Текст книги "Капитан дальнего следования"

Зал был полон, и со своего места – устроился с самого края, у увесистых штор – Павел видел, как мэр, сидя за столом в центре зала, все больше потирает виски и хмурится, уже не отвечая на всплески остроумия, звучащие у микрофона. Каждый столик жил своей жизнью. Знаменитый местный актер, изредка снимающийся в московском кино, дорвался до микрофона и затеял длинную речь, потом стал читать отрывок из поэмы Пушкина – его не слушали столь вызывающе, что он плюнул, коротко поздравил мэра и недовольно уселся на свое место, мрачно оглядываясь, будто ища виноватого. Многие гости уже обнаружили задушевных слушателей и, не торопясь, обстоятельно высказывали что-то склоненной голове, выставленному уху, пьяным глазам. Обе женщины, оказавшиеся за столиком Павла – депутат городской думы и певица казачьей песни – спелись и играли что-то задушевное, им изредка подтягивал бывший футболист, который, облокотившись на щеку, шевелил губами, словно младенец. Строгий незнакомец из мэрии, сидевший напротив, казалось, совсем не захмелевший, раскачивался на стуле, амплитуда его движений становилась все больше, и Павел, разглядывая салаты, прогнозировал, куда же приземлится его голова. Чиновник особых поручений из областной администрации деловито, сосредоточенно пытался подцепить вилкой горошину, нарисованную на тарелке. Она не давалась, чиновник хмурился и еще ниже наклонялся вперед. Официанты принесли новое угощение – шпажки, унизанные сыром и маслинами. Взяв одну из них, Павел аккуратно, одними губами снял с нее кусочек сыра, жуя, повернул голову – и знакомый профиль, словно озарение, мелькнул перед ним. За дальним столиком у окна сидела Людмила – и ее неспешные жесты, бокал в руке, расслабленность и нега – все было прежним. И мгновения понеслись для Павла, как скорые поезда. Вот она закурила сигарету, и ее знакомый прищур, чуть брезгливое выражение лица, когда она отнимала от губ сигарету, все было таким знакомым. Третий курс, липы, цветущая весна. Все оказалось рядом, и Павел вдохнул этот нежный запах всей грудью. Вот прошел и уселся за ее столик Дмитрий Щенников. Она подняла бокал, что-то сказала Димке, и они засмеялись задорно, по-детски. И было это на лавочке, под светом фонаря, а рядом сидели однокурсники и хохотали, глядя на эту идиллию, а потом был брудершафт, и поцелуй, и весенняя неповторимая темнота. А теперь – они были такими же, только дорогой синий костюм с приветливой бабочкой, который так ладно шел Дмитрию, да роскошное платье Людмилы были лишними, случайными мазками. И, словно подделываясь под настроение Павла, зазвучала музыка, и стало ясно, чего не хватало, – танца. Закружились пары, и Павел, приглашая свою соседку по столу, очень мило захмелевшего депутата гордумы, краем глаза отметил, что Дмитрий с Людмилой тоже встали. Она бодро, двигая локтями в такт мелодии, словно расталкивая толпу, а он медленно, словно неохотно, но они вплыли в это людское озеро где-то далеко, у самого края, куда Павел не мог заглянуть. Бывают танцы, которые длиннее жизни. Госпожа депутат, не дождавшись реплики Павла, сама начала разговор, и он медленно, в такт музыке, развивался – неспешный. Ей было интересно, чем занимается Павел. «Какая славная женщина эта певица казачьей песни! А вообще столы могли быть и роскошнее». Они медленными кругами плыли в центр залы, пространство словно сгустилось, и перед Павлом мелькнула Людмила – совсем на мгновение, она его не заметила, они разошлись на круг, а потом вновь столкнулись – и теперь она его узнала, улыбнулась. И Павел понял: помнит его, почувствовал всем существом. Танцевали медленно, и Павел уже поймал этот тонкий, едва уловимый такт, и искал Людмилу в этой пестрой канители, веря в странную иронию счастья, которая сводит их.

Павел даже строчки вспомнил, которые посвятил тогда Людмиле – в самом конце третьего курса, почти перед самой сессией, когда между ними возникло это воздушное взаимопонимание, недомолвки улыбок, смех глаз, волшебная магия прикосновений. Он ей тогда написал, скомкав предварительно несколько страниц:

 
Она взглянула – я растаял.
Она вздохнула – я застыл.
 

