Текст книги "Ницше"

Ницше написал множество музыкальных композиций и песен, получивших высокую оценку таких великих музыкантов, как Вагнер и Лист. Виртуозные импровизации «молодого льва» с наслаждением слушали в семье Вагнеров, а Карл Герсдорф считал, что «даже Бетховен не смог бы импровизировать более захватывающим образом» (двусмысленность этой фразы состояла в констатации способности Ницше реализовать волшебную грезу Давидсбюндлеров – «захватывающим образом» срастить слово и музыку, совместить свободу философского слова и музыкального полета).

Секрет лирики – музыка, музыкальность мысли, бессознательное постижение поэтом смысла и сущности мировой жизни. Лирика символична, главный символ лирики – сам поэт. Беря символом самого себя, поэт «то, что колеблется в зыбком явлении, закрепляет устойчивыми мыслями». Музыкальное настроение поэта разряжается символическим рядом образов и понятий, словесными фигурациями на музыкальную тему.

Когда Архилох, первый лирик греков, высказывает дочерям Ликамба свою безумствующую любовь и вместе с тем свое презрение, то это не его страсть пляшет перед нами в оргиастическом похмелье: мы видим Диониса и менад; мы видим опьяненного мечтателя Архилоха; он упал, охваченный сном, как его описывает нам Еврипид в «Вакханках», сном на высокой горной луговине, под полуденным солнцем – и вот подступает к нему Аполлон и прикасается к нему лавром. Тогда дионисиевско-музыкальное очарование спящего мечет вокруг себя как бы искры образов, лирические стихи, которые в своем высшем развитии называются трагедиями и драматическими дифирамбами.

Музыкальность для Ницше эквивалентна самой сущности мировой воли, мировой жизни, мировой красоты, которые жаждут «бытия в звуках». Музыка есть высшее выражение дионисийского духа, аффективного постижения жизни. В музыке находит свое выражение сила страстей, чувство возрастающей мощи и полноты. Опьянение творчеством наиболее полное свое выражение обретает в музыке, особенно в музыке кумиров – Бетховена, Генделя, Моцарта, Палестрины…

Ницше убегал в музыку всякий раз, когда испытывал страх перед собственными мыслями, бушующими внутри стихиями или когда впадал в дурное расположение духа. Музыка была его спасением, позволяла овладеть собой, вытеснить одни страсти другими.

Я говорю еще одно слово для самых избранных ушей: чего я, в сущности, требую от музыки? Чтобы она была ясной и глубокой, как октябрьский день после полудня.

Ф. Ницше – П. Гасту:

Музыка дает мне такие ощущения, о которых я и понятия не имел. Она освобождает меня от самого себя; мне кажется в такие минуты, что я откуда-то с вышины смотрю на самого себя, и «чувствую» себя в поднебесье. Я делаюсь сильнее, и регулярно после каждого музыкального вечера (я четыре раза слушал «Кармен») для меня наступает утро, полное бодрых настроений и всевозможных открытий. Удивительно прекрасное самочувствие. Такое ощущение, будто я выкупался в «более естественной» стихии. Для меня жизнь без музыки – просто ужас, мучение, изгнание.

Юношеские поэтические опыты Воздухоплавателя духа лишены гармонического начала, даже музыкальные его композиции, по отзыву фон Бюлова, лишь голая тематика, аморфная мысль. Молодой Ницше уходил в музыку, но не ощущал ее в себе. Лишь обретение себя, преодоление традиций, внутренний вулканизм делают его творения музыкальными, звучащими, атональными.

О «Заратустре» он сам сказал, что эта книга написана «в духе первой части Девятой симфонии», и словесно неподражаемое, поистине божественное вступление к «Ессе Hоmо» – монументальная композиция – разве это не органная прелюдия, созданная для гигантского собора будущего? А такие стихотворения, как «Ночная песня» или «Баркаролла», – разве это не первобытный гимн человеческого голоса, звучащий из бесконечного одиночества? И где звучит восторг такой стихийной пляской, такой героической, греческой музыкой, как в пэане его последнего ликования, в «Дионисийском дифирамбе»?

