Текст книги "Ницше"

Называя старую этику «моралью стадных животных», Ницше провидел поглощение личности обществом, грядущую эпоху тоталитаризма, чреватую полным истощением жизненных сил сообществ, для которых «великие идеалы» заменят суровую правду жизни, но не спасут их от этой правды, спрятанной в подполье.

«Моральный кодекс строителей коммунизма» и то, что из него последовало, не лучшее ли свидетельство проницательности «антигуманиста»?

Самые высокие идеалы человечества становятся опасными, превращаясь в догмы. Как бы предвидя эволюцию гуманизма в бесчеловечность (я имею в виду коммунистическую практику), Ницше обвинил учителей человечества в экспансионизме – присвоении безусловного права на истину: «Для того, чтобы делать мораль, нужно обладать безусловной волей к противоположному», иными словами: внушать собственные идеи другим – узурпировать их право на собственные.

Кстати, имморализм Ницше отнюдь не означал отказа от традиционных форм морали – лишь отказ от морального принуждения, насилия, властного навязывания общих догм:

Я объявил войну малокровному христианскому идеалу не в намерении его уничтожить… Продолжение христианских идеалов относится к числу наиболее желательных вещей среди тех, которые имеются.

Мы – имморалисты и атеисты, но мы поддерживаем религию и мораль стадного инстинкта: дело в том, что с их помощью подготавливается такая порода людей, которая когда-нибудь да попадет в наши руки.

…Эта книга для немногих – для тех, кто стал свободным, для кого нет запретов: шаг за шагом мы отвоевали право на все запретности.

Что такое свобода? То, что имеешь волю к собственной ответственности.

Х. Хаймзёт:

Ведущее ницшевское понятие о свободном духе и духовном освобождении есть выражение высочайшего личностного и экзистенциального этоса, одновременно свидетельствующее о пафосе серьезнейшей и весомой философской задачи, которую Ницше хотел решить, – проникнуть в самоуглубление индивида, в непонятную истину смысла жизни, в предназначение человека.

«По ту сторону добра и зла», как проницательно подметил Вяч. Иванов, это иная формулировка принципа святости, мистической свободы, не оставляющей свободы блаженным и подлинным мудрецам, дышащей силой неземной.

«По ту сторону добра и зла» – это признание божественности самой жизни, самоутверждения жизни, благословение жизни, восхищение ею, освящение ее. Необходимо не менять жизнь, не перестраивать ее, но брать такой, какова она есть, принимать ее от начала и до конца. Нормативности и императивности морали следует противопоставить обилие жизни, становление, движение.

Важнейшим элементом этики Ницше является свобода. Свобода – это мужественность, способность преодолевать величайшие препятствия, бесстрашие перед опасностью. «Мы должны преклоняться перед этой опасностью, так как она научает сознавать наши силы, добродетели и орудия обороны, наш ум, так как она принуждает нас быть сильными». Ибо свобода – это сила, стремление стать сильным, умение побеждать.

Главная добродетель Ницше – искренность, способность говорить правду, искать истину, где бы и какой бы она ни была.

Практичность философов сказывается в том, что они всегда знают, что должны доказать; и узнаются по сходству взглядов на «истины». «Ты не должен лгать», – на обыденном языке немцев значит: «Господин философ, остерегайся высказывать истину…»

«Чистая» и «нечистая совесть» – не случайно постоянные персонажи философской афористики Ницше. Совестливость – главный атрибут нонконформиста. Совесть – вот высшая мораль человека, глубоко исповедующего принятый на себя корпус ценностей. Имморализм и есть совестливость.

Понять Ницше – это правильно оценить иерархию его идеалов, среди которых, пожалуй, на первом месте стоят честь и честность.

Я не считаю, что честность в отношении себя была бы чем-то абсолютно высоким и чистым; но для меня она – как требование чистоты. Любой может быть тем, кем хочет, – гением или игроком – только начистоту!

