Текст книги "Капитан дальнего следования"

Чем ближе подходили выборы, тем меньше Тищенко оставался один, с самим собой, и тем больше жаждал одиночества. Запираясь в своем кабинете, в сумерках, с горящей на столе лампой, он снова и снова перебирал биографии своих противников. И они проходили перед ним, хотя в этих сухих строках не видно было живых людей – одни политики. На столе в разноцветных папках на каждого лежало досье. Постарались его советники – все собрали, что можно! Официальные данные, газетные вырезки, подборки самых разнообразных слухов. И все это вместе рождало образ – не живого человека, а политика, эту странную смесь амбиций и возможностей. Но кто из них? Мог оказаться серьезной опасностью Григорий Романников. Его считали человеком умным и хитрым. Но Тищенко не тревожился на его счет. Где хитрость очевидна, она безопасна. Страшна глубинная, скрытая хитрость, а Романников – что он? Сколько раз он приписывал себе чужие дела, сколько раз обещал то, чего не мог исполнить! И все публично, все на печатных страницах. Льстивый тон, скороговорка речи. Но Тищенко всегда улыбался ему. Этот был для него безопасен. Следующий кандидат выделялся звонкой фамилией – Трындин. И поведение у него было под стать фамилии. Чего один лозунг стоил – «все трендят, Трындин делает». Он запомнился благодаря видеоролику – на пеньке сидит обнаженный, в одних плавках, основательный, солидный мужчина. «Я, – говорит, – Александр Трындин. В нашем городе, полном порока и разврата, назревают серьезные перемены. Выборы! Это наш шанс положить конец беззаконию и беспределу! Обнажить наконец правду жизни! Голосуйте за меня!» – и лозунг в придачу.

Тищенко развеселился, листая страницы. Вот серьезное лицо президента местного футбольного клуба. Говорят, всю клубную кассу вложил в эти выборы. А вот его агитка – обнимается с двумя футболистами из своей команды. «Голосуйте за нашего мэра!» Звезды! За сборную России играли! Только вот фамилии какие-то неподходящие – Кривилов и Мазилин… промахнулся тут пиар-менеджер! Хотя что ж делать, если футболисты такие?

А вот и Дынин, ухоженный и аскетичный чиновник, официальный претендент, последняя весточка уходящей власти. И все вроде бы у него хорошо – и карьера, и послужной список… Опыта море – все должности прошел… а что-то не то, чего-то не хватает.

Тищенко встал с кресла, прошелся по кабинету. Чего не хватает? Харизмы! Вот в чем вечный дефицит. Разумного, контролируемого огня. А то можно и до абсурда дойти, как Трындин! Это уже не харизма, а бред. А лидер – он должен увлекать за собой. Словами, поступками. Ну и деньгами, если надо. Такой уж у нас век.

Размышляя, Тищенко снова уселся в кресло. Перевернул несколько страниц. Вот пожилой армянин, глава местной диаспоры. Уважаемый человек! Но русских все-таки больше, не выиграть ему. Ага, а вот и Агатов, удивительно странный политик! Всю свою жизнь считал цифры в финансовом учреждении, в институте преподавал. А теперь – гляди ж ты – на выборы! Ну нельзя в политику с такой постной миной! Сидит, насупился, как хомяк. Но этому тоже можно улыбаться – безопасен! Народ так запутался в его мудрых изречениях, не поняв и половины из них, что теперь даже и не слушает его. Так, а вот Глухарев. Любопытная личность! Националист крепкой чеканки! Вот уже десять лет выпускает свою черносотенную газетку, призывает бить и мять, изобличать и бунтовать. Участвует во всех выборах, никогда не побеждая, но все равно участвует! Но и его опасаться не следует.

И снова перебирал Тищенко папки, открывал, вчитывался… и все больше убеждался, что главный, самый опасный соперник – в папке красного цвета. Абсолютно пустой. Неизвестный.

