолкнуться от ветхого образа современности? Как пользовался Ницше этим средством? Для себя ли пользовался или для «своего»? «Разве я для себя хочу счастья?» – восклицает он.

Всё для него – мост и стремление к дальнему. Он приглашает любить страну наших детей; он запрещает смотреть туда, «откуда» мы идем; наша честь в том, чтобы поняли мы, «куда» приближаемся в детях. Но чтобы знать, «куда» идешь, нужно развить в себе свое будущее, т. е. «иметь» его: иметь образ «нового» человека, «новое имя» на камне души. Здесь Ницше – апокалиптик.

Личность, понятая в грубо физиологическом смысле, вовсе не цель развития. Такая личность протянута в род, в законы рода, в то, «откуда» мы идем. Ее автономия есть власть рода: не свобода, а порабощение. Заметьте: до сих пор Ницше своеобразно идет вместе с Кантом; но там, где чисто теоретически утверждает Кант свой практический разум, там практически, как природу, утверждает Ницше свою свободу. «Теория» для него – способ рассмотреть в себе то, что требуется отсечь. Оба способа помогают ему заговорить с современниками, чтобы призвать к их будущему, если будущее это у них есть.

Можно видеть в наследии Ницше развалины непостроенного храма, главный замысел которого вряд ли существовал, но, мне кажется, при отсутствии системы, генерального плана, строгого архитектурного порядка философия Ницше представляет собой мир, грандиозный миф, космическую мистерию, построить которые призваны исследователи Ницше подобно археологам, воссоздающим цельную картину по разрозненным фрагментам-черепкам.

К. Ясперс:

Ницше – это мир. Нужно знать обстоятельства его жизни, его друзей, его ландшафты, все, что окружало его и превращалось для него в миф, то целое, из которого вырастают его видения и его мысли. Мы увидим тут сцены, исполненные глубины и величия, однако не без некоторой оперной декоративности – здесь много вагнеровского, много характерного для своего времени, облекающего Ницше, как дурно сидящее платье.

Безумие в известной мере спасло Ницше от «окончательности», от «договаривания до конца». Все его книги незавершены, философское завещание не написано. Болезнь, поразившая его в тридцатилетнем возрасте, лишила Ницше возможности систематического продумывания собственных идей, дошедших до нас в состоянии in statu nascendi. Он сам прекрасно сознавал это, признаваясь, что так и не пошел дальше попыток и дерзаний, обещаний и всевозможных прелюдий. В этом, может быть, главная прелесть Ницше – «магическое обаяние изначальности». «Причесанный», систематизированный Мифотворец был бы противоестественным: болезнь была не наказанием, а «даром Божиим» – благодаря ей тексты Ницше и сегодня «парят», дышат, вибрируют.

Но скрыто в них гораздо больше, чем кажется: кто даст себе труд вникнуть в них основательно, увидит, что за пестротой отрывочных записей стоит отнюдь не бессвязное и не случайное содержание. Все они связаны одним общим смыслом, одной мыслью, которую ни одна из них в отдельности не передает целиком.

Жизнь

«Молодой лев»

Пожалейте этого необыкновенного человека, пожалейте его за то, что он жил в такое жалкое время, что всю жизнь ему непрестанно пришлось вести полемику.

И. В. Гёте (о Лессинге)

Ты будешь сам для себя и еретиком, и колдуном, и прорицателем, и глупцом, и скептиком, и нечестивцем, и злодеем.

Ф. Ницше

Самый трагический философ XIX века, богоборец и богоискатель, появился на свет в семье протестантских пасторов, корни которой уходят в германские земли, лежащие на границе Пруссии и Саксонии. Семейная легенда, согласно которой предки Ницше были польскими шляхтичами (один из них, граф Ницкий, якобы способствовал избранию саксонского курфюрста Августа Сильного польским королем в 1697 г.), по-видимому, не имеет под собой оснований. Имя графа Ницкого не обнаружено ни в одном справочнике польских дворянских родов, а, с другой стороны, достоверно установлено, что предки Ницше уже с 1570 года обитали в окрестностях старинного немецкого городка Наумбурга.

Карл Людвиг Ницше, отец философа, после окончания теологического факультета университета в Галле стал воспитателем трех принцесс альтенбургского герцогского двора. Ему покровительствовал король Пруссии Фридрих Вильгельм, что открывало возможности для блестящей карьеры.