Собственных кумиров Ницше, сверхчувствительный к фальши, выбирал отнюдь не среди «святош» или «отцов философии» – исключительно среди выстрадавших идеалы, аутсайдеров и изгоев. Видимо, пережив в детстве ужас, рожденный лицемерием кого-то из близких людей, одержимый комплексом правдивости, он предостерегал от опасности двойных стандартов, ханжества и моральной спеси:

Наша честность, мы – свободные души, и мы заботимся о том, чтобы она не стала нашим тщеславием, нашей спесью и нашей роскошью, нашей ограниченностью, нашей глупостью! Любая добродетель склоняется к глупости, любая глупость – к добродетели – позаботимся же о том, чтобы мы – из честности – не стали святошами и скучными!

Моральный поступок не возникает от морали, в основе морального действия лежит природное благородство. Нравственность требует аристократизма. «Никакая мораль невозможна без хорошего происхождения». У рабов возможна только рабская мораль. Морали нельзя научиться – ее необходимо иметь в крови.

Справедливость также входит в «корпус» идеалов Ницше, но не справедливость уравнивания, а следование иерархии жизни, признание имманентного неравенства как движущей силы, как разности потенциалов, рождающей ток жизненного порыва.

И злой, и несчастный, и выдающийся человек должны иметь свою философию, свое доброе право, свое солнечное сияние!.. И моральная земля кругла! И на моральной земле есть антиподы. И антиподы имеют право на существование.

Что справедливо для одного, вовсе не может быть справедливым и для другого, требование однообразной морали для всех ведет ко вреду для людей высшего порядка.

Справедливость как функция власти, широко обозревающей все окрест, – она поднимается над мелочными перспективами добра и зла, стало быть, обладает куда более широким горизонтом преимущества, – намерение сохранить нечто такое, что больше, чем вот та или эта личность.

Справедливость как образ мысли созидающий, отбрасывающий излишки, уничтожающий, исходящий из оценок; высший репрезентат самой жизни.

Справедливость не тождественна добродетели, как жизнь не тождественна утопии доброхотов. Опасна «уравнительная» справедливость, лишающая творческий инстинкт силы и мужества. Справедливость должна противостоять нивелляторству, оскопляющему и унижающему жизнь. Справедливость должна быть поставлена на службу творчеству как инструменту «воли к власти», созиданию, разнообразию, конкуренции, меритократии, «безумным идеям». Справедливость – это свобода, дух которой делает историю. Справедливость – это право стать великим, возможность «обновить мир», жить вопреки «правде всех».

М. Хайдеггер:

Ницше отнюдь не разумеет справедливость как в первую очередь определение этической и юридической области. Напротив, он мыслит ее, исходя из бытия сущего в целом, то есть из воли к власти. Справедливо то, что сообразно правому. А что правое, определяется на основе того, что есть как сущее. Поэтому Ницше и говорит: «Право – воля к тому, чтобы увековечить данное соотношение сил. Предпосылка – удовлетворенность им. Все почтенное привлекается с тем, чтобы право выглядело как нечто вечное».

Ницше высоко ценил правдолюбие, «добросовестность мысли», интеллектуальное искание и связанный с ним пафос.

Ницше, считает Т. Карсон, никогда не был этическим релятивистом. Он страстно искал более высокие «внеморальные нормы для оценки норм моральных». Отвергая иудео-христианские нравственные ценности, он возрождал в их трактовке древнегреческие традиции.

Он верил в спартанскую дисциплину и учил терпеть боль ради высокой цели. «Я оцениваю силу воли, – говорит он, – по количеству сопротивления, которое она может оказать, по количеству боли и пыток, которые она может вынести, и знаю, как обратить ее к ее собственной выгоде. Я не указываю на зло и боль существования пальцем укора, но, напротив, я питаю надежду, что жизнь может однажды стать еще более злой и еще более полной страданий, чем когда-либо».

Состраданию, этому эквиваленту деградации «воли к могуществу», Ницше противопоставляет страдание, самопреодоление, рост власти над самой собой, способность преодолевать болезнь и боль.

