Текст книги "Ницше"

Ницше притягателен именно незаданностью, многообразием, парадоксами. «Секрет книг Ницше в том, что сколько бы к ним ни возвращался, впечатление каждый раз будет иное».

Антигегельянство Ницше – прямое следствие его негативного отношения к рационализму и историческому детерминизму. Формула «Все действительное разумно» втискивала человеческую историю и человеческую жизнь в жалкие рамки рассудочности навязанных жизни понятий и дихотомий. Всё действительное жизненно, а не разумно, всё действительное подчинено воле к могуществу – такова ницшеанская перелицовка Гегеля, «переоценка всех ценностей». Естественно, исторический финализм Гегеля был чужд Ницше: не «конец истории», а открытость «исторических горизонтов», не движение к абсолютной идее, но вечная смена идей…

Ницше принадлежит основополагающая мысль о связи знания и веры: познание сводится к поиску постоянных свойств вещей и к вере в то, что таковые существуют. Постоянство в вере спасительно для человека, вот почему он принимает это постоянство за свойство самих вещей. Процесс познания, собственно, в том и заключается, что мы возводим условия сохранения нашего существования в объективные свойства Вселенной.

Что такое вообще категории нашего разума и наши логические законы? Это – такие представления, которые в процессе развития человечества оказались полезными для сохранения человеческого рода. Вследствие своей полезности они стали предметом постоянной веры, приобрели для нас значение непреложных и априорных истин. Иначе говоря, познавательный процесс покоится на том предположении, что полезное для нас есть истинное.

Именно Ницше принадлежит мысль, что сознательным мышлением философа руководят его инстинкты, интересы, само устройство его сознания – колея, как писал он сам: «За логикой и за кажущейся самовластностью ее движения стоят оценки, точнее физиологические действия, призванные сохранять такую-то разновидность жизни».

Философия – только исповедь конкретного человека, облеченная в разные формы (мифа, сказания, наукоучения, системы, афористического высказывания, поучения, заповеди, категорического императива и т. п.).

Поскольку знание неотделимо от веры, связь науки и религии носит сложный характер. С одной стороны, познание выросло из досократовской мифологии, привившей «голод и вкус к скрытым и запретным силам», из «чудес» мистагогов и кудесников, из таинств Пифагора и Эмпедокла. С другой стороны, в соответствии с теорией «двух истин», между религией и наукой «не существует ни родства, ни дружбы, ни даже вражды: они живут на разных планетах».

Философское познание Ницше ставил выше научного, видел в метафизике «вершину всей пирамиды знания». Если наука претендует на конкретное и частное знание, то философия – на целое, всеобщее, сущностное. Именно философия «хочет придать жизни и действованию возможно бóльшую глубину и значительность».

Только философия занимается изучением самой природы познания, только она касается ценностей, граничащих с пределами самого познания, только философ, не противопоставляя истинное и ложное, не устанавливая конкретные факты, полагает цели, творит образы, придает форму воле.

Ницше был невысокого мнения об ученых, которые занимаются исследованиями, потому что им так велено и потому что видели, что до них так поступали (слова Ницше). Ученые стремятся к объективному знанию и недооценивают собственную субъективность, тем самым утрачивая волю к могуществу и подчиняясь самим вещам. В результате они обречены на утрату «я», паралич воли и духовную обезличенность.

Идея историзма, исторического прогресса – лживая и пагубная. Прогрессом именуют утрату целостности, вкуса, стиля, жизненного обилия. Прогресс оборачивается муштрой, отрывочностью, снижением умственного уровня, тотальной вульгаризацией, падением культуры.

Будучи смешанным существом, современный человек есть вместе с тем что-то недоделанное, обрывок и начаток чего-то. Наше время как никакое другое характеризуется развитием специальностей; вследствие колоссального роста разнообразных отраслей знания образование становится все менее и менее общим: оно получает характер отрывочный; натуры богатые и глубокие уже не находят себе подходящих воспитателей. Человек-дробь, односторонний наблюдатель с высокомерными претензиями – вот современный культурный тип. Нынешние университеты стали настоящею школою принижения умственного уровня.

Предметом особых нападок Ницше являлась современная наука и философия, высокомерие высоколобых, видящих себя солью земли, идеологическая зашоренность, зависимость от какого-либо одного философского учения, служащего предметом безотчетной и наивной веры. Ницше тревожили позитивистские тенденции в метафизике, растущее недоверие к философии и стремление приблизить ее к физике, науке.

