Текст книги "Фавориты Екатерины Великой"

Полуотставка

Очевидно, причины спешить в Петербург у Григория Григорьевича были. Десять лет он стоял рядом с троном и обосновался во дворце как ближайшая к государыне особа. Теперь же он впервые почувствовал непрочность своего положения. 3 августа 1772 года Сольмс проинформировал прусский двор:

«В отсутствие графа Григория Орлова произошла перемена, хотя и совершенно естественная, однако неожиданная, именно та, что её величество привыкла обходиться без него, изменила к нему свои чувства и перенесла свою благосклонность на другое лицо. <…>

Постоянное пребывание этого офицера в Петергофе, его забота быть всегда там, где находилась русская императрица, старание, с которым государыня искала отличить его среди толпы, заметные довольство и весёлость, проявляемые ею со времени отъезда прежнего любимца, дурное расположение духа и недовольство родственников и друзей последнего, наконец, тысячи ничтожных обстоятельств открыли глаза придворным, и, несмотря на то, что дело и до сих пор держится в большом секрете, нет, однако, никого из ежедневно бывающих при дворе, кто бы сомневался в том, что Васильчиков в самой большой милости у государыни, особенно с той поры, как он, несколько дней тому назад, был назначен камер-юнкером»[192]192
  Дипломатическая переписка прусских посланников при русском дворе. Донесения графа Сольмса Фридриху II и ответы короля, 1772 по 1774 г. // Сборник РИО. Т. 72. СПб., 1891. С. 225–227.


[Закрыть].

Наблюдения иностранного дипломата передают атмосферу придворного мира, где не слишком заметному персонажу, оказавшемуся в нужное время в нужном месте, мог внезапно открыться счастливый «случай»; где придворные подмечали и обсуждали поведение и настроение монархини, её жесты и знаки – кому и почему оказано внимание. Важно было первым сообразить, что восходит новое светило, успеть услужить счастливцу, а вчерашнего любимца «обнести» в глазах государыни.

Екатерина сочла, что решительного, а то и буйного графа в столицу лучше не допускать. Посланный ему навстречу курьер вручил предписание отправляться в Гатчину – якобы из-за необходимости выдержать карантин. Автор известного и скандального сочинения о царствовании Екатерины Жан Анри Кастера сообщил, что, получив это приказание, Орлов «сохранял глубокое молчание и поворотил на Гатчинскую дорогу». Немецкий же сочинитель «Анекдотов…» описал ситуацию более драматически:

«Граф Орлов, которому сие пожелание несносным казалось, хотел сначала принудить угрозами и криком, чтобы его пустили далее ехать, однако ничего не успел и под прикрытием данного ему караула препровождён был в Гатчину… Когда граф Орлов приехал в Гатчину, то никто из служителей его не узнал, его даже боялись, поелику во время дальнего пути отросла у него страшным образом борода, также и платье его было разорвано, так что, исключая его знатность, не можно было подумать, чтобы он был граф Орлов, хотя всё сие с намерением и по совету других делал, дабы его не узнали, и таким образом тем надёжнее достичь он мог Петербурга».

Вряд ли этот рассказ достоверен, но слухи и толки о придворной «революции» могли гулять по Петербургу.

Приехав в начале сентября в Гатчину, Орлов заболел. Государыня отправила к нему лейб-медика Крузе. Полуотставленный граф, по сообщению прусского посла, по-прежнему получал содержание, имел придворную прислугу и принимал родных и друзей[193]193
  См.: Там же. С. 258.


[Закрыть].

Ситуация должна была как-то разрешиться. В дальнейшем процедура попадания в «случай» и лишения статуса фаворита будет отработана, но пока у Екатерины такого опыта ещё не было, и она находилась в затруднении: допускать во дворец бывшего любимца не желала, долго держать под боком буйного вельможу в неопределённом положении считала неудобным, а лишать его чинов и отправлять в ссылку было не за что. Идеальным выходом стали бы добровольная отставка графа и его отъезд в дальние «деревни», но сам он к такому развитию событий был не склонен. Секретарь саксонского посольства Георг Адольф Вильгельм фон Гельбиг (он прибыл в Россию в 1787 году и провёл здесь восемь лет), усердно собиравший сведения об избранниках императрицы, уверял, что посланные к Орлову вельможи А. В. Олсуфьев и И. И. Бецкой привезли миллион рублей, но отчаянный граф отказался принять деньги под предлогом, что «это было бы слишком тяжело для государства»[194]194
  Гельбиг Г. Указ. соч. С. 300.


[Закрыть].

