Текст книги "Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки"

Научите меня хоть что-нибудь делать-3

Как и кровожадно обещал чуть выше, я домучаю вас третьей, заключительной главой о вашем «работяге-многостаночнике».

Когда-то, в бытность «трудов моих» в пресловутой Репаблике, знавал я страшноглазого Олега – менеджера по «сиди-шкам» и винилу, по совместительству бывшего алкаша, а ныне нервного и параноидального укурка. (Ну чем-то нужно было заменить милый сердцу напиток). Весьма часто он незаметно подбирался ко мне и очень вкрадчиво говаривал: «Мне кажется, что ты очень ленивый…». Разумеется, намекая на моё скорое увольнение.

Я преисполнялся священным негодованием, тем более что я-то доподлинно знал кто так преподло «вломил» меня по этой оскорбительной для «стахановца» теме. Такой же завязавший «торчок» субтильной наружности, сменивший свои ласкающие страсти на какую-то мутную тибето-непальскую псевдорелигию московского разлива и дичайшую страсть к мелкой власти, что давала ему гордая должность «старший продавец». «Да я… Да тут вообще всё на мне!..» – и прочие обиженные выкрики изливались из меня, «главного трудолюба» гламурной магазки.

Ну конечно же, и тогда и теперь я прекрасно осознавал, что я и в самом деле ЛЕНТЯЙ, причём лентяй кубический, параллелограммический или ещё повыше. Я – идеальное воплощение этого термина и несу с гордостью на плечах своих это тяжкое, но почётное бремя.

Но лень ленью, а порой приходилось-таки нюхнуть боевого пороху, к примеру, на славном поприще автора и ведущего моей бездарной радиопрограммы, когда я четыре хлебосольных месяца беспомощно копировал нарочито жлобскую манеру блистательного Николая Фоменко. У меня даже остались записи нескольких, с позволения сказать, «программ», но переслушивать их пока, признаюсь, страшновато.

Была безмерно хороша и должность охранника в крошечном магазине обуви, где странный молодой человек с рокерской косой зачем-то стоял в углу по десять часов в сутки. Жуткая вещь, знаете ли, когда тебе абсолютно нечего делать так много времени – доходило до того, что я измождённо следил за секундной стрелкой на настенных часах, отмеряя в самогипнозе: «Вот ещё минутка прошла… Ещё четыре раза вот так и уже пять испарилось…». Это злодейское преступление против человечества – столь цинично убивать драгоценное время, но таковы жестокие законы «самой нужной профессии на земле».

А ведь и украсть-то тут было ничегошеньки невозможно – немодные ботинки и туфли были выставлены в единственном экземпляре, и даже унылые, незадачливые наркоманы уходили от нас, не солоно хлебавши.

Как-то раз заглянул в «мой обувной» ну очень уж «правильный пацан», и, завидев охранника такой экзотической наружности, подозрительно и с полупрезрением произнёс: «Это ещё что за БГ?!». Я так и не понял, лестно мне должно было быть или, наоборот, совестно.

«Волосатый» сторож на недостроенных коттеджах также вызывал недоумение местных таджиков – с одной стороны какой-то малоуважаемый «неформал», а с другой, все явные признаки власти: камуфляжная куртка, мобильный телефон размером в рацию, просроченный газовый баллончик, всё было налицо. Видимо, они всё-таки решили склониться ко второй, авторитарной версии и одним тёмным вечером зазвали меня, как «представителя державности», к себе в «кишлак» – грязную комнатушку с зачумленными лежанками и угощением прямо на бетонном полу. Зачем я согласился, не знаю, но, может быть, не хотел обидеть простодушных в своей наивной хитрости восточных людей, ибо после званого ужина с хлебосольными представителями Средней Азии таджики тут же зачастили ко мне позвонить на шару с казённый мобилы, так сказать, «тонко» спровоцировав меня на «алаверды».

Во время знаменательной трапезы щедро подавалось пиво, вкус которого разгадать сразу не удалось, и в результате этой неосторожности я оказался весьма быстро и качественно пьян – пиво оказалось крепким. Тут на секунду меня пронзила нелепая, но жуткая мысль: «А не завлекли ли они меня сюда коварной хитростью? Сейчас навертят из меня шаурмы, да и попируют на славу… Я уже и в винной пропитке весь, так что блюдо получится пикантным…». Усилием воли я отогнал этот стереотипный сценарий для третьесортного ужастика и стал изучать особенности быта сиих занятных по-своему людей.