Однако, по причине слабого здоровья, молодой духовник выпросил себе деревенский приход в деревне Рёккен близ Люцена. В возрасте 30 лет Карл Людвиг женился на дочери коллеги, 17‑летней Франциске Ёлер, и ровно через год, 15 октября 1844 года, в семье появился первенец, названный в честь прусского короля Фридрихом Вильгельмом. «О, октябрь, благословенный месяц, – записал счастливый отец в церковной книге, – ты всегда приносишь мне радости (10 октября отец праздновал свой день рождения и первую годовщину женитьбы), но из всех твоих подарков – это самый проникновенный и чудесный…»

В 1846 году у Фридриха появилась сестра Элизабет, а спустя два года брат Йозеф. Больше всех отец любил первенца, став его первым учителем и приобщив к музыке. Пастор прекрасно играл на фортепиано, передав этот дар старшему сыну. Вдвоем они совершали долгие прогулки по окрестностям деревни, и, возможно, страсть сына к путешествиям зародилась как раз в дни раннего детства.

В 1848 году в семью Ницше пришло горе. Существует несколько версий смерти отца – в том числе потрясение, вызванное революцией. Наиболее вероятно, Карл Людвиг упал с лестницы, ударился головой и спустя год, прошедший в ужасных страданиях, умер от размягчения мозга в результате травмы. Смерть отца потрясла Фридриха. До конца жизни он верил в безумие отца и в наследственность этой психической хвори. Может быть, отец действительно страдал мозговой болезнью и травма лишь ускорила трагическую развязку…

Визионерство Фридриха Ницше проявилось очень рано. Возможно, толчком послужила смерть любимого отца, связанные с нею возбуждение и тревога. В одну из тревожных ночей ему привиделся сон, предвещавший новую катастрофу:

Я услышал во сне погребальные звуки органа, печально раздающиеся под сводами церкви. Пока я пытался понять, откуда они исходят, одна из могил вздыбилась и из нее вышел закутанный в саван отец. Он поспешил в церьковь и вскоре вернулся, неся в своих объятьях ребенка. Вновь открылась могила, отец спустился в нее, могильный камень закрылся за ним. Тотчас смолкли мощные звуки органа и… я проснулся. Утром я рассказал сон любимой маме. Вскоре заболел мой маленький брат Йозеф, у него начались судороги, он умер через несколько часов. Горе наше было ужасно. Мой сон сбылся полностью, маленький труп опустили в объятья отца. После этого двойного несчастья один Господь Бог остался нашим утешителем…

Вскоре после смерти Йозефа мать с Фридрихом и Элизабет переселилась поближе к родителям, в находящийся неподалеку городок Наумбург на Заале. Здесь прошло детство Фридриха, сюда, уже взрослый, он постоянно возвращался из своих бесконечных странствий – повидать близких.

Основанный Гогенцоллернами Наумбург был знаменит разве что величественным готическим собором, доныне украшающим город и наполняющим его мощным звоном колоколов в праздничные дни. Жизнь маленького городка, населенного бюргерами, военными, чиновниками, духовенством, в дни детства Фридриха текла медленно и размеренно.

Немногими развлечениями юного Фридриха стали военные парады, кафедральные службы с органом и хоровым пением, праздничные церемонии. Он с нетерпением ожидал Рождество, а перед ним – день рождения.

День моего рождения является также днем рождения нашего горячо любимого короля, в этот день я просыпаюсь под звуки военной музыки. Я получаю подарки; эта церемония не занимает много времени, затем мы все идем в церковь. Хотя проповедь меня не касается, я выбираю из нее лучшие места и отношу их к себе… Затем для меня наступает лучшая минута: мои товарищи приходят ко мне, и мы веселимся весь остаток дня.

В возрасте шести лет Фридриха отдали в народную школу. Замкнутый, неразговорчивый, он держался отчужденно. Природное благородство, рассудительность, неизменная вежливость вызывали постоянные насмешки над «маленьким пастором», как его вскоре окрестили одноклассники. Больше всего их забавляла недетская серьезность и глубокое чувство, с которым ребенок декламировал перед классом отрывки из Библии, псалмы и духовные гимны.