Орлов якобы заявил, что «не хочет ни в чём условливаться и предоставляет всё на решение своей государыни»[195]195
  Дипломатическая переписка прусских посланников при русском дворе. Донесения графа Сольмса Фридриху II и ответы короля, 1772 по 1774 г. С. 265.


[Закрыть]. Екатерина прибегла к посредничеству его более разумного старшего брата Ивана; авторитетный «старинушка» сумел успокоить Григория, а практичная императрица предложила бывшему возлюбленному договор на очень выгодных условиях: обещала предать все недоразумения «совершенному забвению» и объявила, что его дипломатический провал официально объясняется исключительно действиями «турецкого двора»; взамен он должен был во избежание «неприятных обстоятельств» взять на год «увольнение» от дел и жить в Москве или в имениях, за что ему полагался утешительный приз:

«Полтораста тысяч, кои я ему жаловала ежегодно, я ему впредь оныя в ежегодную пенсию производить велю из Кабинета.

На заведение дома я ему жалую одиножды ныне сто тысяч рублей.

Все дворцы около Москвы, или инде, где они есть, я ему дозволяю в оных жить, пока своего дома иметь не будет.

Люди мои и экипажи, как он их ныне имеет, при нём остаются, пока он своих заведёт; когда же он оных отпустить заблагоразсудит, тогда обещаю их наградить, по мере ему сделанных от них услуг.

Я к тем четырём тысячам душам, кои ещё граф Алексей Григорьевич Орлов за Чесменскую баталию не взял, совокупляю ещё шесть тысяч душ для графа Григорья Григорьевича Орлова, с тем чтоб он оныя выбрал или из моих псковских, или же из тех, кои у меня на Волге, или в которых уездах сам заблагоразсудит, всего десять тысяч душ.

Сервиз серебряный французский выписной, который в Кабинете хранится, ему же графу Григорью Григорьевичу жалую, совокупно с тем, который куплен для ежедневного употребления у датского посланника.

Как дом у Троицкой пристани (Мраморный дворец. – И. К.) готов будет, то, убрав его, как я намерена была, ему же, графу Григорью Григорьевичу Орлову, отдам вечно и потомственно.

Все те вещи, кои хранятся в каморцалмейстерской и у камердинеров, под именованьем его графских, и о коих сам граф Григорий Григорьевич Орлов о многих не знает, ему же велю отпустить.

По прошествии первого года лучше сам граф Григорий Григорьевич Орлов в состоянии найдётся располагать, как заблагоразсудит, и сходственнее с его к отечеству и к службе моей всегдашним усердием; с моей же стороны, я никогда не позабуду, сколько я всему роду вашему обязана и качеств тех, коими вы украшены и колико оныя отечеству полезны быть могут, и я надеюсь, что cиe не есть последний знак той честности, кою и вы во мне почитаете. Я же в сём иного не ищу, как обоюдного спокойствия, кое я совершенно сохранить намерена»[196]196
  Бумаги императрицы Екатерины II, хранящиеся в Государственном архиве Министерства иностранных дел // Сборник РИО. Т. 13. С. 270–272.


[Закрыть].

Григорий Григорьевич условия принял, но попросил узаконить некогда дарованный ему титул князя Священной Римской империи и дать увидеться с императрицей, после чего собирался отбыть на лечение водами на французский курорт Спа.

Первая просьба была удовлетворена уже 4 октября: генерал-прокурору поступили соответствующий указ и княжеский диплом на латыни; его копию сенаторы отдали в Герольдию, а подлинник отправили Орлову[197]197
  См.: РГАДА. Ф. 286. Оп. 2. № 19. Л. 505–510.


[Закрыть]. На вторую не последовало ни разрешения, ни запрета. В ноябре 1772 года отставленный фаворит отправился из Москвы в Ревель, где незадолго перед тем купил замок Лоде с имением. 23 декабря теперь уже официальный обладатель княжеского достоинства прибыл в Петербург и на следующий день был принят Екатериной в присутствии И. И. Бецкого и статс-секретаря И. П. Елагина.

Очевидно, аудиенция прошла успешно: императрица на выходе из покоев милостиво беседовала с бывшим любимцем, а сам он был весел и даже шутил со своим преемником. Екатерина же продолжала заботиться о душевном состоянии дорогого для неё человека – попросила почт-директора, чтобы к Григорию не попадали заграничные газеты, в которых неделикатно «упоминается о нынешнем его положении», и даже лично написала какому-то немецкому издателю, что известие о ссылке фаворита ложно[198]198
  См.: Бумаги императрицы Екатерины II, хранящиеся в Государственном архиве Министерства иностранных дел // Сборник РИО. Т. 13. С. 275–276.


