Текст книги "Фавориты Екатерины Великой"

Любовь, ревность и политика

«Просишь ты отдаления Завадовского. Слава моя страждет всячески от исполнения сей прозьбы» – так по-царственному прозвучали слова Екатерины, адресованные её ближайшему другу в 1776 году. Этим письмом она утверждала новый порядок своих отношений с Григорием Потёмкиным, удивлявший двор и иностранных дипломатов. Лишь немногие догадывались, какие нити связывали государыню и её недавнего фаворита, уже покинувшего столицу и, казалось, вышедшего из монаршего доверия. Его влияние и, соответственно, полномочия с годами продолжали расти. «Особое основание таких прав – великая тайна, известная только четырём лицам в России. Случай открыл мне её, и если мне удастся вполне увериться, я оповещу короля при первой возможности», – пообещал французский посланник в Петербурге граф Луи Филипп де Сегюр в декабре 1787 года, но то ли не осуществил своего намерения, то ли «оповещение» оказалось утрачено в бурные годы Великой французской революции. По мнению исследователей, граф намекал на тайный брак российской императрицы с Потёмкиным, заключённый летом 1774 года. Весной 1776-го, в разгар кризиса в их личных отношениях, Екатерина написала Потёмкину:

«Владыко и Cher époux[299]299
  Дорогой супруг (фр.).


[Закрыть]. Для чего более дать волю воображению живому, нежели доказательствам, глаголющим в пользу твоей жены? Два года назад была ли она к тебе привязана святейшими узами? <…> Переменяла ли я глас, можешь ли быть нелюбим? Верь моим словам, люблю тебя и привязана к тебе всеми узами»[300]300
  Екатерина II и Г. А. Потёмкин. С. 94–95.


[Закрыть].

Но дело было не только в «святейших узах», которые, конечно, даже для людей XVIII столетия значили больше, чем для наших современников. Екатерина сама привлекла Потёмкина к государственным делам, считала его своим «учеником» и как никто ценила его достоинства и способности. Из придворного она сделала его генералом – и он храбро воевал и талантливо руководил войсками, подхватив в дунайских боях и походах болотную лихорадку, от которой так и не смог до конца излечиться. В самом конце 1773 года Екатерина вызвала Потёмкина в Петербург. Брат ближайшего советника императрицы, «первоприсутствующего» в Коллегии иностранных дел, генерал-аншеф Пётр Иванович Панин в письме своему племяннику камер-юнкеру А. Б. Куракину предсказал: «Сей новый актёр станет роль свою играть с великой живостью и со многими переменами, если только утвердится».

«Утвердился» Потёмкин быстро: 1 марта 1774 года получил свитское звание генерал-адъютанта и, соответственно, право входить во внутренние апартаменты дворца и передавать «изустные» повеления государыни; 15 марта стал подполковником лейб-гвардии Преображенского полка, 21 апреля – кавалером ордена Святого Александра Невского, а 30 мая – генерал-аншефом. В апреле он переселился во дворец и с того времени стал публичной фигурой, сопровождая свою повелительницу на официльных мероприятиях.

Летом фаворит был назначен вице-президентом Военной коллегии, шефом лёгкой конницы и иррегулярных войск. По придворному весу он вскоре обошёл своего начальника, президента Военной коллегии генерал-аншефа Захара Чернышёва, поддерживавшегося Орловыми. В мае 1774 года императрица ввела Григория Александровича в Совет при высочайшем дворе. Здесь при обсуждении важнейших государственных проблем новому фавориту надлежало делом утвердить своё положение в кругу первых персон империи – главы Коллегии иностранных дел Н. И. Панина, фельдмаршала А. М. Голицына, графов 3. Г. Чернышёва и К. Г. Разумовского, генерал-фельдцейхмейстера князя Г. Г. Орлова, генерал-прокурора князя А. А. Вяземского. В спорах по поводу заключения мира с турками Потёмкин поддержал осторожного Никиту Панина против требовавшего войны до победного конца Григория Орлова. Он же способствовал назначению Петра Панина командующим карательными войсками в Поволжье с широкими полномочиями.

Роман Потёмкина с императрицей развивался стремительно, свидетельством чему служат её записочки:

«Гришенок, не гневен ли ты».

«Милушенька, ты не знаешь, как я тебя люблю…»

«Яур, москов, казак, хочешь ли мириться?»