Основная его мысль была – выиграть чисто. Чтобы не подкопался никто, чтобы через месяц или два какой-нибудь угрюмый журналист, склонившись над микрофоном, не вещал: «Мы так и думали… он не оправдал надежд… народ не обманешь…» Ему хотелось сорок процентов себе, двадцать Романникову… это убедительно. Ситуация минимум – больше можно, меньше нет. И он верил в свою команду, которую подбирал медленно и аккуратно, словно укладывая в коробку разноцветные карандаши. Ведь они все были разные – но единая цель связала их крепче любой клятвы. Еще бы – если выиграют, город будет их! Его словно отдадут на разграбление, как когда-то отплачивали добычу удачливым пиратам.

Они взялись за дело рьяно. Просто деньги ничто – только люди двигают процесс! С прошлой неудачи, с времен того громоздкого конфуза Евгений Иннокентьевич сильно охладел к печатному слову. Его газета, конечно, жила, но вяло и беспомощно, как отощавшая лошадь, и вот теперь в нее вдохнули новые силы.

Новый редактор, некто Треповский, молодой, преуспевающий менеджер, достаточно образованный и бесстыжий, чтобы взяться за предвыборную газету, мигом все переделал. Появились злободневные, шокирующие статьи. Как в добрые времена, бесплатные газеты летели в ящики. До выборов еще целый год – а все уже обсуждается, и граждане, отвыкшие за три года предвыборной спячки от всяких агиток, с интересом поглядывают на газету – ага, проснулись! То-то еще будет.

Руководителем предвыборного штаба наняли бывалого имиджмейкера по фамилии Черенчиков, ветерана десяти избирательных кампаний. Немало знаменитых политиков он опрокинул во мрак, немало людей, перекупивших его талант, из этого мрака выбрались. Тищенко листал его резюме, как собрание охотничьих трофеев: здесь были и маститые хищники, которым он уготовил капкан, и быстрые вислоухие зайцы, политические беглецы, мелькнувшие всего на мгновение, а то и вовсе политические пигмеи, ставшие вровень с великанами. Черенчиков и не казался вовсе человеком дельным – с сигаретой и копной нечесаных волос он был похож на глубоко запившего редактора районной газеты – но хватка у него оказалась крепкая. Казалось, все было под рукой – и деньги, и люди, и пресса – но только с его приходом все словно стало на место, он всякому нашел применение – кто раньше писал социологические сводки, того отправили кипятить кофе, а кто пресмыкался по улицам, умоляя взять протянутую агитку, оказался в офисе за компьютером. Все стало размеренно и спокойно, каждый выучил свою миссию, а сам Черенчиков засел в «Посейдоне», словно тарантул, и его паутина тянулась на весь город, а он только дергал за нити. И он торопился, хотя до выборов еще был целый год, и пылала реклама на рекламных щитах, расплывались, как круги на воде, выброшенные из телевизора обещания – а Тищенко выступал по каждому поводу, то клеймя власть, то хваля ее неторопливое бездействие, – что взять с этих лодырей!

Теперь непродуманных колкостей в прямом эфире он себе не позволял. Специальная группа долго выискивала слабости в программах и заявлениях кандидатов, и Тищенко шел вооруженный, будто за линию фронта переступал, заходя в студию. Его учили, что говорить, а что не стоит, и Тищенко будто готовился к полету в космос – так тщательно все было, и когда настал день программы и он вошел в студию, мигом ощутил, что все было не зря. Так уверенно он еще никогда не держался – куда девалась его вызывающая поза, резкие жесты, крикливые интонации – он отвечал уверенно, спокойно и ровно, будто священник, читающий проповедь. И хотя оппоненты, казалось, могли многое ему предъявить, на деле все промахивались – у Тищенко были аргументы, он приводил их без спешки, смакуя, ибо он их выучил еще в кабинете, даже и интонацию себе подобрал, которая была необходима, и теперь вещал кротко и убедительно. Все были в удивлении. Даже Романников, известный оратор, который, казалось, и не умеет ничего, кроме как говорить, – даже он не мог ничего поделать и бился напрасно, подбирая какой-нибудь заковыристый вопрос. Вроде бы уязвить Тищенко мог любой – но ни у кого не получалось. Самые беспроигрышные вопросы скользили мимо. «Откуда деньги? Вот мои спонсоры. Это граждане нашего города. Ну и мои личные средства, конечно». «Гарантии, что я смогу дать городу все, что обещал? Я член партии власти, меня заверили на самом высоком уровне». «Веду пропаганду? Отнюдь, с чего вы взяли? Поздравление с Днем конституции – это вовсе не пропаганда, это долг и честь каждого российского политика». Он увертывался удачно и безошибочно, а сам никого не обвинял. Зачем? Это уже сделано на страницах его газет.

