Текст книги "Ницше"

– новую онтологию – учение о становлении и «воле к могуществу»;

– новую гносеологию – «перспективизм»;

– новую этику – «иммораль», «переоценку всех ценностей», «сверхчеловека».

Теологическим представлениям о грядущем противопоставляется миф о «вечном возвращении».

Ницше вновь одержим маниакально-утопической идеей – издать «Антихриста» одновременно на семи европейских языках тиражом по одному миллиону на каждом. Книга была опубликована небольшим тиражом только в 1895 году с многочисленными купюрами.

[В «Антихристе»] Ницше подверг резкой критике христианские церкви[13]13
  По иронии судьбы перу деда Ницше принадлежал трактат со следующим названием: «О вечности и нерушимости христианской веры. Против сеятелей смуты».


[Закрыть] и тех людей, которые называли себя христианами, на самом деле не являясь ими. Он противопоставил жизнь Иисуса трем синоптическим евангелиям, в которых, по его словам, предприняты первые попытки по созданию системы догм христианства в вопросе негативного отношения к миру.

Иисус же, по мнению Ницше, вовсе не отвергал мира, но истолковывал его лишь как преддверие лучшей потусторонней жизни. Только позднейшее искажение его взглядов последователями и апостолами, особенно Павлом, превратило его учение в отрицание сего мира. Он не был героем, как считал крупнейший французский исследователь Библии Эрнест Ренан, но был, по утверждению Ницше, идиотом. Причем Ницше употреблял этот термин в его древнегреческом значении idiotes, что означает святость как нахождение в своем собственном мире. Поэтому вряд ли допустимо толковать понятие «идиот» у Ницше в современном значении «безумец».

Ницше восстал против грубых попыток христианской церкви извратить смысл и цели истинного христианства, которое «не связано ни с одной из наглых догм, щеголяющих его именем». Ложь и обман то, что мы считаем себя христианами, а живем той жизнью, освобождение от которой проповедовал Христос.

Христианство навязывает жизни воображаемый смысл, препятствуя тем самым выявлению смысла истинного и заменяя реальные цели идеальными. В мире же, в котором «Бог мертв» и не существует более моральной тирании, человек остается одиноким и свободным. Но одновременно он становится и ответственным за все существующее, ибо, по Ницше, разум находит полное освобождение, лишь руководствуясь осознанным выбором, лишь взваливая на себя определенные обязательства. И если необходимости невозможно избежать, то истинная свобода и заключается в ее полном принятии. Принять мир земной и не тешить себя иллюзиями о мире потустороннем – это означает господствовать над всем земным. Ницше потому и отвергал христианство, что оно отрицает свободу духа, самостоятельность и ответственность человека, превращает несвободу в идеал, а смирение – в добродетель.

Но Ницше не дал ответа на вопрос: а будет ли тюрьма разума лучше разрушенной им тюрьмы Бога? Во всяком случае, он категорически предрекал, что переход к свободному обществу невозможно совершить насильственным уничтожением общества нынешнего, ведь насилие способно породить только новое насилие. Единственный, по Ницше, путь – возродить идеал свободной сильной личности, превыше всего поставить ее суверенитет, попранный религией.

22 сентября 1888-го был опубликован памфлет «Случай Вагнер» – первая книга Ницше, вызвавшая реакцию прессы. Комментарии привели Ницше в отчаяние. Кроме Карла Шпиттелера, критика не только не поняла Ницше, но продемонстрировала свое полное неведение в отношении всех его предыдущих работ. Якоб Буркхардт даже не поблагодарил Ницше за присылку новой книги, его молчание красноречиво свидетельствовало об отношении к ней. Добрый гений Ницше, Мальвида фон Мейзенбуг, прислала ему суровое, возмущенное письмо. Она надеялась, что Ницше никогда не решится на публикацию памфлета, смахивающего на пасквиль. Ницше отвечал ей: «Что Вагнеру удалось заставить поверить в себя, это без сомнения доказывает его гениальность, но лживую гениальность… А я имею честь быть совсем другим, гением истины…».