Ницше всегда ставил жизнь выше познания, инстинкт выше рассудка. Знание – одна из иллюзий, убежище человека от жизненных бездн. Творчество, стихийность, дионисийское начало не могут стать «актами познания», выверенными по часам и метрам. Творчество – синоним жизни, стихия жизни. Идя по стопам «теоретического человека», человек реальный попадает в плен созданных им самим схем и моделей, оказывается подвластным «богу машин и плавильных тиглей», впадает в машинобожие. «Механическим богом» такого человека оказывается не только техника, но идея, идеология, диктатура, власть. Такой человек начинает верить в «светлое будущее», «земное счастье для всех», «достоинство человека труда». Человек впадает в худшее из рабств – становится рабом идей, химер, утопий.

Заповедь «Не сотвори себе кумира» относится прежде всего к рассудку, обесчеловеченному знанию, «объективной» науке. Отвергнув мифологию, «субъективность», витальность, наука и просвещение сковали жизнь и обессилили ее: «Жизнь больна от этой смеси зубчатых колес и механизмов, от безличия работника и ложной экономии разделения труда».

Вот почему не доказательство, а внушение полагает он в основу своего метода. Вот почему на творчестве, а вовсе не на теории знания базирует он свою систему… Вот почему говорит он не столько логикой, сколько образом.

Ницше – до Пуанкаре, Полани и Фейерабенда – понял, что любая наука мифологична, парадигмальна, личностна, пристрастна, ответственна, конкурентна, альтернативна. Наука – древо, древо цветущее, плодоносящее, но – выбрасывающее все новые и новые ветви на мощном природном стволе.

Ницше изжил в себе мысли греческих физиков: утопал в беспредельном, сгорая в огне Гераклита, был Фениксом он; повернувшись назад сквозь огонь, он увидел старинное Зороастрово солнце; и спел о нем песню; но с холодом развития мыслей Сократа, Платона и Аристотеля был он едва ли знаком изнутри; его миссия велика: философию вывести сызнова из глубин познающего духа; перевернуть ось истории, превративши ее в биографию состояний сознаний. Наоборот: биографию вытянуть вдоль истории, подчиняя историю индивидуальному ритму; так в новом пробеге истории, погруженной в себя, он дошел до Сократа: Сократ ему чужд, а трагедии крепнущей мысли ему кажутся мертвыми; всё отличие Ницше от нас в том, что мы созерцаем пассивно историю мысли и бесконтрольно глотаем градацию положений ее; Ницше выявил мускулы до-сократической мысли…

Для Ницше важно не знание истины, но пребывание в ней, не абстракция истины, а личность в событии. Истина – не то, что вне, но то, что внутри нас. Несколько переиначивая слова самого Ницше, можно сказать, что вокруг человека всё становится «миром». Не истина-отношение, не истина о чем-то, но организация мира «вокруг человека», творение человеком смысла бытия. Истина полезна, истина прагматична, истина целесообразна: «Истинно – это, в общем, не более как то, что целесообразно для человечества».

Педагогические идеи Ницше – не натаскивать, не вдалбливать догмы, но учить мыслить самостоятельно, не цепляться за старые истины, но стремиться к истинам новым. «…Первое условие воспитания – хороший воспитатель – встречается в Германии как исключение – в этом и заключается главная причина упадка немецкой культуры».

В публичных лекциях «О будущности наших учебных заведений», прочитанных Ницше в Базеле в начале 1872 года, рефреном звучала мысль о необходимости воспитания главной общественной силы – элиты, аристократов духа. Всеобщее образование, – говорил Ницше, – это пролог коммунизма. Ницше фактически предвосхитил идею «образованщины» – «плодов просвещения» в виде Шариковых. Следует честно и прямо признать необходимость классического образования и прагматического обучения в реальных школах, прививающих полезные знания, но не претендующих на высшее, элитарное.

Что означало для Ницше «преподавание», «воспитание»? Вот его ответ: воспитывать – значит направлять умы по такому пути, чтобы общий уровень развития возвысился, если не до понимания, то, во всяком случае, до всеобщего уважения гениальных произведений.