[Закрыть].

Князь, как и было обещано, остался при всех своих постах: «генерал-фельдцейгмейстер, над фортификациями генерал директор, Кавалергардского корпуса шеф, генерал-адъютант, действительный камергер, лейб гвардии Конного полку подполковник, Канцелярии опекунства иностранных президент и разных орденов кавалер».

По именным указам от 17 сентября и 22 декабря 1772 года за чесменскую победу Алексей Орлов получил четыре тысячи крепостных душ, а Григорий «в рассуждении великих услуг и ревности к ея императорскому величеству» шесть тысяч, «где сам за благо изобретёт». Алексею приглянулись земли обширной дворцовой Хатунской волости близ Серпухова; часть из них он подарил братьям Владимиру и Фёдору. Григорий уже в декабре выбрал себе имения с 1631 душой в Ростовском уезде, 995 в Нижегородском, 1790 в Ярославском и 1427 в Костромском[199]199
  См.: РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3. № 30747. Л. 3–3 об.


[Закрыть]. Жалованные грамоты на эти владения были выданы братьям в декабре 1775 года[200]200
  См.: Там же. Ф. 154. Оп. 2. № 2. Л. 46–48, 50–53.


[Закрыть]. Обещанный Григорию 150-тысячный пенсион неукоснительно выплачивался ему до самой смерти.

Уникальным прощальным подарком государыни стал серебряный сервиз, заказанный ею по рекомендации скульптора Э. М. Фальконе у парижского королевского ювелира Жака Ретье в 1770 году. Указом от 17 сентября 1772 года Екатерина пожаловала его Орлову вместе с ещё одним сервизом, приобретённым у датского посланника. Григорий расписался в получении обоих (весом 79 пудов 17 фунтов и 7 пудов 9 фунтов серебра соответственно) и стал обладателем роскошного набора посуды и столовых приборов. Первый сервиз на 60 персон состоял из трёх комплектов – столового, чайно-кофейного и десертного «вызолоченого», – включавших почти три тысячи предметов в стиле классицизма с «антическими украшениями» для изысканной трапезы: сотни тарелок, блюда, подносы, судки, террины (супницы) с крышками, суповые чаши, «погребцы», солонки и перечницы, соусницы, «шоколадник», «раковины на устерсы (устрицы. – И. К.)», «рюмочки для яиц», «передачи (подставки. – И. К.) для бутылок» и рюмок. Стол князя украшали два серебряных самовара, а к чайникам полагались спиртовые «камфорки»… Подарок обошёлся государыне в 283 293 рубля 68 копеек, а доставляли его в Петербург по мере готовности в течение нескольких лет. Но пользовался им фаворит недолго. Сервиз хранился в так и не отделанном до конца Мраморном дворце; после смерти хозяина Екатерина в 1784 году выкупила его и использовала по назначению. При Николае I, не любившем бабушку, часть предметов пошла на переплавку; в 1920—1930-е годы многие вещи были проданы за границу и находятся теперь в частных коллекциях[201]201
  См.: Фелькерзам А. Е. Описи серебра дворца его императорского величества: В 2 т. Т. 2. СПб., 1907. С. 101–103, 119–121; Лопато М. Указ. соч. С. 23–24.


[Закрыть].

Григорий Григорьевич вёл себя достойно, не раз благодарил Елагина за «благодеяния» и свои просьбы к императрице передавал через него, не беспокоя её лично[202]202
  См.: РГАДА. Ф. 11. Оп. 1. № 848. Л. 1–2, 3–5 об.


[Закрыть]. Во дворце бывал, но не вёл себя навязчиво и, по словам графа Сольмса, «имел вид человека, который, чувствуя себя избавленным от тяжести, хочет насладиться свободою, и что он пожелал вернуться ко двору только для того, чтобы восторжествовать над замышлявшими держать его вдали, порадоваться их смущению и показаться публике, которая могла считать его виноватым». Сольмс передавал, что лакеи и горничные императрицы «озабочены и недовольны» её охлаждением к бывшему любимцу: «…все они знали графа Орлова, привыкли к нему, он их любил и покровительствовал им». Екатерина могла быть довольна: неверный фаворит относительно безболезненно превратился в доброго друга.