Письма Ницше из Турина пропитаны эйфорией, но сквозь радостное возбуждение уже проглядывает трагедия – гипербореец сам несколько раз употребляет это слово. Смертельно раненный святой, со свойственной ему проницательностью, предчувствует два события – приближение столь желанной славы и помрачение сознания. Именно в таком состоянии трагического ожидания он работает над последним своим творением, «Ессе Ноmо». Об этом свидетельствует и название книги, явная реминисценция на тему Христа, и ее эпатирующее содержание, и подведение итогов, и сами заголовки: «Почему я так мудр?», «Почему я пишу такие хорошие книги?», «Почему я являюсь роком?», «Слава и вечность».

Нет книги, которая была бы написана с такой жаждой, с таким болезненно-судорожным, лихорадочным ожиданием ответа, как последние монументальные памфлеты Ницше: подобно Ксерксу, повелевшему бичевать непокорное бездушное море, он в своем безумном вызове пытается разбудить тупое равнодушие скорпионов своих книг. Ужасный страх, что он не успеет снять жатву, демоническое нетерпение сквозит в этой жажде ответа. И после каждого взмаха бичом он медлит мгновение, изгибается в нестерпимом напряжении, чтобы услышать вопль своих жертв. Но ни звука вокруг. Не слышно отклика в мире «лазурного» одиночества. Словно железный обруч, стискивает молчание его горло, и самый ужасный вопль, какой раздавался на земле, не в силах его сломить. И он чувствует: нет Бога, который мог бы вывести его из темницы последнего одиночества.

Ницше, считавший самого себя роком, всю жизнь испытывал на себе всю трагичность человеческой судьбы, последняя издевка которой дала себя знать на пороге безумия. Рок, никогда не щадивший честолюбия этого великого человека, не дал ему насладиться славой: безумие поразило гиперборейца именно тогда, когда эта ветреница стояла на пороге… Георг Брандес уже собирался издать свои лекции о творчестве Ницше, Август Стриндберг прислал ему теплое письмо («В первый раз я получил отклик мировой и исторический», – написал он П. Гасту), в Париже Ипполит Тэн нашел ему редактора и издателя Бурдо, в Петербурге собирались переводить его книгу о Вагнере, один из старых друзей передал ему 2000 франков от неизвестного поклонника, пожелавшего подписаться на издание его книг. С той же целью тысячу франков прислала Ницше одна из старых приятельниц…

Может быть, на пороге ночи он все-таки ощутил сладкое счастье, о котором так мечтал?..

Д. Алеви:

Мы не знаем о том, как прошли его последние дни. Он жил в меблированной комнате, в семье небогатых людей, у которых, по его желанию, столовался. Он редактировал «Ессе Ноmо», дописал к основному тексту post scriptum, потом дифирамбическую поэму. В это же время он работал над новым памфлетом «Nietzsche contra Wagner». «Прежде чем выпустить в свет первый том моей большой работы, – писал он своему издателю, – надо приготовить публику, надо привлечь ее внимание, или ее постигнет та же судьба, что и Заратустру…» 8 декабря он пишет Петеру Гасту: «Я перечитал «Ессе Ноmо», я взвесил каждое слово на вес золота, книга буквально делит историю человечества на две части. – Это самый страшный динамит». 29-го декабря он пишет своему издателю: «Я присоединяюсь к Вашему мнению: не будем издавать «Ессе Ноmо» в количестве тысячи экземпляров; неблагоразумно издавать в Германии тысячу экземпляров книги, написанной столь высоким стилем. Во Франции, я вам говорю серьезно, я допускаю 80. 000—40. 000 экземпляров». 2‑го января он снова пишет письмо (буквы большие и бесформенные): «Возвратите мне поэму – вперед с Ессе»!

Явные признаки сумасшествия появились в конце 1888 года. Ему начали мерещиться кошмары, исходящие от военной мощи Германской империи. В последних своих книгах он бросал вызов династии Гогенцоллернов, Бисмарку, германским шовинистам и антисемитам, церкви – теперь его ждет неминуемая месть, кара. Как бы упреждая угрозу, он пишет – уже оттуда – Бисмарку и Вильгельму II:

Его светлости князю Бисмарку. Я оказываю честь первому государственному мужу эпохи, оповещая его о моей вражде пересылкой первого экземпляра «Ессе Ноmо». Прилагаю второй экземпляр: вручить сей молодому кайзеру было бы единственной просьбой, которую я когда-либо вознамерился бы поднести князю Бисмарку.

