Текст книги "Следствие в Заболочи (сборник)"

В этом дурацком разговоре, он, в запале, поспорил на часы «Павел Буре» в форме яйца и бритву-близнецы, как тогда называли, так как брить его бороду обычной бритвой было, как уже упоминалось, чрезвычайно трудно. Взлетел, сбил один немецкий самолёт обычным способом: догнал и всадил в него заряд из авиационной пушки, и, развернувшись, увидел второй, вспомнил про пари и решил: вот этого-то протараню. Обычно у нас давали за таран Героя, но ему он вышел боком. Случилось это прямо над аэродромом. После удара крылом, немецкий стал разваливаться, и его кусок ударился в фонарь самолёта Попкова, и, разбив шлемофон, скальпировал волосы до черепа. Глаза залило кровью. В общем, он с трудом посадил самолёт. Подбежал взволнованный командир, а Виталий Иванович, выражая измученную улыбку на лице, доложил, что вот, одного сбил, одного таранил. Тот глянул на него и говорит: «Ну и дурак!» Повернулся и ушёл. Попков на него не обиделся – командир был прав. Снарядов осталась прорва. Хорошо ещё, что таран произошёл близко от аэродрома, а, если бы далеко, он бы вряд ли дотянул, потеряв сознание вместе с потерей крови. Хочется напомнить, что тогда ему ещё шёл двадцать второй год, по нашим временам – мальчишка!

На войне разное случается. Ещё в 1942 году он получил задание сопроводить вместе с другими истребителями прикрытия самолёт, в котором находился командующий Ленинградским фронтом Г.К. Жуков и Член ЦК КПСС, Первый Секретарь Ленинградского обкома партии Жданов с «Большой земли» в блокадный Ленинград. Трасса проходила по «дороге жизни» над Ладожским озером. У него в Ленинграде в 3-ем Детском доме работала тётя. Они с ней регулярно переписывались. Забавно, что когда ему в госпитале во время очередной операции после ожогов переливали кровь, он чуть не закричал, увидев на одной из бутылок донорской крови надпись: «Донор Бугаева», а лишь прошептал: «Это, наверное, кровь моей тёти». Позже она подтвердила, что регулярно сдавала кровь.

В его самолёт лётчики эскадрильи загрузили два мешка: один сухарей, на которых было написано, что они запасов 1913 года, – они превратились в камень, ими можно было орехи колоть, а есть – только долго размачивая, но других не было, – а второй мешок тушёнкой, какими-то другими консервами, больше бы в истребитель не влезло. Сопроводили руководство. Сели в Ленинграде, и Виталий поехал к тёте. Там, в детском доме, ему показали, чем кормят детей. Это порубленная лошадиная упряжь, плавающая в щах. Тётя пожаловалась, что тридцать детей уже не ходят. Пришёл в общежитие – пацаны лежат, похожие на скелеты. «Это было видеть тяжелее, чем участвовать в воздушном бою, – Виталий Иванович тяжело вздохнул.

– Там ты хоть знаешь, что перед тобою враг, несущий все эти неисчислимые беды моему народу, этим крохам, поедающим, и то в малых количествах, нечеловеческую еду». Он решил помочь этим детям, чего бы ему это ни стоило. Дал команду всех погрузить в машину, привёз на аэродром, распределил по транспортным самолётам, которые они сопроводили до Москвы, где и выгрузили ребятишек на Центральном аэродроме. Оттуда их сразу отвезли в военный госпиталь. Он встречался с некоторыми из спасённых детей, на праздновании пятидесятилетия прорыва блокады и, до сих пор, считает, что спасение детей – самое его большое дело в этой войне.

Ещё один эпизод войны. Он был награждён первой звездой Героя Советского Союза 8 сентября 1943 г., а вручили в Кремле несколько позже. После церемонии вручения, во время которой присутствовали и другие лётчики, он с одним из них зашёл в Школу высшего воздушного боя. Их стали расспрашивать о фронте. Они бурно рассказали, как там воюется. Когда завершили, начальник Школы, генерал Жуков, однофамилец маршала, принял решение дать им два «лишних» самолёта, чтобы они смогли побыстрее вернуться в свою часть. Они, ознакомившись с машинами, стали думать, о маршруте. Как лететь? До Ростова у них нашлась школьная карта-миллионка. Миллиона три в одном сантиметре. А дальше карты у них не было. Но он, по памяти, помнил, что с Ростова надо лететь на Анапу, а потом вдоль берега.

