Текст книги "Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки"

Секс, ди-джеи и анекдоты…

Иногда, отважно открывая «комп», дабы зарисовать ещё пару странных деньков из моей глупой и не очень нужной жизни, я чувствую себя просто каким-то надоедливым поездным рассказчиком несмешных анекдотов. Знаете, есть такие утомительные своей неестественной жизнерадостностью весельчаки-балагуры, от которых стонет всё купе уже через двадцать минут после заселения в вагон, а ведь ещё впереди часов пять кошмарных баек, пошлейших поговорок и адского заливистого смеха от своих же затёртых острот.

Но что делать, «житие мое» и есть один сплошной безумный анекдот… А посему снова разрешаю себе вещать, повествовать и пророчествовать!

Итак, принимайте, други мои, ещё одно былинное сказание… Есть у меня один знакомый ди-джей, и, как сугубо «по-молодёжному» говорится, он «клёвый чувачи́ла», и к тому же совершенно безбашенный гуляка. Зовут его Дрозд. Ну такое вот имя у человека. Как-то за стаканчиком, а может и просто всухую, он с фирменной своей ухмылкой рассказал мне, как на некоем «попсовом рейве» к нему подвалил один качественный быдланский парняга.

А надо сказать, что даже весьма «продвинутым» трудягам ди-джеям приходится играть порой и «сильно коммерческий «хаус» для поддержания штанов, как некоторым из наших в сотый раз вечнозелёную «Шизгару».

«Серьёзный» дядя сопровождал свою стандартную просьбу усиленной «распальцовкой» – так тяжко давалась ему «сверхинтеллектуальная» формулировка: «Слышь, братан, а можешь такую музыку поставить, чтобы, короче, ну… Качало, но не грузило!». Давно зная Дроздика, я легко представил его невозмутимую физиономию, на которой лишь весёлая дурь в глазах могла выдать «понимающего, своего пацана»: «Да без проблем, земе́ля, вот, как будто прямо для тебя!» И, само собой, заводилась ровно та, что была запланирована по трек-листу! «Братан», конечно же, был счастлив до небес.

Как бы мне хотелось, чтобы девизом моей скромной книжки было это волшебное «чтобы качало, но не грузило», но… Приходится иногда грузить, не обессудьте, ибо «жизнь это вам не одни прянички, да вафельки», как говаривал один малоприятный персонаж из «Визита к Минотавру». Но постараюсь хотя бы по возможности «качать».

Представьте себе такую «курортную» картинку: на дворе славный 1988-й, советский перестроечный пляж, населённый загорелыми карикатурными культуристами и томными от врождённой глупости ПТУ-шницами, которые принципиально дают только качкам.

Я снова в компании, в общем-то, чужих мне людей, но поскольку «музыка на-а-ас связала», я вновь под покровительством вездесущего Коли Херувимова.

На горячем песке рядышком довольно бесстыдно развалились две вполне фигуристые девахи вида такого, будто местные качки прошлись по ним уже всем своим богатырским братством, а посему тётеньки дают уже всем подряд, кроме законно потерявших к ним интерес атлетов.

С нами ещё Бака́ша – легендарный герой любовник и «Казанова в законе» нашей школы. Уже в седьмом классе он, умело пользуясь своим чёрными кудрями и загорелым торсом, доставил массу непростых минут бедным родителям «давших слабину» девчушек.

Каких-то пара минут, и мы видим, как он уже взасос целуется со слегка восточной внешности кокеткой. У неё зовущая индийская фигура, шальная азиатская улыбка и слегка выпирающие зубы аля «Фредди Меркьюри». Внешность, как ни странно, типичная, и, прямо скажем, «бл…дская». Таких острый на слово Коля кличет почему-то «Зобейда́».

Да, как говорится, профессионализм не пропьёшь, слов нет, Бакаша был на пике формы. Только вот почему-то красавчик Коля был спокоен, словно индеец на охоте. Это весьма странно, ибо он его давний и достойный соперник по съёму ветреных девиц. Он медленно поворачивается ко мне и цинично объявляет: «Эту Зобейду́уже пол-пляжа перетёрло, у меня друган даже от неё «трепак» подхватил. Сильно рискует Бакаша!».

Я в ужасе выслушиваю эти натуралистические откровения и осознаю в очередной раз, что не создан я для «большого секса», здесь «рискуют» настоящие мужики, а ботаникам сидеть и «учить матчасть»!

Надеюсь, хоть в этом фривольном анекдоте я не грузил…

Девочки и их идеалы

Я поклялся в своё время не упоминать ни одного из, как бы это полегче выразиться, «неприятных» персонажей из своей коллекции-кунсткамеры, но снова не удержался…

Когда наши девочки из класса начали взрослеть, со всеми приятными анатомическими и неприятными, в смысле манер, подробностями, их естественным образом повлекло в объятия накаченных тестостероном особям пола противоположного.

