Текст книги "Ницше"

Вечное возвращение

Род уходит, другой род приходит.

Екклезиаст

Хотя идея «вечного возвращения» принадлежит Пифагору, воспета Лукрецием и Горацием, вошла в корпус идей Екклезиаста, оформлена в теорию Макиавелли, Монтескьё, Вико, – Ницше считал ее своей, великой и победоносной мыслью, возникшей как лучезарное откровение и вызвавшей переворот в миропонимании. Почему он, бесспорно знакомый с ixion’ом, этим символом вечного возврата, придавал «вечно вращающемуся колесу бытия» столь большое значение в собственной философии? Почему учение о вечном возвращении должно, по его представлениям, занять место прежней философии и религии, где оно и раньше играло значительную роль? Как вечное возвращение сосуществует с идеей становления, о которой так печется Ницше?

Я уже писал о цельности ницшеанского мировидения, о соединении его афористических фрагментов в прочное здание, замковым камнем которого и стало «вечное возвращение». Если жизнь – вечная иррациональная стихия, движимая стремлением к обновлению или, на другом языке, волей к могуществу, то, естественным образом, мировой процесс, мировое движение – колесо.

Своим «вечным возвращением» Ницше выражал символический протест против идей прогресса и гегелевского восхождения к абсолютной истине, против господствующей гносеологии как таковой. Вечное возвращение – констатация глубины жизни, не исчерпываемой дневной ее стороной, мощь молчания, противостоящая ничтожности слов, или – вечности, противостоящей текучести времени, или – мистического ужаса, противостоящего радости мгновения…

По мнению Льва Шестова, объяснение «вечного возвращения» как величайшего откровения следует искать во все том же отказе от слепого следования «законам разума»: «Человек отказывается от повиновения разуму, который и природе до сих пор диктовал свои законы». Вечные истины потеряли свою власть и больше не диктуют законов ни миру, ни ему самому». То, что открылось Ницше на высоте 6000 футов над уровнем моря, полагает Л. Шестов, неизмеримо более важное и значительное, чем вечный возврат, – это отказ от историчности, логичности, незыблемости, вечных ценностей и идей…

Любопытно, что в собственном творчестве Одинокий пилигрим бессознательно следует собственной идее, раз за разом возвращаясь к своим прежним взглядам, меняя точки зрения-маски.

Вагнеровско-шопенгауэровское мировоззрение так глубоко отозвалось на Ницше, что впоследствии, после долгих исканий, уже исходя из совершенно противоположных направлений мысли, он опять приблизился к их основным идеям – и этот факт показывает, как эти идеи шли навстречу всей его натуре, как в них воплощалось то, что дремало в его душе.

Философия истории Ницше отвергает схемы упадка, прогресса или цикличности – процесс истории не направлен, открыт. История – процесс жизни, сама жизнь. История как дисциплина призвана не объяснять или предсказывать ход истории, но служить жизненному процессу, воспитывать человека в духе приятия полноты жизни. История и есть служение жизни, вечное обновление жизни, многообразие потока жизни. Отвергая идеологию истории, концепцию историзма, Ницше видел в истории лекарство от неосмысленного настоящего, способ интерпретации человеческого существования. Главное требование к истории – быть современной, отвечать потребностям времени.

Ницше не просто считал, что восходящая и нисходящая эволюции сосуществуют, но в самом себе видел средоточие той и другой, самого себя оценивал как точку бифуркации:

Счастье моего существования, его отличительная черта лежит, быть может, в его судьбе: выражаясь в форме загадки, я умер как продолжение моего отца; но как продолжение матери я еще живу и старею. Это двойственное происхождение от самой высшей и от самой низшей ступени на лестнице жизни – одновременно и декадент и начало – всего лучше объясняют эту, быть может, отличительную для меня нейтральность, эту независимость от партий пред лицом общей проблемы жизни. У меня более тонкое, чем у кого другого, чувство восходящей и нисходящей эволюции; в этой области я учитель par excellence, – я знаю ту и другую, я воплощаю ту и другую.