Полетели. Когда подлетели к Сочи, видят: выходит огромный теплоход с большим красным крестом на борту. Это оказался теплоход «Грузия», который перевозил раненых из Сочи в Грузию, а над ним немецкие бомбардировщики, заходят в пике. Затем полетели бомбы. Он, по рации, дал команду товарищу, и они, включив полностью газ, мгновенно приблизились. Нажал на гашетку – пушки не стреляют, попытались второй раз – опять неудача. Видимо, в учебных истребителях просто не держали снарядов. Тогда он, по привычке командира, приказал своему товарищу, на втором заходе мигать посадочной фарой. А у неё свет, как вспышка выстрела. Начали, приблизившись к вражеским бомбардировщикам вплотную, вместе мигать фарами. Немцы испугались, прекратили бомбить и рванули в море, быстро скрывшись за горизонтом.

Так как мы растратили на это лишнее горючее, решили сесть в Сочи. Там стоял тридцать первый полк, которым командовал Коля Скоморохов, тоже дважды герой, потом он стал маршалом. У него и заправились. Поэтому, когда пошла мода выбирать почётных граждан городов, то первым почётным гражданином Сочи объявили Виталия Ивановича Попкова, и лишь вторым – космонавта Виталия Ивановича Севостьянова. Сочи во время войны являлся грандиозной лечебницей. В нём находилось целых 53 госпиталя. За этот подвиг город награждён Орденом Великой Отечественной войны первой степени, и Виталий Иванович, вместе с министром обороны Устиновым вручали городу этот орден. Попков – Почётный гражданин одиннадцати городов. Среди них: Днепропетровск, Киев, Одесса, Вена, Будапешт, Прага и т. д. В Москве его провозглашали Почётным гражданином дважды. Первый раз, когда ставили бюст, в 1953 г., а второй, видимо забыли, – уже при Ельцине. Такой вот казус. Так что он не только единственный дважды Герой-москвич, но ещё и дважды Почётный гражданин своего родного города.

Но это уже случилось потом, а тот полёт на «ничейных» самолётах, подаренных однофамильцем Жукова, ещё продолжался, но уже на сочинском керосине. Они уточнили маршрут и полетели на Днепропетровск через Павлоград. Сели на каком-то аэродроме за Павлоградом, на левой стороне Днепра. Виталий Иванович начал расспрашивать наших аэродромных военных, где тут базируется его полк, но попал, видно, на шутника – мог ли он догадаться, что не обладает таким тонким чувством юмора – который сообщил, что авиационный полк Попкова уже на правом берегу Днепра.

Горючее, щедро залитое в Сочи, кончилось, и они решили, чтобы не побираться и не искать нужный аэродром – все же линия фронта – переправиться на правый берег по воде, чего тут сидеть? Приехали в расположение войск, готовящихся к отправке на правый берег. Всё кругом более-менее тихо. Увидели понтоны. Поискали среди них, выбирая тот, на котором самые красивые девушки. Нашли такой: самоходный понтон с двумя орудиями и замечательными девчатами. Попросили захватить их с собою, а сами, как бы невзначай, распахнули кожаные пальто, чтобы их золотые звёзды было получше видно. Девушки с радостью согласились.

В четыре часа утра началась переправа. Они уже достигли середины Днепра, как, для лётчиков внезапно, немцы начали стрелять. Впереди шедший понтон разлетелся на глазах от прямого попадания. Никого в живых не осталось, лишь Днепр окрасился кровью. Прошло ещё не более двух минут, как немецкий снаряд попал по носу их понтона. Он сразу начал тонуть, и все мгновенно оказались в воде. Раздались крики тонущих. Оказалось, что масса людей не умеют плавать. Да, кто и умел, тем было немногим легче – всё же конец сентября – вода холодющая, жуть. Кожаное авиационное пальто надулось. Хорошо ещё, что догадался подбородком зажать воротник. Образовался воздушный пузырь, и он поплыл, как на спасательном буе. Но, поскольку Виталий Иванович оказался от взрыва в шоке, то поплыл не обратно, к своим, а вперёд, на правый берег, к немцам. И вдруг, сквозь холод и крики, услышал, что кто-то рядом орёт дурниной, схватил одной рукой – девушка. Товарищ оказался рядом и тоже поспешил на помощь.

Они вдвоём притащили её к берегу, где, почувствовав дно, вылезли все трое. Вода с них стекала рекой. Подбежал санитар. Видит, лётчики. «А вы чего здесь делаете?» Они объяснили.