«Какие счастливые часы я с тобою провожу… Я отроду так счастлива не была, как с тобою. Хочется часто скрыть от тебя внутреннее чувство, но сердце моё обыкновенно пробалтывает страсть. Знатно, что полно налито, и оттого проливается».

«Нет, Гришинька, статься не может, чтоб я переменилась к тебе, отдавай сам себе справедливость, после тебя можно ли кого любить? Я думаю, что тебе подобного нету, и на всех плевать».

«Боже мой, увижу ли я тебя сегодня? Как пусто, какая скука!»

«Гришенок» отвечал подобным же образом: «Моя душа безценная. Ты знаешь, что весь я твой. И у меня только ты одна. Я по смерть тебе верен».

Потёмкин стал первой фигурой при дворе и князем Священной Римской империи, но не подходил на роль безропотного исполнителя предначертаний государыни. Её, правительницу империи, он отныне искренне считал своей собственностью, а её дела – своими делами:

«Я хочу быть тут один преимущественно всем прежним, для того, что тебя никто так не любил; а как я дело твоих рук, то и желаю, чтоб мой покой был устроен тобою, чтоб ты веселилась, делая мне добро; чтоб ты придумывала всё к моему утешению и в том бы находила себе отдохновение»[301]301
  Там же. С. 95.


[Закрыть].

Но для двух сильных личностей семейный уют и «отдохновение» от дел оказались невозможны. Потёмкин ревновал; Связавшие их брачные узы не означали наступления идиллии в отношениях. Ссоры чередовались с замирениями, скрепляемыми клятвами.

«Душенька, я взяла верёвочку и с камнем, да навязала их на шею всем ссорам, да погрузила в прорубь. Не прогневайся, душенька, что я так ученила, а буде понравится, изволь перенять. Здравствуй, миленький, без ссор, спор[ов] и распрей».

Между ними происходили далёкие от придворного этикета бурные объяснения. Фаворит «фраппировал» всероссийскую императрицу, показывал ей не только «пасмурное лицо», но даже «спину». Весной 1776 года Екатерина старалась сгладить конфликт спокойными и, по её собственным словам, «жестоко нежными» письмами:

«Что моя голова дурна, кружится и слаба, сие непритворно. Я не зла и на тебя не сердита. Обхождения твои со мною в твоей воле. Мучить тебя я не намерена. Напрасно беспокои[шь]ся. Я желаю тебя видеть спокойным и сама быть в равном положении. Друг мой сердечный, истину говорю, приклони слух твой к правде. Некому тебе говорить ея, окроме меня самоё…»

«Христа ради выискивай способ, чтоб мы никогда не ссорились. А ссоры – всегда от постороннего вздора. Мы ссоримся о власти, а не о любви. Вот те истина. Я знаю, что скажешь. И так не трудись выговорить. Право, безответно оставлю, ибо с моей стороны я, конечно, намеренье взяла не горячиться…»

«Пора быть порядочен. Я не горжусь, я не гневаюсь. Будь спокоен и дай мне покой. Я скажу тебе чистосердечно, что жалею, что неможешь. А баловать тебя вынужденными словами не буду».

«Mon mari m’a dit tantot[302]302
  Мой муж сказал мне давеча (фр.).


[Закрыть]: “Куды мне итти, куды мне деваться?” Mon cher et bien aime Epoux, venes chez moi, Vous seres recu a bras ouverts[303]303
  Мой дорогой и горячо любимый супруг, придите ко мне: вы будете встречены с распростертыми объятиями (фр.).


[Закрыть]…»

«Батинька, голубинька, зделай со мной Божескую милость: будь спокоен, бодр и здоров, и будь уверен, что я всякое чувство с тобою разделяю пополам. После слёз я немного бодрее, и скорбит меня только твое безпокойство. Милой друг, душа моя, унимай своё терзанье, надо нам обеим tranquillite[304]304
  Спокойствие (фр.).


[Закрыть], дабы мысли установились в сносном положенье, а то будем, как шары в jeu de paume…»

«Естьли вы удовольствия не находите в беспрестанной со мною быть ссоре, естьли есть в вас искра малейшей любви, то прошу вас убавить несколько спыльчивости ваши, выслушав иногда и мои речи, не горячась. Я от самой пятницы, выключая вчерашний день, несказанное терплю безпокойствие. Естьли покой мой вам дорог, зделайте милость, перестаньте ворчать и дайте место чувствам, спокойствием и тишиной совокупленные, и кои, следовательно, приятнее быть могут, нежели теперешнее состоянье».