История неразумна и не имеет цели, считал Ницше. Вместе с тем он видел задачами будущего появление лучших людей, отличающихся полной независимостью от авторитетов, силой духа, свободой, но главное – мощью субъективности, большим потенциалом личностного начала.

Отрицая метафизическую телеологию, Ницше переносил целевое начало в личностное пространство: мир, может быть, бессмыслен и возвращается к самому себе, но сильная личность не может принять эту бессмысленность и должна, вопреки вечному возвращению, ставить и добиваться собственных целей.

Диалектика «вечного возвращения» утверждает становление. Для Ницше метафизика и христианство вступили в заговор против становления. Поэтому истинный мир метафизики является заблуждением, ибо он разрушает именно то, что стремится оценивать, – жизнь. Таким образом, «вечное возвращение» следует истолковывать как экзистенциальный императив.

Становление не означает направленности, упадка или прогресса, становление – движение жизни, свобода этого движения, его непредсказуемость. В сущности, Ницше упредил хайдеггеровскую концепцию закрытого будущего: о будущем ничего нельзя сказать, потому что невозможно предвидеть его волю, его идеи, его великих людей.

Идея вечного возвращения принципиальна для Ницше, ибо это жизнь без цели, без Бога, без высшего смысла. Если все возвращается, значит у жизни нет цели, а для символического животного, каковым является человек, утрата цели и смысла – наивысшая трагедия. Жизнь без Бога – вечное блуждание во мраке ночи. Достоевский видел в безбожии конец человеческого; Ницше, трагически возвещая о смерти Бога, отдавая себе отчет в ужасе такого существования для «маленького человека», ищет Богу замену в грядущей религии, сознавая, что без нового кумира осмысленная жизнь становится невозможной.

Ницше чувствует, что религиозная потребность лежит в корне нашего существа, и в этом – тайная мука его атеизма. В своем отрицании цели он отдает себе отчет в том, что значит для человека утрата Бога.

Сверхчеловек – вот выход Ницше из ловушки. Сверхчеловеком кончает он с атеизмом. Новая религия – это старая религия с новым Богом, тоже вышедшим из людей. Вечное возвращение. Впрочем, это уже не Ницше, это моя его интерпретация.

Вечное возвращение – творчество жизни: разрушение старого и создание нового, преодоление отжившего и открытость мира зародившемуся, никогда не прекращающаяся культивация почвы для новых посевов. Заратустра потому «учитель вечного возвращения», что – пророк философии жизни, вращающегося колеса…

Важнейшая задача сверхчеловека – стать подлинной мерой всех вещей, но уже в динамическом смысле «вечного возвращения», «переоценки всех ценностей», возрастания «воли к могуществу».

Новый порядок, построенный на основе не небесных, а земных ценностей, не может установить человек прежней эпохи, а только новый человек, имеющий новую сущность. Этого нового человека Ницше называет сверхчеловеком.

Все идеи Ницше, в том числе – вечного возвращения и сверхчеловека, – восходят к мифотворчеству, адекватному потоку жизни.

«Вечное возвращение» – мифологическая «регенерация времени», возвращение к мифологическому «Alles ist schön da gewesen»[46]46
  Всё уже было (нем.).


[Закрыть]. Ставя миф выше дискурса, он черпал из него не только символы, но основания нового мышления, нового сознания, не пренебрегающего своей основой – бессознательным, архетипичным. Кто-то из наших писал, что мифы отражают уровень сознания, постигшего принцип изменчивости природы, но еще не дошедшего до идеи диалектики. Представляю гомерический хохот Ницше! Впрочем, что ожидать от «верных ленинцев», видевших в марксизме вершину мировой мудрости?..

Идея «вечного возвращения» не декларируется Ницше, но – вопреки стилю его мышления – обосновывается принципом сохранения энергии и конечности Вселенной (здесь, как мы видим, Ницше упреждает Фридмана).