Французский дипломат Франсуа Мишель Дюран в мае 1773 года передал в Париж слова императрицы, сказанные «одному близкому ей лицу»:

«…я многим обязана Орловым; я осыпала их деньгами и почестями и всегда буду им покровительствовать; они могут, в свою очередь, быть полезны мне, но моё решение принято бесповоротно. Я терпела одиннадцать лет; я хочу жить наконец так, как мне заблагорассудится, и совершенно независимо. Что касается князя, он может делать всё, что ему вздумается: он волен путешествовать или остаться в Poccии, пить, охотиться; он может занять свои прежние должности и заведовать вновь делами. Если он будет вести себя как следует, то заслужит всеобщее уважение; ежели поведёт себя дурно – покроет себя позором. Природа создала его русским мужиком, таковым он останется до смерти. В любви он так же неразборчив, как в еде: калмычка, финляндка и самая изящная придворная дама в этом отношении для него безразличны; такова его бурлацкая натура»[203]203
  Цит. по: Из дипломатической переписки о России XVIII века // РС. 1896. № 4. С. 116.


[Закрыть].

Екатерина, в свою очередь, получила такую же свободу в личной жизни и произвела дворцовую «перемену» без потрясений в системе управления. В 1774 году она честно призналась Потёмкину: «Сей (Орлов. – И. К.) бы век остался, естьли б сам не скучал». Жалуя новому избраннику генерал-адъютантство, она предупредила:

«Только одно прошу не делать: не вредить и не стараться вредить кн[язю] Ор[лову] в моих мыслях, ибо я сие почту за неблагодарность с твоей стороны. Нет человека, которого он более мне хвалил и, по-видимому мне, более любил и в прежнее время, и ныне до самого приезда твоего, как тебя. А естьли он свои пороки имеет, то ни тебе, ни мне непригоже их расценить и разславить. Он тебя любит, а мне оне друзья, и я с ними не расстанусь. Вот те нравоученье: умён будешь – приимешь; не умно будет противуречить сему для того, что сущая правда»[204]204
  Екатерина II и Г. А. Потёмкин. С. 12.


[Закрыть].

Потёмкин оказался достаточно умён, чтобы внять предостережению.

Григорий Григорьевич смирился с появлением во дворце и в спальне Екатерины своего тёзки. Потёмкина он знал давно и когда-то сам рекомендовал храброго офицера Румянцеву. Его обидело лишь стремительное должностное возвышение младшего по чину: 30 мая 1774 года тот стал генерал-аншефом и вице-президентом Военной коллегии, то есть начальником генерал-фельдцейхмейстера. «Сумасброд» Орлов устроил императрице сцену и отбыл из Царского Села в столицу, но уже 6 июня сидел на царском обеде вместе с Потёмкиным и вскоре опять стал частым гостем за трапезой[205]205
  См.: Там же. С. 30–31; Камер-фурьерский церемониальный журнал 1774 года. СПб., 1864. С. 279, 387, 390, 401, 416, 419, 420, 426, 428, 431, 450, 454, 457, 475, 484, 492, 501, 503.


[Закрыть]. В конце концов он смог отдать должное сопернику. «Кн[язь] Ор[лов] всегда говорил, что Пот[ёмкин] умён, как чёрт»[206]206
  Екатерина II: искусство управлять / А. В. Храповицкий, А. М. Грибовский, Р. Дама. М., 2008. С. 52.


[Закрыть], – признала императрица в 1788 году.

В свою очередь Потёмкин, вступивший было в командование Конной гвардией, с возвращением Орлова из-за границы в начале 1776 года «от команды полку… отказался и не велел к себе с репортами ездить»[207]207
  Письма графини Е. М. Румянцовой к её мужу, фельдмаршалу графу П. А. Румянцову-Задунайскому. 1762–1779 г. СПб., 1888. С. 201.


[Закрыть].

По окончании «случая» Григория Григорьевича ушли в отставку его младшие братья – сначала Фёдор, а затем и Владимир. В феврале 1774 года прибывший на побывку с островов Эгейского моря Алексей Орлов, со слов самой императрицы, ехидно осведомился у неё о новом увлечении:

«Ал[ексей] Гр[игорьевич] у меня спрашивал сегодня, смеючись, сие: “Да или нет?” На что я ответствовала: “Об чём?” На что он сказал: “По материи любви?”

Мой ответ был: “Я солгать не умею”. Он паки вопрошал: “Да или нет?” Я сказала: “Да”. Чего выслушав, расхохотался и молвил: “А видитеся в мыленке?” Я спросила: “Почему он сие думает?”

“Потому, дескать, что дни с четыре в окошке огонь виден был попозже обыкновенного”. Потом прибавил: “Видно было и вчерась, что условленность отнюдь не казать в людях согласия меж вами, и сие весьма хорошо”»[208]208
  Екатерина II и Г. А. Потёмкин. С. 13–14.