«Я, право, человек такой, который не токмо ласковые слова и обхожденье любит, но и лицо ласковое. А из пасмурности часто сему противное выходит. В ожиданьи действия сего письма по воле вашей, однако же, пребываю в надежде доброй, без которой и я, как и прочие люди, жить не могла»[305]305
  Там же. С. 91, 93, 94, 99.


[Закрыть].

Она раз за разом призывала друга-мужа успокоиться, но иногда в строках записок среди увещеваний влюблённой женщины прорывается властный голос самодержицы: «Верности первейший знак есть покорность. Неблагодарность оказать я непривычна. Жизнь ваша мне драгоценна, и для того отдалить вас не желаю». Императрица сама вовлекла Потёмкина в большую политику, но вскоре двум сильным характерам стало тесно.

Екатерина плакала, клялась в верности и в конце концов решила проблему в духе своего чувствительного и вольного в нравах времени – стала удовлетворять потребности ума, души и тела с разными избранниками. 25 июля 1775 года на торжественном обеде во дворце, посвящённом празднованию победы над Османской империей, впервые оказался ровесник Потёмкина, скромный полковник Пётр Васильевич Завадовский, который вскоре стал очередным любимцем императрицы[306]306
  См.: Камер-фурьерский церемониальный журнал 1775 года. СПб., 1878. С. 493.


[Закрыть].

Он родился в почтенном и небедном семействе из украинской черниговской старшины. Его отец был «бунчуковым товарищем» (адъютантом) последнего гетмана К. Г. Разумовского. Если верить выданной императором Францем II грамоте на графское достоинство Священной Римской империи, отец и дед Завадовского «оказали российским монархам важные услуги в важных чинах и званиях, а именно: первый в походах царя Петра Первого против шведов, турок и в Персии, а последний в турецких походах при взятии Очакова и Хотина»[307]307
  Цит. по: Голубцов В. В. К биографии П. В. Завадовского // Русский архив (далее – РА). 1887. № 1. С. 118.


[Закрыть].

Отец отправил Петра и его старшего брата Ивана в тогда ещё польскую Оршу – в иезуитское училище, где, кроме латыни и греческого языка, юные шляхтичи изучали основы физики, математики, истории, географии. В 1753 году молодой Завадовский перешёл в Киевскую духовную академию, которая не только готовила кадры для Церкви, но и давала хорошее европейское образование. Окончив курс, он в 1760 году поступил на службу в Малороссийскую коллегию в городе Глухове и был назначен «повытчиком» (делопроизводителем) в администрации гетмана, покровительствующего его отцу[308]308
  См.: Коршунова Н. Пётр Васильевич Завадовский: «Молчать тяжело, говорить бедственно…» // Российский либерализм: идеи и люди: В 2 т. Т. 1. М., 2018. С. 81.


[Закрыть].

В 1764 году гетманство было упразднено. Но новому правителю Малороссии, генерал-губернатору П. А. Румянцеву, тоже были нужны грамотные и деловые чиновники. Так в его канцелярии оказались будущие российские вельможи Александр Безбородко и Пётр Завадовский, которых с тех пор связывала крепкая дружба.

Когда во время Русско-турецкой войны (1768–1774) Румянцев был назначен командующим русской армией, Завадовский стал управляющим его походной «секретной канцелярией». Образованный и хваткий, он получил там опыт служебной деятельности и умение составлять казённые бумаги, облекая отрывистые указания несколько косноязычного начальника в чёткие формы официальных документов. Но если бы он оставался только аккуратным и исполнительным чиновником, Екатерина едва ли обратила бы на него внимание. Молодой человек отличился не только на канцелярском поприще, но и на поле брани. В октябре 1769 года при взятии Бендер он, командуя небольшим отрядом, успешно отразил вылазку турок, за что получил чин премьер-майора. Завадовский в 1770 году участвовал в победных сражениях при Ларге и Кагуле, а в 1773-м в осаде Силистрии, стал полковником и командовал Старооскольским полком в сражении под Гирсовом. Вместе с С. Р. Воронцовым он составлял текст завершившего войну Кючук-Кайнарджийского мирного договора.

