Текст книги "Ницше"

Бегство

Одинокий, ты идешь дорогою к самому себе! И твоя дорога идет впереди тебя самого и твоих семи дьяволов!

Ф. Ницше

Женой Ницше стала философия, способом существования – уединенность. Он считал, что мыслитель, «который избрал своей задачей общее познание и расценку совокупности бытия», не вправе обременять себя заботами о быте, семье, детях. Одиночество отягощало его, рождало чувство изгойства, но вместе с тем позволяло осознать собственную исключительность и маргинальность, обеспечивало необходимость глубокого внутреннего сосредоточения и самонаблюдения, стало непременным условием творчества.

Одиночество было той гамлетовской чертой Последнего ученика Диониса, которую он скрыто пестовал и которое во всех его блужданиях составляло ту «неизменную раму, из которой на нас глядит его образ». Нет, не скрыто – декларативно. «Одиночество все более кажется мне и целительным средством и естественной потребностью, и именно полное одиночество. Нужно уметь достигнуть того состояния, в котором мы можем создать лучшее, на что мы способны, и нужно принести для этого много жертв».

Одиночество было ему необходимо для того, чтобы говорить свободно, без свидетелей, без присутствия любых форм внешнего давления – для предельно правдивого самовыражения.

Он одновременно тянулся к людям и бежал от них. В одно и то же время он жаловался, что ему не хватает солнца, дружбы и что он становится виртуозом по части уединения. В моей дружбе есть что-то патологическое, – признается он, предчувствуя страшные разрывы, – прежде всего с кумирами, с теми, кого он больше всех любил и кому больше всего доверялся.

Пожалуй, самое точное определение статусу Ницше среди людей дал его друг Эрвин Роде: «Он производит впечатление человека, вышедшего из страны, где никто не живет».

Вот что по этому поводу писал он сам:

Когда-нибудь все придет к своему концу – тому далекому дню, которого я уже не увижу, когда откроют мои книги и у меня будут читатели. Я должен писать для них, для них я должен привести в порядок мои основные идеи.

Младший друг Ницше, Пауль Ланцкий, имел все основания упрекать его в бегстве от друзей. «Вы жалуетесь, что все Вас покинули, – говорил ему Пауль, – но кто виноват в этом? Вы зовете к себе друзей и убегаете от них…»

Собственно, у Одинокого скитальца было два выхода: покончить со своим одиночеством, выйти к людям, заговорить на их языке или остаться наедине с собой, отстоять свою субъективность и свое право быть не таким, как все. Мы знаем, что он выбрал…

Ф. Ницше:

Где же они, те друзья, с которыми, как мне когда-то казалось, я был так тесно связан? Мы живем в разных мирах, говорим на разных языках! Я хожу среди них, как изгнанник, как чужой; до меня не доходит ни одно слово, ни один взгляд. Я замолкаю, ибо меня никто не понимает. Я могу смело сказать: они никогда меня не понимали. Ужасно быть приговоренным к молчанию, когда есть так много сказать… Неужели я создан для одиночества, для того, чтобы никогда не быть никем услышанным? Отсутствие связей, отрезанность от мира – это самое ужасное из всех одиночеств; быть другим – это значит носить медную маску, самую тяжелую из всех медных масок…

Ницше отдавал себе отчет в том, что мог рассчитывать на понимание, поддержку, одобрение, может быть, даже на славу, говоря – как все. Его окружало бы множество друзей, не крутивших пальцем у виска, он мог бы стать в один ряд с Гёте, Шиллером, Вагнером. Но – сознательно или бессознательно – он понимал, что, говоря, как все, он и останется таким, как все. А именно это его больше всего страшило. Среди многих причин разрыва со старыми кумирами была необходимость покончить с собой прошлым, с общим путем, с принятыми идеалами. Возможно, та резкость, с которой он в определенный период своего творчества начал крушить традиционные ценности, объяснялась желанием «разрубить канаты». Видимо, он сознательно шел на обострение: рвал связи, дабы раз и навсегда отрезать пути назад.