Ах, где в мире совершались большие безумства, чем у сострадательных? И что в мире причиняло бóльшие страдания, чем безумства сострадательных? Горе всем любящим, еще не достигшим такой высоты, которая выше сострадания их! Так говорил мне однажды дьявол: «Даже у Бога есть ад свой: это любовь его к людям». А недавно слышал я, как говорил он: «Бог умер, из-за сострадания к людям умер Бог».

Ницше не отказывается от любви к ближнему, но вкладывает в нее иное содержание: «Возлюби ближнего своего – это значит прежде всего: «“Оставь ближнего своего в покое!”» Не отвергая традиционных ценностей, он считал их привилегией благородных: «Человек ведет себя непроизвольно благородно, когда он научился ничего не желать от людей и всегда давать им». Такая вот иммораль…

Ницше понимал «добро» как жизненность, силу жизни, разнообразие жизни, способность преодолевать препятствия, приспособленность, победу в конкурентной борьбе. Добро – всё, что служит жизни, зло – всё, что препятствует ей. Воля к могуществу – добро, потому что помогает человеку в «войне» с самим собой, в превосхождении себя самого. Враг не вне, а внутри нас, его-то и необходимо победить. Мир – довольство собой, успокоенность, прекраснодушие, фарисейство. Добро – правда жизни, реальные человеческие качества, торжество жизненного. Зло – упадок последнего.

Ницше отказывается не от морали вообще, а от той ее разновидности, которая учит человека лгать, лицемерить, поддерживать в человеке чувство виновности и греха, доводит человеческие страдания «до ужасающей жестокости и остроты». Современный человек – результат «вивисекции совести и тысячелетнего самоистязания животного», плод «стадной совести». Быть моральным, по Ницше, означает: не лгать себе, оставаться собой, защищать свое «я», преодолеть «стадную совесть» и выработать «новую совесть» – персональный моральный выбор, личную моральную чуткость, умение слышать свою совесть и свой долг.

«Новая моральная добродетель» должна запретить «жизнеоблегчающую ложь», сделать человека свободным, отказаться от лицемерия и авторитетов, найти свой путь.

«Что говорит твоя совесть?» – «Ты должен стать тем, кто ты есть».

…Мы хотим стать тем, что мы в действительности из себя представляем, – новыми, обособленными, несравнимыми, законодателями для самих себя, творцами самих себя!

Что это означает? Это означает, что человек должен стать уникальным, неповторимым, самобытным, свободным, «утвердить над собой волю свою как закон»: «И быть самому себе – мстителем и судьей закона своего».

В. Б. Кучевский:

Эгоизм выступает главным пунктом в искусстве самосохранения личности и ее становления самой собою. Только в морали эгоизма личность приобретает сознание своей бесконечной ценности. Если альтруизм ведет к растворению личности в «другом “я”», то эгоизм – к сосредоточению личности в собственном «я». Самое существенное в человеке – это чувство «кто “я”?» и понимание того, кто этот другой в отношении ко мне. У людей, у которых «я» делается слабым и жидким, ослабляется сила великой любви. По мнению Ницше, «любовь есть выражение эгоизма».

Негативная оценка эгоизма выгодна и полезна не личности, а стаду. Эгоизм не есть зло. «Я, – пишет Ницше, – старался доказать прежде всего, что ничего иного кроме эгоизма, быть не может».

Всё, что направлено против эгоизма, направлено против жизни. Поэтому общество, подавляющее эгоизм, обречено на деградацию, вырождение, самоубийство.

Как и другие страсти человеческие, эгоизм инстинктивен, жизненно необходим, жизненно спасителен. «Боязливое самозашнуровывание» человека, обуздание инстинктивных порывов заповедями, о котором так пеклась христианская мораль, подавляло «великие источники силы», инстинкт жизни, интересы конкретного индивида и, в конечном итоге, общественное благосостояние, ибо сохранение и процветание рода возможно при условии свободной самореализации Личности: общественный альтруизм складывается из суммы персональных эгоизмов.