Готовил младший – таковы непременные законы Востока. Здесь мне посчастливилось наблюдать таинство высокой кухни далекого Таджикистана: в эмалированное ведро, что торжественно водружалось на электроплитку, кидалось четыре пачки сливочного масла, затем в кипящий ароматами бульон кололись и забрасывались друг за другом два десятка яиц, несколько помидорин и что-то ещё, европейской идентификации не поддающееся. Всё это крошево важно перемешивалось, а параллельно отваривался сырой, грязноватый картофель, разрезанный пополам. Когда картофелины были полностью загружены в видавшую виды кастрюлю, в ней же деловито мылся нож и полоскались руки с невычищаемой грязью под ногтями.

И я потом всё это пробовал. Даже не пробовал, а прямо-таки ел за обе щеки, поскольку подливали мне угодливые таджики беспрестанно и обильно, и неестественный пивной аппетит перевесил естественную брезгливость «белого человека». Вот так было проявлено «уважение», как говорят трафаретные итальянский мафиози из «Клана Сопрано».

Не могу не вспомнить ещё одну мою дикую работёнку непонятно кем. Ну, скажем так, «помощником генерального» в одной конторке, что занималась знаменитыми взаимозачетами конца «девяностых», так остроумно зарисованными в фильме «Олигарх».

До сей поры я душевнейше благодарен моему тогдашнему директору Владимиру Павловичу, сквозь пальцы смотревшему на моё явное раздолбайство. Эх, если бы сбылась его тогдашняя мечта – стать помощником самого Президента! В таком раскладе Палыч, или «Непалыч», как называли его за глаза «верные» подчинённые за опыт сотрудничества с коварными, жадными и не выполняющими обязательств, непальцами, мог продвинуть мою карьеру «рок-шамана» просто феерически. Он любил в минуты распития беззаветно обожаемого им шампанского выдать в барском благодушии: «Игорёк! Скоро заступлю на должность и такое тебе финансирование выпишем, даже сам не поверишь! Помогу тебе, вот увидишь, моё слово верное!». Но как всегда случается с вашим «непокорным слугой», всё очень скоро пошло прахом…

Палыч так крепко зарубился в коварной борьбе за это вожделенное кресло, что отпустил вожжи основного хлебного бизнеса, да ещё какой-то хлыщ из неблагодарных его друзей, бесчестно обошёл его и демонстративно заполучил это сияющее золотом место. Директор мой не смог пережить такого подлого удара и начал попивать, и кроме ещё одного прорыва в «президентские опричники» уже не мог грезить более ни о чём. Это превратилось в его болезненную «идею фикс», и мне страшно было наблюдать, как хороший человек неотвратимо теряет чувство реальности. Он жил и дышал теперь только этим триумфальным возвращением в «элиту Кремля». Трезвым с той поры я его уже не видел.

Фирма практически не функционировала, но зарплату мы исправно получали ещё пару месяцев даже после того, как забавным нашим главбухом Вячеславом Васильевичем было смущённо объявлено: «На работу пока приходить не нужно… Как дела наладятся, мы вам позвоним… Обязательно…». Мне было по-настоящему жаль нашего Владимира Павловича. Столько литров шампанского было выпито на «корпоративных» посиделках под байки «босса» о грядущем изобилии! Как же любил я тогда игрывать в лёгком «подшофе» в убогий «восьмибитный» Doom, попивая «Советское» с весёлыми пузыриками и хмельно шарахаться от калечных «думовских» монстров.

Мы ведь даже одно время ежедневно «жирно столовались» на его «Ласточке» – личном пароходе Палыча, где повар-виртуоз готовил для нас всяческие разносолы. «Ласточку» тоже пришлось продать… Осталось лишь восторженное воспоминание о бифштексе из сои, который был стократно вкуснее мясного, клянусь!

Я не знаю, что случилось дальше с нашим Палычем, но очень надеюсь и верю, что он не сломался и справился с этой бедой, и, кто знает, действительно сейчас обретается где-то в обласканной привилегиями президентской свите. Всего самого хорошего вам, дорогой Владимир Павлович и спасибо за доброту и снисходительность к одному странному шизику!

В маленьком штате моего тогдашнего босса состоял совершенно необыкновенный шофёр, верный ординарец шефа и прирожденный балагур Владимир Семёнович Сербин. Только прекрасные шальные воспоминания сохранились у меня об этом необычном и сильном человеке. Он везде побывал, всё умел и обладал таким запасом оптимизма, что, как от атомной батареи я заряжался от него, даже если похмелье было убийственного качества.