Ницше считал музыку средством, соединяющим сознание человека с праосновами бытия, проясняющим мировое становление. Если у Вагнера музыка осуществляет намерение поэта, выражая сокровенный смысл поэзии, то есть вторична по отношению к слову, то для Ницше она – главный источник художественности и одновременно выражение смысла бытия. Музыка придает жизни ощущение самодостаточности и одновременно углубляет понимание ее природы. Музыкальный восторг Ницше считал наисильнейшей эмоцией жизни. Проповедуя самодостаточность и самоценность жизни, автор «Веселой науки» видел именно в музыке, соединении музыки с игрой – символ и образ самовозвышающейся жизни. Об этом, в частности, идет речь в 77-м афоризме «Веселой науки» (важнейшем для понимания ницшевской концепции жизни, игры и искусства), на что обратил внимание Ортега в своей книге «Что такое философия?»

Для позднего Ницше музыка – средство успокоения, отдыха. Она – его убежище, приют, освежающий поток, средство очищения – musica divina[59]59
  Божественная музыка (итал.).


[Закрыть]. В музыке он обретает забвение, утраченную гармонию, покой, пристань: «Здесь достиг я пристани: музыка, музыка».

Зрелый Ницше уже не может обходиться без музыки. «Жить без музыки – просто бремя, заблуждение». Его душа теперь жаждет спастись в музыке. «Всех богов оттолкнул он в своем одиночестве, лишь одного он не может лишиться: музыка для него нектар и амброзия, освобождающая душу и дарующая вечную юность».

Вплоть до мрачных глубин безумия ему сопутствует музыка, своей демонической силой властно пронизывая и жизнь его, и смерть.

Лирика

 
Когда страна обречена на гибель,
Дух избирает Одного, которым
Он хочет говорить, который станет
Последней, лебединой песнью духа.
 

И. Х. Ф. Гёльдерлин

Паскаль, Киркегор, Ницше изменили стиль философствования, обратили наукоподобие в мифологию, лирику, верлибры, вернули мудрость к своим праистокам. Если можно говорить об эволюции Ницше, то это было движение к поэзии, к версификации, к метафоре. «Заратустра» – поэма, философская лирика. Это – ключ.

Но Ницше был и профессиональным поэтом, конгениальным Гёльдерлину: Гёльдерлин ушел в 1843-м, Ницше пришел в 1844-м – переселение душ… Во всяком случае в «Дионисийских дифирамбах» явно различимы гёльдерлиновские обертоны – гимничность, лексика, метрика, поэтический жест, тематика…

 
День моей жизни!
Садится солнце.
И уже позолочен
ровный поток.
Дышит скала теплом:
верно, в полдень на ней
счастье вкушало свой сон полдневный?
Вон оно еще брезжит
зеленью отсветов над бурой бездной.
 

Ницшевское: «День моей жизни! Садится солнце…» – воспринимается как эхо знаменитой прощальной песни Гёльдерлина «Половина жизни» («Горе мне, где возьму я, если придет зима, где возьму я цветы, где возьму солнечный свет и теплые тени земли?»).

Поэтическое творчество Ницше предшествовало филологическому – он начал писать стихи в юности. Следуя романтической традиции, он включал собственные стихи в свои произведения: скажем, «Ода» к “мистралю”» вошла в «Веселую науку», «Дионисийские дифирамбы» – в «Заратустру». Ницше начал и кончил свое творчество лирикой: последние «Дифирамбы» написаны в августе 1888-го, за несколько месяцев до смерти духа, в них уже есть слово «безумие»…

И вот этот-то голос, это второе «я» Заратустры, вершит над ним последний суд (в заключительном дифирамбе троекратно повторенное «Смолкните!» звучит как «Встаньте!»). Ты жаждал быть выше всех, говорит этот голос, а оказался лишь всех бедней и несчастней; ты устремлялся к высям, а оказался на краю бездны; ты хотел быть за пределами добра и зла, а теперь, на этой вершине, в этой пустыне остался лицом к лицу с простыми истинами, тобою отринутыми и осмеянными, но тебя все равно не покинувшими: «Сам себя познавший! Сам себя казнивший!.. И земля твоя бедна любовью… Надо стать тебе беднее, если хочешь, чтоб тебя любили… Любят лишь тех, кто страдает… Себя раздари, Заратустра!».

 

Глупец! Пиита!