Ницше волновало омассовление знания, отношение к нему как к способу добывания куска хлеба. Наука постигается без всякого энтузиазма, писал он, видимо, опираясь на собственный опыт. В этом он видел трагедию просвещения. Вдохновение – непременный атрибут не только творца, но и воздействия творения. Этим жил он сам, это хотел видеть у других. Здесь следует искать корни ницшеанского элитаризма.

Ницше полагал, что познавать можно только существующее, реальное, бытийствующее, то, с чем можно находиться в определенных отношениях. Абсолютное, безусловное, запредельное не могут быть познаны потому, что находятся за гранью реальных, жизненных отношений. То, что не входит в какие-либо отношения с познающим, для него не существует и не может быть познано. Кантовская «вещь сама по себе» потому и непознаваема, что представляет собой такое безусловное бытие, голую абстракцию, идею. Свойства всего существующего познаются через действия на другие вещи. В отсутствие других вещей свойства объекта никак себя не проявляют: вещи даны нам через отношения, взаимодействия, восприятия. Поэтому без отношения объекта к чувственной восприимчивости и рассудочной активности субъекта свойства оказываются как бы бытием в себе, бытием, не знающем о себе. Реальность мира – это в определяющей степени то, как мы ее определяем. Реальность развертывается перед нами в меру схватывания субъектом все более сокрытых ее элементов. Онтология – это эволюция гносеологии.

Познание – атрибут жизни, одно из проявлений ее движущей силы – воли к могуществу: «Мера желания познать зависит от меры роста воли к могуществу… Каждая порода захватывает столько реальности, сколько она может одолеть и заставить служить себе».

Ницше действительно квалифицировал волю к истине как разновидность воли к власти: то, что мы мыслим, «истинно» лишь постольку, поскольку служит поддерживанию воли к власти. Впрочем, нечто подобное есть и у Декарта: «Обладание истиной делает нас хозяевами и обладателями природы».

Истина – одно из средств господства. Только сильные духом производят истины для собственного и широкого потребления. Как нет оснований для господства, так нет «объективных» критериев истины. По Глюксману, в данном случае налицо парадокс производства истины-фикции: «Если я говорю, что истина – это фикция, следует ли из этого, что истина фиктивна?»

Парадокс лжеца, который говорит «Я лгу», парадокс истинного мира, который становится выдуманным, и, наконец, парадокс выдумки, которая представляется истинной, – в этом состоит логика, в силу которой властитель, в понимании Глюксмана – Ницше, утверждает свое господство. Таким образом, Ницше доказал, согласно Глюксману, что мыслитель никогда не ищет и не находит некую объективную истину, но только «истину истины-фикции, мир миров».

В гносеологии Ницше верен себе: познание – проявление воли к власти в низших ее формах; «базовый текст» – принадлежит природе, силе; слабый человек, в лучшем случае, способен добраться до поверхности природной твердыни, «перевести» человеческое в природное, но сердцевина, глубина ему недоступны:

В нашем основании, совсем «внизу», имеется, видимо, нечто, не поддающееся изучению, гранит духовного фатума… В случае любой кардинальной проблемы слышится непреклонное «это “я”»… Время от времени находят определенное решение проблем… Быть может, это называют своими «убеждениями». Позднее в них усматривают только… указатели к проблеме, что мы есть, – вернее, к большой глупости, которую мы собою представляем, к нашему духовному фатуму, к тому, что совершенно «внизу» и что не поддается изучению.

Познание – полезные фикции, служащие «воле к власти», выражение жизненной силы, человеческой экспансии, способ покорения природы, возможность добиться поставленной цели, отнюдь не означающая достоверности исходных предпосылок.

Мы сами устроили себе мир, в котором можем жить, с помощью тел, линий, поверхностей, причин и следствий, движения и покоя, образа и содержания. Без этих символов веры никто не мог бы прожить. Но вместе с тем существование их вовсе еще не доказано – жизнь вовсе не аргумент: в числе условий жизни может быть и заблуждение.

…Вера в истину приводит нас к своему крайнему следствию: если и есть что-то, чему следует поклоняться, так это кажимость, которой будет нужно поклоняться; что не истина, а ложь божественна.