И эти две строчки так и повторялись перед ним, когда он видел ее – в аудитории, где она рисовала карандашом в тетради всякие страшные картинки – чертиков, гоблинов, троллей и прочую нечисть. А между тем звучала лекция и преподаватель, молодой парень в наивных очках, только что вышедший из аспирантуры, что-то объяснял и рисовал на доске сложные схемы хозяйствующих субъектов – но уже грянула весна, цвели липы, и сложно было отвлечься от влюбленного щебета птиц, недовольных гудков автомобилей, шумного ветра, которые врывались в открытое окно и словно притягивали к себе мысли. Хотелось на лавочку, в парк, с друзьями и красным вином. И между парами редела аудитория, студенты шли на воздух, и компании населяли скамейки. Их компания сложилась еще с первого курса, Людмила начала встречаться с Дмитрием почти с первых дней, и Павел, радуясь за друга, в то же время чувствовал – что-то не так. Раньше такого не случалось – каких бы красавиц друзья ни цепляли, не было у Павла зависти. Но Людмила как-то сразу вписалась в его сознание, как вписывается удачная картина в домашний интерьер. Сначала ему казалось, что она просто приятный человек, оригинальный собеседник. С ней было классно, но мало ли у него таких вот подружек, с которыми можно потусить невзначай? Но все изменилось, когда однажды, ветреным днем, которые случаются в степном городе, он набрел на нее возле газетного киоска – она покупала воздушные шарики, цветные и яркие – наступал чей-то день рождения. Они прошлись по проспекту, беседуя о всякой ерунде – сессия, концерт на набережной, новый супермаркет, – а он уже чувствовал тот сладкий дурман, в который погружался, даже когда просто шел рядом, и не сказала она в этот день ничего особенного. Проводил ее до троллейбусной остановки и когда шел обратно, в институт, каждое ее слово гремело в нем, отдавая в сердце, и он присел в парке, в тень, на деревянную лавочку, и долго перебирал ее слова, как перебирают жемчужины на бусах, и каждое было блестящее и красивое, и он медленно встал, добрел до лотка с мороженым и минеральной водой, купил ледяной колы, и весь этот палящий день, в разгар сессии, в самом центре раскаленного города показался ему чудом – свершившимся для него одного.

Первое время Павел надеялся на свою волю, сознательность, рассудок. Но скоро понял, что вязнет в ее обаянии, что уже не может выбраться. И поздно взывать к совести, подавать челобитные разуму – он просто попался, влип, и отделаться от этого вспыхнувшего, немеркнущего уже нельзя.

И первая встреча с ней – на квартире подруги. Комната, в которой они очутились, полна сумерками. На низеньком столике на тарелке – апельсины и персики. В углу, весь в тени, холст на треножнике. Подруга – художница.

Первые слова, первые прикосновения. Словно ласковой волной захлестнуло, и они долго стояли обнявшись посреди темного зала, словно привыкая друг к другу, к поцелуям, к движениям рук, к тишине. И уже затем, в спальне, когда на полу вперемешку валялась одежда, покрывало с кровати, тапочки – появились раздумья. К утру Павел уверил себя, что Дмитрий все поймет и, возможно, простит. Ну, вышло так, куда теперь деваться. Попсихует, конечно. Но они же друзья, о чем тут речь! Из-за телки ссориться – смешно это!

И когда Павел на следующий день шел на лекцию, ему показалось – так, мелькнуло что-то – будто все прояснится. Конечно, ситуация неэтичная. Скверная и банальная. Но все же взрослые люди. Уж как-нибудь устаканим все. И эта благостная картина уже представлялась ему – они встречают Дмитрия, когда уже минуло несколько спасительных месяцев, излечивших душу, утишивших боль. Встреча, конечно, случайна – на пороге кинотеатра, скажем. Дмитрий недоволен и хмур. Все трое смущены, и эта неловкость длится минут пять. А после – привычные разговоры, ужин в кафе, закрепляющий достигнутый мир, переход по улицам с блеклыми фонарями – и все будет по-прежнему, опять будут делиться шутками и сплетнями, ходить по пиво, трепаться в курилке…