Согласно поздним рассказам Румянцев, прибыв в Москву на торжество по случаю мира, представил Завадовского императрице, и она тут же пожаловала бравому полковнику бриллиантовый перстень. На деле история с получением монаршей милости была сложнее и прозаичнее. Ещё до прибытия в Первопрестольную деловой секретарь признавался в письмах другу-сослуживцу Воронцову в хитрой комбинации: сам он о награде не просил, но должным образом настроил своего начальника, и тот посоветовал ему сочинить письмо Потёмкину, суть которого «состоит в полном себя препоручении в его волю, в благодарнейшем признании его чрезвычайного благодеяния и в готовности исполнять, что по тому прикажет». Так Завадовский и поступил, а в своём послании прозрачно намекнул, что достойной наградой сочтёт «место» в гвардии, и просил о «сравнении» чином с теми сослуживцами, которые его «обошли». Затем о нём походатайствовал и сам фельдмаршал – прямо сообщил в письме Потёмкину о «недостатке в имении» у своего протеже и выразил надежду, что тот будет пристроен «к месту весьма лестному»[309]309
  См.: Письма императрицы Екатерины II к графу П. В. Завадовскому (1775–1777) // Русский исторический журнал. 1918. Кн. 5. С. 230–231; Письма графа П. В. Завадовского к братьям графам Воронцовым // Архив князя Воронцова: В 40 кн. Кн. 12. М., 1877. С. 3.


[Закрыть].

За военные и дипломатические заслуги Завадовский получил орден Святого Георгия IV степени – 26 ноября 1775 года, в день орденского праздника – и, по протекции Румянцева, богатое имение Ляличи близ отцовских владений в родной губернии (ныне – село в Брянской области). «Место» же оказалось не в гвардии, однако стало большим шагом наверх по карьерной лестнице. В 1775 году Екатерина уволила своих секретарей С. Ф. Стрекалова и Г. В. Козицкого, находившихся «у принятия челобитен на высочайшее имя», а вместо них взяла Завадовского и Безбородко – соответственно 10 июля и 8 декабря. В письмах «великодушному милостивцу» Потёмкину Завадовский клялся в верности и усердии, выражал надежду, что наступит время, когда он «сможет поцеловать руки своего несравненного благодетеля», а заодно просил «по его недостатку» оставить ему военный чин, поскольку «мундир гораздо дешевле обходится, как собственных кафтанов число не единственное»[310]310
  Екатерина II и Г. А. Потёмкин. С. 640.


[Закрыть].

В августе 1775 года новый секретарь императрицы приступает к исполнению служебных обязанностей в Кабинете у принятия прошений – Екатерина упоминает его в письме Потёмкину в связи с делом о расследовании злоупотреблений воеводы города Сапожка. Представление о работе нового чиновника Кабинета дают его «журнал именных указов и писем» и «дневная записка имянных писем, подписанных собственною ея императорского величества рукою»[311]311
  См.: Российский государственный архив древних актов (далее – РГАДА). Ф. 11. Оп. 1. № 1058. Л. 112а—160 об.


[Закрыть].

«Дневная записка» свидетельствует о том, что в 1775–1777 годах к полковнику-секретарю поступали всевозможные прошения подданных разного чина и звания. Чаще всего просили о выплате задержанного содержания, о следующем чине, о пенсионе, о пожаловании имения; о погашении или хотя бы отсрочке уплаты долга банку или надоедливым кредиторам. Благородное дворянство той эпохи, привыкшее к изящной светской жизни и соответствующему антуражу, не желало себя ограничивать в тратах; к примеру, камергер с чином генерал-поручика и неудачливый заводчик граф Сергей Павлович Ягужинский удручённо сообщил о своём «расстроенном состоянии» и желал получить высочайшее вспомоществование по причине ежегодного «приращения долгов».

Иные челобитчики предлагали полезные нововведения; к примеру, адъютант Иван Шмит сообщил об изобретении им боевой «телеги» (его письмо было передано в «департамент военный»); «водочный фабрикант» Алексей Смирнов испрашивал разрешение на открытие в столице нового предприятия «для доказательства его секрета винокурения» (отложено). Другие пытались решить личные проблемы: «девки» Лукерья Комарова, Анна и Доротея Френвалдовы просили о скромном приданом всего в 200 рублей; к тому времени уже известный архитектор Василий Баженов рассчитывал получить награждение чином и беспроцентную ссуду в 15 тысяч рублей на десять лет; титулярный советник Александр Турчанинов считал себя достойным возведения в потомственное дворянство за «оказанные им услуги отечеству»; бригадир Алексей Дьяконов был недоволен своей «недворянской» фамилией и ходатайствовал о «возобновлении старинного родового прозвища Баламатов»; боевой капитан Кретов, кровью выслуживший дворянство, рассчитывал на «выключение» из податного сословия его братьев.