Если мир вечен, а пространство и энергия (сила) конечны, то развитие – это повторение огромного количества конечных состояний:

…Бесконечно новое становление невозможно, поскольку оно – противоречие, ибо предполагало бы бесконечно возрастающую силу; но откуда ей браться?!

Тезис о сохранении энергии требует вечного возвращения (при условии замкнутости системы).

Все возвращается – Сириус и паук, и твои мысли в этот час, и эта твоя мысль – все возвращается.

…Вечные песочные часы бытия снова и снова перевертываются.

Все идет, все возвращается; вечно катится колесо бытия. Все умирает и все расцветает вновь; вечно бежит год бытия… В каждом моменте начинается бытие: в каждом «здесь» поворачивается колесо «там». Повсюду средина. Кругло колесо вечности.

«Вечное возвращение равного» – закон циклической космологии, констатирующий конец иллюзиям прогресса (и, равным образом, «мирового конца»). Любая мировая цель, будь то «светлое будущее», «всеобщее счастье», «гармония», «прогресс» или, наоборот, «армагеддон», «апокалипсис» – только бесплотные идеи, иллюзорные ценности, не имеющие оснований внутри жизни, движение которой обусловлено только внутренней волей к могуществу, а не идеалами «чистого разума». Бытие не имеет цели и смысла, оно неумолимо вновь и вновь повторяется, никогда не переходя в небытие, – только вечный круговорот и вечное возвращение. Следовательно, повторяется и человек, а значит, нет никакой потусторонней жизни.

«Вечное возвращение» – Голгофа Ницше: распятие и воскрешение преображенной личности. Еще – пульсация мира и жизни.

Когда новообращенный говорит, что он нашел в себе себя, Ницше ему отвечает: «Так выдержи себя в Вечности, если ты – ты». Свою Голгофу индивидуализма – эту гимнастику упражнений духа – называет он «вечным возвращением».

«Вечное возвращение» – снаружи это детерминистический парадокс. Утверждение бессмертия этой жизни без всякой бутафории «инобытия». Здесь он как бы говорит нам: «Если ты силен духом и выдержишь самого себя, то я тебе открою, что восторг твой с тобой: восторг этой жизни; но только и есть у тебя эта жизнь во веки веков. Ну? Что осталось с твоим восторгом?»

Все повторяется. Сумма всех комбинаций атомов Вселенной конечна в бесконечности времен; и если повторится хотя бы одна комбинация, повторятся и все комбинации. Но спереди и сзади – бесконечность; и бесконечно повторялись все комбинации атомов, слагающих жизнь и в жизни нас; повторялись и мы. Повторялись и повторимся.

Вечное возвращение – это символ памяти мира, ключевой архетип бытия и культуры, соединительная ткань времени…

В большом опыте мир не совпадает с собою (не то, что он есть), не закрыт и не завершен. В нем – память, не имеющая границ, память, опускающаяся и уходящая в дочеловеческие глубины материи и неорганической жизни… Эта большая память не есть память о прошлом (в отвлеченно-временном смысле), время относительно в ней. То, что возвращается вечно и в то же время невозвратно… Момент возвращения уловлен Ницше, но абстрактно и механистически интерпретирован им.

Вечное возвращение – необходимый элемент философии жизни, опора для сильных, тех, кому предназначено восторжествовать в будущем:

Раз человек становится творцом своей жизни, весть о всеобщем возвращении вещей звучит для него как великое утешение и радость: он сознает, что он творит нечто непреходящее, вечное; он чувствует себя таким образом спасенным от закона всеобщего течения и всеобщего умирания. Бессмертна та минута, говорит Ницше, когда я создал учение о всеобщем возвращении: ради этой минуты я могу вынести всеобщее возвращение.