В детстве Фридрих мечтал, следуя примеру отца, стать пастором, проповедовать людям от имени Бога. Судя по всему, у него были все данные для этого: совестливость, самообладание, честность. Свидетельства тому – афоризмы ребенка, обращенные к сестре: «Когда умеешь владеть собой, то начинаешь владеть всем миром»; «Граф Ницкий не должен лгать» и т. п.

Учился Фридрих хорошо, но музыка увлекала его больше науки. Он быстро научился импровизировать на рояле и часто, аккомпанируя себе, распевал псалмы, удивительно напоминая матери отца, игравшего на органе рёккенской церкви. Уже в детские годы музыкальными кумирами будущего философа стали Гендель, Бах, Бетховен, Моцарт, Гайдн, Шуберт и Мендельсон. Современную музыку он тогда не признавал. Со свойственным ему максимализмом называл музыкально нечувствительных людей «бездуховными тварями, подобными животным».

Одаренный ребенок рано познал творческий инстинкт. Он начал сочинять мелодии, музыкальные экспромты, фантазии, мазурки, которые посвящал «польским предкам», рано начал писать стихи – ближайшие родственники нередко получали ко дню рождения поэму, самим поэтом переложенную на музыку.

Почти все биографы пишут о «пай-мальчике», «примерном благонравии» «маленького пастора», благовоспитанности и дисциплине. Есть даже анекдот о том, как застигнутый проливным дождем Фридрих, с высоко поднятой головой и чувством высокого достоинства, в гордом одиночестве продолжил свой путь домой, не желая «отступать от школьных правил, требовавших от учеников пристойного поведения на улице». Если этот случай достоверный, то его интерпретация несовместима с обликом знакомого нам Ницше, который так и должен был сделать, но не из тупого следования «правилам», а как раз вопреки им – из чувства нонконформизма. Конечно, далеко не в каждом ребенке в нежном возрасте можно разглядеть «сокрушителя», но сусальные картинки «маленького пастора» (Ницше-ребенка) кажутся мне неправдоподобными потому, что тексты юного Ницше, начавшего писать очень рано, полностью расходятся с ними.

В десятилетнем возрасте Фридрих уже сочиняет дидактические трактаты и дарит их соученикам, пишет драмы на античные темы для постановки в «Театре искусств», основанном с двумя сотоварищами. Сохранились их названия: «Боги Олимпа» и «Оркадал».

Одаренность Фридриха Ницше проявилась очень рано, его превосходство над однокашниками отмечалось всеми учителями, которые посоветовали матери не терять время на гимназию, а отдать сына в высшее учебное заведение. Мать колебалась – для этого нужно было расстаться с сыном. Фридриху тоже не хотелось уезжать из родного дома.

Лето 1858-го Фридрих и Элизабет провели в доме родителей матери. Это было радостное и тревожное время: школа позади, впереди – новая неизвестная жизнь вдали от родного дома, сердечных привязанностей и детских радостей и огорчений. Здесь, в деревеньке Поблес на берегу Заалы, он, опьяненный юностью, лирическим чувством и неизвестностью пред будущим, создает первый большой труд – историю собственного детства:

Я писал с величайшим наслаждением и ни одной минуты не чувствовал себя утомленным. Как хорошо, когда перед глазами вновь проходят годы собственной жизни и удается проследить в них развитие собственной души. Я рассказал всю правду, искренне, не поэтизируя, безо всяких литературных отступлений. Я мог бы исписать подобным образом еще не одну тетрадь!

 
Жизнь – зеркало.
Узнать в нем себя —
Вот главная цель.
Стремись к этому![3]3
  Стихи Ф. Ницше представлены в переводах К. Свасьяна, Я. Голосовкера, В. Рынкевича, Ю. Антоновского, В. Зоргенфрея, В. Топоровой, С. Степановой и др.


[Закрыть]
 

Осенью 1858-го Франциска Ницше получила от ректора земельной школы-интерната «Шульпфорте» письмо с предложением предоставить место ее одаренному сыну. Предложение было лестным, ибо школа Пфорта в ту пору являлась одним из престижнейших учебных заведений Германии. Основанная цистерцианскими монахами чуть ли не в ХII веке, она стала настоящим питомником немецкой культуры, отсюда вышли братья Шлегели, Новалис, Клопшток, Фихте, Ранке, Лампрехт, один из последних канцлеров империи фон Бетман-Гольвег. Конечно же, юному вундеркинду хотелось окунуться в атмосферу, питающую немецкий гений, и в возрасте 14 лет он покинул семью, чтобы влиться в монастырское братство.