Кто-то из критиков узрел в вечном скитании Одинокого Пилигрима, в его регулярных переходах через Сен-Готард – наряду с поиском «лучшего места» – бесконечное бегство, «заметание следов», глубоко скрытую манию преследования интеллектуального террориста Европы. В Ницше жил огромный подсознательный страх – страх высококультурного вандала, ломающего и рушащего все построенное до него, и бессознательная же боязнь мести, остракизма. Возможно, отсюда – разрывы, эскапизм, желание затеряться инкогнито в пансионах, стать «никем»…

Есть и другая версия. Странствия дионисийца – результат неудержимого влечения к переменам. Ницше не желал давать присяги ни одной истине, не клялся в вечной дружбе, не мог быть домоседом, преданным одной точке на карте. Незавершенность почти всех книг, легкость смены идей, возведенное в принцип «предательство», перспективизм как философский принцип, любовь к горным ландшафтам как никогда не повторяющимся, страх женитьбы, сложность отношений с близкими и друзьями – всё это только следствия. Причина названа выше.

От кого и куда бежал Ницше? Ото всех и в никуда… Трагедия жизни Одинокого стрелка усугублялась тем, что даже самые близкие ему люди были не просто бесконечно далеки от него, но, как мы ныне знаем, представляли угрозу, которую он, глубоко чувствующий человек, не мог инстинктивно не ощущать…

* * *

Несколько слов о демоне в юбке – сестре Фридриха, сыгравшей в его жизни поистине инфернальную роль. В молодости Элизабет многим помогала брату, по первому зову прилетала на зов больного, ухаживала за ним и опекала его. Однако, созданный ею образ «конфидентки», «единомышленницы», «любимой сестры» и «единственной ученицы», каковой она предстает в собственном многотомнике «Жизнь Фридриха Ницше», мало соответствовал действительности. Видимо, Ницше любил сестру, но чем больше общался с ней, тем глубже убеждался в ее духовной нечистоплотности и протеизме: «Как можем мы быть родными – вот вопрос, над которым я часто размышлял»; «Она не перестает мучить и преследовать меня», «Люди вроде моей сестры неизбежно оказываются непримиримыми противниками моего образа мыслей и моей философии»; «Мои «ближние» первые против меня»; «Не доверяйте своим сестрам!»…

Проклятое антисемитство стало причиной радикального разрыва между мною и моей сестрой.

Между мной и мстительной антисемитской гусыней не может быть примирения. Позже, гораздо позже она поймет, как много зла принесла мне в решающий период моей жизни…

П. Гаст в 1883 г. писал Ф. Овербеку: «Она не имеет абсолютно никакого представления о том, кто ее брат и чего он хочет».

Поведение Элизабет во время романа Ницше с Лу Саломе наглядно продемонстрировало ему то, что он давно уже подозревал: что сестра вовсе не та подруга, за которую себя выдает.

Элизабет травила Пауля Рэ как еврея, а в старости объявила еврейкой и Саломе, самого же брата выдала за националиста и патриота, коим он никогда не был.

К. А. Свасьян:

«Фрау Фёрстер – патологическая лгунья» – от этой оценки Бинсвангера, йенского врача Ницше, как выяснится, был не так уж далек и сам «брат». Мошенничества не уступали по уровню и качеству архетипам бульварной литературы; нужно было прежде всего обеспечить миф наследственности, и, поскольку реальность оказывалась до противоположного иной, в ход пускались средства самого примитивного и низкопробного подлога, скажем, переадресат писем, где «любимой» и «дорогой» представала уже не мать или какая-нибудь из добрых подруг, а «сестра» — неугодные имена в оригиналах устранялись… нечаянными кляксами.

Не было ничего проще, чем вытравить из текстов музыку, страсть и личность и предоставить тексты самим себе как сплошной бумбум, как свирепую оргию взбесившихся инстинктов, как безвкуснейший философский канкан, разжигающий интеллектуальную похоть образованного обывателя и западающий в память рядом профанированных символов. Если утрудить себя сопоставлением и сравнением двух текстов – сфабрикованной «Воли к власти» и восстановленных в первоначальной последовательности тех же отрывков, – то качество и масштабы случившегося поразят воображение. Взору предстанут две несоизмеримые картины, относящиеся друг к другу как серия фотомонтажей к естественной жизни лица, как изготовившийся в стойке боксер к мученику мысли, едва успевающему (в промежутках между невыносимыми болями) заносить на бумагу беспорядочный и в то же время необыкновенно ясновидческий шквал «истории ближайших двух столетий».