По мнению Ж. Делёза, вечное возвращение не эквивалентно повторению прошлого: негативное не возвращается, а самоотрицается, уходит из бытия и мышления. Творчество природы и человека подразумевает определенные «уроки». Вечное возвращение – цикличность бытия, подразумевающая становление победивших форм, утверждений, позитивных сил, новых пониманий.

Вечное возвращение – союз Диониса и Ариадны, движение жизни, ее удвоение и укрепление.

Ж. Делёз:

Вечное возвращение – результат двойного утверждения, заставляющего повториться то, что утверждается, и ведущего к становлению лишь то, что является активным. Ни реактивные силы, ни воля к отрицанию не повторяются: они устранены благодаря трансмутации, благодаря вечному возвращению, осуществляющему выбор. Ариадна забыла Тесея. Он не остается даже в качестве дурного воспоминания. Тесей никогда больше не вернется. Вечное возвращение – активно и утверждающе: это союз Диониса и Ариадны… А что касается отпрыска от союза Диониса с Ариадной, то это и есть сверхчеловек или сверхгерой…

Ницше отнюдь не отказывает в праве на существование становлению, росту, могуществу, понимая под ними не «назад к природе», но возвышение себя до природы, «до великой, свободной, даже внушающей ужас природы, которая играет и смеет играть великими задачами жизни». «Я тоже веду речь о возвращении «назад к природе», но я, собственно, имею в виду не возвращение, а восхождение – к высокой, свободной, грозной, если угодно, природе и естественности…» Рост – это движение к справедливости природы, к неравенству природы, к иерархии природы. Прогресс несовместим с равенством и бунтом.

Я ненавижу… нравственность Руссо, так называемые истины революции, истины, которые до сих пор имеют влияние и покоряют себе все поверхностные и дюжинные умы. Учение о равенстве… Да ведь нет более ядовитой отравы, как это учение! Проповедуя справедливость, оно на самом деле стремится к гибели справедливости… «Равным – равное, неравным – неравное» – вот что говорит истинная справедливость…

Как и Руссо, Ницше говорит о возврате к природе, но сколь разные смыслы вложены в эти понятия! Не назад к природе и варварству, не красота дикарства, но – вперед к природе, к восприятию полноты жизни и ее правды:

Я также говорю о возвращении к природе, хотя это, собственно говоря, не движение назад, а восхождение к свободной, даже страшной природе и естественности, к той естественности, которая играет великими задачами, дерзает играть ими.

«Жизнь – средство познания»

Истина не есть нечто такое, что нужно найти, а есть нечто такое, что нужно создать.

Ф. Ницше

Человек в конце концов находит в вещах лишь то, что он сам вложил в них.

Ф. Ницше

Отправная точка гносеологии Ницше: жизнь шире любой рационализации, нравственности, навязанной ей системы.

Кантовский вопрос: «Что я могу знать?» – Ницше превратил в вопросы: «В чем состоит для меня благо знания? Какого рода знание содействует моей воле к жизни, и что ей мешает? В чем состоит мое благо?» Истина и знание должны, считал Ницше, служить человеку, апеллируя к единству моральных и когнитивных аспектов его жизни.

Основополагающий вклад Ницше в гносеологию сформулирован в записи времен написания «Утренней зари»: «Новое в нашем теперешнем отношении к философии – убеждение, которого еще не было ни у одной эпохи, что мы не обладаем истиной. Все прежние люди «обладали истиной», даже скептики».

Ницше положил конец классической философии обретенной истины и открыл модернистскую философию бесконечного поиска, эксперимента над истиной, парадигмальности истины, открытости истины, права каждого на субъективность (здесь вспоминаются слова Гёте о недостатке субъективности у молодых поэтов).

Уже в «Рождении трагедии» Ницше заключает, что бытие человека и абсолютная истина несовместимы: «…Быть может, даже одно из основных свойств существования заключается в том, что полное познание влечет за собой гибель». Познание истины ведет к невыносимому для человека крушению иллюзий, фикций, заблуждений, без которых немыслима жизнь. Систематическая истина, долженствование истины, истина как высший долг познающего – опасные концепции, враждебные жизни и существованию как таковому: «Истина убивает – даже убивает себя сама, как только она познает, что ее фундамент – заблуждение». За абсолютной волей к истине скрывается забвение жизни, воля к смерти.