Совершенно естественно, что дабы утешить себя в своих неожиданно открытых в себе же дамских страстишках, мы, жалкие ботаники-одноклассники, ну совершенно не годились. Смотреть в сторону нас – чмошников, дохляков, зануд, «и вообще, меломанов» им было чисто по-женски противно и даже оскорбительно, это мы понимали.

Но наливное тело и жаркая душа упрямо требовали своего, и распаленные девицы обратили свои алчные взоры на «милейших созданий», как это ни парадоксально, классом младше.

Самая отвратительная садистическая шпана паслась именно там. Видимо, адская акселерация началась именно с этого жуткого поколения, поэтому были они здоровее и выше нас настолько, что это как раз мы бы должны были быть на пару лет моложавей. Злобные, агрессивные и тупые, они с распростёртыми объятьями приняли наших, переполненных гормонами девиц. Далее, совершенно логичным образом девчушки стали придворными тёлками одной из самых неблагородных, беспринципных и опасных дворовых шаек.

На уроках начались восторженные перешёптывания и восхищённое шушуканье, в которых невольно угадывались вчерашние вечерние захватывающие похождения: кого-то отметелили гуртом до полусмерти, отобрали мелочь у лохов, расколотили окно в подъезде, да мало ли геройского и незабываемого происходило, когда спускались манящие пороком сумерки. Наши девочки были так несказанно горды подобным престижным знакомством, и так лестно им было, что «взрослую», запретную, но такую сладкую жизнь по сырым подвалам и грязным чердакам им открыли эти пацанчики, которых все боятся, что посматривали на остальных лохов и лохушек класса победоносно и даже высокомерно.

Как-то во время ненавистного урока очумевшая училка удалилась из класса на пару минут и всё благородное общество облегчённо и радостно выдохнуло: «У-ф-ф… Свалила… Хоть немного передохнуть!».

Тут же мгновенно некая вечно немытая харя, казавшаяся от этой вековой грязи уже какой-то нездорово смуглой, влезла в приоткрытую дверь. Это был Мясо. Он был настолько мерзок по всем общечеловеческим категориям и градациям, что я не скажу о нём ничего. Глумливо осклабясь, он с троглодитским интересом рассматривал класс, ибо в свой заглядывал нечасто. А время проводил в основном шлясь по школьным коридорам в поисках пакости, которую можно было с наслаждением затеять.

Одна из «посвящённых» девиц, завидя кумира и объект вожделения, с показным восторгом и обожанием заверещала: «Мя́сочка!». И столько в этом вопле было желания продемонстрировать принадлежность к знаменитому представителю криминала и вообще роскошному парню (от которого вечно воняло какой-то дохлой рыбой), что было уже просто неловко за такую чужую тупость. В неуместном крике читалось что-то вроде: «Смотрите, он такой опасный, вы все шарахаетесь в стороны, завидя его, а я вот совсем даже его не боюсь, мы ж из одной компашки, и даже вот так запросто могу сказать ему «Мясочка!».

Мясо, повёл дурным взглядом в сторону этой затрепетавшей дурёхи и гадко отрезал: «Заткнись, шмара!».

Если сказать, что выражение лица этой девицы из «воровского обоза» озарилось обидой и горьким разочарованием, то это всё равно, что заметить: «А у Роберта Планта неплохой голос!». Вся жизнь отныне была разрушена, идеалы растоптаны…

А Мясо, с шумом захлопнув дверь, удалился в необъятные, бесконечные школьные просторы в поисках очередной мерзости, которая бальзамом ляжет на его маленькое чёрное сердчишко.

Ну а неумная девочка застыла, словно холодная статуя на несколько мучительных месяцев рефлексии, всеобщего позора и крушения идеалов!

Легенды провинциального рока

Музыканты, а в особенности, когда они ещё маленькие и наивные, представляют собой такое пёстрое племя, объединённое в беспокойный паноптикум, называемый в народе «рокенролом».

Когда мы безумными школьниками пытались кооперироваться в музицирующие «ансамбли», то обязательно в коллективе имелся, ну совсем уж странный персонаж, коим гордились и демонстрировали, словно диковинного зверя конкурирующим группировкам.

Был в одной такой группе некий замечательный фрукт Толик Мотовилов, о котором просто слагали легенды, что он в одной и той же песне играет всегда разные соло и вообще все его партии непохожие друг на друга абсолютно.

Сообщалось об этом, как о необыкновенном достоинстве и феноменальном даре. На деле этот самый Толик тупо вызубрил, как и все мы, пресловутую «Школу Ричи Блэкмора» и рубил каждый раз новую завитушку из арсенала этого титана. Придумать что-то своего ничегошеньки он пока не мог, не был он и в состоянии запомнить партию, придуманную кем-то из коллектива, отсюда родилась эта «незакомплексованная» манера исполнения, что так поражала неискушённые умы и сердца.