[Закрыть].

Бесстрашный герой-флотоводец, «смеючись», ещё и похвалил самодержавную императрицу за соблюдение конспирации на любовных свиданиях, хотя, надо полагать, лично проследил за событиями в бане. И Екатерина подобную наглость не только терпела, но и принимала дерзкого генерал-аншефа за обедом как ни в чём не бывало[209]209
  См.: Камер-фурьерский церемониальный журнал 1774 года. С. 97, 100, 123, 125, 126, 129, 138, 139, 145.


[Закрыть], что лишний раз подтверждает, насколько близкими были для неё Орловы. Алексей Григорьевич всё понял верно. Победно вернувшись с флотом из Средиземного моря (попутно захватив в Италии и доставив в Петербург самозванку «княжну Тараканову»), он в ноябре 1775 года тоже подал прошение об отставке, «пришед в несостояние, растроив всё моё здоровье и не находя себя более способным», – и тут же получил её вместе с «благоволением за столь важные труды и подвиги его».

Потерял посты З. Г. Чернышёв – президентство в Военной коллегии, должности подполковника Преображенского полка и шефа кавалергардов достались Потёмкину. У того, в свою очередь, появились новые противники в лице братьев Александра и Романа Воронцовых. Но перегруппировки в «верхах» теперь совершались плавно, без резких потрясений и для самих участников событий, и для всего государственного механизма.

В начале 1773 года Григорий Орлов, будучи в официальном отпуске, уехал в Ревель, а по возвращении в мае формально приступил к исполнению своих должностей и как ни в чём ни бывало стал появляться при дворе – в камер-фурьерском журнале этого года он 139 раз упоминается в качестве присутствующего на обедах и выходах императрицы. Тем не менее порой он хандрил, хворал, играл в карты, проигрывая крупные суммы – однажды целых 12 тысяч рублей. В 1774 году у него проявились первые признаки болезни – о «странных припадках» Владимир Орлов сообщал брату Алексею[210]210
  См.: Орлов-Давыдов В. П. Биографический очерк графа Владимира Григорьевича Орлова: В 2 т. Т. 1. СПб., 1878. С. 306–307, 313.


[Закрыть].

Он испросил у Екатерины отпуск за границу на два года и в январе 1775-го отбыл в европейское турне, в ходе которого посетил Берлин, Вену, Париж и Лондон. Знатный и богатый русский «боярин» «путешествовал по-царски» и производил сильное впечатление на иностранцев. «…привлекает взоры своей постатью и своими бриллиантами, которых у него так много, что он ими покрыт. Наши барыни таращут глаза на его широкие плеча»[211]211
  Из Парижа о России во времена былые // РА. 1909. № 11. С. 201.


[Закрыть], – писал какой-то российский путешественник о его появлении в Версале в июле 1775 года. Но вдали от родины князь долго не выдержал – уже в начале 1776-го, а вскоре серьёзно заболел: английский поверенный в делах Ричард Оукс в донесении от 8 (19) марта сообщил о перенесённом Орловым «ударе паралича»; больного дважды навещала императрица, чем даже вызвала ревность нового фаворита[212]212
  См.: Дипломатическая переписка английских послов и посланников при русском дворе с 1770 по 1776 г. С. 513.


[Закрыть]. К счастью, он быстро оправился и опять стал появляться при дворе, чувствуя себя там вполне уверенно, и даже на церемонии венчания наследника престола великого князя Павла 7 октября 1776 года отодвинул Потёмкина, чтобы пройти следом за государыней.

Появлялся Орлов и в Совете при высочайшем дворе, хотя выступал, судя по протоколам заседаний, редко: представлял свои мнения о ведении военных действий и доставке артиллерии для осады Очакова; предлагал ни в коем случае не уступать занятых крепостей Керчь и Еникале. При обсуждении мер по подавлению восстания Пугачёва он резонно указал, что предложение поставить в деревнях «рогатки и заставы» с целью не пропустить бунтовщиков из-под Оренбурга в другие провинции неисполнимо: власти не располагают потребным количеством войск, а местные мужики воевать не будут, зато станут чинить «зацепки» проезжающим; в итоге и те и другие «скорее к соединению с возмутителями расположены будут»[213]213
  См.: Архив Государственного совета. Т. 1. Ч. 1. С. 253, 262, 265, 272, 445.