Когда примитивно-утопическая рассудочность, именуемая «сознательностью», объявляется высшим состоянием человека (рационализм), когда человеческое «я» становится жалким прислужником неопределенного «мы», тогда торжествует не благо, но деградация, упадок. Иммораль направлена именно на то, чтобы создать новые этические ценности, такие как свобода человеческих порывов, укрепление жизненных сил, приоритет «я» – все то, что предохраняет человечество от вырождения и дает мощный импульс развитию рода человеческого.

Что такое иммораль?

Мы должны освободиться от морали, чтобы суметь морально жить.

Ф. Ницше

– И кто должен быть творцом в добре и зле, поистине, тот должен быть сперва разрушителем, разбивающим ценности. Так принадлежит высшее зло к высшему благу: а это благо есть творческое.

Ф. Ницше

Решимости природный цвет хиреет под налетом мысли бледным.

У. Шекспир

Со времен греческих трагиков великие художники сознавали полноту жизни как непреодолимость борьбы, боли, страдания, смерти. Почти всё, что прямым текстом изложил Ницше в своей философии жизни, поэты изобразили в образах и символах: Эсхил, Софокл, Данте, Тассо, Шекспир, Мильтон, Донн, Драйден, Гонгора, Спонд, Гёте…

Вынесенные в эпиграф слова Гамлета – квинтэссенция мысли Ницше, но подобные слова можно обнаружить у любого большого поэта. Так что, отвергая имморализм Ницше, наши отвергали, в сущности, мировую культуру.

Т. Манн:

Потому что всё, в чем есть глубина, таит в себе зло. Глубочайшее зло несет в себе уже сама жизнь; жизнь не сказочка, придуманная моралью; она ничего не знает об «истине»; она зиждется на видимости, на художественном обмане; она глумится над добродетелью, ибо по самой сути своей жизнь есть беззаконие и притеснение, – и потому, – говорит Ницше, – бывает пессимизм силы, бывает интеллектуальное предрасположение к жестокому, ужасному, злому, к сомнению в истинности бытия, но проистекает это не от слабости, а от «полноты бытия», от «избытка жизненных сил».

В. Б. Кучевский:

Оценивая христиански-дуалистическое понимание соотношения добра и зла как «болезнь и идеологическую неестественность», Ницше считает, что «как противоположности, добро и зло взаимно обуславливают друг друга». То и другое – это категории ценности, взаимно дополняющие друг друга. «Можно быть хорошим только тогда, когда умеешь быть и дурным, бываешь дурным потому, что иначе ты не сумел бы быть хорошим».

Становиться целиком на сторону хорошего и полностью отрицать дурное – значит фактически отвергать жизнь, поскольку в этом случае человеку начинают предъявляться требования, чтобы он вытравил в себе те инстинкты, которые побуждают его враждовать, гневаться, жаждать мести.

Однако в реальной жизни добро и зло – две стороны одной медали; в ней положительное и отрицательное существуют нераздельно. Так, война признается злом, но она тем не менее ведется и, как ни странно, именно людьми, считающимися добродетельными и «хорошими». То же можно сказать о любой власти, в природе которой заложена тенденция приносить пользу и в то же время способность вредить. И так дело обстоит везде, ибо «люди дали себе все добро и все зло свое».

Ницше считает, что мораль, в которой добро отрывается и резко противопоставляется злу, «становится отравительницей жизни». Именно поэтому нужна такая мораль, которая бы не третировала зло, более того, строилась бы на его признании в качестве моральной ценности и жизненной необходимости. Такой моралью у Ницше и предстает разработанная им мораль эгоизма (иммораль), в основе которой лежит тезис: «Зло есть лучшая сила человека» и в то же время «архитектор и пролагатель путей гуманности».