По нашим подсчётам (на основании «Алфавитного реестра челобитных», поданных в канцелярию Завадовского в 1775–1777 годах[312]312
  См.: Там же. Ф. 10. Оп. 1. № 604. Л. 1—35.


[Закрыть]) через руки Петра Васильевича прошли 398 разнообразных прошений. По ним надо было наводить справки, после чего по докладу выносились решения, логика которых не всегда понятна; так, вышедший в отставку поэт и действительный статский советник Михаил Херасков получил испрашиваемый пожизненный пенсион, а заслуженному боевому полковнику, успешно сражавшемуся с Пугачёвым Ивану Михельсону в пожаловании мызы «для пропитания» было отказано. Словом, работа секретаря была хлопотная и не сулящая особых выгод.

Однако на видного собой, умного и красноречивого Завадовского обратила внимание императрица: камер-фурьерский журнал 1775 года отмечает, что с конца сентября 1775 года он часто присутствовал за царским столом. Толкового и образованного чиновника Екатерина стала привлекать к законотворчеству: вместе с Безбородко и другими сотрудниками он поучаствовал в составлении акта о перестройке системы местного управления – «Учреждения для управления губерний Всероссийской империи», а также сочинил объявлявший реформу манифест от 7 ноября 1775 года.

Манифест провозгласил Екатерину истинной наследницей великих дел Петра I, чей век был «рановременно прекращён», а потому государственные учреждения оказались оставлены «при самом ещё их основании». Последующая эпоха принесла «перемены, разные правила и мысли», а потому Екатерина с первых лет царствования поставила перед собой великую задачу создания нового «уложения» и ликвидации «неустройства» прежних воеводских канцелярий. Простых подданных вряд ли интересовало преобразование всего аппарата местной власти, а потому в манифесте было выделено самое для них чувствительное – отделение суда от администрации – и обещано, что вслелствие этого в новых «судебных местах» не будет «остановки» ни «возмездию за преступление», ни отправлению правосудия «по торговым, купеческим и мещанским делам»[313]313
  См.: Благочестивейшия самодержавнейшия великия государыни имп. Екатерины Вторыя… учреждения для управления губерний Всероссийския империи. М., 1775.


[Закрыть].

Под Новый 1776 год при императорском дворе наметилась важная перемена. 1 (12) января английский посол Роберт Ганнинг (Гуннинг) сообщил в Лондон:

«Если верить сведениям, недавно мной полученным, императрица начинает совсем иначе относиться к вольностям, которые позволяет себе её любимец (Потёмкин. – И. К.). Отказ гр[афа] Алексея Орлова от всех занимаемых им должностей до того оскорбил её, что она захворала… Уже поговаривают исподтишка, что некоторое лицо, определённое ко двору г. Румянцевым, по-видимому, скоро приобретёт её полное доверие. Это обеспечит влияние фельдмаршала»[314]314
  Дипломатическая переписка английских послов и посланников при русском дворе с 1770 по 1776 г. С. 509–510.


[Закрыть].

«Некоторым лицом» был Пётр Завадовский, настолько переполненный чувствами, что не удержался от похвальбы перед приятелем. «Порадуйся, мой друг, – написал он 3 января Воронцову, – что на меня проглянуло небо и что уже со вчерашнего дня генеральс-адъютантом[315]315
  Видимо, речь идёт не об армейской должности генеральс-адъютанта (адъютанта генерала), а о придворной должности генерал-адъютанта.


[Закрыть] ваш искренний друг и преданнейший слуга»[316]316
  Письма императрицы Екатерины II к графу П. В. Завадовскому. С. 232.


[Закрыть].