В Пфорте юноша познал на собственном опыте монастырское воспитание, целью которого было «подготовление к религиозной жизни» и изучение «искусства добродетели». Здесь учили богословию, языкам (еврейский, греческий, латынь), истории. «Без сомнения, Ницше с трудом освоился с новою для него жизнью. Он редко принимал участие в играх, так как не любил сходиться с незнакомыми ему людьми, а нежная материнская ласка была плохой подготовкой к дисциплине Пфорты».

Нам мало известно о жизни Фридриха в монастыре. Сохранился один анекдот, подчеркивающий стоицизм нашего героя. Когда однокашники поставили под сомнение рассказ о Муции Сцеволе, в доказательство своей выносливости положившем руку на пылающий костер, Ницше, не говоря ни слова, вынул раскаленный уголь из камина и положил его к себе на ладонь. След от этого ожога остался у него на всю жизнь.

Из дневника студента мы узнаем о его жажде знания, «изучении всемирной культуры». Юного поэта интересуют в Пфорте геология, ботаника, астрономия, военные науки, разного рода технические познания. «И над всем возвышается Религия, основание всякого знания. Как ни велика область, охватываемая знанием, но искания правды бесконечны!..»

Впрочем, музыка по-прежнему стоит на первом месте. Одно время он даже порывается покинуть Пфорту, объявляет матери, что университет ему наскучил, что он хочет быть не профессором, а музыкантом. Тем не менее он ни на минуту не бросает писать, перекладывая на бумагу все оттенки собственных переживаний и исканий.

В записках 17-летнего Ницше мы обнаруживаем весь круг проблем, которыми будет заниматься зрелый муж, начиная от страстного богоискательства и кончая размышлениями о природе человека.

…Разве можно, имея за собой только детское наивное миропонимание, нападать на авторитеты двух тысяч лет, признанные глубочайшими мыслителями всех времен? Разве можно, обладая только фантазиями, только зачатками идей, уйти от религиозной скорби и религиозного откровения, которыми была проникнута история? Решить философские проблемы, за которые человеческая мысль борется уже несколько тысяч лет, революционизировать верования, полученные нами от самых великих авторитетов, верования, поднявшие впервые человечество на должную высоту, связать философию с естествознанием, не зная даже общих выводов ни той, ни другого, и, наконец, построить на основах естествознания систему бытия, в то время как разум не понял еще ни единства всемирной истории, ни наиболее существенных принципов, – надо быть безумно смелым, чтобы решиться на все это…

Что такое человечество?

Мы едва можем ответить на этот вопрос: известная ступень существования, определенный этап эволюции, произвольное творение Бога… Разве человек на начальной ступени эволюции не был просто камнем, разве за ним не стоит в прошлом длинный ряд промежуточных состояний флоры и фауны? Является ли он в настоящее время полностью завершенным существом, или что-нибудь изменится в истории его развития?

Это вечное движение будет ли иметь конец?

Где находятся пружины этих громадных часов?

Как часто вся наша философия представляется мне Вавилонской башней! Философия приводит к печальным результатам: она только смущает народную мысль; надо ожидать великих событий в тот день, когда толпа поймет, что все христианство не имеет под собой никакой почвы. Существование Бога, бессмертие души, авторитет Библии, откровение – останутся вечными загадками. Я пытался отрицать всё, но, увы! как легко разрушать и как трудно созидать!

Перед нами почти все вопрошания, которыми будет мучиться зрелый философ. Он мыслит уже афоризмами, вполне отвечающими по стилю и содержанию будущим результатам его откровений: «Очень часто подчинение Божественной воле и приниженность являются только плащом, накинутым на низкое малодушие, охватывающее нас в момент трагического столкновения с судьбой».