В часы, когда убывает свет,
когда роса утешеньем
расстилается по земле,
невидима и, ступая неслышно —
ибо обута в мягкое,
как все поспешающие с утешеньем, —
вспоминаешь ли ты тогда, вспоминаешь ли,
раскаленное сердце,
как встарь ты стремилось
к слезам и росам Небесным,
устало и исступленно,
покуда на желтых осенних тропах
злые взоры вечернего солнца
сквозь черные ветви дерев к тебе
спускались, слепящие и смертоносные?
 
 
«Взыскующий истины – ты? – Насмешники!
Всего лишь пиита!
Зверь, хитрый, хищный, крадущийся,
на ложь обреченный,
на заведомую неизбывную ложь,
добычи алчущий,
личину носящий,
с личиной сроднившийся,
добычею ставший,
не это ли значит —
взыскующий истины?
Глупец! Пиита!»
 
 
Пестро глаголящий,
в шутовском обличье пестро глаголящий,
по лукавым виадукам словес восходящий,
по лживым радугам
меж поддельными небесами
крадущийся и шныряющий —
глупец! Пиита!
 
 
Взыскующий истины?..
 

Небольшое по объему поэтическое наследие Ницше (мы исключаем из него юношескую лирику) поражает как разнообразием поэтических образов, так и четко ограниченным, на первый взгляд, даже узким кругом переживаний, фундаментальных поэтических состояний. Ницше знал особенности своего поэтического дарования и поэтому в зрелые годы не стремился захватить для себя сферы форм, где полностью царствовали великие поэты Гёте, Шиллер, Гёльдерлин, Гейне. Баллады, написанные в юности, попытки создать крупные поэтические формы в целом неудачны. Но там, где в поэзии дышит дух его философии, – там всегда совершенство.

Таков великолепный автопортрет, первый «Ессе Ноmо», с его гераклитовским пламенем, символизирующим мысль, слово и неутолимую жажду жизни, которая мыслится как горение.

Чисто условно в поэзии Ницше можно выделить две манеры: первая – трансформация, разработка традиционных форм, сохраняющих рифму, использование уже испытанных в первоначальных опытах размеров (в основном это хореи и ямбы). Это прежде всего относится к лирике семидесятых годов, а также к зингшпилю «Шутка, хитрость и месть», «Песням принца Фогельфрай», «Изречениям» («Sinnsprüche», 1881–1885). Здесь мы находим чрезвычайно широкий диапазон от чистой лирики, с такими шедеврами, как «Одиночество» (1884), «Таинственный челн», «Мое счастье», «К новым морям», «Музыка юга» (1885), до колких, написанных в эпиграмматическом стиле стихов, пародий, стихов травестийного характера.

Другая манера, непосредственно связанная с появлением философской поэмы «Так говорил Заратустра», – это, как ее называл Ницше, стиль дифирамба. Для нее характерны отказ от рифмы, постоянное варьирование элементарных символов…

«Дионисийские дифирамбы» – это песнь о самом себе, нищета богатейшего – это подведение итогов собственной жизни, как легко убедиться из самого текста:

 
Смолкните!
Истина моя глаголет!
 
 
Горе тебе, Заратустра!
На кого похож ты?
Словно золота наглотался!
Тебе еще вспорют брюхо!..
 
 
Ты уж слишком богат —
ты, стольких погубитель!
Слишком многим ты внушаешь зависть,
слишком многих ввергаешь в бедность…
Мне самой в тени твоего света
стало зябко. Уходи, Заратустра,
уходи, богач, со своего солнца!..
Жаждешь дарить, раздарить свои излишки —
но сам ты из всех самый лишний!
Будь умным, богач!
Себя раздари, Заратустра!
 
 
Десять долгих лет —
и ни капли с небес?
Ни влажного ветра, ни росинки любви?
Но кому тебя любить,
о богач сверх меры?
Твое счастье все окрест иссушает,
и земля твоя бедна любовью —
земля, где неведом дождь…
 
 
Уж никто не говорит тебе спасибо,
а ты благодаришь всякого,
кто берет от тебя;
то твоя для меня примета,
о богач сверх меры,
самый нищий из всех богатых!
 