Антихрист. Фридрих Ницше. Фромантин

Сим я оказываю кайзеру немцев великую честь, которая может выпасть на его долю, – я пересылаю ему первый экземпляр сочинения, в котором решается судьба человечества. Здесь начинается мгновение глубочайшего самоосмысления – последствия будут невероятными, они будут просто ужасными; в настоящий же момент установлен паритет всех сил. К счастью также великое решение, новый путь, знание цели…

Фридрих Ницше

Подписи под другими письмами – Цезарь, Феникс, Антихрист, Дионис, Распятый…

Ф. Ницше – Г. Брандесу:

После того как ты открыл меня, невелико было искусство найти меня: трудность теперь заключается в том, чтобы потерять меня.

Распятый

Ф. Ницше – П. Гасту:

Спой мне новую песнь: мир просветлен, и небеса ликуют.

Распятый

Ф. Ницше – Я. Буркхардту:

С Вильгельмом, Бисмарком и всеми антисемитами покончено.

Антихрист. Фридрих Ницше. Фромантин.

С. Цвейг:

Как Наполеон в пылающей Москве, среди бесконечной русской зимы, видя лишь жалкие обломки великой армии, все еще издает монументальные, грозные манифесты (величественные до грани смешного), так Ницше, запертый в пылающем Кремле своего мозга, обессиленный, собирая рассеянные отряды своих мыслей, пишет самые убийственные памфлеты: он приказывает германскому императору явиться в Рим, чтобы расстрелять его; он требует от европейских держав вооруженного выступления против Германии, на которую он хочет надеть железную смирительную рубашку. Никогда столь апокалиптическая ярость не свирепствовала так буйно в пустом пространстве, никогда столь величественная гордыня не уносила человеческий дух так далеко за пределы всего земного. Будто удары молота, разбивают его слова все мироздание: он требует, чтобы летоисчисление начиналось не с рождества Христова, а с появления Антихриста, свое изображение он ставит над образами всех времен, – даже болезненный бред у Ницше величественнее, чем у других ослепленных духом; и здесь, как во всем, царит у него великолепная, смертельная чрезмерность.

А. И. Патрушев:

Тесная комната в четвертом этаже на Via Alberto начинает звучать, сферы парят и сияют, небеса объяты светом… О, какая музыка! Слезы текут по его усам, теплые, горячие слезы… о, божественная нежность! о, изумрудная радость!.. А теперь… какие светлые краски!.. И внизу, на улице, все улыбаются ему… все кланяются… как они приветствуют его!.. и эта разносчица – она ищет для него лучшие яблоки в своей корзине… всё склоняется перед ним, богоубийцей, все ликует… но почему?.. Да, да, он знает: Антихрист пришел в мир, и они возглашают «Осанна!.. осанна!»… всё гремит, мир гремит в ликованьи и в музыке… И вдруг – тишина… Что-то упало… Это он… он сам упал перед дверью своего дома… Его несут наверх… вот он уж в комнате… как долго он спал! какая тьма вокруг!.. вот рояль… музыка! музыка!.. И вдруг – в комнате люди… ведь это Овербек!.. нет, нет, он в Базеле… а сам он, сам он… где?.. Он не знает… Почему они смотрят так странно, так озабоченно?.. Потом – вагон, вагон… как грохочут колеса!.. как странно грохочут, – как будто вот-вот запоют… и вот поют… поют его «Баркаролу», и он поет с ними в тон… поет в беспредельной тьме…

И потом где-то в комнате, в незнакомом месте, где вечный мрак, вечный мрак. Нет больше солнца, нет больше света, ни здесь, нигде. Где-то внизу голоса людей. Вот женщина – быть может, сестра? Но ведь она далеко… навсегда. Она читает ему книгу… Книгу? Разве сам он не писал книг? Кто-то ласково отвечает ему. Но он уже не понимает слов. Тот, в чьей душе отшумел такой ураган, навеки глух для человеческой речи. Тот, кто так глубоко заглянул в глаза демону, ослеплен навеки.

Начавшийся отход от понимания реального мира привел Ницше к дерзкому плану объединения всех европейских стран в единую антигерманскую лигу, чтобы надеть на рейх смирительную рубашку или спровоцировать его на заведомо безнадежную войну против объединенной Европы.