Любимыми авторами юного Фридриха в те годы были Шиллер, Байрон и Гёльдерлин, тогда еще непризнанный и малоизвестный. В Гёльдерлине он сразу узнал родственную душу, увидев в жизни недавно умершего поэта параллели с собственной судьбой. Гёльдерлин тоже родился в семье пастора и в юности хотел пойти по стопам отца. В 1780-м он изучал богословие в Тюбингенском университете одновременно с Гегелем и Шеллингом. Он тоже упивался чтением Гёте, Шиллера, Руссо, был влюблен в древнюю Элладу и мечтал создать произведения, равные по мощи творениям аттических авторов. Он тоже влачил нищенское существование, публика не оценила его гениальные поэмы; великие мира сего, включая Гёте, оказались к нему глухими. Перу Гёльдерлина принадлежала трагедия «Эмпедокл», герой которой во многом оказался предтечей «Заратустры».

Мировоззрение 17-летнего юноши нашло свое отражение в сочинении, посвященном этому «эллинскому монаху», сказавшему немцам «горькую истину» об их жалком и убогом филистерстве. Прочитав опус Фридриха, учитель словесности посоветовал «избрать какого-нибудь более здорового и ясного немецкого поэта» (Гёльдерлин, как позже сам Ницше, кончил безумием). «Разочарованный Ницше еще глубже замкнулся в себе и уже никогда больше не высказывал перед преподавателями Пфорты своих истинных чувств и мыслей».

Первые признаки серьезного заболевания дали себя знать в 1862 году: в конце весны возникли сильные боли в глазах, скорее всего, нервного происхождения. Каникулы были испорчены болезнью, но благодаря ей юноше продлили пребывание у родителей, безмерно обрадовав его – Пфорта постепенно вызывала все большую неприязнь.

Отношения с однокашниками у Фридриха складывались далеко не лучшим образом. И здесь его явное интеллектуальное превосходство делало одаренного юношу «белой вороной». К тому же он постоянно держался особняком, избегал студенческих пирушек и отдавал предпочтение книгам, а не «радостям жизни».

Все же в Пфорте он приобрел нескольких друзей, связи с которыми сохранялись и в последующие годы. Пауль Дёйссен и Герсдорф любили слушать импровизации Фридриха за роялем. Их объединяла также любовь к античности, особенно к Анакреону, и творческие искания. Они находились во власти юношеских лирических настроений, обменивались своими произведениями, вместе мечтали о будущем.

Перед Ницше все чаще возникает вопрос о будущей карьере. В мае 1863 года он пишет матери:

Чем я буду заниматься? Я еще не решил этой проблемы, хотя вполне сознаю, что решение зависит исключительно от меня самого; я твердо знаю лишь то, что если примусь за какое-либо дело, то изучу его до самого дна; вследствие этого выбор становится еще труднее, поскольку надо найти такое дело, которое захватило бы меня безраздельно.

У меня так много стремлений и желаний… Но что же именно я должен выбросить за борт моей жизни? Может быть, как раз самых любимых моих детей?!.

Многообразие интересов и увлечений крайне затрудняет окончательный выбор: посвятить жизнь музыке? языковедению? филологии? истории? Он пишет трактат «О демоническом в музыке» и набрасывает работу «О сущности музыки», изучает эстетику и историю литературы, штудирует произведения Гераклита, Платона, Эсхила, Софокла, древнегреческих лириков. Велик круг чтения взыскующего истины вундеркинда: Шекспир, Макиавелли, Эмерсон, Руссо, Пётефи, Шамиссо, Гейбель, Шторм, Байрон…

Близились выпускные экзамены. При всех неприятностях монастырской жизни он привязался к альма-матер, с которой связаны лучшие годы, где столько пережито и получено столько знаний. В сентябре 1864 года Ницше закончил курс обучения. Экзамены сданы блестяще, если не считать математики, к которой он был равнодушен. Но профессора, понимая духовные устремления юноши, смотрели на неудачу сквозь пальцы. Стихи, написанные Фридрихом на прощание с Пфортой, наполнены грустью и надеждой:

 
Пусть сбудется; я не нарушу течения жизни.
Пусть сбудется со мною то же, что и с другими:
Они уплывают, их легкий челн терпит крушение,
И никто не может указать места, где он затонул.
Прощайте, прощайте! Колокол звучит на корабле.
Я все еще медлю, и гребец торопит меня…
Смело вперед по волнам, не страшась бурь и мелей…
Прощайте! Прощайте!..
 