Его оппоненты поняли, что на сей раз дело серьезно. И самое слабое место, которое они видели, – избирком, самый короткий и самый простой способ завернуть кандидата.

Председатель избирательной комиссии Равиль Набабкин был человеком очень правильным и аккуратным. Всегда дорогие, изысканные костюмы, шикарная стрижка, напомаженные волосы, ухоженные усы, вкрадчивая манера речи, кивок на каждую фразу собеседника – всего этого хватило, чтобы очаровать целый город. И он был гостем светских тусовок и телевизионных гостиных с такой легкостью и изяществом, словно был рожден в их глянцевом мире. И когда наступала горячая пора и очередные выборы вторгались в мирную жизнь города, словно торнадо, Равиль всегда сохранял то же хладнокровие, ту же непринужденную улыбку, что и во всякий другой день – словно и не происходило ничего. А ведь каждый из кандидатов пытался свести с ним дружбу, каждый обхаживал его, как обхаживают незнакомую женщину – с подарками, с изъявлениями дружбы, с походами в рестораны. И всем нужно было от него только одно – его лояльность к кандидатуре, вовремя сказанное слово, невзначай оброненный приказ. Ведь это решало так много! Во время выборов каждое мгновение на счету, а Равиль, словно фокусник, мог завораживать время – а мог и снять кандидата за какую-нибудь мелкую провинность. И эта постоянная угроза висела над каждым – и все кандидаты старались угодить Равилю, как только могли.

И в каждую субботу Набабкин и Тищенко ездили в развлекательный центр «Антония». Тищенко снимал его на весь день, это лучшее в городе место с банями, с накрытыми столами, приветливыми девушками, и там, в горячей парной, белым облаком поднимался пар, на угольях шипела вода, и Евгений Иннокентьевич, распаренный и красный, стегал колким веником завывающего, охающего Равиля. А потом спускались к бассейну, и казалась ледяной теплая вода, когда они с бортика, ухнув, ныряли. Тищенко быстро уплывал вперед, а вокруг качались на воде длинные разделительные линии из пластмассы, от хлорки щипало глаза, и Тищенко, переплыв бассейн, задерживался у дальнего края отдохнуть, а Равиль все стоял на месте, у бортика, держась за блестящую, полированную лестницу, и словно боялся спуститься в эту обжигающую воду. А после бассейна – бутерброды с красной икрой в буфете, и рюмка коньяка, и приятная одухотворенность в теле, расслабленность ума… Как после такого не стать друзьями! Тищенко знал – Равиль не сдаст его.

Теперь, пережив годы предвыборных надежд, даже когда просто ехал в машине, Тищенко чувствовал светофорный пульс города, который отдавался светом в витринах, лужах, стеклах троллейбусов. Он мелькал, как вспышка, этот ритм, и пропадал только в ночь, когда мерцание светофоров становилось однообразным и каждый перекресток манил машины, как мотыльков манит желтое пламя. Плакаты возле дороги бьют в глаза, словно машинные фары. Красные, синие, фиолетовые тона, блестит свежая краска. И на их фоне – улыбающиеся, глянцевые лица, самые что ни на есть, цвет города – кандидаты на звание мэра. И их облик вдруг стал встречаться на каждом шагу – в парках, магазинах, на остановках. А над Центральным рынком, над головами огромной толпы, завис портрет Тищенко, и в нем чувствовалась какая-то затаенная энергия, готовая выплеснуться. И его сдержанная улыбка будто зависла над городом, а имя его встречалось в троллейбусах и маршрутках, в телевизоре, в радиопрограммах, заполняя сознанье людей. Сколько денег на это ушло – не перечесть.