В 1885-м Элизабет Ницше вышла замуж за злобного юдофоба, сделавшего антисемитизм и ксенофобию своим призванием. Фёрстер собрал четверть миллиона подписей под петицией Бисмарку, требовавшей запретить въезд евреев в Германию и уволить их с государственной службы. Жалкий, неудачливый учитель гимназии в буквальном смысле задирал и избивал евреев на улице и призывал к тому же своих знакомых. За полвека до «хрустальной ночи», не найдя «правды» на родине, он предложил молодой жене «спастись» от «жидовского засилья» в Парагвае, где молодожены намеревались основать «Новую Германию», снова-таки намного упредив беженцев III рейха. Затея не удалась: руководящая деятельность Фёрстера вызвала бунт среди немецких поселенцев, а он сам запутался в финансовых махинациях и в июне 1889-го застрелился. Э. Фёрстер-Ницше возвратилась в Германию вполне подкованной для той мрачной миссии, которую ей предстояло сыграть в посмертной судьбе великого брата.

Ницше, задолго до замужества сестры испытавший на себе ее грубость, бесцеремонность, напористость, был потрясен ее выбором. Он хорошо знал, что представлял собой Фёрстер, презирал его маниакальные идеи и, кроме того, был наслышан о распространении им оскорбительных слухов о его произведениях. Мысль о том, что сестра собирается связать судьбу с таким чудовищем, угнетала его. Брат и мать предприняли все возможное, чтобы отговорить Элизабет от замужества, но их усилия оказались тщетными.

В наследии Ницше нет книги с названием «Воля к власти». В 1893 году наследие философа оказалось в руках вернувшейся из Парагвая сестры. Тут-то и начались странные вещи, скандал следовал за скандалом. Публикация собрания сочинений Ф. Ницше, начатая в 1892-м, дважды прерывалась вследствие отстранения от дел редакторов – сначала П. Гаста, затем Ф. Кёвеля, «буквально затерзанного интригами своевольной директрисы». Э. Фёрстер-Ницше сыграла зловещую роль в посмертной судьбе брата – именно ее усилиями был создан демонический образ Ницше как предтечи нацизма. Все началось с фальшивки – недобросовестной, тенденциозной компоновки текстов Ф. Ницше, работавшего в конце жизни над «Переоценкой всех ценностей», незавершенным произведением, в котором Ницше намеревался изложить свою философию. Под названием «Воля к власти» Фёрстер-Ницше издала подготовительные наброски этого труда, подобрав разрозненные записи таким образом, чтобы Ницше выглядел идеологом германского национализма, а впоследствии, снова-таки с подачи сестры, философом нацизма. Поскольку Ницше был далек от этих идей, Элизабет Фёрстер проявила недюжинные способности, дабы представить брата чудовищем.

Рудольф Штейнер еще в 1900 году предупредил общественность, что архив Ницше находится в руках недобросовестной фанатички. Эрих Подах и братья Эрнст и Август Хорнэферы в начале века намекали на фальсификацию, связанную с изданием трудов Ницше, а К. А. Бернулли в книге «Франц Овербек и Фридрих Ницше», вызвавшей со стороны Э. Фёрстер-Ницще судебный иск, поместил ряд разоблачительных писем Ницше, в которых «любимая сестра» фигурирует как «чудовище» и «мстительная антисемитская дура».

Разразился грандиозный скандал, завершившийся судебным разбирательством юридических прав Элизабет Фёрстер-Ницше на архив брата в связи с многочисленными фальсификациями. Суд принял сторону единственной наследницы, которая осталась владелицей архива вплоть до своей смерти. Второй том книги Бернулли обезобразили многочисленные купюры наиболее разоблачительных высказываний Ницше о сестре. Махинациям Элизабет Фёрстер-Ницше был дан зеленый свет.