Ницше возвращается в отчий дом. По настоянию матери, желавшей видеть сына пошедшим по стопам отца, Фридрих записывается на теологический факультет университета в Бонне. Вместе с другом по Пфорте Паулем Дёйссеном и кузеном последнего верхом на лошадях трое молодых людей совершают поездку по Рейну и Пфальцу. Позже Пауль Дёйссен расскажет о ней как о сказочном времени безудержной радости и юношеского озорства.

«Я приехал в Бонн, – писал Ницше, – с горделивым предчувствием богатого неисчерпаемыми событиями будущего». Возвышенные представления о германских ликеях, видимо, не оправдались. В ферейнах, в один из которых пришлось вступить молодому человеку, царил раблезианский дух вседозволенности телемской обители, увлекший было «новичка»: бесконечные студенческие пирушки в прибрежных трактирах, вольготная жизнь вагантов, с песнями, шатаниями, дуэлями…

Сохранилась легенда о «посвящении» Ницше в рыцари: дабы воспитать в себе добродетели бойца и предстать перед друзьями героем, он решил драться на дуэли. Не найдя настоящего противника, Фридрих выбрал самого безобидного студента и сказал ему: «Я – новичок и я хочу драться! Вы мне симпатичны, хотите драться со мной?» – «Охотно!» – ответил однокашник. Тогда-то Ницше и получил удар рапирой.

Он быстро пришел в себя от «пошлости и низости обыденной жизни» – студенческой вольницы. Видимо, в Бонне ему впервые пришел в голову проект создания утопической «общины» духовных единомышленников, к которому он будет много раз возвращаться на протяжении жизни, неизменно имея результатом фиаско. Фридрих изложил собратьям по ферейну идею создания «апостольского братства» – духовного союза, близкого к монашескому ордену по нравам и к «буре и натиску» по духовной плодотворности. Естественно, предложение не имело успеха: новому апостолу, грубо говоря, заткнули рот и – не в первый и, увы, далеко не в последний раз в жизни – он сполна испил горькую чашу отверженного.

Фиаско поджидало Фридриха и с другой стороны: он осознал, что теология – не для него. При всей склонности юноши к мистицизму честность и совестливость подсказывали ему, что пасторство лишь стеснит бушующую в нем стихию, принудит его лгать. О том же, в сущности, сказал ему и профессор Фридрих Ричль, разглядевший в студенте дар, далекий от теологических изысканий: «Если вы хотите быть сильным человеком, правильно выбирайте специальность».

Духовные искания Ницше в Боннском университете характеризуют письма 1865 года:

Мною часто овладевает полное отчаяние, но в душе моей постоянно живет стремление к вечной цели, поиск новых путей, которые приведут к истинному, прекрасному, доброму. Чем же все это кончится? Возвратимся ли мы к старым идеям о Боге и искуплении мира? Или для беззаветно ищущего решительно безразличен результат его исканий? К чему мы стремимся? К покою? К счастью? Нет, мы стремимся к истине, как бы ужасна и отвратительна она ни была.

Я был еще слишком сдержан и замкнут для того, чтобы не растеряться среди стольких обрушившихся на меня влияний; у меня не было еще достаточно силы для того, чтобы совладать с требовательно подступавшими жизненными обстоятельствами. С грустью в душе приходилось сознаваться самому себе, что я еще ничего не сделал для науки, ничего не сделал для жизни, что в прошлом моем были лишь ошибки и заблуждения.

С нового семестра Ницше решает не возвращаться в Бонн и переехать в Лейпциг к профессору Ричлю. Отдавая себе отчет в несовместимости склада ума с узкой специализацией, он все-таки избирает филологию как науку, дисциплинирующую ум и позволяющую вернуть самоутверждающее начало.

Чем обязан Ницше учителю – своей «судьбе», как выразился он однажды? Прежде всего – поддержкой, которой ему прежде так не хватало. Конечно же, не филология стала причиной крутого поворота в судьбе юноши, но – чувство прочного основания, которое дал ему Ф. Ричль. Нонконформизму юности всегда недостает уверенности в себе. Тут-то и необходимы наставники, подобные Ричлю. Позже учитель испугается смелости своего ученика, но, возможно, именно он – признанием одаренности ученика – позволил Фридриху раскрепоститься, полностью раскрыть свою самость, стать собой.