Павел шел на остановку, было раннее утро. Декабрь только наступил, и зима была еще совсем в младенчестве, только начиналась. Лишь накануне выпал первый снег. Он был какой-то неразборчивый, быстро стаял и не принес того снежного зимнего уюта, который так радует, так наполняет душу. Бывало, выйдешь утром – и яркое одеяло свежего снега, искрящегося на солнце, так обожжет – дух захватит. А теперь – звонкие, чистые улицы, и воздух будто дрожит от пустого мороза – в морозе есть смысл только тогда, когда снег вокруг, а когда кругом пустота – и мороз пустой, нет в нем смысла, полноты, обаяния. Но лишь только упадут первые снежинки, заискрится в них солнце – словно лучезарной радугой улыбнется небо, и в этом сиянии есть какое-то космическое единство, какая-то значимость. И люди встречаются совсем другие – радостные. Первый снег – словно праздник, хоть и нельзя отметить красным цветом в календаре эту сказочную дату. И когда он приходит, словно символ обновления, белого, чистого – умиротвореннее, ближе становишься к чему-то вечному. Но растает снег, заполонит улицы слякоть, а потом – снова мороз, и на следующий день в бурых лужах, под которыми застыл асфальт, не узнаешь этой красоты, этой гармонии – все переменилось слишком быстро.

На остановке, с ободранной коричневой краской, рассыпались белыми пятнами объявления. Про продаваемый грузовик… Про починку гитар… А вот объявление о пропавшей кошке… Павел подошел поближе. Под гулким, черным шрифтом телефонного номера стояла подпись: «Вывоз мусора. Перевозки. Гамлет».

И Павел, разглядывая эти разноцветные, оборванные лоскуты, вспомнил, как однажды они с Дмитрием подрядились расклеивать политические агитки в преддверии выборов – и бродили по холодным дворам, обмазывали клеем столбы, ляпали вкривь и вкось эти ненужные, пустые клятвы. А потом им еще и не заплатили денег, заявив, что кандидат проиграл и средств нет… И они, напившись пива от такой новости, пошли обрывать то, что вешали давеча, но не пришлось, кто-то сердобольный все ободрал до них или заклеил рекламой концерта, которую из жалости решили не трогать. И не забыть, как они шлялись по этим мутным улицам, утопленным в снегу, как жались к стене приклеенные бумажки и вяло, сокрушенно упрекал их какой-нибудь старичок, встреченный на пути:

– Что ж вы делаете, идолы? Всю стену заклеили!

И как Дмитрий очень серьезно отвечал:

– Так надо, отец, ты не понимаешь… Тонкий политический момент… Указание партии…

И старичок кивал и провожал их до следующего подъезда:

– Ну раз надо так надо…

А теперь – Павел едет к другу, чтобы сказать ему эту скользкую, мелко-поганую, так и норовящую выскочить из рук весть. Так и хотелось сбыть ее кому-то, как залежалый груз, чтобы самому не пришлось говорить, смотреть в глаза друга, а тот будет улыбаться и шутить по-прежнему, еще не зная его предательства, достанет ломкую сигарету, прикурит от дружеской зажигалки… как-то муторно и обидно стало, и приближающийся троллейбус казался палачом, который спровадит на эшафот.

Мимо шла широкая баба в цветастом платке, в руке у нее была маленькая клеточка для попугаев, наполненная куриными яйцами. Троллейбус, разбрасывая грязь колесами, ухая, подкатил, из салона вываливались люди, перед первой дверью пьяный, дрожащий мужичок в перчатке из татуировок – вся кисть у него была расписана – пытался зайти, и его синяя, грязная на талии куртка колыхалась. Он все никак не мог забраться, соскальзывал со ступенек.

– Я абсолютно с вами прав, Алексей, – было первое, что услышал Павел, поднявшись в салон. Повернул голову – двое солидных, упитанных мужчин. Самодовольством так и веяло. «И что они делают в троллейбусе?» – подумал Павел. По салону шел мужик с татуировкой, все-таки забравшийся по ступенькам, и запевал:

– Русь моя! Русь кудрявая!

Контролерша шикнула, он лукаво глянул на нее, облокотившись на поручень:

– Хочешь, я тебя полюблю?

Она засмеялась, поднялась на ноги – вошли пассажиры. А мужик мигом уселся на ее место, чмокнул губами, склонил на плечо голову:

– Водка – горячительность души…

Выйдя на конечной остановке, Павел шел в институт – и казались случайными встречными знакомые студенты, вырвавшиеся из института, – он даже не поздоровался с ними. Подошел к главному входу, облокотился на перила, раздумывая. Но отступать было поздно – он вошел в институт, довольные, спешащие люди замелькали в коридорах, и каждый куда-то торопился – в столовую, библиотеку, на будущую пару. Павел поймал за рукав одного из одногруппников Дмитрия:

– У вас, где пара будет?

Выяснив адрес, поднялся на третий этаж по лестнице с шелушащимися перилами – краска слезала, словно с ореха кожура, – прошел по мягким коврикам коридора и оказался перед дверью в аудиторию. Вдохнул поглубже, взялся за ручку.