Он умудрился с триумфом потрудиться даже в самой «проклятой Америке», как он её всегда трогательно обзывал. Он и поведал мне почти без утайки про все многочисленные хитроумные и не очень способы заработка «полунелегалов».

Самое кошмарное – это, без сомнения, чистка нефтяных танкеров, на это соглашались лишь отчаянные пакистанцы, которые были готовы за зелёные бумажки равнодушно оставить там своё одноразовое здоровье, вдыхая адские пары нефти и чистящих средств.

Ну а вот традиционно ловкие поляки, напротив, были гораздо изобретательней, хотя и исторически авантюрней.

К примеру, одной из «неординарных специальностей» этих хитрецов было очень виртуозно броситься под колёса дорогущей тачки и вытребовать кругленькую сумму за «жуткие увечья, несовместимые с продолжением профессиональной деятельности». Главное в этом опасном искусстве было нырнуть под тачку так ловко, чтобы отделаться необходимыми для шантажа, но не самыми опасными для здоровья синяками, ушибами, да шишками.

Был ещё один весьма остроумный способ срубить «честную монету» в чужом отечестве – один и без того здоровенный и высоченный по щедрой природе своей поляк напяливал поверх могучего туловища чёрный, необъятных размеров и до пят, плащ. В таком вот демонстративно привлекающем к себе внимание облике он заявлялся в местные супермаркеты и подозрительно и нудно бродил по изобильным рядам, хватая самые дорогие продукты, но всегда благоразумно возвращая их на родные, «намоленные» места.

Естественно, что бдительная охрана, завидя такого гигантского клошара, да ещё в плаще на три размера больше, ни на мгновенье даже не сомневалась, что пресловутый плащ набит до отказа уворованной элитной снедью. А вот на это и был коварный расчёт ловкача-поляка.

После неосторожного предложения распахнуть чёрную зловещую плащ-палатку наш придумщик хладнокровно соглашался, но при одном маленьком условии – в присутствии его личного адвоката, который, разумеется, был в доле.

Доблестная охрана на секунду начала было сомневаться в правомерности «шмона», но всё же не дрогнула, и при незамедлительно прискакавшем «адвокате» обнаруживалось, что под плащом нет ничего, кроме узловатого торса великана из братской Польши.

И кроме того, что и было самым важным – одновременно были нанесены «непоправимые моральные оскорбления» и без того бесправному представителю эмиграции. Выписывалась такая компенсация по суду, что хватало обоим «деятелям аферы» на неплохую тачку и на ностальгическую поездку на родину к заждавшимся семьям, да ещё и на пару увесистых злотых в дорогу.

Лично я был в щенячьем восторге, когда услышал такую блестящую авантюрную повесть.

Впрочем, Владимир Семёнович не принадлежал к числу любителей лёгкой криминальной наживы – он вкалывал «по чесноку» поначалу мойщиком посуды. Работка была адская, и на неё тактично привлекались лишь в основном мексиканцы, отчего мне и немало известно теперь о легендарной их лени.

Трудились они скромными посудомойками, поскольку были охвачены обязательной и облагораживающей трудотерапий с местной биржи труда или, как там она у них зовётся. Уныло и вяло, словно отбывая срок на галерах, «мексы» апатично возили тряпкой по тарелкам лишь только, если над душой грозно стоял вездесущий хозяин заведения. А если же он всё же ненадолго оставлял пост надсмотрщика, то чернявые «латино» сразу же опускались на корточки, прижавшись спиной к стене, и мечтательно сиживали до момента, когда горластый хозяин не подскакивал снова и не начинал активно склонять к труду.

Кстати, этот самый истеричный хозяин почему-то вечно пришмыгивал носом. Выяснилось трагикомическое – одного из изнурённых подёнщиной мексиканцев он до того довёл своими придирками, что тот темпераментно схватил сковородку и вклеил по физии ненавистному «рабовладельцу» так, что с носом приключилась такая вот утомительная канитель. Ну не созданы эти дети солнца для работы, надо же понимать, эх вы, недалекие «гринго»…

Однажды на местной кухне Владимир Семёнович между делом сварил борщ, простой наш советский, наваристый, красный, с золотым жирком, с тающим во рту мясцом и запахом таким, что вся фауна в округе прискакала к заведению и требовала отведать этого ароматного «русского чуда».

А нужно отдельно отметить, что местный американский супец готовился так: в запаянный жутковатый чан заливалась водица из-под крана, забрасывалась картошка, лук, какие-то кусочки живности и так далее. Всё это месиво варилось (без шуток) дня три и на выходе получалась совершенно невообразимая несъедобная чёрная масса, напоминающая мазут и видом, и запахом, и вкусом. Вся эта антигуманная субстанция разливалась по плошкам и выдавалась за фирменный «soup».