«Воля», «дело», «практика» для Ницше важнее мысли, идеи, интерпретации, хотя между ними существует глубинная связь: последние возникают для обслуживания первых. Первичен «практический инстинкт», обслуживающий «волю к власти», все остальное – у него на службе. В конце концов, не суть важно, истинны ли идеи, – важно, эффективно ли они работают. Неважно, чтó есть вещь на самом деле, важна действенность нашего мнения о вещи. При наличии последней сущность вещи тождественна действенному мнению о вещи.

Вещи обязаны своим существованием всецело деятельности представляющего, мыслящего, волящего, ощущающего индивида, и при том как понятие «вещи», так и все ее свойства.

Поскольку действенность – главный критерий «истинности», стремление к «непрактичным» истинам – проявление упадка, декаданса. Воля к истине, не питаемая «волей к власти», – бессилие творчества. «Чистое искусство», «чистая наука», «только истина» – удел слабых, чахоточных обитателей башен из слоновой кости, бегущих полноты жизни. Вот почему теоретическая наука – «промежуточная станция, где находят свое естественное облегчение и удовлетворение средние, более многогранные и более сложные существа: все те, кому деятельность не по нутру». Впрочем, для «сильных» наука – то же орудие «воли к власти», «превращение природы в понятия в целях господства над природой – она относится к рубрике “средства”».

В этой функции истина (научная как частный случай) должна быть соединена с волей действовать, властью и верой, без которых не существует даже поиска истины: «Требовать, от себя говорить только «истину» значило бы предполагать, что истина существует; но это должно лишь означать, что утверждают, что для кого-то нечто значит истинно; что бывает, когда это важно – говорить как раз то же самое, что для кого-то другого тоже значит быть истинным: что это на него действует». Отсюда следует, что «то, что должно действовать как истинное, не нуждается в том, чтобы быть истинным», и даже рассматривается в качестве истинного тем, кто данный тезис высказывает.

Общезначимость, универсальность, безусловность не являются для Ницше критериями истины – только убежденность, персональность, уверенность, энергичность. Всеобщие истины опасны тоталитарностью, рабством: «Просвещение принесло: именно раб хочет безусловного, он понимает только тираническое».

Универсальные истины, в том числе научные, ведут к тотальности и конформизму, отучают мыслить самому. Следование чужим истинам – признак «рабской души».

Требовать от человека «жертв во имя истины» – служить идеологии. Это – от агитаторов и актеров. Право на заблуждение – первое из прав человека и одновременно условие жизни на земле.

Жить – это условие познания. Заблуждаться – это условие жизни. Нам следует любить и пестовать заблуждение – это материнское лоно познания, любить и направлять заблуждение во имя жизни… это основное условие всякой страсти познания.

Жизнь – это мультиверсум, следовательно нет единообразного мира для всех, нет всеобщих истин, нет восхождения к Божественной истине. Быть – это быть собой, творить свою истину, отказаться от роли «стадного животного в царстве познания».

В мифе «О трех превращениях», помещенном в «Так говорил Заратустра», Ницше описывает три состояния познающей души, восходящей к истине. Низшее – состояние верблюда – это рациональное знание, благоговение перед нормами и законами предшествующих поколений. Среднее – состояние льва – полное осознание своей воли и освобождение от абсолютов и норм. Третье и высшее – состояние ребенка – способность к подлинному персональному творчеству.

Дитя – это невинность и забвение, новое начинание и игра, колесо, катящееся само собою, первое движение, священное «Да».

Ибо священное «Да» необходимо для игры созидания, братья мои: своей воли желает теперь человеческий дух, свой мир обретает потерянный для мира.

Я назвал вам три превращения духа: сначала дух стал верблюдом, потом сделался львом, и наконец лев стал ребенком.

Истина открывается человеку в страдании. В одном из писем Ницше испрашивает у судьбы возможность испытать все ужасы, какие когда-либо выпадали на долю человека, ибо, только пережив их, можно поверить, что тебе открылась истина. Почти все идеи Ницше давались ему ценой неимоверных страданий и поэтому, заплатив за них самую высокую цену, он не страшился ни обвинений в плагиате, ни «жестокости», ни «чудовищности». Смелость Ницше глубоко выстрадана, «любовь к судьбе» суть глубоко пережитый личный опыт, оттесняющий на второй план все общепринятые добродетели и моральные установки. Само познание – страдание. Сама истина – боль…

«Жестокость» Ницше, которой в свое время люди так ужасались, не от Ницше пошла. Ее принял в свою душу первый человек, соблазнившийся плодами от дерева познания добра и зла.