В 1935 году О. Шпенглер демонстративно разорвал свои связи с «Архивом Ницше» и его распорядительницей в знак протеста против ее участия в нацистских фальсификациях наследия брата.

В 1956-м профессор Карл Шлехта в результате кропотливой работы над текстами Ф. Ницше разоблачил фальшивки Э. Фёрстер-Ницше и восстановил в первоначальном хронологическом порядке подготовительные авторские материалы к незавершенной книге под заглавием «Из наследия 80-х годов». Однако зло всегда активнее добра. Деформированный сестрой духовный облик Фридриха Ницше до сих пор окончательно не очищен от скверны…

Любовь

Вы – раздумий тех причина, Я открыть их нынче рад: Девки – краше, Но мужчина Интересней во сто крат.

Ф. Ницше

По свидетельству Даниэля Алеви, «первая любовь» пришла к Фридриху еще в годы учения в Пфорта. На званом ужине у одного из профессоров он встретился с юной особой, пригласил ее на свидание и вскоре понял, что влюблен в эфирное создание. Вполне в духе дантевских Паоло и Франчески, чьи «над книгой взоры встретились не раз», он мечтал о совместном чтении и музицировании, ощущая томительную прелесть такого времяпрепровождения. Однако девушка недолго пробыла в Пфорта, и с ее отъездом он вынужден был заместить ее тающий образ «Пиром» Платона и трагедиями Эсхила.

Недавно в нашей печати появилась книга о великих русских женщинах, ставших музами европейских гениев: Лу Андреас-Саломе, Марина Цветаева, Анна Ахматова, Е. Д. Дьякова (Гала Дали), Эльза Триоле, Дина Верни, Лидия Делекторская, Елена Зонина, Мария Курашева, Мура Будберг… Ницше тоже питался из этого источника, имел ангела-хранителя в лице Мальвиды фон Мейзенбуг, до встречи с Лу знал другие «русские» привязанности.

Д. Алеви:

Часто во время антрактов и по вечерам (во время байрёйтских торжеств 1876 г.) Ницше любил оставаться наедине с г-жой О., очень милой и интересной женщиной, полурусской, полупарижанкой; ему нравилась женская манера тонкого и не всегда логически последовательного разговора, и своей собеседнице он прощал даже то, что она была вагнеристка.

В начале 1887 года, живя в Ницце, он близко сошелся с некой госпожой В. П. (полное имя мне не известно, не сохранилась и переписка с этой женщиной). Вместе они ездили в Сан-Ремо и Монте-Карло. Была ли эта встреча единственной во время пребывания Ницше в пансионах Лазурного берега или Энгадина, где сама атмосфера курортных мест благоприятствовала такого рода романам? Биографы Ницше склонны считать встречу Ницше с В. П. скорее исключением, чем правилом его жизни на побережье Средиземного моря и горных курортах Швейцарии.

Ницше постоянно испытывал дефицит человеческой теплоты, ему нравились романтические встречи с женщинами, но вместе с тем он сознавал, что в его положении бедного, больного, вечно бегущего (убегающего) человека семья и любовь – запретны: «Где я найду себе жену? А если найду, имею ли право предложить ей разделить со мною жизнь?».

Ф. Ницше – сестре; 25 января 1888 г.:

Я должен рассказать тебе об одном маленьком происшествии: вчера, во время моей обычной прогулки, я услышал неподалеку голос, искренний, веселый смех… потом увидел прелестную юную девушку с карими глазами, нежную, как молодая козочка. Мое старое сердце одинокого философа забилось сильнее, я подумал о твоих матримониальных советах и в продолжение всей прогулки не мог отогнать от себя образ этой молодой милой девушки. Конечно, это чистое благодеяние иметь около себя такое грациозное существо, но для нее было ли бы это благодеянием? Разве я со своими идеями не сделал бы эту девушку несчастной? И разве не разрывалось бы мое сердце (я полагаю, что я любил бы ее), видя страдания этого милого творения? Нет, я не женюсь!

В одном из писем, адресованных своей доверительнице и старшему другу Мальвиде фон Мейзенбуг, тридцатилетний Ницше по секрету признается, что его первейшее желание иметь хорошую жену: «Тогда я получу от жизни все, что желал бы от нее».