После такой волшебной демонстрации «рашен-кулинарии» Сербин Владимир Семёнович моментально был переведён сообразительным хозяином в ранг повара, и жизнь «русского самородка» наладилась настолько, что уже можно было изредка побаловать себя ординарным, но всё-таки «Paul Mason», да и на вожделенный «Жигуль» отложить получалось намного скорее.

С той поры братья-поляки стали одолевать новоявленного «шеф-повара» осторожными просьбами о совете, к примеру: «Владимир, як червону рыбу зробить?». А почему осторожно, да потому нрава Владимир Семёнович был весьма и весьма крутого и мог так отшить любого «интернационалиста», что психологический шок был бы пожизненным. И вот так запанибрата не каждый отважился бы подойти с прошением к нему, матёрому человечищу с сугубо русской душой.

Да, кишка у меня ещё тонка вот так вот запросто выжить в чужой и непонятной земле, так что покуда скромно побуду поэтом, останусь музыкантом и послужу писателем. Хотя бы в своём богатом на выдумку воображении.

Барабанщики, их шоколад и немного джаза…

Только настоящие, «в законе» советские люди, вроде меня, запросто могут обходиться бесконечным цитированием пары десятков до дыр засмотренных наивных шедевров нашего кино. Просто какое-то поколение Эллочек-людоедок, честное слово. Доходит порою до сладкого маразматического бреда, каюсь…

На одной из тысяч «алкогольных» репетиций в руки сроду не видавшего сытой, капиталистической жизни вашего покорного слуги попадает настоящий, напыщенный, словно миллионер на рауте, «телекастер». Это гитарка такая, для тех, кто не в курсе, дорогая, культовая и недосягаемая, как бюст бойкой певицы Сабрины.

Долго и расточительно расходуя драгоценное репетиционное время, я выпиливаю на сияющем волшебством сокровище звуки, которые, видимо, должны были напомнить звучание «божественного» Эрика Клэптона. «Собравшиеся творить нетленное» терпеливо ждут минут пятнадцать, а потом твёрдо требуют оставить ни в чём не повинный благородный инструмент в покое.

Я же неожиданно для себя отвечаю адаптированной одесской получастушкой из «на все времена» кинофильма «Мы из джаза»: «А я не уберу свой телекастер, а я не уберу свой телекастер, а я не уберу, а я не уберу, а я не уберу свой телекастер!». Там, на экране, правда, исполняется босяцкое «а я не уберу свой чемоданчик», но безумие эталонного советского, к месту и не очень, цитирования, налицо.

Дорогая моя столица, дорогие её игрушки… Как ни крути, а центр Москвы, где я восседаю «царь во дворца» идиотиком Боратом – местечко бойкое, и чего-чего, а недостатка в «живом» материале для своей «книжки-раскраске» я никогда не испытывал. Каждый новый денёк щедро приносит впечатление одно другого забавнее.

Один крайне чудной дядька заглянул ко мне в лавку и неожиданно доверчиво рассказал историю про то, как он, отбывая срок в горячо любимой всеми нами армии, постоянно и жутко хотел есть, и за праздничную жратву и несколько плиток шоколада, которые полагались только элитным лётчикам, как «офицерский доппаёк», согласился подменить захворавшего барабанщика в солдатском оркестре. Хотя (маленькая такая, незначительная ремарка) за ударной установкой никогда в «немузыкальной» своей жизни он не сидел!

Времени хотя бы на одну формальную, «для галочки» репетицию катастрофически не было. «Новобранца» успокаивающе похлопывали по плечу, мол, ничё, «брат-шумовик», одни стандарты-то и лабаем, ты ж мигом на слух сообразишь, «который Эллингтон к какому Стингу».

Чегой-то там затейливо и не без экспрессии, а «голь гуслярская» на выдумку хитра, он еле-еле прогремел и прозвенел. Одним словом, как у нас, «бывалых артистов» говорится, «мимо нот, зато неритмично»…

Все без исключения музыканты боевого оркестра и даже некоторые «продвинутые» зрители были шокированы «новаторским» исполнением измученного голодом солдатика. Но настолько он, сердешный, нахально провернул всю эту комедию, что даже и оскорблённые «лабухи» и буйное начальство его простили… И даже милосердно накормили с шоколадкой на десерт, восхищённые его обаятельным простодушным враньём и солдатской смекалкой!