В «Сумерках кумиров» ключевой мыслью является антиплатоновское утверждение: «…Истинный мир стал в конце концов басней». Ницшеанское преодоление платонизма состоит в окончательном отказе от вечных идей, по которым тиражируются вещи, ибо сами вещи – неповторимы, сами идеи – текучи и преходящи.

Действительно ли ницшевская апелляция к жизни или мифу привела к пренебрежению мыслью? Верно ли, что отточенные до афоризмов мысли Ницше – туманны и поверхностны? Бездумна ли воля к могуществу? Только ли художественна философия «Заратустры»? Пытаясь разобраться, Мартин Хайдеггер пришел к заключению, что философия Ницше развивалась в русле европейской мудрости и что даже воле к могуществу присуще безраздельное господство рассчитывающего разума, а не туман и путаница темного брожения жизни. В сущности, Ницше обобщил намечающиеся тенденции соединения рациональной и мифологической компонент истины, открыл новые аспекты изменения существа истины, предвосхитил идею ее парадигмальности.

…Из этого понимания [необходимо] заново осмыслить метафизику Ницше как следующую простой траектории новоевропейской метафизики, вместо того чтобы делать из нее литературный феномен, более горячащий, чем прочищающий головы, сбивающий с толку, а то и пугающий. В конце концов, ницшевское пристрастие к творцам выдает, что Ницше мыслит лишь по-новоевропейски, идя от гения и гениальности, и одновременно в технической колее, идя от результативности. В понятии воли к власти обе конститутивные «ценности» (истина и искусство) суть лишь перифразы для «техники» – в сущностном смысле планирующе-рассчитывающего обеспечения результата – и для творчества «творческих личностей», которые, поднимаясь над данностью жизни, снабжают жизнь новым стимулятором и обеспечивают функционирование культуры.

Именно Ницше принадлежит получающая все большее распространение идея синтеза науки и мифа, логики и мудрости: наука будущего – соединение дискурсивного мышления с художественным видением мира, синтез, который позволит перевести знание на более высокий уровень развития.

Дон Жуан познания

Змея, которая не может сменить кожу, погибает. Так же и дух, которому не дают сменить убеждения…

Ф. Ницше

Ницше довольно рано преодолел традиционную для философии Просвещения утопию создания «вечных истин», рано понял, что единственно существующая «вечность» – это вечное течение мирового процесса.

Молодой Ницше искал вечное в текущем, зрелый текущее объявил вечным – отсюда идея «вечного возвращения». Метафизическое утешение не по ту, а по сю сторону мироздания, не в абсолютном, а в изменчивом. Но, чтобы принять эту мысль как утешение, необходимо изменить воззрения на жизнь, необходимо переоценить ценности, отречься от старой метафизики и морали.

Е. Трубецкой:

Та пессимистическая, или, как говорит Ницше, та «нигилистическая», точка зрения, которая осуждает мир и считает жизнь невыносимою, есть результат неправильного применения требований разума и в особенности – наших нравственных требований к мировому целому. Наш разум всюду ищет цели и смысла, и вот мы осуждаем мир, потому что в нем нет смысла, потому что наша категория цели к нему не приложима. Мы ищем в мировом целом единства и опять-таки осуждаем его, потому что не находим в нем ничего, кроме беспорядочной множественности явлений, ничего соответствующего нашей идее единства. Мы предъявляем к жизни наши требования правды, добра и в результате – обесцениваем жизнь, потому что окружающая действительность полна неправды и зла, потому что она оказывается в полном несоответствии с нашими нравственными требованиями. Словом, пессимизм осуждает Вселенную, потому что она не выдерживает критики наших идеалов, противоречит нашим ценностям.

Отсюда вытекает такой вывод: чтобы преодолеть пессимизм, мы должны отрешиться от наших лживых категорий разума: чтобы полюбить жизнь, мы должны сами, подобно внешней природе, стать «по ту сторону добра и зла», разбить скрижали наших ценностей.