«Какой там авиационный полк! Здесь лишь вчера создали небольшой плацдарм. Наши только что начали форсировать Днепр!» О как! В последствии, спасённая девушка получила Героя Советского Союза, как первая женщина форсировавшая Днепр. Она после войны работала диктором на радио города Свердловска, и, когда прочла в «Огоньке» на первой странице с большой его фотографией об этом случае, написала письмо. Они начали переписываться. Потом переписка сошла на нет – всё же они мало знали друг друга, да и Виталий Иванович уже был женат. Но, будучи в Свердловске, он зашёл на радио, хотел с ней поговорить. Она уже не работала. Звали её Люба, а фамилии он не помнил.

Ещё очень большие эмоции вызвал у меня такой случай. Когда после 23-го августа 1942 г. две тысячи немецких самолётов налетели на Сталинград, им в его дивизии противостояло всего семь. Лётчиков было больше, чем боевых машин. Они даже шутили сквозь слёзы, что семью самолётами противостоят тут, под Сталинградом, всему мировому империализму. Приходилось по шесть, семь раз за день вылетать на задание. Виталий Иванович в те дни сбил седьмой немецкий самолёт.

В конце августа – начале сентября в наши войска приехал заместитель Верховного главнокомандующего генерал армии Жуков, а с ним вместе секретарь ЦК Маленков. Лётчиков неожиданно пригласили на Военный Совет. Это было непривычно. Обычно нас приглашали для создания торжественности. Должен же кто-то поднять рюмку, выпить, не морщась, не говоря, что у него здоровья нет, желудок больной, или для повышения в звании, объявления благодарности. По крайней мере, они так думали, когда ехали.

Военный Совет состоялся в Умрах, под Сталинградом. Они вошли в землянку. Там одних генералов было около тридцати. Им предложили сесть, но в присутствии больших званий они не решились: «Спасибо, постоим». Ведь они все младшие лейтенанты, лишь один командир полка Зайцев – майор. Жуков появился из дверей неожиданно и сразу начал разбор боевых действий и, вдруг, повернувшись к лётчикам, почти выкрикнул: «Вы плохо воевали!» Зайцев вытянулся в струнку и, сдерживая дрожащий голос, попытался мягко возразить, приведя, как им всем казалось, очень убедительные доводы. Не могут же семь самолётов остановить две тысячи немецких? Доводы, как горох отскакивали от стены непонимания и целесообразности. Тогда авиационное руководство начало каяться: да, не смогли достойно прикрыть наши войска, но…

В разговор вмешался Маленков и, обращаясь к Жукову, визгливо прокричал: «Таких надо расстреливать!» Жуков, выслушав Маленкова, резко повернулся к Зайцеву и едко спросил: «А вы сколько расстреляли?» – «Кого?» – «Как кого! Трусов». – «У нас, среди лётчиков, таких в полку нет. Наши ребята улетают и не всегда прилетают назад. Мне и немцев хватает, которые их каждодневно расстреливают, а мы расстреливаем их. Я лично девятнадцать штук фашистов завалил». Жуков сжал челюсти, и огромные желваки заходили туда-сюда. «Выведете трусов и паникёров!» – скомандовал он. Видимо, всё было подготовлено для экзекуции. Чтобы оставшиеся в живых сейчас, поняли, что их, если они не отдадут все силы, а, может, и жизнь, ждёт в не очень отдалённом будущем. Сразу после этой команды вывели троих, сопровождаемых несколькими автоматчиками. Их, тут же, расстреляли. Они даже ничего не пытались сказать в своё оправдание. Акция устрашения, и это все отлично поняли, предназначалась им, присутствовавшим на Военном совете, в назидание. Хрёп! И готово.

«Будет выпушена медаль «За оборону Сталинграда». Этим, – Жуков махнул в их сторону, – не давать! Боевые вылеты – не считать! Сбитые – не считать! Звания не повышать! Идите!» У Виталия Ивановича, по его собственному признанию, ноги-руки, как при расстреле задрожали, так и все два часа, что возвращались назад, на аэродром, трясло, как в лихорадке, аж зубами лязгал. Не успели они приехать – в их личных делах, в частности у Попкова, было синим карандашом написано на вкладышах всё то, что сказал генерал армии: «не считать…не повышать…не давать». Хорошо ещё, что мало кто знал о таком распоряжении. Подумаешь, в личное дело офицеру положили. И, когда он стал командиром дивизии, спросил у кадровика, нужна ли эта записка в личном деле или нет. Он ответил, что по описи такие вкладыши не положены. «Уничтожь её по акту». Уничтожил. «А вообще, – задорно засмеялся он, – надо было бы оставить, для истории».