 
Ты собою жертвуешь, мучишься своим
богатством,
раздаешь себя,
не щадишь себя и не любишь,
терзаем великой мукой:
переполнены твои амбары,
переполнено твое сердце —
но никто тебе не скажет спасибо…
 

Юношеские стихи Ницше, которые он сам считал детскими шалостями и говорил о них не без иронии, тем не менее отличаются музыкальностью и почти все могут быть положены на музыку. Они еще отмечены романтическими переживаниями, меланхолией и чувством тоски…

В стихотворении «Вдали» впервые у Ницше появляется образ «ладьи Харона». Настроение тоски соединяется здесь с мыслью о привязанности жизни к смерти и о безнадежности попытки звуками «струн золотой лиры» связать распавшееся время. Тема смерти занимает большое место в стихотворениях юного Ницше («Могила», «Могила отца» и др.). В одном из стихотворений колокольный звон, возвещающий приход Нового года, начало его празднования, не несет с собой радости новой жизни, он – напоминание о смерти и могиле, уготованных не только старому году, но и самому поэту.

При всем ученичестве лирика воспитанника Пфорты уже выдает в нем будущего автора философско-поэтических шедевров «Веселой науки»:

 
Пусть только посмеет кто-то
Спросить, откуда я родом,
Где кров мой, и родина – где:
Я не был еще ни разу
Пространством и временем связан,
Паря, как орел, в высоте.
 

Этот поэтический опус 14-летнего поэта привлекает не только самобытностью, но – констатацией свободы, предвосхищением кредо зрелого философа.

Принято считать, что Ницше обрел самостоятельный поэтический голос в наиболее кризисные для него годы (1876–1877 гг.). Отличительная особенность стихов этого периода – соединение образности с философичностью, наличие глубинного подтекста:

 
Шагает путник в поздний час
Средь тишины.
И лес, и склон в глуби души
Отражены.
Как хороши
И тьма, и тишь! Он ширит шаг,
Невесть куда бредя сквозь мрак.
 
 
Трель птицы слышится в ночи…
«Не надо, птица, замолчи!
Зачем ты мой смущаешь слух?
Я не могу быть к зову глух,
Но верный путь – один; меж двух
Блуждая, заплутал мой дух,
Маяк потух!»
 

Расцвет поэтического творчества Ницше приходится на последние годы творчества (1882–1888 гг.) Философские произведения этих лет насыщены собственной лирикой. К этому времени относятся «Дионисийские дифирамбы», стихотворные партии «По ту сторону добра и зла», зингшпиль «Смех, месть и хитрость», открывающий «Веселую науку», наконец, «Так говорил Заратустра»…

При сравнительно небольшом объеме лирики, она отличается огромным тематическим и стилистическим разнообразием: от дифирамба до пародии и травестии, от классических хорея и ямба до верлибра. Поэтическое мастерство Ницше выражается в свободной игре формой, стилевой и семантической обильности, игровом характере стиха.

 

Богобоязненная девица

Покуда я прелестна,
Ты, Боже, мой жених.
Ты любишь, как известно,
Красоток из простых.
И ты простишь монашка
От собственных щедрот,
Что он меня, монашку,
Пощиплет и помнет.
 
 
Монашку молодому —
Не старому козлу.
Ведь был бы сам такому
Ты рад рукомеслу.
Ты, старцев прибирая,
Суров, но справедлив.
О том не забывая,
Монашек мой ретив.
 
 
Прелаты только с виду
Тверды, как глыбы льда.
Таят они обиду
На немощь и года.
Покаешься разочек,
Пошепчешь на ушко —
А там уже дружочек,
И снова жить легко!
 
 
Рассказ в исповедальне
Придумал ты умно.
Ведь под кустом и в спальне
Веду себя грешно.
Служу тебе я, Боже.
Хожу к тебе во храм.
А дьяволу попозже
Все, что попросит, дам!
 

Ницше создает неологизмы, нуждающиеся в семантической расшифровке, использует игру слов, вообще часто производит впечатление играющего поэта. Но это только одна сторона. Другая: Ницше – поэт переживания времени как стихии человеческого бытия. Здесь уже нет места фарсовости, бурлеску, имитациям, притворству. Это прежде всего «Дионисийские дифирамбы», «Солнце садится», «Огненный знак», «Слава и вечность», стихи из «Песен принца Фогельфрая», «Песнь томления» и «Хмельная песнь» из «Заратустры».