Главная мысль «Сумерек кумиров» – старая истина приходит к концу: «Великий ветер проносится между деревьями, и всюду падают плоды – истины. В этом расточительность слишком богатой осени: спотыкаешься об истины, некоторые из них даже придавлены насмерть, – их слишком много…»

Свободомыслие, полагает Ницше, состоит не в слепой вере в Истину, но в способности любую истину поставить под сомнение, переоценить, заменить новой. Истина с большой буквы – это только ловушка для простодушных. Не истина, а ее бесконечный поиск – вот путь свободномыслящих. «Окалечиться мыслью» – это дать поймать себя, стать рабом собственной истины, предпочесть конечное бесконечному.

Стабильность знания – один из его мифов, единодушие необходимо для деспотии, знание требует свободы и разнообразия идей. Первый шаг к новому знанию – пересмотр старого. Это всегда трудный шаг: думать, что Природа открывается истиной – впадать в утопию. Природа, считал Дарвин, насколько может, говорит нам явную ложь.

Истина всегда в маске. Истину нельзя поймать, как птицу, ее нельзя вычислить, обрести в споре. Глубокая истина жизни не рождается в споре, говорил Платон. Человек слышит ее как живое истолкование и исполнение себя самого!

Просвещение стремилось обрести единую истину для всех и вручить ее всем в виде величайшего благодеяния и вразумления, Ницше обнаружил, что ни единой, ни вечной истины не существует и что само «торжество познания» заключает в себе опасность порабощения. Нижеследующие слова принадлежат не Ницше, а одному из его интерпретаторов, но, мне кажется, они пришлись бы по душе творцу «Заратустры»:

«Истина и признание». Когда человек старается убедить других в своей истине, т. е. сделать то, что ему открылось, обязательным для всех, – он обыкновенно думает, что руководствуется высокими побуждениями: любовью к ближним, желанием просветить темных и заблудившихся и т. д. И теория познания, и этика его в этом поддерживают: они устанавливают, что истина едина и истина есть истина для всех. Но и теория познания с этикой, и человеколюбивые мудрецы равно плохо различают, откуда приходит потребность приведения всех к единой истине. Не ближних хочет облагодетельствовать тот, кто хлопочет о приведении всех к единой истине. До ближних ему мало дела. Но он сам не смеет и не может принять свою истину до тех пор, пока не добьется действительного или воображаемого признания «всех». Ибо для него важно не столько иметь истину, сколько получить общее признание. Оттого этика и теория познания так озабочены тем, чтобы, по возможности, ограничить права вопрошающих. Еще Аристотель называл всякую «преувеличенную» пытливость невоспитанностью. Такое соображение или, вернее, такой отвод никому бы не показался убедительным, если бы для людей признание их истины не было бы важнее, чем сама истина.

Знание невозможно без скептицизма, без сомнения в том, что знаешь. Убеждения, особенно незыблемые, слепая вера – прямой путь к догматизму:

Верующий вообще не волен решать вопрос об «истинном» и «неистинном» по совести: будь он порядочен в одном этом, он незамедлительно погибнет. Его видение патологически предопределено: так из человека с убеждениями вырастает фанатик – Савонарола, Лютер, Руссо, Робеспьер, Сен-Симон, – тип, противостоящий сильному уму, сбросившему с себя цепи принуждения. Однако грандиозная поза этих больных умов, этих эпилептиков рассудочности производит свое действие на массу – фанатики красочны, а человечеству приятнее видеть жесты, нежели выслушивать доводы…

Открытость знания – независимость от любых убеждений, способность менять убеждения, а не гордиться ими. Подлинному знанию свойственен не «патриотизм», но «дух измены», ибо для истины убеждения гораздо опаснее, чем ложь.