Я, улыбаясь, смотрел на него и, конечно же, понимал, что этот смешной дядька, несмотря на безжалостные годы, явно его потрепавшие, остался тем же до смеху непосредственным пацаном. И он, этот маленький трогательный мужичок, тоже поглядывал на меня почему-то смущённым и умилительным взглядом.

Как бы и мне научиться вашей всепоглощающей страсти, что играючи переворачивает мир… Чтобы вот так же, за желанную шоколадную плитку «почти из Швейцарии» беспечно сигануть куда угодно, да хоть и в неизведанные ударники, и пусть даже пока это будут лишь «ударники социалистического труда»!

Очерк о трудовом подвиге, или «Маленький босс»

Неторопливо описывая происходящее за окном моего винилового лабаза, я чувствую себя просто каким-то трепетным художником на пленере. А наблюдаю я торжественную картину трудового подъёма и вершин производственного духа. Проще говоря, работяги-экскаваторщики разбивают асфальт и роют вечную свою траншею.

Один из усердствующих «недогегемонов» надсадно и сипло орёт другому: «Подыми ковш!». В ответ же ему слышится дивное: «Ты чё, сука! Х…ли ты орёшь?! Ты чё мне, бл…ть, бригадир?!!». Вот такая славная, несколько простоватая, но оживлённая трудовая беседа.

Представитель гордого племени пролетариата, что принципиально не признавал подобного неуважения к субординации, был настолько вульгарно высокоголос, что мог бы в совковой «восьмидесяшной» хеви-металлической группе запросто рулить на вокале. И вот этот самый адепт вокальной манеры Владимира Бажина истеричным фальцетом (на который, впрочем, уже и внимания никто не обращал – привычное дело) заставлял третьего, совсем уж забитого трудягу чистить стекло экскаватора грязной рукавицей. Что тот и делал, малахольно размазывая грязь по стеклу.

Думаю, что эта очередная дурацкая зарисовка немного не тянет на пламенную передовицу «Правды», но для альтернативного матерного, эдакого диссидентского номера «Крокодила», полагаю, сгодится!

И ещё… Позволю себе крохотный и малодушный постскриптум, напомнив для начала, что всё это дурное шапито происходит на фоне символа «всевластья» – гордого Кремля. И вот я в философском полузабытьи заворожённо смотрю сквозь витрину своей игрушечной лавки на «драму власти и народа» и тоже страстно желаю выпить прямо сейчас, в середине дня, как эти свободные, как пташки Божьи, «отчаянные трудяги»…

Queen – хорошо, Lady Gaga – плохо

Что-то вновь я «ощутил потребность творить» в совсем уж малой форме, ну так, «слегка» и «понемногу», как пушкинский Онегин.

А посему, любезные, встречаем! Ещё одна миниатюра вашему, надеюсь, чрезвычайно благосклонному вниманию! И предупреждаю заранее, что потом, быть может, появится из космической пустоты ещё одна крохотная игривая главка, если неизвестный мой читатель не слишком уж активно против!

Итак, снова в родимый мой «виниловый» (куда ж ещё-то) забрели позитивный такой папашка лет сорока пяти с семилетним, навскидку, шустрым сынишкой. Папаша ласковым взором осматривает местную ностальгическую музыку и с мягким умилением и даже тайною слезой испрашивает то Nazareth, то Slade, в общем, однозначно и очевидно, что милейший человек этот наш, безусловно «старпёрский».

Бойкий и очень обаятельный мальчишка обнаруживает знакомые названия и обложки и радостно выкрикивает: «Папа, смотри – T. Rex, папа, а это твоя любимая группа – Queen!!!». Обоим невероятно приятно: отцу, что сынок знает музыку его рокерской юности, а сыну, что он угодил отцу, да и вообще, похоже, что милое дитя небезразлично к немодному теперь «хайратому рокешнику». Я, соответственно, тоже крайне умиляюсь от увиденного. Здесь, почти как у Чехова – «все трое были приятно ошеломлены».

Но тут продвинутый в мохнатых дебрях «семидесятых» пацан неожиданно орёт от накатившего счастья: «Папа, папа, гляди – Lady Gaga!». Улыбка медленно сползает с лица растроганного папки, и он смущённым и извиняющимся голосом бормочет, стараясь не смотреть мне в глаза: «Что ты, что ты! Даже имени такого тут не произноси! Даже слов таких вслух не говори!».

Но мираж священной связи поколений не исчезает, а наоборот, усиливается – как всё-таки повезло им говорить на одном языке, чёрт возьми! Т-с-с… А вот о чёрте не будем…