 
Ты? Истины Жених? – насмехались они, —
О нет! Поэт – и только!
Зверь изворотливый и хищный,
Обреченный лгать,
Лгать без принужденья, искусно и умело,
Зверь, жадный до поживы,
Лицо скрывающий под разноцветной маской,
Ты – маска самому себе,
И самому себе – добыча!
И это – Истины Жених?
О нет! Безумец, поэт – и только!
Способен ты лишь к ухищреньям речи,
Скрываясь под личиной сумасброда; ты —
Мастер на словесные коленца;
Ты возводишь мосты из слов – разноцветные радуги,
И по ним, ненадежным, слоняешься бесцельно,
Витая меж воображаемым небом
И выдуманной землей, —
Безумец, поэт – и только!
 

Сладкозвучная лира! Сладкозвучная лира! Как люблю я звучание твое, это мелодичное пьянящее кваканье! Издалека, с прудов любви, доносятся до меня переливы песни твоей!

О, древний колокол, сладкозвучная лира! Чьи только скорби не разрывали сердце твое – скорби отцов, дедов и прадедов;

– зрелой стала речь твоя, зрелой и спелой, словно золотая осень и полдень, словно сердце отшельника. И теперь говоришь ты: «Мир созрел, виноградная лоза потемнела»,

– ныне хочет он умереть, этот мир, умереть от счастья. О высшие люди, чуете ли вы благоухание? Неощутимо распространяется оно,

– благоухание и аромат вечности, аромат золотого вина, поднимающийся от древнего потемневшего и созревшего счастья,

– от пьянящего счастья полуночи, счастья смерти, поющего: мир глубок, и глубже, чем думает день!

Поэтическое наследие Ницше отличается необыкновенным разнообразием тем и образов, их точностью и красотой, глубиной лирических переживаний. Его с полным правом можно назвать наследником лучших образцов немецкой поэзии – прежде всего Гёте, Шиллера, Гёльдерлина. Наряду с поэтическими реминисценциями мы обнаруживаем прямые обращения к предтечам:

 

К Гёте

Все быстротечное —
Символ, сравненье.
Бог – бесконечное
Недоуменье.
 
 
Цель не достигнута.
Знает поэт:
Жизнь не постигнута,
Истины нет.
 
 
Вечная женственность —
Только игра
И небожественность
Скрипа пера!..
 

 

Шекспир

И как, покуда мир лежит в тумане,
Зарю уже приветствуют холмы,
Британского величия дыханье
Почуяли германские умы:
Явился Гердер, песни и преданья,
Явился Лессинг, и явились мы:
И гения свободное паренье
Нашло здесь отзвук, полный восхищенья.
 
 
Туман висит меж царством тьмы и света,
А сквозь него проходит путь лучей.
Удел и назначение поэта
Не мрак пронзить стрелой своих речей,
А мглу, туман, унылые тенета,
В которых увязает книгочей, —
И только луч, венчая землю с твердью,
Сверкает над забвением и смертью!
 

Удивительное непонимание философской лирики Ф. Ницше характерно для большого русского поэта Б. Л. Пастернака, прошедшего мимо как стилистического мастерства, так и глубочайшей философичности Ницше-поэта. Пастернак считал, что сама идея ниспровержения всех ценностей психоаналитически обязана неудачам Ницше в поэзии и музыке: навсегда оставшись дилетантом, не реализовав себя как поэт и музыкант, он собственную обиженность на судьбу выплеснул в философию, начал «потрясать мировые устои». Между тем, поэтическое наследие Ф. Ницше, к которому бесспорно относится и его шедевр «Так говорил Заратустра», буквально взросло на обильной почве его философии, отличалось стилистическим мастерством, могучей образностью и глубочайшей символичностью.

Если хотите, творчество Ницше – синтез философии и лирики, мифологическое, поэтическое созерцание действительности во всем ее многообразии и глубине, попытка проникнуть в человеческие глубины или сокровенные тайники сущего не путем умозрения, а с помощью художественных средств – символов, эмблем, метафор, логики мифа.