Потёмкин явно не ожидал, что ещё недавно заискивавший перед ним Завадовский станет его соперником. Между тем новый кабинет-секретарь явно пользовался благосклонностью императрицы: согласно камер-фурьерскому журналу, в январе 1776 года он 13 раз обедал с ней, в феврале – 16, а в марте – 26, то есть почти ежидневно. Григорий Александрович потребовал удаления соперника, не слишком выбирая выражения. Из ответного письма Екатерины, в конце мая или начале июня, явствует, что ревность супруга не была «имажинацией», то есть плодом воображения, а имела под собой основания:

«Прочитала я тебе в угодность письмо твоё и, прочитав его, не нашла следа речей твоих вчерашних, ни тех, кои говорены были после обеда, ни тех, кои я слышала вечеру. Сие меня не удивляет, ибо частые перемены в оных я обыкла видеть. Но возьми в рассуждение, кто из нас безпрерывно строит разлад и кто из нас непременно паки наводит лад, из чего заключение легко родиться может: кто из нас воистину прямо, чистосердечно и вечно к кому привязан, кто снисходителен, кто обиды, притеснения, неуважение позабыть умеет. Моим словам места нету, я знаю. Но, по крайней мере, всякий час делом самим показываю и доказываю всё то, и нету роду сентиментов в твою пользу, которых бы я не имела и не рада бы показать. Бога для опомнись, сличая мои поступки с твоими. Не в твоей ли воле уничтожить плевелы и не в твоей ли воле покрыть слабость, буде бы она место имела. От уважения, кое ты дашь или не дашь сему делу, зависит рассуждение и глупой публики.

Просишь ты отдаления Завадовского. Слава моя страждет всячески от исполнения сей прозьбы. Плевелы тем самым утвердятся и только почтут меня притом слабою более, нежели с одной стороны. И совокуплю к тому несправедливость и гонение на невинного человека. Не требуй несправедливостей, закрой уши от наушник[ов], дай уважение моим словам. Покой наш возстановится. Буде горесть моя тебя трогает, отложи из ума и помышления твои от меня отдалиться. Ей Богу, одно воображение сие для меня несносно, из чего ещё утверждается, что моя к тебе привязанность сильнее твоей и, смело скажу, независима от evenements[317]317
  Происшествий (фр.).


[Закрыть]»[318]318
  Екатерина II и Г. А. Потёмкин. С. 103.


[Закрыть].

Екатерина вполне по-дамски обвинила Потёмкина в «частых переменах» и стремлении к «разладу» и тут же призвала «покрыть» её то ли случившуюся, то ли воображаемую «слабость». Но дальше звучит уже голос императрицы: удаление «невинного человека» (едва ли кабинет-секретарь осмелился приставать к государыне) означало бы недопустимое для её престижа признание «слабости» и зависимости «матери отечества» от своего подданного.

Но вслед за тем Екатерина утверждает, что «моя к тебе привязанность сильнее твоей и, смело скажу, независима от evenements (происшествий)». Она желает не «отдалить» Потёмкина, а, наоборот, сохранить его при себе как верную и надёжную опору, для чего даже готова поступиться свободой своей личной жизни, в которой нуждалась для «отдохновения» после утомительных государственных трудов.

Новая придворная комбинация складывалась в непростых обстоятельствах. 15 апреля 1776 года «в высочайшем ея императорского величества присутствии» при родах скончалась вместе с неродившимся младенцем жена наследника великая княгиня Наталья Алексеевна. Екатерина в тот же день увезла Павла Петровича в Царское Село, но, утешая его, не скрыла, что супруга изменяла ему с красавцем-графом Андреем Разумовским. Императрица находила силы по два-три раза на дню посещать сына, заниматься похоронами невестки, принимать не к месту явившегося высокородного гостя – принца Генриха Прусского, соблюдать положенные церемонии, совершать прогулки в парке, «препровождать время в разговорах», заседать в Совете, сдерживать амбиции своих соперничавших фаворитов (за её обеденным столом присутствовали братья Григорий и Алексей Орловы и Григорий Потёмкин), посмотреть 11 мая разыгранную выпускницами Смольного института благородных девиц Натальей Борщовой и Екатериной Нелидовой «французскую оперу комик».

Завадовского государыня взяла с собой в царскосельскую резиденцию, но от греха подальше прятала от досужей публики. В апреле он лишь дважды, а в мае и вовсе один раз был назван среди её сотрапезников. В марте 1776 года ей даже пришлось успокаивать нового любимца: «Буде ты пошёл новую светлость поздравствовать, светлость приимет ласково. Буде запрёсся, не я, никто не привыкнет тебя видить. Терпение недостаёт у тебя».