Народу было еще мало, лениво рассаживались те, кто пришел пораньше, кто-то вяло шутил про препода, появление которого вот-вот должно случиться. А Павел сразу – как только распахнулась перед ним аудитория, заметил Дмитрия – на самом краю, в середине зала, он сидел, подперев кулаком щеку, и смотрел в окно. Там мутно шелестел снегопад, такой долгожданный, но теперь Павел его и не заметил, не обрадовался ему. Дмитрий был грустный и какой-то потерянный, и Павел, глядя на него, расстроился.

«Какая же я сволочь, однако, – подумал он, – друга кинул своего. Но я все исправлю».

Павел подошел к столу, на котором – кран с водой, набор мензурок, стекло из плексигласа – и, сверху глядя, сказал:

– Привет.

Дмитрий глянул на него. Поднялся не торопясь, оглянулся, и сбоку – в челюсть, помутнело время, ударила в глаза лампа на потолке. Но Павел тут же вскочил – сам был спортсмен – и в ответ. Сцепившись, они упали на столик, столкнув стекло. А потом – и сами на пол, и там – возня, тихая ругань, удары. Подоспели однокурсники – и столпились вокруг, наблюдая, и только девушка в розовой кофте, с коричневой рябью конопинок на щеках кричала:

– Вы что, обалдели? Прекратите! – и тянула за рубашку то одного, то другого.

Их все-таки растащили. Красный, с дикими глазами, Дмитрий все рвался из спеленавших его рук, а Павел сразу ушел, лавируя между столиками, чуть покачиваясь, не обернувшись ни разу.

Настроение тогда было препоганым – раньше драться с друзьями не доводилось. Он шел из университета, и на троллейбусной остановке высокая, румяная женщина раздавала листовки с приглашениями на встречу с депутатом.

– Возьмите, молодой человек! – крикнула она Павлу, но тот прошел мимо.

Остановился под деревом, а она продолжала голосить – и вот уже степенная пара идет, медленно разворачивая листовку, какой-то мужик с алкогольным взором приближается.

– Возьми листовку! – кричит ему женщина.

– А водка будет? – недоверчиво спросил мужик.

– И водка будет, и женщины, все будет, только приходи!

– О! – восхитился мужик и подозвал друзей, остановившихся невдалеке.

Троллейбуса все не было. Желтыми тенями неслись маршрутки. Притормозило такси, и брюнетка в коротком пальто выбросила сигарету, аккуратно вышла, направилась в сторону бутика.

– Возьмите листовку! – румяная женщина стояла напротив Павла, воодушевленно улыбаясь. Павел взял серую бумажку. Мельком прочитал: «Сегодня в 19.00 состоится открытое собрание партии… выступит кандидат в мэры Евгений Тищенко… все желающие приходите…»

И тут наконец мелькнула из-за поворота голубая краска, и тяжеловесный троллейбус завис на перекрестке, словно колеблясь, поворачивать или нет, но все же повернул, чуть качаясь, подъехал к остановке, распахнул двери. Павел бросил в урну листовку и вошел в салон.

Закончилась дружба, как заканчивается молодость, – за один день. Не получалось забыть, как они кутили все вместе – он, Димка, Степка по прозвищу Аякс, и как было все прозрачно и искренне в этих «гулянках на скору ногу», как выражался Степа – это когда кому-то приспичит гулять, и он тащит всю компанию, которая сначала ленива и пессимистична, а потом как разойдется – не остановишь… Иногда получалось задорно, иногда – нелепо. Как-то в морозную пору Аякс подобрал их возле кинотеатра, на своей «дэу», когда они, окоченевшие, уже кляли его на все лады – договорились на шесть часов, а он заявился в семь. Аякс оправдывался, как мог.

– Я по Продольной ехал, – говорил он, закуривая, – смотрю, стоят две. Я к ним подъехал – говорю, садись. А вторая тоже лезет. Замерзла, говорит. Ну, говорю, давай и ты.

– Ты уже с двумя? Одной тебе мало, что ль? – смеялся Дмитрий.

– А что ей было, просто так сидеть? Ты тоже, говорю, присоединяйся.