Наброски столь фантастического проекта производят тягостное впечатление потому, что где-то посреди этих строчек пролегла страшная грань между разумом и безумием:

«Я возвещаю войну. Не между народами: у меня нет слов, чтобы выразить презрение к проклятой политике европейских династий, разжигающей эгоизм и высокомерие между народами. Не между сословиями. Ведь у нас нет высших сословий, следовательно, нет и низших.

Я возвещаю войну в области духа и оружием духа. Понятие политики поглощено войной духа, все великие державы взлетят в воздух – будут войны, каких еще никогда не было на Земле…

В ранге того, кем я должен быть, – не человеком, а роком, я хочу покончить с этими преступными кретинами, которые больше столетия провозглашали большие слова, великие слова. Со дней вора Фридриха Великого они ничего не делали, только крали и лгали; единственное исключение – незабвенный Фридрих III… Сегодня, когда у власти находится постыдная партия, когда христианская банда сеет между народами проклятое драконово семя национализма и из любви к рабам хочет «освободить» отечественную чернь, мы привлекаем к всемирно-историческому суду ложь…

Их орудие – князь Бисмарк, идиот, равного которому нет среди всех государственных мужей, – никогда, ни на йоту не мыслил шире Гогенцоллернов… Чтобы властвовала династия глупцов и преступников, Европа платит теперь ежегодно 12 млрд разверзаются пропасти между возникающими нациями, ведутся самые сумасбродные войны из всех, которые велись когда-либо: князь Бисмарк уничтожил своей династической политикой все предпосылки для великих задач, для всемирно-исторических целей, для благородной и прекрасной духовности… Я хочу стать судьей и навсегда, на тысячелетия, покончить с преступным безумием династии и попов… Я никогда не соглашусь, чтобы всякая каналья из Гогенцоллернов могла кому-то приказывать совершать преступления. Нет права повиноваться, если приказывают Гогенцоллерны… Да и сам рейх – ложь: ни один Гогенцоллерн, ни один Бисмарк – никогда не думали о Германии».

И в конце такая фраза: «Последнее соображение… Тем, что я уничтожу тебя, Гогенцоллерн, я уничтожу ложь».

На этом последняя в жизни Ницше запись обрывается.

Был ли душевный надлом Ницше неожиданным? Или признаки его начали проявляться гораздо раньше? Изменилось ли что-либо в характере и поведении Ницше в последние годы и месяцы перед трагедией? Ответить на это могут только небольшое число людей, знавших Ницше на протяжении многих лет, прежде всего Франц Овербек. Но он не замечал в друге никаких тревожных признаков и обеспокоился лишь в декабре 1888 г., когда Ницше начал проявлять некоторые странности в отношениях с издателем, постоянно требуя назад свои рукописи для внесения в них бесконечных исправлений. Ничего особенно настораживающего не увидел и Петер Гаст, которого даже не встревожила посланная ему 4 января 1889 г. открытка Ницше: «Спой мне новую песню: мир просветлен и небеса ликуют. Распятый».

Трагический надлом в психике Ницше произошел между 3 и 6 января 1889 г. Быстрое помрачение разума привело к смешению всех понятий. Он забыл, что живет в Турине: ему казалось, будто он находится в Риме и готовит созыв конгресса европейских держав, чтобы объединить их против ненавистной Пруссо-Германии. Ницше клеймит позором вступление Италии в союз с Германией и Австро-Венгрией в 1882 г. и в письме итальянскому королю требует его немедленного разрыва.

Помрачение рассудка Ницше видно по его запискам между 3 и 5 января. Так, 3 января он написал давней знакомой Мете фон Салис: «Мир преображен, Бог вновь на Земле. Вы не видите, как радуются небеса? Я вступил во владение моей империей, я брошу папу римского в тюрьму и прикажу расстрелять Вильгельма, Бисмарка и Штёккера».

6 января Я. Буркхардт получит от Ницше письмо, из которого явствует, что бывший коллега сошел с ума:

Я Фердинанд Лессепс, я Прадо, я Chambige[14]14
  Имена людей, в то время не сходившие со страниц бульварной прессы.


[Закрыть], я был погребен в течение осени два раза…

Я. Буркхардт немедленно встретился с другом Ницше Овербеком, который вскоре получил аналогичное послание. Он выехал в Италию, предварительно договорившись с профессором Вилле о помещении в его клинику больного друга.