В придворном мире Завадовский чувствовал себя неуверенно и даже не решился попросить за своего друга «Сенюшу», о чём в феврале 1776 года графиня Румянцева сообщила в письме мужу: «Семён Романович [Воронцов] приехал, и так худ, слаб, в ипохондрии и, думаю, пойдет в отставку, считая себя обиженным, что по сю пору бригадир. Пётр бы Васильевич, может быть, ему и помог бы, да сам собою не отважится делать, чтобы не рассердить больше и на себя поднять, а видно, что сам просить или говорить об нём Григорию Александровичу не хочет»[319]319
  Цит. по: Елисеева О. И. Григорий Потёмкин. М., 2005. С. 227–228.


[Закрыть].

Завадовский сопровождал Екатерину на похоронах великой княгини в Александро-Невском монастыре, в поездке в Смольный институт и во время визита в Гатчину, где Григорий Орлов показывал гостям, как идёт строительство его нового дворца.

Потёмкин же с 21 мая до 2 июня вообще не показывался при дворе. Для переговоров с темпераментным Григорием Александровичем пришлось привлечь посредника – деликатного Ивана Перфильевича Елагина, старейшего и опытнейшего секретаря. «Даваясь точь в точь в мою волю, не будешь иметь причины каяться, – известила Екатерина супруга. – Пришли Елагина, я с ним говорить буду и готово слушать, что ему поручишь со мною говорить. И чаю, что сие коротче будет, нежели письменные изражения»[320]320
  Екатерина II и Г. А. Потёмкин. С. 104.


[Закрыть]. Среди записок Екатерины есть недатированное послание, из которого можно сделать вывод об удачном завершении посреднической миссии: «Весьма резонабельное твоё письмо я получила, сей час и на оное буду ответствовать подробно, чего бы теперь учинила, буде бы не время было выйти. Будь спокоен и надёжен, что я тебе отнюдь не враг»[321]321
  Там же. С. 91.


[Закрыть].

«Резонабельное» письмо Григория Александровича вроде бы свидетельствовало о его согласии на установившийся статус-кво. Но уже распространился слух о его «падении». Потёмкин, полагая, что его как отставного фаворита «выживают из дворца», пожелал обрести новый дом. Он написал Екатерине прощальное послание: «…ежели, наконец, мне определено быть от вас изгнану, то лутче пусть ето будет не на большой публике», – и 20 июня отбыл из Петербурга под предлогом инспекции крепостей и войск.

Но Екатерина мудро решила «жилищный вопрос»: Потёмкин навсегда сохранил «квартиру» во дворце и вдобавок получил истинно царский подарок – купленный для него у бывшего гетмана К. Г. Разумовского Аничков дворец на Невском проспекте и 100 тысяч рублей на его обустройство «по вкусу» нового хозяина. Главное же – он не только вернулся в придворный круг и вновь занял апартаменты в Зимнем дворце, но и не утерял влияния. В том же 1776 году он стал князем Священной Римской империи и генерал-губернатором Новороссийской, Азовской и Астраханской губерний.

Так формировалась новая конструкция российского фаворитизма, когда функции интимного друга-помощника и влиятельного вельможи с широким, но чётко не определённым кругом обязанностей стали иметь разных исполнителей. Супруги расстались, но не распался их политический союз. Потёмкин не только не утратил доверия Екатерины, но и нарастил своё влияние на ход государственных дел. Он сосредоточил в своих руках огромные формальные полномочия: глава военного ведомства, член Совета при высочайшем дворе, шеф лёгкой иррегулярной конницы (ему подчинялись все казачьи войска). Получив в управление южные губернии России, простиравшиеся от устья Волги до устья Днепра, он превратился в фактического соправителя императрицы. Отныне львиную долю своего времени и сил Потёмкин отдавал освоению вверенных ему территорий – плодородных, но пустынных степей юга России и берегов Чёрного моря. Одними из первых поселенцев стали христиане (в основном греки и армяне), выведенные из ставшего независимым от турок Крыма; так возникли города Мариуполь и Мелитополь. В 1778 году был основан город-порт Херсон. За несколько лет население Екатеринославской и Херсонской губерний увеличилось более чем вдвое. Екатерина и Потёмкин удачно дополняли друг друга: князь масштабно мыслил, но мог от кипучей деятельности перейти к меланхолии, а более приземлённая Екатерина умела сохранять выдержку в любых обстоятельствах.