Ницше не просто был тайно влюблен в Козиму Вагнер, но позже внушал себе мысль, что она тоже была к нему неравнодушна. Козима Лист в свое время ушла от первого мужа, не устрашившись общественного злословья, согласившись выйти замуж за Вагнера в тяжелую годину его жизни. Благодаря Козиме Вагнер стал тем, кем стал. Не будь ее, смог ли бы этот горячий и нетерпеливый человек обуздать свои титанические порывы, реализовать грандиозные замыслы? А что стало бы с ним, Ницше, будь Козима – его?

Ницше хотелось уверовать в эти иллюзии, и он действительно начинает в них верить. Без сомнения, между ними существует любовь, и Козима спасла бы его так же, как спасла Вагнера, если бы, благодаря счастливому случаю, узнала его несколькими годами раньше. Но все настроено против Ницше, и здесь Вагнер ограбил его. Он забрал у него все: славу, любовь, друзей.

Есть все основания полагать, что сюжет одного из последних творений Ницше – мифа Ариадны, Тезея и Вакха – прямым образом относится к треугольнику Козима – Вагнер – Ницше. Тезей (Вагнер) заблудился, Ариадна (Козима) спасла его, выведя из лабиринта. Но Тезей неблагодарен, он отвернулся от своей спасительницы, и Ариадна умерла бы от отчаяния, не явись Вакх-Дионис (Ницше), который возлюбил ее. Уже после туринской катастрофы несчастный поэт писал Козиме: «Ариадна, я люблю тебя…»

С Лу Саломе Ницше познакомила Мальвида фон Мейзенбуг, посетительницей салона которой с недавних пор стала русская девушка. Лу привлекла хозяйку недюжинным умом и интеллектуальной восприимчивостью. В сопровождении матери Лу набиралась знаний в Европе, и г-жа Мейзенбуг приняла самое горячее участие в ее судьбе. Именно она познакомила Лу с книгами Ницше и старалась привлечь ее внимание к человеку, который давно просил подобрать ему жену. Это очень суровый философ, – говорила Мальвида Лу, – но у него нежная, преданная душа. Для всех, кто его знает, мысль о его одиночестве вызывает острую тоску. Лу увлеклась книгами Ницше и однажды заявила, что готова встретиться и познакомиться с ним.

В салон Мальвиды фон Мейзенбуг Лу Саломе привел друг Ницше Пауль Рэ. Он был влюблен в девушку и даже сделал ей предложение. Но Лу успела привыкнуть к вниманию мужчин, и на ее счету уже были отказы претендентам на руку и сердце. Не будучи феминисткой, Лу очень дорожила свободой и независимостью, во всяком случае в ее планы никак не входило связывать свою судьбу с таким человеком, как Рэ. Безразличная к общественному мнению, может быть, даже стремящаяся к эпатажу, она обращала мало внимания на светские пересуды и вела себя так, как считала необходимым. Возможно, ей даже хотелось выглядеть в глазах общества фривольной (некоторые авторы пишут – развратной), хотя – при большом количестве дружеских связей – она до замужества сохранила невинность.

Лу отказалась стать женой Рэ, но согласилась, при условии его отказа на какие-либо притязания в ее отношении, жить с ним общими духовными интересами. Это казалось эксцентричным, но она слыла сумасбродкой и подобными поступками повышала себе цену в глазах мужчин.

Весной 1882 года Ницше чувствовал себя намного лучше, чем в последние годы, и когда Мальвида предложила ему встретиться с Лу, тотчас примчался в Рим. Здесь он выслушал множество панегириков в адрес русской девушки: тонкий ум, одаренная натура, отважный характер, независимость мнений, открытость в общении – одним словом, героиня будущих времен (что полностью соответствовало действительности). Даниель Алеви свидетельствует, что их встреча произошла в соборе Св. Петра и что Лу с первого взгляда покорила великого философа.