Они повернули, проехали через мост и вниз, на набережную, остановились перед фасадами ночных клубов. Павел вышел из машины, и мороз так обжигал, что было больно щекам. Прямо над головою огромным белым полукругом зависло здание речного порта. Аякс, в одной рубашке, щелкнул пультом, включил сигнализацию, и они пошли через снег, между дорогами. Перед глазами оранжевым, желтым, зеленым заиграла вывеска, светилась надпись: ночной клуб «Какаду». На первом этаже было чопорно и спокойно – мраморный пол, цветы в кадках, вялая, огромная продавщица билетов. Лестница на второй этаж, гардероб. Павел и Дмитрий стянули дубленки, и когда Павел забирал номерок, к стойке привалился небритый кавказец и стал говорить:

– Можно, я сейчас получу? Мне срочно надо, разреши?

– Да пожалуйста, – сказал Павел и пошел к залу, а Дмитрий догнал его:

– Чего этому хачу надо было?

– Да так, ерунда, – ответил Павел.

– Я в прошлый раз, когда тут был, – запыхавшись, говорил Дмитрий, – с Надькой мы были. Так вот ее какой-то хач за руку схватил. Я ему говорю – ты чего творишь, это моя девушка! Пойдем поговорим… Ну, он исчез куда-то.

– А Людку куда дел?

– Не, она в такие шняжные не ходит, она приличная же у нас, с ней в «Фарфор» идти надо…

У входа в клуб у тяжелой двери уже переминался, зевая, Аякс. Они вошли, сигаретный дым вился по комнатам, через тесный танцпол они протиснулись по стеночке, под гром музыки, бьющей в стены, как отбойный молоток, между наэлектризованными телами. Цветным пятном мелькнул бар со снулым барменом, вяло протирающим стакан, они зашли в обширную комнату – сигаретный дым здесь был застоявшийся, густой, смешивался с дымом от кальяна, и в этом душном мире летали, словно призраки, официантки. Их, казалось, нельзя было поймать – отыскав свободный столик, они ждали ее появления – когда же наконец она к ним подошла, они тыкали в меню пальцем и слышали – нет, нет и этого нет… А безалкогольного пива нет вообще. Аякс расстроился и занервничал.

– Да ты пей чай, – успокоил его Дмитрий.

– Ага, блин… Вы будете пиво пить, а я, как ландух, чай… Ну ладно, принесите чай.

Официантка ушла, но Аякс продолжал ее дергать:

– Девушка, а нет ли в баре безалкогольного? А если внизу?

Она качала головой. Нету, мол. Но Аякс не угомонился. Подозвал администратора. Жилистый, сухой армянин наклонился, выслушал.

– Я за рулем, а у вас безалкогольного нет, – говорил Аякс. – Можно мне вниз спуститься, там купить и сюда принести?

Армянин разрешил.

Пока Аякс ходил за пивом, Дмитрий пошел знакомиться с девчонками. Еще только войдя в этот теплый дым, в эту волшебную комнату, друзья рассмотрели у окна компанию девушек. Долго решался вопрос, симпатичные ли они. Стоит ли заморачиваться. В конце концов решили, что стоит. Аякс убеждал всех, что одну из них ему удалось разглядеть. Красавица. Дмитрия он не убедил.

– Раз одна красавица, подруги, сто пудов, страшные.

– Так оно всегда и бывает, – подтвердил Аякс.

– Ну, так давай проверим, – предложил Павел.

Аякс поморщился:

– А вдруг облом? Если правда страшные? Плати за них, блин…

Но когда Аякс ушел за пивом, Павел с Дмитрием все же решились. Долго выбирали, кому идти, чуть канаться не начали. Наконец Дмитрий согласился. Глотнул пива для храбрости и отправился. Через две минуты вернулся обратно.

– Ну чего? – спросил Павел.

Дмитрий вертел в пальцах зажигалку:

– Да ничего… Я им такую речь загнул. Назревает, мол, день всех влюбленных. Не разрешите ли вы отметить его в компании с вами? Ну и тыры-пыры, в том же духе. А они вежливо так меня выслушали и говорят: «Вы знаете, у нас тут просто свой праздник. Личное торжество. В другой раз мы бы обязательно с вами посидели, но не сегодня. Не обижайтесь и ла-ла-ла». В общем, красиво отшили.

Вернулся Аякс. Довольный. С безалкогольный пивом.

– Ну как? – спросил он.

– Бетон, – сказал Павел, – поехали отсюда.

Они вышли из клуба, сели в машину и, пока разворачивались на набережной – к ним подошел мент, дежуривший на площади, замерзший и злой, со снегом на фуражке. Аякс выскочил с документами в руках разбираться… Все обошлось, отпустили – габаритный огонь не горел.

А потом подъехали к ларьку, все проголодались жуть как – и в первом часу ночи, сидя в машине, ели обжигающие котлеты по-киевски. Какие они были вкусные! Вечер удался на славу.