[Закрыть]. Но он был настолько наивен, что поверил авантюристу, ржевскому купцу Астафию Долгополову, предоставившему подложное письмо якобы от яицких казаков с обещанием выдать властям Пугачёва, помог получить аудиенцию у царицы и две тысячи рублей (на обратном пути мошенник пытался скрыться с деньгами, но был пойман и отправлен на пожизненную каторгу в Рогервик).

Однако особого усердия на службе Орлов больше не проявлял. Сольмс доложил в Берлин о бывшем любимце императрицы:

«…ничего не ищет, не добивается ничего и не имеет никаких намерений мстить тем, которые были причиной его удаления; торжество же его состоит в том, что он может свободно появляться при дворе, где чувствует себя так же непринуждённо, как и прежде. Кажется, и сам он не хочет вернуться к той степени милости, на которой он был, и, напротив, очень доволен и своей полной независимостью, и тем отличием, которое ему всюду оказывают, и получением 200 т[ысяч] рублей на свои расходы. Теперь излюбленная тема разговоров его – хвастовство своими богатствами»[214]214
  Дипломатическая переписка прусских посланников при русском дворе. Донесения графа Сольмса Фридриху II и ответы короля, 1772 по 1774 г. С. 356.


[Закрыть].

Конечно, Орлову было чем похвастаться. После его смерти Екатерина в числе прочего имущества бывшего фаворита купила бриллиантовые пуговицы от его камзола[215]215
  См.: РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3. № 61802. Л. 76 об.


[Закрыть].

Князь позволял себе публично порицать светское общество – мол, «смешно в России изучать французский язык и говорить на нём». Столь же непринуждённо Орлов интересовался молодыми прелестницами; в обществе судачили, что он отобрал для своего удовольствия четырёх выпускниц Смольного института[216]216
  Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II. С. 89, 104.


[Закрыть].

Отставной фаворит уже более спокойно смотрел на возвышение других «случайных» людей и лишь однажды, в 1778 году, будучи, по словам Екатерины, «подущаем братьями, шёл против кн[язя] Потёмкина, но когда призван был для уличения к[нязя] П[отёмкина] в худом правлении частью войска, то убеждён был его резонами и отдал ему всю справедливость»[217]217
  Екатерина II: искусство управлять. С. 16.


[Закрыть].

Он по-прежнему считался важным вельможей, к которому нужно относиться с почтением. Молодой барон Мари Даниель Бурре де Корберон из свиты французского посла описал «приёмный день» у Орлова:

«Кабинет князя был полон людьми, ожидающими его выхода. Это был настоящий двор, о котором у нас, в европейских странах, не имеют понятия. Наши министры и даже принцы крови принимают вполне одетые и относятся к публике с уважением. А здесь азиатские нравы оставили ещё за собою деспотическую небрежность, вследствие которой высокопоставленные люди обращаются с публикой довольно нахально. Князь вышел к нам из своей комнаты в халате, с растрёпанными волосами и с длинной трубкой во рту. Все стали подходить и раскланиваться. Когда пришла моя очередь, то я сказал, что несколько раз уже заезжал к нему, но не заставал. Князь не дал мне договорить, взял за руку и сказал, что очень рад был исполнить моё желание и вперёд просит пользоваться его услугами. Затем он сел в кресло, велел парикмахеру делать папильотки, а сам продолжал курить и разговаривать. Со мной он, однако ж, говорил не долго. Спросив о некоторых общих знакомых, он приказал показать мне свою картинную галерею. Когда я проходил через толпу, все меня приветствовали – такую власть над людьми имеет фавор сильного человека! Осмотрев картины, среди которых есть хорошие, преимущественно фламандской школы, я вернулся опять к князю, простился с ним и ушёл очень довольный своим визитом»[218]218
  Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II. С. 161–162.


[Закрыть].

Однако фавор Орлова миновал бесповоротно. Сам он это понимал, и, кажется, не жалел об утраченном. Обратившемуся к нему в 1778 году по старой памяти английскому послу Гаррису (его страна в ту пору вела войну с восставшими американскими колониями и желала российской помощи) он честно ответил, что «уже не имеет никакого влияния при дворе, что противная партия взяла верх и что он слишком много обязан ея императорскому величеству, чтобы стараться свергнуть эту партию такими средствами, какие несомненно причинили бы ей много огорчений и беспокойства»[219]219
  Лорд Мальмсбюри о России в 1778–1783 годах // РА. 1866. № 4. С. 586.


[Закрыть].