Тищенко собрал необходимые для регистрации подписи загодя. Еще за два месяца до первого заседания предвыборной комиссии его неутомимые представители обходили подъезды, стучались в квартиры, убеждали, уговаривали подписаться за будущего мэра. Подписей собрали даже больше чем надо, но Тищенко это не успокаивало – как часто случалось, что кандидата просто снимали с выборов, и ничто не спасало – ни подписи, ни пиар, ни деньги, ни общественное мнение… Всесильные избирательные комиссии судили на свой лад, вся надежда была на Равиля!

С партией, которая подталкивала его в спину, как несмелого ученика толкают к школьной доске, отношения сложились своеобразные. Все было как-то ненадежно и зыбко, а Рустамов – председатель местного отделения партии – ничего конкретного не обещал. За этим господином водилась какая-то таинственная слава, его считали чуть ли не магом, и опасались даже заходить в его кабинет. А Тищенко пришел одним из первых – предупредительная секретарша проводила в кабинет председателя отделения, усадила в кресло, а скоро вышел и сам председатель – из комнаты отдыха, вытирая салфеткой руки.

Рустамов оказался кряжист, но сутул – чуть горбил плечи, когда здоровался, улыбнулся и махнул рукой – не вставай, мол. Тищенко устроился за столом, а хозяин дошел до кресла – стояло сразу за лампой – и утонул в его мягкой глубине. «Старый трюк, – думал Тищенко, силясь разглядеть лицо Юрия Игнатыча – но свет бил прямо, нельзя было различить. – Прямо как на допросе…»

– С Валдая прибыл, – кивнул Рустамов на меховую шапку, которая серебрилась иглами на столе, – форум там проводился молодежный, съехалось народу… Сам приезжал. Недолго был, конечно.

– Вы знакомы? – спросил Тищенко.

– Что вы… Вот с главой администрации близок, идеологически очень выверенный человек…

Тищенко знал, что все эти сборища, которые именуют форумами, мало напоминают даже студенческие отряды, которые он сам еще зацепил – чем могут заниматься съехавшиеся на несколько дней молодые люди, полные жизни и азарта, когда никакой работы под рукой нет? И теперь хвастается тем, что видел президента, а какой в этом почет, если сам не познакомился с ним?

И, глядя на Рустамова, который достал сигару – черную, жирную, как маслянистый червяк, Тищенко понял – бояться некого. Все эти мутные слухи, приписывавшие Юрию Игнатычу славу пожирателя людей и благоустроенного вампира, оказались ложью. Чем он мог напугать, этот сгорбленный человек в элегантном, с тонким оттенком серого цвета костюме, с глазами черными, как июльская ночь, с мелкими, дрожливыми губами, с золотой цепочкой, свисающей из кармана жилета, как оборванная сторожевая цепь? Сорвался с поводка, выскочил из столицы на хлебную, необременительную должность и теперь расслабленно чадит – вот он весь, на ладони! И Тищенко чуть не засмеялся, стал оглядываться вокруг, заметил стеллажи, уставленные разноцветными – через ряд то синими, то красными, то коричневыми томами, фотографию Че Гевары за стеклом шкафа, пришпиленный на середине стены портрет президента в голубом свитере, видеокамеру под потолком – а Рустамов медленно курил и спрашивал про всякие бессмысленные мелочи – об активности членов партии, о надежности рядов, о грядущих выборах – а Евгений Иннокентьевич уже притомился от его постного вида, и перегнулся через стол, оказался рядом от черных глаз Рустамова, который удивленно глянул и поперхнулся дымом.