За долгие месяцы уединенных размышлений Ницше отвык от удовольствия говорить и быть выслушанным. «Молодая русская» (как он называл ее в своих письмах) оказалась изумительной слушательницей. Она мало говорила, но ее спокойный взгляд, мягкие, уверенные движения, меткие замечания не оставляли сомнений относительно быстроты реакции и глубины души. Очень быстро, чуть ли не с первого мгновения, Ницше полюбил ее. «Вот душа, которая одним дуновением создала это хрупкое тело», – сказал он м-ль Мейзенбуг. Но м-ль Саломе не сразу поддалась Ницше. Она чувствовала его превосходство, вела с ним продолжительные разговоры, и постепенно пылкость его мысли покорила ее так глубоко, что она даже потеряла сон. Романтическое приключение, завершившееся драмой, завязалось довольно быстро.

В Риме они проводили время втроем – третим был Пауль Рэ. Ницше читал им отрывки из «Веселой науки», стараясь внушить девушке, что герой этой жизнерадостной книги, сверхчеловек, есть alter ego автора: «Иной идеал влечет нас к себе, чудесный, искушающий, чреватый опасностями идеал, для которого все то высшее, в чем народ справедливо видит свое мерило ценностей, представляло бы не более чем падение, унижение, опасность или, по меньшей мере, средство самосохранения». Вскоре Ницше поймет, что этот идеал, явившийся в его воображении, ныне материализовался перед ним.

Вскоре после римской встречи мадам Саломе с дочерью покидали столицу, в их планы входило путешествие по Северной Италии и Швейцарии. Два влюбленных в Лу философа увязались за ними. В Люцерне Ницше показал им дом в Тришбене, где произошло его знакомство с Рихардом Вагнером. В своей книге о Ницше, написанной позже, Лу Саломе описала его волнение, нахлынувшее от воспоминаний. Девушка заметила слезы на его глазах. Затем Ницше рассказывал русским о своей жизни, смерти отца, юношеских исканиях, открытии для себя Вагнера и Шопенгауэра, богоискательстве и о том ужасе, который охватил его после открытия «смерти Бога»…

Лу Саломе передает слова Ницше: «Да, вот как начались приключения моей жизни, которые еще далеко не завершились. Что ждет меня впереди? Какие новые мытарства? Не вернусь ли я снова к прежней вере? Или к какому-нибудь новому упованию? Во всяком случае, более правдоподобно возвращение к прошлому, чем духовная неподвижность».

Ницше не сразу признался Лу в любви – то ли не хватило мужества, то ли одолевали сомнения, связанные с последствиями такого признания. По сведениям Д. Алеви, Ницше перепоручил признание своему конкуренту, сам же покинул семью Саломе, уехав на несколько дней в Базель.

Входило ли в планы Ницше женитьба на Лу Саломе? Мне трудно представить это. Скорее всего, речь могла идти о духовном союзе, плодом которого будут не дети, а новые пророки – скажем, новый Заратустра. Да, они могут жить вместе, но как учитель и ученица, но и здесь есть трудность – бедность философа. Какого согласия ждал Фридрих от Лу? Согласия на замужество? на духовную связь? на совместную жизнь? Похоже, он готовил себя к любому варианту, только бы остаться с ней рядом.

Лу Саломе ответила Фридриху Ницше без задержек. Она написала, что в ее планы не входит замужество, но она готова предложить ему, как и Рэ, свою дружбу, моральную поддержку и даже – создать некую интеллектуальную коммуну, «святую, как Троица», в которой Ницше и Рэ, отказавшись от каких бы то ни было на нее притязаний, занялись бы духовными исканиями под эгидой ее, Лу, музы. Пауля Рэ этот проект вполне устраивал, отношение к нему Ницше мне неизвестно.

Я полагаю, что чувства Ницше периода увлечения Лу Саломе были крайне сложны и противоречивы. Без всяких сомнений, она ему нравилась, ему опостылело одиночество, был крайне необходим близкий друг, но – женитьба? семья?

А. Эткинд:

Возможно, чувственные влечения Ницше были столь же подавлены, что и не проснувшиеся еще чувства Лу, и потому им было так хорошо ощущать свою невероятную близость в разреженных высотах духа.