В 1770-е годы неизвестный художник написал портрет Григория Григорьевича (он сначала был собственностью семьи, а сейчас выставляется в Третьяковской галерее). Сорокалетний вельможа с заметным брюшком выглядит старше своих лет, уже не красуется на коне в доспехах, а позирует, слегка подбоченясь, в отороченном горностаем (символ княжеского достоинства) богатом кафтане или шубе, при орденской ленте с жалованным миниатюрным портретом императрицы 1771 года, со спокойным выражением лица и чуть насмешливым взглядом. Нет никаких предметов, говорящих о служебных обязанностях портретируемого, а листы под его рукой похожи на рисунки или планы, ведь теперь он мог гораздо больше времени уделять строившейся для него роскошной резиденции – «каменному дому у почтовой пристани» (при Петре I на этом месте сушествовал Почтовый двор), или Мраморному дворцу, при сооружении которого использовались гранит и 32 сорта карельского, уральского, греческого и итальянского мрамора.

«Здание благодарности» на набережной Невы возводилось в 1768–1785 годах по проекту Антонио Ринальди и под личным надзором императрицы, которая не раз посещала стройку и требовала, чтобы там ничего не делалось, «не доложась меня». В парадной анфиладе дворца появились Орловский и Екатерининский залы. Первый украшали выполненные Ф. И. Шубиным скульптурные портреты пятерых братьев Орловых из белого греческого мрамора и барельефы, посвящённые победам Алексея Орлова-Чесменского. Во втором на стенах и мебели красовались золотые вензеля императрицы, потолочный плафон кисти Стефано Торелли представлял «Славу России относящуюся на бессмертные нашей августейшей императрицы дела», а под резным золочёным балдахином с короной и бархатными занавесями находился портрет самой Екатерины II.

Роскошный Мраморный зал был облицован мрамором семи пород более тридцати оттенков и прибайкальским лазуритом. Аллегорические барельефы на темы античной истории напоминали о верности и чести Орлова, а сюжет плафона работы Торелли «Свадьба Купидона и Психеи» повествовал о счастливом соединении влюблённых, преодолевших все испытания. Молодой французский дипломат, осмотревший дворец в мае 1779 года, не смог скрыть восхищения, но всё же похулил «плохие статуи» и неудачное расположение комнат. Тут, кажется, имела место явная зависть: надо же, какая роскошь досталась грубому русскому мужику (только стекло в одном дворцовом окне стоило 27 рублей!), который даже «не годится для дамского общества»[220]220
  См.: Интимный дневник шевалье де Корберона, французского дипломата при дворе Екатерины II. С. 201.


[Закрыть]. Впрочем, похоже, не все дамы были с ним согласны…

Только по сохранившимся счетам на строительство дворца с 1768 по 1785 год было уплачено 1 219 677 рублей 46 ¹/₄ копейки. Справить новоселье князь не успел, скончавшись в 1783 году, зато успел собрать для украшения своего нового дома коллекцию живописи. Художественные предпочтения Григория Григорьевича были достаточно просты – его интересовали прежде всего изображения коронованных особ. Среди девяноста восьми портретов картинной галереи – все цари из династии Романовых от Михаила Фёдоровича до Екатерины II (конный портрет кисти В. Эриксена), а также прусский король Фридрих II, шведский Карл XII, датские Кристиан V и Фредерик IV, английские Карл I и Георг III, австрийская эрцгерцогиня Мария Терезия и мелкие немецкие князья, родители Екатерины II[221]221
  См.: Казанина Н. В. Портреты из коллекции Г. Г. Орлова: к вопросу о реконструкции картинной галереи Мраморного дворца // Страницы истории отечественного искусства: Сборник научных трудов. Вып. 17. СПб., 2009. С. 40–49.


[Закрыть]. Многие портреты были копиями, сделанными по заказу князя художниками А. П. Антроповым и Г. Д. Молчановым. Ведал же всей художественной коллекцией «живописных дел мастер» Георг Карл Герлах.

Видимо, не без подсказки таких специалистов в собрание князя попали настоящие шедевры. Что-то доставили комиссионеры самой императрицы, что-то князь покупал на аукционах и во время заграничных путешествий. Согласно составленному при приёме дворца в казну «Каталогу картин Мраморного дворца с указанием мест их повески» в пяти залах размещались образцы разных европейских школ живописи, в том числе картины «от лучших мастеров, то есть Рубенса, Рафаела, Ванлова (ван Лоо. – И. К.), Рембран[д]та, Кареджа (Корреджо. – И. К.), Шпаньолета (? – И. К.)». 383 живописных полотна были оценены в 47 080 рублей, «а за миниатюрные, финифтянные, мозаические, костяные и прочие всего 210 штук за 12 920 рублей»[222]222
  Цит. по: Белковская В. М. Картинная галерея Г. Орлова. К истории живописи XVIII века // Страницы истории отечественного искусства. Вып. 14. СПб., 2007. С. 237.