Главная этическая идея Ницше, выраженная им в «Заратустре», не в отделении зла от добра, но в их конкуренции, борьбе, движении: «Заратустра первый увидел в борьбе добра и зла истинное колесо в движении вещей…» История человечества – наглядное опровержение тезиса о «нравственном миропорядке». Заратустра – потому правдив, что его правда выше добродетели. Ему чужда трусость идеалиста, обращающегося в бегство перед реальностью. Либо истина, либо доброта, либо ложь оптимизма, либо правда жизни.

У меня будет серьезный повод доказать чрезмерно тревожные последствия оптимизма… для всей истории. Заратустра был первым, который понял, что оптимист есть такой же декадент, как и пессимист, а может быть, еще более вредный; он говорит: «Добрые люди никогда не говорят правды. Обманчивые берега и ложную безопасность указали вам добрые; во лжи добрых были вы рождены и окутаны ею. Добрые все извратили и исказили до самого основания». К счастью, мир не построен на таких инстинктах, чтобы только добродушное, стадное животное находило в нем свое узкое счастье; требовать, чтобы всякий «добрый человек», всякое стадное животное было голубоглазо, доброжелательно, с «прекрасной душой» или, как хочет господин Герберт Спенсер, альтруистично, значило бы отнять у существования его великий характер, значило бы кастрировать человечество и низвести его к жалкой китайщине.

Созидает не доброта, созидает – жизнь. Созидает борьба, стремление к истине, какой бы она ни была, созидает творчество, воля, вызов, ответственность, дионисийский дух в человеке. Созидать в самоослеплении невозможно. Слепота – преступление против жизни. Противоестественность, нравственное прекраснодушие – преступление против истины. Отказ от движущих сил жизни – неизбежный ее упадок. Жизнь, мудрость жизни, ее здоровье, ее сохранение – в ее вечном движении, в ее эгоизме, в ее стремлении превзойти себя. Жизнь – это Бог, в противном случае остается только смерть…

Ницше полагал, что жестокость – одно из самых старых и самых неустранимых оснований культуры, что эгоизм – ее движущая сила, что конкуренция – ее пища и воздух. Аскетизм – уход от мира из стремления не иметь конкурентов.

Ницше одним из первых осознал не только шаткость противопоставления добра и зла, но и тонкость перегородки, отделяющей истину от лжи: «Отказаться от ложных суждений – значит отказаться от жизни». Дело даже не в том, что жизнь невозможна без лжи, дело в том, что считаемое ложным сегодня вполне может оказаться истинным завтра – не только в быту, политике, искусстве, этике, но и в естественных науках, даже математике. Фактически Ницше принадлежит основополагающая идея современной эпистемологии: «И кто хочет всё понять… тот должен на всё нападать».

Истину Ницше отождествляет с ножом, резекцией, гибелью: «Познать или погибнуть». Истина должна врезаться в старое тело подобно скальпелю, истина – удаление раковой опухоли стареющего тела, истина – боль. Искать новую истину – терзаться, страдать, мучиться, корчиться от боли, а не бесстрастно рассуждать. Открытие – всегда акт героизма, акт нонконформизма, акт противостояния. Открывать – всегда ниспровергать, вступать в борьбу, побеждать.

Любимая мысль Ницше-модерниста, Ницше-обновителя морали: всё новое встречается старым в штыки, всё новое опасно для открывателя, но трагедия его в том, что пути назад нет…

Дурная совесть есть лишь предыдущая ступень, а не противоположность чистой совести: ибо все хорошее было когда-то новым, стало быть, непривычным, противным нравам, безнравственным и грызло, как червь, сердце того счастливца, который открыл его впервые.