Конечно, Ницше быстро понял незаурядность встреченной им девушки, может быть, впервые полностью понявшей его как человека и как философа.

Лу Саломе – Паулю Рэ:

Разговаривать с Ницше, как ты знаешь, очень интересно. Есть особая прелесть в том, что ты встречаешь сходные идеи, чувства и мысли. Мы понимаем друг друга полностью. Однажды он сказал мне с изумлением: «Я думаю, единственная разница между нами – в возрасте. Мы живем одинаково и думаем одинаково».

Ницше и сам писал, что «вряд ли когда-либо между людьми существовала большая философская открытость», чем между ним и Лу.

Переданный через Пауля Рэ отказ Лу неожиданно для самого Ницше сделал его более решительным. Он тотчас вернулся в Люцерн, встретился с девушкой и предложил ей руку и сердце. Но вновь получил отказ. Она повторила предложение заключить духовный союз. Однако Ницше не терял надежды. Ведь Лу посвятила ему стихи и гимн, пусть не оставляющие надежды, но наполненные такой упоительной гаммой чувств:

 

Скорбь

Wer kann dich fliehn, den du ergriffen hast,
Wenn du die ernsten Blicke auf ihn richtest?
Ich will nicht flüchten, wenn du mich erfasst,
Ich glaube nimmer, dass du nur vernichtest!
Ich weiss, durch jedes Erden-Dasein muss du gehn,
Und nichts bleibt unberührt von dir auf Erden:
Das Leben ohne dich – es wäre schön,
Und doch – auch du bist werth, gelebt zu werden![20]20
  Покоренный тобою, ощущающий на себе твой суровый взгляд, мог ли я убежать? Я погибну, если ты завладеешь мною. Я верю, что ты способна лишь разрушать; я знаю, ты должна принадлежать всему живущему на земле. Никому не избежать твоего прихода. Жизнь без тебя была бы прекрасной, но и ты заслуживаешь права на существование!


[Закрыть]
 

Я люблю тебя, увлекательная жизнь, как только друг может любить друга; я люблю тебя, когда ты даешь мне радость или горе, когда я смеюсь или плачу, наслаждаюсь или страдаю; покидая тебя, я буду страдать и уйду от тебя с тем чувством горя, какое испытывает друг, освобождаясь из объятий друга. Если у тебя не останется для меня радости – что делать! Мне останется твое страдание.

Ницше решил переложить последние слова на музыку, но работа так взволновала его, что душевный подъем, как это уже случалось с ним не раз, сменился депрессией, невралгическими болями и приступами. Волна чувств, охвативших влюбленного философа, стала опасной для него.

В июле друзья Ницше, его сестра и Лу Саломе съехались в Байрёйт на премьеру «Парсифаля». Ницше сердцем был с ними, но после разрыва с Вагнером страшился показываться ему. Он отсиживался по соседству в деревне Таутенбург.

Ф. Ницше – Лу Саломе:

Я очень рад, что не могу поехать в Байрёйт, и тем не менее, если бы я мог быть около Вас, болтать с Вами, шепнуть Вам на ухо несколько слов, я бы, пожалуй, был способен примириться с музыкой «Парсифаля» (при других условиях это для меня невозможно).

Д. Алеви сообщает, что «молодая русская» тотчас после премьеры «Парсифаля» приехала к Ницше в Таутенбург в сопровождении Элизабет. Что происходило в эти дни, может быть, самые лучшие и самые трагические в жизни Ницше? Похоже, признания в любви перемежались посвящением ее в тайны его философии, попытками покорить душу «молодой русской» духовной мощью.

Лу Саломе:

Я никогда не забуду тех часов, когда он открывал мне свои мысли; он поверял мне их, как если бы это была тайна, в которой страшно сознаться. Он говорил вполголоса с выражением глубокого ужаса на лице. И в самом деле, жизнь для него была сплошным страданием, убеждение в ужасной достоверности «вечного возврата» доставляло ему неизъяснимые мучения.