Бóльшая часть лирики Ф. Ницше – парафразы к его философии. «Веселая наука», обрамленная двумя циклами стихотворений, открывающаяся «Смехом, местью и хитростью, прологом в немецких виршах» и завершающаяся «Песнями принца Фогельфрая», – пример философской поэзии, а лучше сказать, собственной философии, положенной на стихи. Несколько примеров:

 

Путник

Тропе конец! Внизу разверзлась бездна!
Ее ль ты ждал? Она ль тебе любезна?
Ее я ждал! Она любезна мне!
В опасность верю, в гибель – не вполне.
 

 

Вся мудрость мира

Сплошная грязь в болоте,
А в небе только басни —
И лишь в полуполете
Наш мир всего прекрасней!
 

 

Подражанье – пораженье

Спеша за мною по пятам,
Со мной сравняться хочешь сам?
Чтоб не остаться позади,
Своей дорогою иди!
 

 

Истолкование

Себя не истолкую – истолку
В труху свою надежду и тоску.
Мой помысл истолкует только тот,
Кто всё перетолковывать начнет.
 

 

Одинокий

Не жду от вас ни брани, ни оваций.
Мне править лень – и лень повиноваться.
Себе не страшен – никому не страшен,
Лишь Страшному – возможно поклоняться!
Тоска традиций и тоска новаций…
Не лучше ли в пустыне затеряться?
Сродниться со зверями – и сровняться?
Вернуться, как на родину, из смуты,
Где счет ведут на частые минуты, —
Найти себя, с самим собой спознаться?
 

Лирика Ницше – в полном соответствии с его философией – персональная жизнь сознания творца, генетическая связь с жизнью и землей, возврат к первоистокам бытия, выраженный в символах: «Все непреходящее есть только твой символ».

 
Ныне —
в одиночестве с самим собой,
во двойничестве с собственным знанием,
во ничтожестве и во множестве
неизменно лгущих зеркал,
в беспамятстве
сотни воспоминаний,
все раны горят,
все стужи страшат,
все петли душат:
Самопознанье!
Самозакланье!
 
 
Зачем ты себя опутал
петлями этой мудрости?
Зачем ты себя завлек
в сад вечного Змия?
Зачем ты прокрался в себя?
В себя – зачем?
 
 
Болен ты ныне,
опоенный змеиным ядом,
ныне пленен
жесточайшею сетью пут:
в свои недра вгрызаясь,
не поднимаясь с колен,
прорубая пустоты в породе,
поднимая пласты за пластами,
упрямо, —
не надеясь на помощь,
мертвец,
грехами отягощенный,
самим собой нагруженный.
Путь знанья!
Самопознанья!
 

Главная особенность лирического наследия Ницше (как и его философии) – личностность, интуитивность, укорененность в глубинных пластах сознания философа-поэта. Образы Ницше рождались в хтонических глубинах его сознания, превращая его лирику в зеркало как бессознательного, так и глубоко осмысленного.

А. Аствацатуров:

В любой философии Ницше искал личность ее творца, личностное начало было для него главным. Естественно, поэзия как искусство, сохраняющее в неразложимом виде личность, не расщепляющее ее на части, передающее целостность переживания, была составной частью его философии, ее важнейшим элементом. Но не ее украшением, не Lehrgedicht, не версифицированной прозой, она появлялась в ней как кульминация, как высшая точка духовного напряжения, исканий духа, который сливался с переживанием и обращался к родившим его глубинам. В лучших стихах Ницше мы никогда не найдем навязанной материалу мыслительной схемы, они говорят сами из себя. Они, как все великие стихи, – стихи на случай, а случаи здесь поставлял лабиринт познания, то есть философия. Поэзия была для Ницше самосознанием его философии. Из «Ессе Ноmо» мы знаем, что вне философии как эмпирически-бытовую личность он себя не мыслил. Поэзия – это зеркало философии Ницше, в котором он видит себя не как Нарцисс, а чувствует себя единым с состоянием рождения мысли. В стихах он творит древнейший синтез мысли и поэзии. Нельзя забывать, что фундаментальные идеи философии Ницше, такие как вечный конфликт становления и бытия, борьба света и тьмы, вечное возвращение того же самого, имеют мифопоэтический характер, следовательно, поэзия в этой философии всегда на своем месте.