До сих пор, – рассказывает он, – хуже всего умели думать о добре и зле. Это всегда было слишком опасным делом. Совесть, доброе имя, ад, а подчас даже и полиция не дозволяли и не дозволяют здесь откровенности; в присутствии нравственности, как и в присутствии каждой власти, думать или разговаривать не разрешается: здесь нужно – повиноваться. С тех пор как стоит мир, ни одна власть еще добровольно не соглашалась стать предметом критического обсуждения; критиковать нравственность, принимать ее как проблему, как нечто проблематическое – разве это не значило самому стать безнравственным? Но нравственность располагает не только всякого рода устрашающими средствами, чтоб отпугивать от себя беспощадную критику; ее сила и прочность еще больше коренятся в свойственном ей особом искусстве очаровывать людей: она умеет вдохновлять. Одного ее взгляда бывает достаточно, чтобы парализовать критическую волю, переманить ее на свою сторону, даже обратить ее против нее же самой, так что критик, подобно скорпиону, впивается жалом в свое собственное тело. С древнейших времен нравственность владела всеми средствами искусства убеждения: нет таких ораторов, которые не обращались бы к ее помощи. С тех пор как на земле говорят и убеждают, нравственность всегда оказывалась величайшей соблазнительницей – и, что касается нас, философов, она была для нас истинной Цирцеей.

Дело не в том, что добро, сострадание, любовь «не спасают», дело в том, что «слова» не защищают от реальности, от правды человеческого существования. Нужно опираться на действительность, а не уповать на «идеалы»: «Нам смешны претензии человека отыскать ценности, которые превосходили бы ценность реального мира». Реальный мир суров и нередко безжалостен – к этому следует готовить человека, дабы не сделать его несчастным. Действительность всегда предшествует идеализму. Ницше оправдывал не добро, но – жизнь…

 
Ужель найдется тот, кто даст тебе право?
Так осмелься и право возьми!
 

Этика Ницше не противостоит великодушию, состраданию, добру, любви, но испытывает их на прочность, проверяет, что кроется за ними у таких доброхотов и проповедников, как иезуиты, профессиональные моралисты, церковники, гуманисты, патриоты, поборники справедливости и вселенской любви. «Найдите же мне любовь, которая не только всё наказание, но и вину несет на себе; найдите мне справедливость, оправдывающую всех, кроме судей». «Те, кто до сих пор больше всего любили человека, всегда причиняли ему наисильнейшую боль; подобно всем людям, они требовали от него невозможного».

Л. Шестов:

…Если он [Ницше] отказался учить людей любви и состраданию, то лишь потому, что понял своим тяжелым опытом, что любовь и сострадание ничего принести не могут и что задача философа в ином: не пропагандировать любовь к ближнему и сострадание, а справиться с этими чувствами, ответить на вопросы, которые они задают. «Горе тем любящим, у которых нет ничего выше сострадания», – восклицает Заратустра, – и в этом разгадка того, что называют «жестокостью» Ницше.

Ницше не борется с состраданием (о себе самом говорит, что «задыхается от сострадания»), но ищет более действенные средства поддержания жизни, говорит о недостатке сострадания для ее поддержания, ищет то, что выше сострадания (то есть не выпадает из ряда моралистов, но в известном смысле ведет себя как сверхморалист).

Л. Шестов:

Традиционная, приспособившаяся к среднему человеку нравственность оскорбляла Ницше своим высокомерным отношением к людям, своей готовностью клеймить всех, кто хоть притворно не отдает ей дани уважения. Ей приходилось чуть ли не весь мир, всех людей объявлять дурными, и она соглашалась на это, лишь бы не поступиться своими правами на первенство. Ницше ищет такой справедливости, которая бы не наказание, т. е. не материальные невзгоды несла на себе, а вину. Что, собственно, кроется под этими словами, если не комментарий к евангельской притче о фарисее и мытаре? Ибо всякий нравственно осуждающий, всякий слагающий вину на ближнего обязательно говорит про себя: «Благодарю тебя, Господи, но я не таков, как этот мытарь». А вот еще слова Заратустры по этому поводу: «Наслаждение и невинность – стыдливейшие вещи. Они не хотят, чтобы их искали. Их должно иметь – но искать их должно скорее вины и страдания». Это ли речи Антихриста?