А потом он, бедняга, умудрился сломать ногу, да так удачно, что после этого никто и никогда не видел его без обязательного гипса на ноге. Так он потом всегда и игрывал, по-декадентски сидя и осторожно вытянув белую забинтованную лапку, таким навеки запомнился и мне.

Говорят, что его, обуреваемого какими-то безумными сектантскими идеями, видели в неких странных организациях, вроде ЖЭКа. Он заметно прихрамывал, а приевшийся гипс сменил на аристократическую трость. Ну хорошо, в самом деле, что тот чудик хотя бы живой!

Женька и непочтение к Битлз

У меня есть замечательный младший братишка. Собственно, он сейчас выше меня на голову и здоровее вдвое, но для меня он всегда будет «младший», мой Женька.

Как, всё-таки, жаль, что я не занимался им совершенно, а вечно был так занят своими среднестатистическими подростковыми комплексами… А ведь теплился же когда-то его детский интерес и к AC/DC и к Rainbow, а я вот ничего не поощрил, не развил, и моё преступное равнодушие стоило изломанной психики молодого парнишки, подозрительных знакомств и отчаянных выходок.

Я почти уверен, что он вполне доволен своей судьбой, и, слава Богу, но мне сейчас почему-то кажется, что я очень виноват перед ним.

У меня до сих пор перед глазами печальная картинка: я с Лёшкой Вареником, школьным моим корешком, и мы степенно беседуем за «рокенрол» в моей комнате, а несчастный мой маленький брат лежит под дверью с другой стороны и, крепко до боли приложив ухо к щели между полом, пытается расслышать наши «секретные новости». Ему так до жути хотелось пообщаться со «взрослыми, блин, меломанами», но я же, тиран-недоумок, всегда жестоко и цинично выставлял его за дверь…

Быть может, если б мы таскали его за собой, что-то «неправильное» щёлкнуло бы в нём, как и во мне, и ещё одним романтичным безумцем стало бы больше на свете? А может, и совсем наоборот, ёще один неприкаянный мучился бы вопросом, как применить себя под Солнцем, и как снискать хоть чёрствый хлеб насущный, если делать ничего не научился…

Да уж, пусть всё будет, как оно есть, ведь остался же он таким же хорошим и славным, таким же остроумным и артистичным, как и был в том загадочном нашем детстве.

Кстати, «кровная месть младшего брата» за презрительное невнимания тоже была весьма изощрённой.

Быть может, вы в курсе, что для каждого «правоверного битломана» законом является святая примета, по которой перед каждым экзаменом в полнейшей благоговейной бессловесности выслушивается в трепете песня «Help!» небезызвестной группы «Битлз». Если все канонические пункты были соблюдены, то ты никогда не проваливался, никогда! Это было опробовано многократно и мистическим образом проколов ни разу не случалось. Я, само собой, неукоснительно следовал этой сакральной примете.

И вот, затаив дыхание, я, словно творя молитву, погружаюсь в гениальную, вечную вещь, а вредный и мстительный Женька тут же начинает дурным тоном голосить на мотив известной песенки про Буратино, ну помните: «Бу! Та-та-ра-та-та-та-та! Ра! Та-та-ра-та-та-та-та!». Ну и так далее до тошнотворного «крещендо» в финале. Только вместо киношного «бу!» он подло распевает: «Help! Та-та-ра-та-та-та-та!».

Некоторое время я пытаюсь раствориться в нирване «ленноновской» мелодии и не давать надоедливому миру проникнуть в мою спокойную и благостную душу. Но пытка продолжается с удвоенной громкостью. «HELP! ТА-ТА-РА-ТА-ТА-ТА-ТА!» – упрямо и маниакально вопит «младший» с совершенно невинным лицом, дескать, «ну чего же взять с идиота-малолетки».

Я пробкой вылетаю из пугливого «сатори», глаза мои наливаются кровью, как у быка на корриде, я срываюсь с места в припадке «благородной ярости» и несусь по коридору с неумным и недостойным криком: «У-у-бью-у-у!!!».

Хитрый Женька, давно уже точно прикинувший расстояние от «подопытного» и до туалета, пулей пролетает короткий путь и захлопывает дверь сортира перед моим «битломанским» носом. Колотить по двери кулаками, ногами и головой бессмысленно, как бесперспективны и дешёвые уговоры выйти и «просто спокойно поговорить». Бешено пощёлкав выключателем раз пятьдесят в надежде запугать братца старой детской легендой про то, что «сейчас от перепада температуры лампочка лопнет и ты, деточка, останешься без глаз», я наталкиваюсь на удивительную для таких лет твёрдость.