А во дворце остался Завадовский – для душевного и телесного отдыха трудолюбивой императрицы. Днём он по-прежнему прилежно исполнял обязанности статс-секретаря, а по вечерам в избранном обществе пребывал уже в ипостаси придворного кавалера и спутника государыни, о чём рассказал другу в 1776 году:

«Надобно тебе знать, что я утром от 9 часов до обеда при лице государыни; после обеда почти до четырёх часов у нея ж; 7-й и 8-й часы провождаются в большом собрании, где все играют, а я не всякой же день. По окончании сего я опять бываю у государыни, и от 10-го часа уже не выхожу из комнаты своей. Дав тебе отчёт верный за целый день, я тебя теперь спрашиваю, когда же мне возможно сыграть 16 робертов[322]322
  Роберт (искаж. роббер) – в некоторых карточных играх тур из трёх партий.


[Закрыть]? Лгут, Сенюшенька, а любовь твоя ко мне заставляет и тебя быть легковерным. Право, я не наживу имя игрока. Я те же правила давно уже присвоил, которых справедливость ты толкуешь ещё мне внятнее. В те часы, когда все играют, по необходимости должно принять карты, чтобы не представлять во весь рост болвана»[323]323
  Письма графа П. В. Завадовского к братьям графам Воронцовым. С. 9.


[Закрыть].

Неизбежно появились просители, стремившиеся через фаворита добиться решения своих вопросов. К примеру, изящный придворный Иван Григорьевич Чернышёв, поставленный руководить морским ведомством при генерал-адмирале цесаревиче Павле, был вхож к императрице, но предпочитал подавать доклады через Завадовского, чтобы они «не замедлились», а заодно старался «приватно» узнать мнение государыни: не надо ли заранее заготовить нужное количество леса для постройки фрегатов и не высока ли покажется запрошенная подрядчиком цена? Можно было аккуратно попытаться помочь голландскому купцу «разрешить» его судно, арестованное в кронштадтском порту адмиралом Грейгом, а заодно наябедничать на командира архангельского порта, который только и думал, «чтоб каким образом достать денег»[324]324
  См.: РГАДА. Ф. 11. Оп. 1. № 351. Л. 1, 1 об., 6–7.


[Закрыть].

Старания Завадовского были по достоинству оценены. «Пётр Васильевич вчера пожалован деревнями (о которых я уже писал указ) в Белоруссии из оставшихся в Гомельском старостве, до 900 душ и при них 16 камней мельниц на реках Цате и Ваге; да в Малороссии в полках, Стародубском – сёлами урядовыми Мефедовкою и короне принадлежащими Лиличами; в Переяславском – местечком Пещаном с мельницами на Супое, в том месте селом Ольхами, хутором Дробовым, слободою Дуниковкою, кои все, можно сказать, одни из лучших»[325]325
  Цит. по: Григорович Н. И. Канцлер князь Александр Андреевич Безбородко в связи с событиями его времени: В 2 т. Т. 1 // Сборник РИО. Т. 26. СПб., 1879. С. 246.


[Закрыть], – с некоторой завистью 11 мая 1776 года писал А. А. Безбородко отцу. Кроме того, Завадовский был повышен в чине – в июне 1776 года стал генерал-майором.

На роль самостоятельной политической фигуры он по-прежнему не претендовал и оставался верным клиентом фельдмаршала Румянцева. Как следует из его писем С. Р. Воронцову, он поддерживал своего бывшего командира и искренне переживал, что тот не умел найти нужный тон в отношениях с императрицей:

«Вчера я с ним изъяснялся наедине. Просил его усердно, чтобы он поступок свой против г[осударыни] переменил на приветливый. Правда, что после сего он несколько с нею поласковее обходится; однакож весьма ещё далеко от того тону, на каком он был в Москве и на которой если бы и здесь обратился, он бы был превознесён. <…>

Что станешь делать с человеком скрыт[н]ым и до безконечности своенравным и упрямым? Для него бы всё могло быть сделано, чего бы только он мог пожелать. Но разсуди сам, Сенюша, поставив себя вместо царя. Если бы не являл к тебе кто ни есть усердия, стал ли бы ты ему кланяться? К его талантам всегда была доверенность отличная; оставалось токмо приобресть оную со стороны сердца. Но сей пункт он сам теперь пренебрёг, а оной-то и употребили помощию себе коварники. Я тебе не могу описать, сколько мучусь я сокрушением сердечным, взирая на его поведение»[326]326
  Письма графа П. В. Завадовского к братьям графам Воронцовым. С. 8.


[Закрыть].