С христианской точки зрения, весь мир во зле лежит: он осужден, потому что находится во власти греха. Первый результат отрицания целей в мире есть отрицание греха, оправдание мира. Раз над Вселенной нет высшей воли и, следовательно, высшего идеала и критерия, то в ней нет греха: все существующее безгрешно и невинно. Раз в нашей оценке природы мы возвысились над противоположностью добра и зла, всякое негодование против неустройства мироздания, всякое осуждение жизни сами собою падают. Все вещи «крещены в источнике вечности», все они пребывают «по ту сторону добра и зла». Наши понятия о добре и зле – как бы облака, помрачающие наше зрение; поднимемся над этими облаками! Тогда ничто не помешает нам созерцать ясное, чистое небо и наслаждаться им. Проклятье, тяготеющее над жизнью, для нас превратится в благословение, зло перестанет вызывать в нас отвращение – оно уже не будет нуждаться в оправдании. Жестокость природы, дикие проявления животной страсти в ней и в человеке уже не будут для нас предметом ужаса.

Ницше вкладывал в нигилизм тот смысл, что высшие ценности рано или поздно обесцениваются. Иными словами, нигилизм – это процесс, в ходе которого происходит постоянное обновление ценностей. Нигилизм, – в этом смысле, не упадок, отрицание, но – процесс, закономерность эволюции, движение сознания, внутренняя логика исторического движения, констатация необходимости смены ценностей. «Высшие ценности начинают обесцениваться уже вследствие того, что люди постепенно осознают: идеальный мир не осуществим, его никогда не удастся осуществить в пределах мира реального». Такое понимание нигилизма подразумевает признание вечного движения жизни и необходимость нигилизма как содействия такому движению. Но такое понимание нигилизма, увы, не единственно, и в данном случае мы имеем дело с тем случаем, когда одно и то же понятие применяется для обозначения взаимоисключающих движений, потому что под нигилизмом можно понимать и отрицание самой жизни, революционное разрушение, бесовщину.

Хайдеггеровская характеристика Ницше как «радикального нигилиста» справедлива в первом понимании этого понятия – как констататора процесса обесценивания высших ценностей, понимающего «внутреннюю логику» исторического процесса в духе «переоценки всех ценностей». В этом отношении бунт против «современной эпохи» или «современной философии» содержит в себе не только и не столько отрицание, сколько утверждение новых ценностей.

Сам Хайдеггер требовал в философствовании о бытии быть подальше от культуры и поближе к земле, почве, вещам. И Ницше, и Хайдеггер пытались освободиться от философии сходным образом – усваивая ее уроки, «проходя» через нее и постоянно бросая ей вызов, стремясь покинуть достигнутый ею уровень, преодолевая ее оковы. Драмы Киркегора, Ницше и Хайдеггера отличаются событиями и фактами, но питаются из одного источника – непреодолимости культуры, культурного наследия, традиции, человечности, земли.

Нигилизм не лишал Ницше высочайшей чувствительности к культуре, чувства благоговения перед ней. «Как сын внимлет он поучения отца!» Какие бы ругательные слова ни бросал Ницше в своих экстазах в адрес противников, они не могут скрыть присущего ему преклонения перед учителями: «Ницше, несмотря на все совершаемые им переоценки и оборачивания метафизики, последовательно остается на пути ее преданий».

Нигилизм Ницше не тотален, а избирателен: говоря «нет» неизменному, всеобщему, массовому, догматическому, традиционному, он отрицает лишь то, что препятствует развитию жизни, сознания, духа. Нигилизм Ницше – не более чем категорическое отрицание тоталитаризма, сковывания жизни идеей, протест против революционной бесовщины и тарантулов-совратителей человечества.

Ницше делил нигилизм на пассивный, упадочный, выражающий «тоску по ничто», отвергающий всякую истину, и на активный, ориентированный на страстный поиск истины и возрастание мощи человеческого духа. Активный нигилизм не ведет войну с жизнью, а отрицает то, что ее истощает. Пассивный нигилизм приводит к торжеству бессмысленности, упадку духа, деградации культуры, ликвидации ценностей. Активный нигилизм – право творца на «переоценку ценностей», пассивный – удел черни, утрата всех ценностей, вырождение человечества.

Активный нигилизм декларирует разнообразие и иерархию жизни, ее эволюцию, преодоление отживших форм, пассивный – отрицает разнообразие и неравенство, ведет к стагнации и смерти.