– Юрий Игнатович, а может быть, в ресторан? Зашлифуем союз, обмоем. Нам же вместе работать, по старому обычаю, за знакомство…

И проведя вместе – уехали в бани, потом ресторан – несколько мимолетных часов, Тищенко понял, что Рустамов ему не помощник. Он так и сказал Евгению Иннокентьевичу: «Победи, а там поглядим». И Тищенко пришлось ехать в Москву, щедрость его не знала границ, он согласился на все уступки, которые только ни попросили, и стал кандидатом на выборы от правящей партии.

И что бы он теперь ни делал, все ему казалось, что надо сделать больше, что будет поздно… Поздно! Это слово будто хлестало по лицу. Пресса, телевидение, наружная реклама, агитация – все уже было запущено и шло полным ходом. Вербовали агитаторов, и каждый обещал привести по пятьдесят человек, готовых проголосовать за Тищенко. Обходилось это недешево, но Евгений Иннокентьевич чувствовал – надо! На телевидении заранее рекламу – надо! Бесплатные газеты – надо! Поздравления с праздниками на цветных буклетах – надо! Плакаты по всему городу – надо!

Филип снял контору на верхнем этаже здания в самом центре города, и там его лучшие аналитики сидели за социологическими выкладками, составляли прогнозы, делали все новые и новые выборки – и студенты ходили по городу, выспрашивая, заполняя анкеты, и теперь ситуация менялась почти на глазах. Еще в начале года никто не верил в Тищенко, а сейчас, в конце лета, уже почти двадцать процентов за него… Удивительные цифры! Переменилось все, даже сам Тищенко. Он теперь носил невыносимо строгие костюмы, свежие рубашки и выглаженные брюки. Туфли его были изумительно чисты. Он ездил в парикмахерскую так часто, что успевал там читать статьи о себе, чтобы не терять времени. Как-то само собой изменилось и его поведение – он теперь разъезжал по конференциям, собраниям, съездам. Никто так активно не вел себя – ведь до выборов уйма времени, даже Романников, который хотел всех опередить и первым начать кампанию, был неприятно удивлен. Он планировал первые действия на конец лета, а люди тут уж развернулись вовсю! Работают! И Романников включился, в свою очередь. Его газета оказалась красочнее и объемнее, чем у Тищенко. Там так активно поливали Евгения Иннокентьевича, за дело и просто так, что порой и неловко становилось. Словно голодные псы, накинулись журналисты Романникова на Тищенко, и сколько ярости и праведного гнева было в их статьях! Но эта газета, называвшаяся «Первое время», выходила с фотографией Романникова на первой полосе. И уже через несколько номеров это так надоело, как и пространные монологи, якобы интервью, на последующих страницах, что на нее и внимание перестали обращать. Тищенко поступал совсем по-другому. Его фотографии в его газете было не найти. Все сообщения о Тищенко – сугубо информационные. Тищенко построил детскую площадку, посмотрите, как рады дети! – и фотография детей. Тищенко построил мост на опасном участке, где возможны обвалы, – и счастливая старушка благодарит своего избавителя. Тищенко устроил благотворительный концерт для военного госпиталя – и сколько восторженных откликов! И когда наступила осень, в пору школьных звонков и бабьего лета, Тищенко уже чувствовал, что все делает правильно, что на этот раз он на верном пути. Осень и зима прошли в бесконечных заботах. То и дело возникали какие-нибудь незапланированные трудности, всякие мелкие сюрпризы, и предвыборный штаб не знал покоя. Избирком уже несколько раз подвергался давлению, но Равиль отстаивал Тищенко; в недрах областной администрации готовили какого-то тайного, непонятного кандидата, но кто им окажется, никто не мог угадать; активизировались конкуренты, редкая газета не клеймила Тищенко позором за все его грехи; встречи с избирателями участились, Евгений Иннокентьевич, казалось, не выходил из залов, где собирались его сторонники, и обещал, обещал, обещал… Он наобещал уже столько, что половины и не помнил. Но он знал, что победа искупит все, его деньги и время не сгинут напрасно, а эти испытания пойдут только на пользу – ведь ничто не дается легко! Особенно самые первые шаги. И он работал и работал – во имя победы. Только она занимала его, только она была нужна.