Принципиальность, убежденность – сколько подлостей совершило человечество ради «таково наше убеждение». Люди не становятся приличнее оттого, что бесчинствуют или лгут согласно принципу или убеждению.

До Ницше философия только тем и занималась, что отстаивала убеждения «до костра включительно». Он впервые открыто призвал не к жертвам ради убеждений, а к необходимости жертвовать убеждениями: «Мы бы не дали себя сжечь за свои убеждения, мы не настолько уверены в них. Но, быть может, мы пошли бы на костер за свободу иметь мнения и иметь право менять их». Кредо Одинокого стрелка: «Кто достиг своего идеала, тот тем самым и перешагнул через него».

Дух спасает нас от полного истления и превращения в обгоревший уголь. Спасаясь от огня, мы шествуем, побуждаемые духом, от мнения к мнению, – как благородные предатели всего на свете.

Мы должны стать предателями, совершать измены, покидать свои идеалы.

С. Цвейг:

Он «вынашивает и изнашивает убеждения», отказывается от того, что он приобрел, и скорее может быть назван филалетом, страстным поклонником истины, девственной богини, жестоко искушающей своих жрецов, подобно Артемиде, обрекающей тех, кто воспылал к ней страстью, на вечную погоню – только для того, чтобы, оставив в их руках разорванное покрывало, пребывать вечно недостижимой. Истина, правда, как понимает ее Ницше, – не застывшая кристаллизованная форма истины, а пламенная воля к достижению правдивости и к пребыванию в правдивости, не решенное уравнение, а непрестанное демоническое повышение и напряжение жизненного чувства, наполнение жизни в смысле высшей полноты: Ницше стремится не к счастью, а только к правдивости. Он ищет не покоя (как девять десятых из числа философов), а – как раб и поклонник демона – превосходной степени возбуждения и движения.

В отличие от картезианской «воли к истине» как к исканию непоколебимой достоверности, ницшеанская истина подвижна, как ее творец:

Мышление для нас средство не «познавать», но обозначать, упорядочивать происходящее, делать его доступным для нашего употребления, так мыслим мы сегодня о мышлении; завтра, возможно, иначе.

Истинное – это ценное, значимое для человека, вплетенное в ткань его судьбы. Поэтому истина страстна, пристрастна, жгуча, волнующа, глубоко переживаема и этим отличается от всех видов общественной лжи, рядящейся в одежды всеобщей истины. Само познание, согласно Ницше, есть мотивированная, устремленная деятельность субъекта, смыслом, содержанием и целью которой являются интересы, ценности, определяемые субъектом и своими корнями уходящие в бессознательные структуры личности.

Познание не достоверно, а субъективно, видеть и слышать – недостаточно для познания: надо «видеть и все же не верить», надо уметь ставить под сомнение видимое. Чтобы познать, необходимо предельно проникнуться предметом познания, слиться с объектом, самоотождествиться с предметом познания, не утрачивая, однако, высокого заряда субъективности. Ибо знание личностно, персонально: субъект является единственным и полновластным творцом результатов познания. Познание – индивидуальное истолкование реальностей внешнего мира, придание им того или иного смысла. Мир – это скрытый текст, дешифруемый познающим: «Понимание возможно лишь постольку, поскольку оно является простой семиотикой». Познание – возвещение смысла вещей, придание им смысла: «фактов не существует, а только интерпретации». «Вещи обязаны своим существованием всецело деятельности представляющего, мыслящего, волеизъявляющего, ощущающего индивида». Познание – своеобразное очеловечивание вещей, превращение их в образы нашего сознания: «описывая вещи и их последовательность, мы учимся с большей точностью описывать самих себя». («Какое тут может быть еще объяснение, когда мы заведомо все превращаем в образ, наш образ!»)