Устремление к равенству прав и, в конце концов, к равенству потребностей – это почти неизбежная логика нашей цивилизации, зиждущейся на коммерции и на политической равноценности голосов, – несет с собой оттеснение и медленное вымирание людей более высокого, более опасного, более необычного – в общем, более нового склада: всякий эксперимент как бы прекращается и наступает своего рода застой.

Естественно, сам Ницше – нигилист активный, отвергающий все то, что направлено против многообразия и могущества жизни[47]47
  Любопытный факт: Н. Н. Страхов писал, что нигилизм – чисто русское явление, возникшее, однако, под влиянием Запада. Н. С. Лесков уточнил: прекраснодушный западный социализм превращался в России в оголтелый русский нигилизм.


[Закрыть].

Эволюция нигилизма, по Ницше, проходит через четыре периода:

– Период НЕЯСНОСТИ, отвечающий «консервированию» абсолютов, недопущению «продвижения нового».

– Период ЯСНОСТИ, отвечающий осознанию фундаментального противостояния старого и нового, пониманию принадлежности старых ценностей «нисходящей» жизни и новых – «восходящей». Но, «понимая старое», люди еще «недостаточно сильны для нового».

– Период ТРЕХ ВЕЛИКИХ АФФЕКТОВ – презрения, сострадания и разрушения, отвечающий собственно фазе нигилизма – обновления ценностей.

– Период КАТАСТРОФЫ, отвечающий приходу новых ценностей, их признанию.

Мы видим, что нигилизм Ницше – отнюдь не чистое отрицание, а прообраз «структуры научных революций» Куна, личностного знания Полани, пролиферации идей Фейерабенда, причем не зародышевая форма, а вполне разработанная версия гносеологии, вполне отвечающая современным представлениям о парадигмальности человеческого познания.

Позже Хайдеггер расширит ницшевское понимание нигилизма: нигилизм – не просто переоценка ценностей, но – выражение кризиса культуры, реакция на этот кризис, историческое состояние культуры:

Нигилизм является историческим движением, а не каким-то и кем-то представленным воззрением или учением. Нигилизм приводит в действие историю в виде едва заметных основных процессов в судьбе западных народов. Нигилизм поэтому не только историческое явление среди других явлений, не только духовное течение наряду с другими течениями, которое встречается наряду с христианством, гуманизмом и просвещением внутри европейской истории. Нигилизм, в сущности, является, скорее, основным движением истории Запада. Это движение являет собой такой глубокий процесс, что его развитие может иметь своим следствием только лишь мировую катастрофу. Нигилизм – всемирно-историческое движение народов земли, втянутых в сферу власти нового времени. Поэтому он не только явление настоящего века и не только продукт XIX столетия… Нигилизм ни в коей мере не является продуктом отдельной нации, чьи мыслители и писатели говорят именно о нигилизме.

В «Дневнике нигилиста» Ницше анализирует состояния сознания, психологию человека, постепенно осознающего «ложь» культуры, разрушение ценностей: ужас перед открывшейся бездной заблуждений, «пустоту», образовавшуюся после утраты истины, «катастрофу» до конца проведенного, последовательного отрицания, наконец, переоценку всех ценностей и обретение новой истины. Ницше был потрясен обнаружением ставшего для него непреложным обстоятельства, что начавшаяся в эпоху Сократа и Платона эволюция философии, пройдя через эпоху Просвещения, Декарта, Лейбница и Канта, завершилась «абсолютным» гегелевским идеализмом, оборвавшим все связи с жизнью, объявившим все действительное разумным и одновременно зависящим от потусторонней идеи.

В нигилизме Ницше не было приписываемого нашими «влечения к ничто», «отрицания всего человеческого», «поругания святынь, растления идеалов» – только отрицание абсолютов и поиск новых ценностей. Потому-то Ницше и отрицал революцию, бесов, что их нигилизм был разрушительный, неплодотворный – чистое nihil, ничто, «нетствование». «Бесы» Достоевского были для Ницше яркой демонстрацией этого тотального отрицания, а не переоценки ценностей. В этом отношении Достоевский и Ницше – единомышленники, а не антиподы. Оба противопоставляли «чистому отрицанию» определенный идеал: Достоевский – мораль Христа, Ницше – новую ценность.

Можно сказать, что формула нигилизма: «Бог умер», это равноценно отсутствию навсегда и наперед заданных высших ценностей. В таком понимании эта констатация является квинтэссенцией всей философии Ницше.