И вот пришла весна – чувственная, долгожданная. И вокруг была красота, расцвет, убегающие вдаль улицы с зазеленевшими деревьями, а эти люди, запертые в предвыборном штабе, мыслили и мечтали только об одном – выборы… Они застили все, и даже весна за окном казалась лишь декорацией всего того бурлящего, волнующего, что случится в день выборов… и он приближался, этот знаменательный день.

Последние дни перед выборами были нервными, словно вложили в руки каждому оголенный электрический провод. И Тищенко собрал свою команду в зале заседаний, полном солнца, и его люди расселись полукругом, как пионеры в лагере, приготовившись слушать вожатого. С самого края, вальяжный и спокойный, устроился Сиденко, с сигаретой, пыхающий дымом, как старый, уставший паровоз. Далее, мелко кивая и записывая в блокнот длинные, неразборчивые закорючки, сидел Александр Филип, главный по социологии. Затем – Картузов, угрюмо-беспечный – что он здесь делал, никто не знал, но спросить не решались. Серьезно, уставившись на одинокую муху, невесть как залетевшую на это деловое свидание и теперь мечущуюся в безудержных поисках выхода, покачивался на стуле начальник предвыборного штаба Черенчиков.

Потом – Олег Кожемяка, ответственный за юридическую часть, за ним – телеведущая Елена, скучно жующая резинку, и на самом краю – Павел, приглашенный от отдела пишущих журналистов и теперь мерно засыпающий под речь шефа, которая сначала была бодро-язвительной, но потом незаметно скатилась в пессимизм. Тищенко оглядывал своих орлов, будто это неразумные птенцы, и быстро жалил вопросом:

– Александр Палыч, каков рейтинг на текущей неделе?

Филип подскакивал, будто его саданули током:

– Двадцать пять, Евгений Иннокентьич…

– Что ты мне суешь эту китайскую грамоту? Сравнительно давай!

– Ну, – суетился Филип, – Романников затормозил, двадцать… Агатов тоже сдает – меньше десяти… Полбеда… То есть победа… Уже можно говорить…

– Ты и в тот раз твердил, что победили, – сурово казнил Тищенко, – и где мы оказались? Туда второй раз не хочется.

– Ну а ты? – повернулся к Сиденко.

– Что я? – удивился тот и звонко сломал грифель карандаша.

– Детские дни во всех школах прошли?

– Так точно…

– А в вузы агитлисты завезли?

– Ага…

И Тищенко ходил, и пытал помощников, а когда услышал, что еще не все агитаторы собрали подписи – что предполагалось сделанным уже как две недели – ударил кулаком по оконному стеклу – а оно вдруг обвалилось, рухнуло, как хрупкое зеркало, но Тищенко даже не глянул, а кричал, распаляясь все больше, топорщились усы:

– Раздолбаи, вы чего творите? Это мой город, второй раз не выйдет, попомните меня!

Потом успокоился, уселся в кресло, стучал карандашом по папке – и этот звук в тишине казался грозным и жутким.

– Ладно, свободны, – наконец сказал Евгений Иннокентьевич, и помощники высыпали в коридор, как студенты с семинара с буйным преподавателем.

– Выпить бы сейчас, – протянул Сиденко.

– Нервы сдают, оно и понятно, сейчас время такое, азартное, надо понимать, – семенил Филип.

– Кипучий он, всегда такой был, – басил Олег.

А Картузов, едва выйдя за дверь, кивнул Павлу:

– Я Степаныч! – И протянул ладонь.