Будучи в собственной жизни по любым меркам глубоко нравственным человеком, Ницше лучше многих учителей человечества понимал «цену» этичности: «Ни за что так дорого человек не расплачивается, как за свои добродетели». Если хотите, имморализм Ницше гораздо моральней «нравственности» Толстого в перспективе личного опыта того и другого. Оба не следовали тому, чему учили, но, согласитесь, есть злая ирония в том, что имморалист всеми близкими людьми характеризовался как эталон нравственности, а проповедник морали даже после арзамасского ужаса подставленной под удар щеке предпочитал лично не подставляться…

Сравнивая Ницше и Толстого, Лев Шестов писал, что Ницше гораздо благочестивей, ибо Толстой жил вопреки тому, чему учил, а Ницше никогда не нарушал заповедей Христа в личной жизни.

Величайший гуманист нашего времени Альберт Швейцер, причисляя Ницше к первому ряду моралистов человечества, видел его заслугу в создании этики самосовершенствования, высшей морали жизнеутверждения.

Его никогда не забудут те, кто испытал всю силу воздействия его идей, когда его страстные творения, как весенний ветер, налетели с высоких гор в долины философии уходящего ХIХ века, ибо они останутся всегда благодарны этому мыслителю, проповедовавшему истину и веру в личность.

Высшую этику жизнеутверждения Ницше обосновывал как развитие воли к могуществу, высшей духовности. «Отправляясь от этического начала, содержащегося в жизнеутверждении, он возводит само это жизнеутверждение в этику».

Принято отождествлять ницшеанство с культом жестокости и бессердечия. Послушаем самого Ницше:

Люди, способные на жестокость, в наше время являются, в сущности, людьми прежних культурных ступеней. Это люди отсталые; мозг их, вследствие всевозможных случайностей наследственности, развился не так тонко и многосторонне.

В «Человеческом, слишком человеческом» Ницше усматривал человеческое достоинство в победе над животным прошлым, ослаблении инстинктивного. Позже Ницше изменил свою точку зрения, но ведь изменилось и состояние его здоровья. Многое из сказанного им в последние годы жизни разума несло на себе отпечаток прогрессирующей мозговой болезни.

Три базисных идеи имморали Ницше: наличие негативной моральной ценности, неразрывность добра и зла, производность морали от воли к жизни.

Традиционная мораль резко разграничивала и противопоставляла добро и зло, в категорической форме требовала следовать первому и избегать второго. Добро морально, зло аморально. Добродетели – хорошо, пороки – плохо. Почему дело обстоит именно так, не подлежит обсуждению. «Переоценка всех ценностей» не могла пройти мимо главной этической проблемы. Действительно ли зло не является этической ценностью? Правда ли, что оно вредит жизни? Насколько в реальном человеческом существовании зло несовместимо с добром? Ответ Ницше: «Злые влечения целесообразны, родохранительны и необходимы не в меньшей степени, чем добрые, – лишь функция их различна». Зло вообще не является антитезой добра: они взаимообратимы, внутренне взаимосвязаны, по-разному представимы с разных позиций. Дело даже не в том, что без зла нет добра, но в том, что доброе в одном месте расценивается как злое в другом. Более того, полярная или дуальная этика деформирует мир человека, вынуждает делить его на друзей и врагов, искать правду и ложь, «переполняет до краев всем, что ему ненавистно, против чего необходима вечная борьба». Такого рода «святоша» кончает тем, что «признает природу злою, человека – испорченным, а добродетель – милостью Божией, недоступной для человека».

Не следует отвергать зло, ибо тогда необходимо отвергать жизнь. Мораль, отрывающая зло от добра, противопоставляющая их, «отравляет жизнь». Почему отравляет? Потому что мораль требует правды, согласия с природой, полноты жизни, в корпус которой в качестве необходимого элемента входит эгоизм, зло, страдание, боль.

Будьте тверды, – говорит он своим ученикам, – чтобы уметь вынести страшный вид жизни, уничтожающей всякого сострадательного человека.

К тому же «зло» – критерий творчества. Как эстетическую ценность, его надо оберегать, «как оберегают «лес», дабы существовала культура».