Разыскав квартиру Ницше в Турине, Овербек – по одной версии – застал опекаемого хозяевами философа за роялем, играющим, локтем руки и громко распевавшим гимны Дионису, а – по другой – лежащим на кушетке и что-то читающим. Ницше узнал Овербека, обнял его и разрыдался. Затем в ужасных конвульсиях рухнул на пол.

Больного напоили водой с бромом, он несколько успокоился и внезапно заговорил о намеченном грандиозном приеме, устраиваемом им вечером. Ни о каком поездке в Базель не могло быть и речи – Ницше категорически отказывался покинуть кушетку. Овербеку пришлось пойти на хитрость, объяснить другу, что им пора отправляться на этот прием. «Ницше согласился одеться и поехать на вокзал. Он явно не понимал, что происходит вокруг».

10 января Овербек и его больной друг прибыли в Базель и прямо с вокзала направились в лечебницу. Ницше явно не отдавал отчета в происходящем. Он поздоровался с профессором, вспомнив, что некогда они беседовали на тему о причинах религиозного фанатизма и безумия. Ницше явно не сознавал, что он доставлен в клинику профессора Билле в качестве пациента.

Но в дальнейшем болезнь протекала более бурно. Ницше страдал постоянной бессонницей, днем и ночью распевал неаполитанские песни или выкрикивал бессвязные слова, испытывал постоянное возбуждение и отличался чудовищным аппетитом.

Через три дня в Базель приехала убитая горем Франциска Ницше. Она не могла поверить в безумие сына и надеялась любовью и молитвами вернуть его в разумное состояние.

Увы, ее надеждам не суждено было сбыться. Мать хотела забрать Фридриха в Наумбург, но врачи категорически настояли на постоянном медицинском наблюдении. Тогда было решено перевезти больного поближе к дому, в йенскую клинику.

Первая встреча матери с сыном носила драматический характер. Ницше сразу узнал мать, быстро подошел и обнял ее со словами: «Ах, моя добрая, любимая мама, как я рад тебя видеть!» Он спокойно и почти осмысленно беседовал с ней о семейных делах и наумбургских знакомых. Но внезапно черты его лица исказились и раздался звериный крик: «Ты видишь перед собой туринского тирана!» После этого речь Ницше стала совершенно бессвязной, он все больше возбуждался, и свидание пришлось прекратить.

Вечером 17 января Ницше вместе с матерью, врачом и санитаром отправился в Йену, в клинику профессора О. Бинсвангера. Провожая их, Овербек окончательно уверился в том, что с Ницше как с мыслителем покончено навсегда.

Нам еще предстоит убедиться, что Ницше принадлежит множество пророчеств. Ему удалось лучше других разглядеть лик самого трагического века в человеческой истории и рассказать «историю грядущего». Уже в заглавии первой книги он предугадал также и свою страшную судьбу – рождение трагедии (безумия) из духа музыки, этой последней его связи с жизнью и культурой. Как бы следуя собственному принципу «вечного возврата», певец жизненной мощи сам обратился в беспомощного ребенка…

Вот как описал Карл Бернулли визиты матери Ницше с больным сыном к друзьям:

Когда г-жа Ницше посещала Гельцеров, она по обыкновению приходила вместе со своим сыном, который следовал за нею, как дитя. Чтобы избежать беспокойств, она вела его в гостиную и усаживала возле двери. Потом она подходила к роялю и брала несколько аккордов, отчего он, набравшись мужества, потихоньку приближался к инструменту сам и начинал играть, поначалу стоя, а после на стульчике, куда его усаживала мать. Так он «импровизировал» часами, в то время как г-жа Ницше в соседней комнате могла оставлять своего сына без присмотра и быть спокойной за него ровно столько времени, сколько продолжалась игра на рояле.

А. Белый:

Последние годы жизни Ницше тихо молчал. Музыка вызывала улыбку на его измученных устах… пятнадцать лет[15]15
  А. Белый допускает неточность: «тихое молчание» продолжалось менее 12 лет.


[Закрыть] просидел Ницше – изобретатель взрывчатых веществ – на балконе тихой виллы, с разорванным мозгом. И теперь проезжающим показывают то место на балконе, где часы просиживал сумасшедший Ницше.