[Закрыть]. Имелся в Мраморном дворце и минц-кабинет с коллекцией монет и медалей, которые потом попали в императорское собрание.

Сам же Орлов предпочитал проводить время в любимой Гатчине. Там тоже шла грандиозная стройка. Каменный дворец был заложен 30 мая 1766 года по проекту Ринальди; строительство вёл его помощник, «каменных дел мастер» Микеле Кьеза. Директором-распорядителем выступал доверенный человек князя Рейнгольд Вильгельм (Вилим Романович) фон Польман. По уверению составителя «Анекдотов из жизни князя Григория Григорьевича Орлова» этот немецкий выходец служил в голштинских войсках Петра III, был отставлен, а затем каким-то образом вошёл в доверие к фавориту, управлял его хозяйством и по его протекции попал на придворную службу. Последнее соответствует действительности: Польман стал камергером, а затем егермейстером в чине генерал-поручика, в 1770-х годах возглавлял Контору вотчинного правления Царского Села. Его тёзка и родственник (возможно, брат или сын) состоял флигель-адъютантом штаба генерал-фельдцейхмейстера и в 1777 году был назначен старшим адъютантом. После отставки Вилима Романовича в 1778 году его место занял другой адъютант генерал-фельдцейхмейстера подполковник Фридрих Вильгельм (Фёдор Фёдорович) Буксгевден, который и завершил строительство дворца.

Официальной датой окончания работ считается 1781 год, как значилось на памятной бронзовой доске[223]223
  См.: Спащанский А. Н. Указ. соч. С. 55–56.


[Закрыть]. Однако уже к середине 1770-х возведение дворцового комплекса было завершено, и Орлов вывез в Гатчину свои коллекции, ранее хранившиеся в доме на Мойке. Князь обладал довольно большим собранием скульптур, приобретённых, естественно, с помощью того же Ринальди и самой Екатерины. Мог ли фаворит не любить античное искусство, которым была очарована государыня? А потому статуи, бюсты и барельефы – подлинные древние обломки и копии – оказались у князя. Многие из них были куплены в Италии фаворитом Елизаветы Петровны и настоящим знатоком Иваном Ивановичем Шуваловым[224]224
  См.: Там же. С. 136–138.


[Закрыть]. Кроме того, Орлов, в оружии явно разбиравшийся лучше, нежели в искусстве, был обладателем более шестисот ружей и почти 150 пистолетов[225]225
  См.: Родионов Е. А. История коллекции оружия Гатчинского дворца с 1770-х до 1941 г. // Труды исторического факультета Санкт-Петербургского университета. История и археология. № 16. СПб., 2013. С. 285–287.


[Закрыть].

В Гатчине князь проводил «естественнонаучные» опыты. Правда, никаких учёных открытий он не сделал, да, вероятно, к этому и не стремился – видимо, ему нравился сам процесс. Здесь у него хранился подаренный уральским заводчиком Н. А. Демидовым природный магнит, удерживавший пятипудовый корабельный якорь; на башне дворца появились громоотвод и оборудованная астрономическими приборами обсерватория (ещё один телескоп имелся над покоями Орлова в деревянном летнем дворце в столице). Он в компании императрицы с интересом наблюдал, как на морозе «разлетелась со страшным треском» заполненная водой чугунная бомба…

Одновременно с дворцом создавался входящий в моду английский парк, который, в отличие от регулярного французского, должен был воспроизвести природу в её естественной красоте, но усилить впечатление с помощью искусства садовника, чтобы воздействием на чувства возвышать и облагораживать душу зрителя, вроде бы случайно раскрывая перед ним природные виды и творения рук человеческих.

Таким мастером садового искусства стал шотландец Чарлз Спаррод. Для создания как бы естественного пейзажа по его указаниям была исправлена береговая линия озёр, убрана дикая поросль, открыты виды, кое-где почти полностью заменена растительность. Гряда Длинного острова, разделяющая озёра и сад, позволила создать несколько участков с разными пейзажами. В той части берега, которая просматривалась из окон кабинета князя Григория в башне, была выкопана гавань, очертаниями напоминавшая Чесменскую бухту, а на полуострове поставлен Чесменский обелиск в память о выдающейся победе его брата Алексея над турецким флотом. Берега были украшены павильоном Венеры, террасой-пристанью и каменными мостами[226]226
  См.: Спащанский А. Н. Указ. соч. С. 158–161.


[Закрыть].