Вторую Звезду Героя, по его словам, Попков получил, чуть ли, не от самого И.В.Сталина. Он, среди многих героев войны и крупных военно-начальников присутствовал по случаю Победы на торжественном приёме в Кремле, во время которого Верховный ходил между столов, знакомясь с приглашёнными и дружески разговаривая со знакомыми. Внезапно он узнал в Виталии Ивановиче того мальчугана, который таскал малину из его сухумского малинника. Поинтересовался, сколько тот сбил самолётов противника? Услышав цифру, тихо спросил: «А почему у вас одна Звезда Героя?»

Так уж случилось, что Виталий Иванович, единственный дважды Герой СССР москвич. А дважды Героям положено устанавливать памятники на родине. И в Москве на Самотёчной площади в 1953 году появился бюст, к которому во время его открытия сам Попков продрался через охрану с большим трудом, так как милиция оцепления пускала только по пропускам, а виновнику торжества выдать такой документ запамятовали или посчитали просто не нужным.

Следующий анекдотичный случай произошел через несколько дней, когда он с друзьями решил «собственноручно» обмыть памятник. Купили водки, свежих огурцов, а о стаканчиках никто не подумал. Тогда решили вырезать их в огурцах. За этим занятием их и застал постовой милиционер. Пришлось доказывать, что это ты запечатлён всего в паре метров в бронзе. Когда милиционер сравнил сходство бюста с оригиналом, долго извинялся, а в завершение вдруг трогательно попросил: «А можно и я с вами выпью?»

Виталия Ивановича неоднократно, впоследствии, спрашивали: встречался ли он с Жуковым? Да, он с ним встречался неоднократно. Был и такой случай. Когда Жуков уже пребывал в опале, академики во главе с Келдышем пригласили его в Академию Наук – как раз к какой-то годовщине Московской битвы – чтобы он лично рассказал о ней. В это время Попков работал в Генштабе, и ему тоже предложили там выступить. Когда пришли, всех пригласили в кабинет к Келдышу. Сели. Жуков спрашивает: «Сколько времени Вы мне дадите?» – «А сколько Вам надо?» – «Минимум часа три-четыре». Келдыш был поражён. Народа в конференц-зале битком. У стен стоят. Дышать нечем. Келдыш ему и говорит: «Минут сорок – час» «Ну ты тогда и выступай сам», – вспылил Жуков. «А Вам сколько?» – спрашивает Виталия Ивановича президент Академии наук. «Мне пятнадцать минут хватит. А не дадите пятнадцати минут, я уложусь за пять. Передам привет от авиаторов, участников Московской битвы и всё. Я же не командовал войсками, а был обыкновенным рядовым солдатом войны».

Однажды, Попков вместе с Жуковым участвовали в очередном праздновании Победы, и Жуков спросил его: «Где я Вас видел?» Я напомнил ту встречу во время войны под Сталинградом. «Тяжёлое было время, – как бы про себя пробормотал маршал. – У Вас есть на чём ехать домой?» Попкова ждал водитель, но он схитрил и ответил отрицательно. Жуков предложил подвезти на своей машине, на что Виталий Иванович с радостью согласился, попросив шёпотом шофёра, когда машина будет подъезжать к его дому, чтобы тот нажал несколько раз на клаксон, объяснив, что должен предупредить, чтобы его встретили.

В дороге они беседовали с Георгием Константиновичем, вспоминали различные эпизоды войны. Маршал находился в очень хорошем настроении. Виталий Иванович не стал напоминать ему об обстоятельствах их первой встречи. Зачем? Действительно, время было тяжёлое и на чашу весов бросалось всё, что можно было бросить, даже чрезмерная жестокость. Шофер просигналил несколько раз. Жуков удивился. Попков ещё раз объяснил, что таким образом он обычно предупреждает жену о своём возвращении. Георгий Константинович засмеялся. Понял ли он эту маленькую ложь? Он вышел из машины, обнял и поцеловал Виталия Ивановича, на зависть выглянувших из окон жителей его дома, многие из которых были военными и без труда узнали легендарного маршала. Кругом гремела весна.

Ушла великая эпоха. Уходят и уходят великие её люди. 6 февраля 2010 года не стало и маэстро.