Ричль не стал схолархом для своего ученика – философской премудрости тот набирался у Шопенгауэра, Ланге, античных авторов, то есть из книг. Он принадлежал к натурам, которые делают себя сами и для которых живой наставник необходим больше как поддержка, чем как учитель.

Настроения 22-летнего студиозуса, напитавшегося идеями Шопенгауэра, передают заметки весны 1866 года:

Три вещи в мире способны успокоить меня, но это редкие утешения: мой Шопенгауэр, Шуман и одинокие прогулки.

Далее следует описание чувств, пережитых во время одной из таких прогулок:

Я чувствовал себя несказанно хорошо, душа была полна силы и отваги, и я ясно ощутил, что понять глубину природы можно лишь ища у нее спасения от забот и дел! Что мне в такую минуту человек с его трепещущей волей. Как я далек от вечного «ты должен», «ты не должен». Молния, гроза и град точно из другого мира, свободные стихии, чуждые морали! Как они счастливы, как они свободны! Робкий разум не смеет смущать их свободную волю.

Большую часть лета 1866 года Ницше проводит в университетской библиотеке, перебирая византийские манускрипты. Нельзя сказать, что он безучастен к событиям, происходящим в это время в Германии (Бисмарк, Мольтке, битва при Садовой), но он уже прошел школу Шопенгауэра и знает, что политика и история – только призрачная игра, практические цели мало его интересуют, ему даже страшно подумать об участи человека, занимающегося «насущными, практическими целями».

История есть не что иное, как бесконечное сражение бесчисленных и разнообразных интересов, столкнувшихся на своем пути в борьбе за существование. Великие «идеи», которые, по мнению большинства, являются двигателями этой борьбы, суть не более как отражения света, скользящего по взволнованной поверхности моря. Она не оказывает на само море никакого воздействия, но волны могут приобрести в этом свете своеобразную красоту и даже способны обмануть наблюдателя своим блеском.

После окончания Пфорты друзья Фридриха разъехались по разным городам: Дёйссен учился в Тюбингене, Герсдорф в Берлине. Друзья поддерживали переписку, но встречались редко. Поэтому большой радостью для Фридриха стало знакомство с Эрвином Роде, вскоре ставшим его другом. Ницше отличала склонность идеализировать близких ему людей, нередко подводившая его, но в данном случае он не ошибся: в Эрвине он действительно нашел родственную душу. Роде страстно любил музыку, говорил на пяти языках, владел большинством немецких диалектов, а главное, оказался прекрасным товарищем.

Летние каникулы 1867 года друзья провели в Вогезах, ведя жизнь бродячих судей мира – философов. «Первый раз в жизни я испытываю радость дружбы», – признавался Фридрих в письме близким. Путешествуя пешком по Богемскому лесу, друзья вели бесконечные разговоры о Шопенгауэре, Бетховене, древних греках. В Мейнингене, накануне расставания, два меломана случайно оказались на концерте Ф. Листа, дирижировавшего симфонической поэмой Ганса Бюлова «Нирвана», созвучной максимам Шопенгауэра. На следующий день Фридрих вернулся в Наумбург.

Осенью 1867-го многие студенты Лейпцигского университета оказались не в аудиториях, а в казарме. По причине близорукости Ницше был освобожден от воинской повинности, но армия нуждалась в инсургентах, и его зачислили канониром в артиллерийский полк, квартировавший в Наумбурге.

Выходец Пфорты не испытал тягот солдатчины, тем более что длилась она недолго: во время кавалерийских занятий он получил травму, потерял сознание и попал в госпиталь с разрывом грудных мышц. Мучительное лечение продолжалось около полугода. Его признали негодным к службе в армии, и после короткой побывки в Наумбурге Фридрих возвратился в университет.

В Лейпциге его ждали приятные неожиданности. Профессора и студенты устроили «раненому» теплый прием, из Берлина пришел заказ из солидного журнала на статью. Кроме того, ему, выпускнику, предложили работу музыкального критика. Но самым большим событием его жизни стало знакомство с некогда опальным, а ныне входящим в моду композитором, поэтом, публицистом, философом, революционером Рихардом Вагнером.