Ницше много и плодотворно размышлял о природе поэзии, видимо, разделяя лирическую концепцию древних о том, что ритмизованная молитва быстрее достигнет слуха богов. Впрочем, он пошел дальше: ритм, музыкальность слова необходимы человеку для того, чтобы одолеть богов, подчинить их своей силе. Поэт – не просто богоравный, но – бросающий вызов.

Ритм, музыка слова, полагал автор «Дионисийских дифирамбов», очищает душу, смягчает ferocia animi[60]60
  Ярость души (латин.).


[Закрыть], снимает напряженность.

Мелос означает, судя по его корню, успокаивающее средство, и не потому, что он сам по себе спокоен, а потому, что он действует успокаивающе – и не только культовые, но и обычные песнопения древнейших времен строились на предпосылке, что ритмичность оказывает магическое воздействие, как это проявляется, например, когда человек черпает воду или гребет; песня является своего рода заклинанием злых духов, которые, по тогдашним представлениям, вмешивались во все дела человека, она делает их послушными, сковывает их свободу и превращает в орудие человека. И за какое бы дело он ни принимался, у него всегда есть повод попеть – ибо ни одно дело не обходится без духов: заклинания и заговоры представляют собою, очевидно, исконные формы поэзии.

Поэзия не просто пленяет ритмом, но воспринимается как высшая истина: даже самые серьезные философы, везде требующие доказательств, ссылаются на изречения поэтов, дабы придать своим мыслям пущую убедительность («а ведь для истины гораздо опаснее, когда поэт согласно принимает ее, нежели когда он перечит, пытаясь ее опровергнуть». Ибо, как говорит Гомер, «поэты ведь великие лжецы!»).

Вклад Ницше в поэзию – почти маллармистский: он научился слышать молчание бытия, извлекать из несказанности тайный смысл и сполохи интуиции. Начинающиеся с отточия, верлибры Ницше как бы возникают из безмолвия – афоризмы, подслушанные поэтом у немого бытия.

Ницше осуществил на практике принцип философствования Хайдеггера: мыслить – это вслушиваться в бытие, слышать голос бытия…

 
Тихо!
Встречаясь с великим – а я встречаюсь, —
надо молчать
или заговорить вровень с ним:
заговори вровень с ним, моя восхищенная мудрость!
 
 
Гляжу наверх —
и там накатываются друг на друга
валы световых морей:
– О ночь, о молчанье, о шум, убивающий тишину!
 
 
Вижу знак —
из наидальней дали,
медленно рассыпая искры, нисходит ко мне звезда.
 

Стихи Ницше звучат в контральтовом соло Третьей симфонии Густава Малера. Друг Ницше Петер Гаст переложил «Гимн жизни» для оркестра.

Как автор афоризмов Ницше не перестает чувствовать себя если не поэтом, то мастером формы, и его область здесь – нюанс («Я – нюанс», пишет Ницше в одном месте, слово «нюанс» выписывая, разумеется, по-французски). Нюанс – это оттенок и тонкость, и афоризм Ницше пригоден не столько для фиксации твердо установленного смысла, который писатель доводит до сведения читателя, сколько как поле обдумывания всего предполагаемого, как осторожное взвешивание всего, что приходит на ум: если и выражается нечто решительное, даже и в «агрессивном» тоне, как это порой случается у Ницше, то такая резкость предназначена для уравновешивания ее другим разделом; афоризмы соуравновешиваются как разделы многосоставной музыкальной формы.

Он и сам писал музыку и, между прочим, положил на музыку «Заклинание» Пушкина. Сама философия Ницше поэтична и музыкальна – и воспринимается не как «система» или «учение», а как искусство, ассоциативно умножающее и усиливающее богатство мысли, проникающее в глуби, недоступные для понятий.

Музыкальное, звуковое начало текстов Ницше проявилось в его способности передавать то, «что не может быть написано»: «Наиболее вразумительным в языке является не само слово, а тон, сила, модуляция, темп, с которыми проговаривается ряд слов, – короче, музыка за словами, страсть за этой музыкой, личность за этой страстью: стало быть, все то, что не может быть написано».

Впрочем, Ницше пытался писать и это, невозможное, тончайшие оттенки чувств, особенности тона, внутреннее напряжение и трепет души, одним словом, картину глубинной душевной жизни.