 
Куда он шел? Кто скажет?
Одно лишь ясно: гибель он нашел.
Звезда погасла в местности пустынной:
пустынной стала местность…
 

Еще при жизни пациента базельской и йенской лечебниц для душевнобольных вокруг философа вместе с зарождающейся славой возникла подозрительная, дурно пахнущая возня, трагически завершившаяся канонизацией великого мыслителя нацистской церковью сатаны.

Началось с абсурдных проектов излечения автора «Заратустры». Первым спасителем «прометеевской души» стал Юлиус Лангбен, автор библии германского шовинизма. Сумасбродная затея этого «психиатра» состояла в том, чтобы внушить несчастному философу, будто он германский принц, которого надлежит отвезти в Дрезден и создать вокруг него «королевский двор», главным министром которого должен был стать сам Лангбен. Идея оказалась достаточно «безумной», чтобы получить поддержку, и только решительным вмешательством Франца Овербека удалось пресечь это глумление.

Подобная бредовая идея почти одновременно возникла у Альфреда Шулера, мюнхенского мистагога, близкого к кругу поэта С. Георге. Спекулируя на «танце» Заратустры, этот «космик» предложил посетить больного в лечебнице и исполнить перед ним корибантскую пляску, которая просветлит мыслителя. Жалкая затея сорвалась по причине отсутствия средств на приобретение танцевального реквизита – доспехов, которым отводилась важная роль в излечении…

Лангбен и Шулер вписали свои имена в списки предтеч и духовных отцов гитлеризма, а Шулер, по ряду сведений, оказал и непосредственное личное влияние на слушавшего в 1922 г. его лекции Гитлера. Появление этих фигур в самом преддверии культурной канонизации ницшевского наследия глубоко символично; здесь, пожалуй, и следовало бы искать камертон, по которому настраивалась печальной памяти деятельность «Архива Ницше», этого центра едва ли не всех последующих фальсификаций ницшевской философии… Руководство «Архивом» взяла на себя Элизабет Фёрстер-Ницше, сестра философа.

В августе 1896 года завладевшая архивом брата Элизабет Фёрстер перебралась в Веймар и принялась за беззастенчивую фальсификацию – подготовку к печати несуществующей книги «Воля к власти», о чем речь впереди. Параллельно она работала над биографией Фридриха Ницше, ставшего к этому времени знаменитым. Сам брат, погруженный в прострацию, не заметил ни переезда семьи в Веймар, ни смерти матери, скончавшейся в апреле 1897 года.

В конце августа 1900 года Фридрих Ницше заболел воспалением легких. Он тихо скончался в полдень 26 августа последнего года века[16]16
  Ницше умер в клинике Отто Бинсвангера, дяди Людвига Бинсвангера, близкого друга Зигмунда Фрейда.


[Закрыть]. Ушел философ и поэт, возвестивший новые пути человеческого духа, человек трагической судьбы, чье творческое наследие стало предметом множества фальсификаций. Загнанный в угол при жизни, он был извращен и оболган после смерти. Судьба оказалась немилосердной не только к нему самому, но и к его творчеству.

Первое немецкое издание собрания сочинений Ф. Ницше, завершившееся в 1899 году, несет на себе демоническую тень Э. Фёрстер-Ницше. Карлу Шлехте и особенно Джорджо Колли и Маццино Монтинари пришлось проделать титаническую работу открытия подлинного Ницше – восстановления текстов философа в их первоначальном виде. Гневные филиппики великого немецкого философа в адрес соотечественников оказались пророческими: немцы опомнились от чада фальшивок лишь тогда, когда в 1964-м в Италии появились первые тома издания Колли – Монтинари. Карл Лёвит первый осознал скандальность ситуации, уговорив издательство Walter de Gruyter выкупить право «на опубликование нового критического [исправленного] Полного собрания сочинений немецкого философа Фридриха Ницше на языке оригинала у французского издательства Gallimard и итальянского издательства Adelphi».

Похоже, Ницше провидел и это: «Пусть же немцы еще раз бессмертно ошибутся во мне и увековечат! Для этого как раз есть еще время! – Достигнуто ли это? – Восхитительно, господа германцы! Поздравляю вас…»