Отсюда то, что остается за пределами такого рода очеловечивания, не поддается изучению, поскольку вещам, взятым самим по себе, не присущи ни сущность, ни явление, ни причина, ни следствие. Всем этим они обладают лишь во мнении людей. Согласно Ницше, даже «логика есть попытка понять действительный мир по известной созданной нами схеме сущего». Мир представляется нам логичным, потому что мы сами его сначала логизировали.

Поскольку каждый субъект по-своему истолковывает мир, единообразного «мира» для всех не существует. Количество потенциальных интерпретаций мира в пределе равно числу интерпретирующих.

Фактически Ницше принадлежит идея персонального, сокровенного, выстраданного знания. Успехи и достижения науки камуфлируют подлинные движущие силы познания – внутренние экзистенциальные мотивы ученого, сомнения, устремления, человечность истины. Нет, Ницше не отрицал истину как таковую – он отрицал безусловную, Божественную, конечную истину. «Ничто не истинно, всё позволено» – означает не релятивность, а подвижность знания, вечный поиск в неизведанных местах, переоценку ранее добытых истин, их самоснятие: «Все великие вещи губят себя сами, совершая акт самоснятия». Истина жизненна, истина исторична, истина всегда в пути. Становление, движение, жизнь – такова эволюция истины Ницше.

В научном или философском познании, полагает Ницше, важно не обладание, а искание истины, процесс «переоценки ценностей». Поиск истины невозможен без веры в искомую истину, беспредпосылочная наука – утопия, иллюзия: «Нужно всегда заведомо иметь в наличии некую философию, некую «веру», дабы предначертать из нее науке направление, смысл, границу, метод, право на существование». Сама наука своим появлением обязана сократовской вере в познаваемость природы и благотворность знания для организации счастья на земле. Поскольку жизнь невозможна без борьбы и боли, указанная предпосылка науки иллюзорна, а сама наука – следствие принятия этой иллюзии.

Ошибочна и другая предпосылка науки – попытка рационализировать хаос. Знание возможно лишь в меру такой рационализации, хотя последние основания мира нерационализируемы. Возникшее из «отвращения к хаосу» научное мышление направлено на пользу человека: «Наука суть превращение природы в понятия в целях господства над природой». Поэтому науку можно рассматривать как способ конкуренции с Богом, отвержение первородного запрета на плод с «древа познания». Научное познание – попытка человека сравняться с Богом, обрести способность преобразовать сотворенное Им.

Движущая сила науки – воля к истине, признание истины, стоящей над убеждением. Приоритет истины по сравнению с убеждением позволил Ницше предвосхитить попперовский принцип фальсифицируемости – признания принципиальной возможности опровержения любой научной теории. Вот ницшевская формулировка будущего принципа К. Поппера: «Никогда ничего не утаивать, не скрывать от себя того, что может быть сказано против твоей идеи. Это ты должен обещать самому себе! Это первый долг честного мыслителя. Нужно каждый день вести поход против самого себя. Победа и завоевание крепости уже касаются не тебя, а истины, но и твое поражение не должно смущать тебя!»

Формула гносеологии Ницше – вполне фейерабендовская: «Всё дозволено!» Молоху авторитета, догматизму, абстракции, массовой вере, ученому консерватизму, осмотрительности, подстеленной под возможное падение соломке – он предпочитал безоглядную смелость, парение духа, риск, безумие идей, субъективность, личный опыт: «Каков бы ты ни был, служи себе источником своего опыта». Для человека нет более убедительных аргументов, чем чувствование, внутренний опыт, веление души.

Гносеология Ницше, сжатая до афоризма: познание – это истолкование, интерпретация. Природа – текст, а «один и тот же текст допускает бесчисленные интерпретации: нет никакого истинного истолкования».

Нет фактов, есть только интерпретации. Поскольку вообще слово «познание» имеет смысл, мир познаваем; но он может быть истолковываем и на другой лад, он не имеет какого-либо одного смысла, но бесконечные смыслы.