Этика Ницше сродни бодлеровским «Цветам Зла»: полное обнажение жизни, отказ от фиктивных ценностей цивилизации, осознание глубинной природы возникновения «нечистой совести», антиутопия. Ницше одним из первых понял, что сдерживание свободы человека оборачивает его инстинкты вспять, то есть против самого человека.

Томас Манн считал заблуждением трактовку жизни и морали как несовместимых противоположностей, видя в этике опору жизни. Но ведь имморализм – не отвержение морали как таковой, категорическим императивом имморализма являлась жизненная мораль, мораль, укрепляющая жизнь, а не подрывающая ее основы.

Т. Манн:

«Место, занимаемое человеком на иерархической лестнице, определяется теми страданиями, которые он может вынести». Антиморалист так не скажет. И когда Ницше пишет: «Если говорить о страданиях и воздержанности, то жизнь моя в последние годы ничем не уступит жизни аскетов прежних времен», – в словах этих нет ничего похожего на антиморализм. Нет, он не ищет сострадания, он говорит с гордостью: «Я хочу муки, и такой тяжкой, какая только может выпасть на долю человека». И мука стала его добровольным уделом, тяжкая мука страстотерпца-святого, ибо шопенгауэровский святой по существу всегда оставался для него высочайшим образцом человеческого поведения, и именно его жизненный путь Ницше воплотил в своем идеале «героической жизни». Что отличает святого? Святой никогда не делает того, что ему приятно, но делает всегда то, что ему неприятно. Именно так и жил Ницше. «Лишить себя всего, что почитаешь, лишить себя самой возможности что бы то ни было почитать… Ты должен стать господином над самим собой, господином над своими добродетелями». Это и есть тот «прыжок выше своей головы», то сальто, самое трудное из всех, о котором когда-то говорил Новалис… Для Ницше сальто Новалиса – это кровавое самоистязание, покаянное умерщвление плоти, морализм.

Имморализм – не «освобождение от морали», но соответствие этических установлений правде жизни, ее разнообразию, ее иерархии, ее множественности. «Что справедливо для одного, то несправедливо для другого». «Нужно принудить мораль прежде всего преклониться перед табелью о рангах». Невозможна единая мораль для всех. В идеале: сколько людей, столько этик. И еще: иммораль – это верность себе, правда о себе, открытие себя: «Вас назовут истребителями морали, но вы лишь открыватели самих себя».

Ницше затронул проблему двойной морали – господ и рабов. Но сколь извращен его взгляд в расхожих представлениях, постоянно подпитываемых теми, кто не удосужился вдуматься в эту проблему или просто не в состоянии этого сделать!

Ведь Ницше никоим образом не пропагандировал идею о том, что для власть имущих должна быть одна мораль, а для подчиненных масс – другая. Он просто констатировал это как реальный факт, но сам писал о другом – о двух типах одной морали, существующих «даже в одном и том же человеке, в одной душе». Различия этих типов определяются различием моральных ценностей. Для морали господ характерна высокая степень самоуважения, возвышенное, гордое состояние души, ради которого можно пожертвовать и богатством, и самой жизнью. Мораль рабов, напротив, есть мораль полезности. Малодушный, мелочный, унижающийся человек, с покорностью выносящий дурное обхождение ради своей выгоды, – вот представитель морали рабов, на какой бы высокой ступени социальной лестницы он ни находился. Рабская мораль жаждет мелкого счастья и наслаждения; строгость и суровость по отношению к самому себе – основа морали господ.

Ницшеанская мораль господ и мораль рабов, если убрать пышную фразеологию и громкую фразу, это мораль свободных и стадных людей, мораль жизненной силы и жизненной слабости, мораль смелости и трусости, мораль правды и мораль лжи. Добро и зло – атрибуты морали рабов, спасающихся от тягот жизни такого рода дихотомиями. Восстание рабов против господ – попытка навязать жизни мораль слабости, пользы, стадных инстинктов. Если такое восстание одерживает победу, общество коллапсирует в результате застоя, лицемерия, лжи. Общество, в котором возобладает марксизм, обречено, – этого нет у Ницше, но это главный вывод его этики.