Д. Алеви:

Конечно, страстная, горячая натура Ницше и его требовательность испугали Лу Саломе; соглашаясь быть его другом, она не предвидела возможности этих страшных эмоций дружбы, более сильных, чем припадки самой страстной и бурной любви. Ницше требовал сочувствия каждой своей мысли; молодая девушка не соглашалась на это требование: разве можно отдать кому-нибудь ум и сердце? Ницше не мог примириться с ее гордой непреклонностью и ставил ей в вину эту гордость и эту независимость.

Ф. Ницше – П. Гасту:

Лу остается со мною еще на неделю. Это самая умная женщина в мире. Каждые пять дней между нами разыгрывается маленькая трагедия.

Большая трагедия готовились за его плечами близкими Ницше. Похоже, мать и особенно сестра играли в этой истории отнюдь не роль добрых фей. «Все добродетели Наумбурга вооружились против меня», – писал он. Но ради Лу Ницше, похоже, был готов пойти против воли близких. «Разрыв с семьей был для Ницше актом героизма, соответствовавшим его философии, но совершенно невозможным в практической жизни».

Ницше еще строил благостные планы: «Через два месяца мы [с Лу] поедем в Париж и проживем там, может быть, несколько лет», – но дело быстро двигалось к трагической развязке. Лу приехала к Ницше в Лейпциг, но не одна, а в сопровождении Пауля Рэ.

Она, должно быть, хотела, чтобы Ницше понял, что, при всех дружеских чувствах, в которых она ему никогда не отказывала, она желает сохранить полную свободу, но никак не подчиниться его воле. Отношение ее к нему можно назвать скорее симпатией, чем полной духовной преданностью. Хорошо ли она взвесила все трудности подобного предприятия, всю опасность такого опыта? Она знала, что оба друга влюблены в нее. Каким же было ее положение между ними? Была ли она уверена, что желая удержать обоих возле себя, она не уступит инстинкту, может быть, бессознательному любопытству измерить свои женские силы, свое очарование? Никто не может этого знать, и никто не ответит на эти вопросы.

Ницше терзался не только крайне отрицательным отношением к «союзу трех» со стороны семьи, но и ревностью к Рэ. В его больном воображении возникла идея предательства, вероломства: двое самых близких ему друзей любят друг друга и обманывают его, Ницше. Вот-вот он утратит и свою строптивую, непредсказуемую ученицу, и своего лучшего друга. Сложные чувства склонного к быстрым переменам настроения Ницше проглядывают со страниц его писем к Лу:

Если я бросаю тебя (?), то исключительно из-за твоего ужасного характера… Ты принесла боль не только мне, но и всем, кто меня любит… Не я создал мир, не я создал Лу. Если бы я создавал тебя, то дал бы тебе больше здоровья и еще то, что гораздо важнее здоровья, – может быть, немного любви ко мне.

Мои дорогие Лу и Рэ, не беспокойтесь об этих вспышках моей паранойи или уязвленного самолюбия. Даже если однажды в припадке уныния я покончу с собой, не должно быть повода для печали. Я хочу, чтобы вы знали, что я не больше чем полулунатик, пытаемый головными болями и помешавшийся от одиночества. Я достиг этого разумного, как я сейчас думаю, понимания ситуации после приема солидной дозы опия, спасающего меня от отчаяния.

В таком состоянии подозрений и страха Ницше решается на поступок, недостойный философа, – унижает друга в глазах подруги: Рэ умен, – говорит он Лу, – но это слабый человек, без определенной цели. В этом виновато его воспитание, каждый должен получить такое воспитание, как если бы он готовился в солдаты; женщина же должна готовиться стать женою солдата. Ницше дает понять, что «солдат» – он, а не Рэ.

Похоже, все это время Элизабет, видевшая в Лу хищницу, готовую похитить добычу, ее брата, непрерывно подливала масло в огонь ревности, сомнений, разочарований, пылавший в его душе. Позже – с присущим ей лицемерием – Элизабет представит дело таким образом, что Ницше «пережил глубокие разочарования в дружбе» и что не он, а Лу, «используя максимы Фрица, пытается связать ему руки». Элизабет Ницше принадлежит идея отождествления Лу с будущим Заратустрой, получившая широкое распространение: «Не могу отрицать, она действительно воплощенная философия моего брата».