Нет никаких событий в себе; то, что происходит, это группа явлений, прочитанных и связанных неким интерпретирующим существом.

Перед нами – чисто прагматический подход, плюралистическая точка зрения, воспринятая новейшей гносеологией и эпистемологией Куна, Лакатоса, Полани, Фейерабенда. Обращаю внимание на герменевтический характер «науки» Ницше: знание – интерпретация текста природы. Текст – «вещь сама по себе», законы природы – «интерпретация, не текст». Чтение природы-текста невозможно без примешивания личной интерпретации – готовая идея личностного знания Полани.

Мысль в образе, в котором она проявляется, – знак, обладающий множеством смыслов, который нуждается в истолковании, пока не станет, наконец, однозначным. Она всплывает во мне – откуда? зачем? – я этого не знаю… Происхождение мысли остается скрытым; велика вероятность того, что она – лишь симптом некоего более богатого состояния… в них всех выражается нечто из нашего целостного состояния. Так же дело обстоит со всяким чувством – оно не обозначает чего-то в себе: оно, когда оно возникает, интерпретируется нами и зачастую столь причудливо интерпретируется!

Все наше так называемое сознание – более или менее фантастический комментарий относительно непознанного, может быть непознаваемого, но тем не менее ощутимого текста… Что такое наши переживания? В них куда больше того, что в них вкладываем мы, чем того, что лежит в них помимо этого.

Поскольку познание человечно, владение истиной – человеческая иллюзия, разновидность самообмана. Истина всегда исторична по причине непрерывной подвижности, становления мира («Познание и становление исключают друг друга») и в силу непреодолимой субъективности познания, содержащего огромный элемент веры («Познание возможно лишь на основании веры в сущее»).

Познавать сущее – это значит мыслить фикцию, а не подлинную сущность мира. Отсюда истина как конечный результат человеческого познания всегда будет иметь статус заблуждения. «То, что мы теперь зовем миром, – отмечает Ницше, – есть результат множества заблуждений и фантазий, которые постепенно возникли в общем развитии органических существ». Человек обречен на существование неправды. В основе человеческой жизни лежит неистинное, так что поступки и мысли любого человека изначально базируются на лжи… Правдивый человек в конце концов приходит к пониманию, что он всегда лжет.

Истина, тождественно равная заблуждению, не парадокс или абсурд Ницше, но констатация, с одной стороны, историчности, изменчивости, неполноты, неустранимой субъективности познания, и, с другой, ошибочности «истинного» мира метафизики, творимого всей предшествующей философией.

«Истинный» мир метафизики – это выдуманный философами мир сверхчувственных сущностей, некий потусторонний мир, обладающий безусловной необходимостью, абсолютной духовностью, совершенством и полностью лишенный противоречий, страданий и каких-либо изменений. Нередко идея истинного мира в прежней философии отождествлялась с идеей Бога, с высшим разумным, целительным и утешающим идеалом добра, красоты и истины. При этом «истинный» мир в метафизике резко противопоставлялся «кажущемуся» миру, т. е. посюстороннему, действительному миру, в котором живут люди.

Ницше признает единственно существующим только «кажущийся», действительный мир. С его точки зрения, «истинный» мир – это мир человеческих иллюзий и фикций, созданный вовсе не на основе инстинкта жизни, а на основе инстинкта разочарования и утомления жизнью. В этой связи он пишет: «Чрезвычайно важно то, чтобы истинный мир был упразднен. Он источник величайших сомнений и всяческого обесценивания того мира, который мы представляем собой; он был до сих пор нашим опаснейшим покушением на жизнь».

То, что в философии Ницше именуется волюнтаризмом, лучше назвать апологией субъективизма, доходящей до неразличимости истины и лжи. Если истина человечна и если знание – сила, то правом воли к знанию-власти является назначать, чему быть истиной и чему быть ложью в интересах своего усиления. Волюнтаризм – продолжение стремления знать, то есть господствовать.