Да, не прохиляло… И тут до меня доходит то ужасное, что, собственно, уже и произошло – я произнес СЛОВО во время песни!!! Экзамен провален, всё пропало, это катастрофа…

В свежем психическом припадке я вновь истово молочу кухонной утварью в дверь, но усталость берёт своё, и я решаю попробовать провести тонкий обряд ещё раз, может быть добрые «битловские» боги смилуются и повторное «жертвоприношение» будет великодушно защитано. Я благоговейно отматываю пленку и начинаю «отправление культа» заново. Какой же я наивняк…

Женька, заслышав знакомые аккорды, выбирается из спасительной маленькой комнатки и, подкравшись, как шкодливый кот к полоумному «старшему», гаркает снова своё святотатское и иезуитское: «Help!..». Рыча гортанным голосом что-то совершенно нечленораздельное, я несусь вновь за этим паскудным чертёнком и повторно оказываюсь «в идиотах». А Женька, тихонько посмеиваясь, отсиживался в своём некартинном бункере и упрямо продолжал благородное дело «вендетты» часами!

Вспоминаю с улыбкой всё это, и только одно лишь поёт в моём сердце: «Как же я люблю тебя, мой милый братишенька!».

Хулипеть и другие

Когда я опрометчиво начинал всю эту забавную канитель с романом, в загашниках у меня имелась масса шальных тем, странных заметок и прочей чепухи, из которой, собственно, и тку, словно работяга-паук, свои «эфемерные» главки.

Если тема выпадает большая и плодотворная, то тут всё ясно и нефига делать, строчки весело бегут друг за другом, словно мелодии ранних Битлов, лукаво перемигиваясь и похваляясь друг перед дружкой – «посмотри-ка, какая я получаюсь, ну а я, а я?!», и рассказик строится быстро и ловко, как новый дом неутомимыми молдаванами.

А нужно отметить, что двигаться к неминуемому эпилогу я твёрдо решил исключительно «методом паровоза», который, как известно, «впёред лети, в руках у нас винтовка», то есть, не обходя ни одной заметки, какой бы неперспективной она не была на данный конкретный момент. Всё – у тебя сейчас имеется только одна эта дохлая темка, дружок, вот над нею, родной, и трудися!

А ведь каково мне бывает, товарищи дорогие, когда я ошарашено натыкаюсь, ну например, на такое лаконичное ЦУ от моего строгого к капризам дневника: «Выражение «хулипеть» школьное…». Как развернуться плечу молодецкому, на что опереться, как вдохнуть душу в сию не вполне приличную фразу из грубого далекого детства.

В самом деле, а ведь было же такое малолетнее выражение, и когда-то оно даже казалось смешным, если б не пара препротивных персонажей, что начали долдонить её к месту и не к месту. А как известно, даже по-настоящему хорошая шутка в недостойных устах съёживается, теряет блеск и становится неприятной, и что-то неуловимо-тонкое исчезает из этого лукавого грубиянства, и выражение сие теряет свою площадную иронию и издевательский пофигизм.

Смысл же этого перла школьного народного творчества сводится к чему-то, вроде «ну, делать нечего», или «теперь уж ничего не попишешь», ну и либо так – «теперь-то чего «граблями» размахивать!». Но что же мне делать дальше? Не могу же я так вот запросто взять и закончить с этим очаровательным «хулипеть» и перейти к следующему зовущему пункту дневника, как-то, однако, маловато получается для кандидатской диссертации!

Во-от! А дальше следует второе правило Игоряна – если темка малюсенькая, нужно легко так и даже изящно присобачить к ней ещё пару-тройку таких же крошек на вес. Вот видите, какой всё же я простофиля, взял, да и вывалил прямо на шару вам этот маленький авторский секрет! Ну да ничего, у меня ведь секретов-то много, так что, пользуйтесь, мои дорогие, пока «мэтр» обретается в праздном благодушии!

И вот в елейном самоумилении я продолжаю свой былинный сказ. В далёком прошлом, словом, очень давно, когда два братца – Игорян и Женька были ещё чуть старше, чем дитяти, по провинциальному ящику, видимо, в результате чьей-то преступной халатности показали фильм «Вальсирующие» с душкой Депардье. Если кто видел тот изумительный «хэви-метал», сразу поймет, что «такое» детям, мягко говоря, видеть не вполне рекомендуется. Сцены хипповских, а скорее уж панковских развесёлых соитий этой картины я и сейчас воспринимаю в некотором пуританском смущении. И как же только в «стародавнее тогда» эту «буржуазную растленку» крутанули по местному нижегородскому «передовому» ТВ?!

Чего скрывать, а гордые провинциалы всегда были и будут гипертрофированно «модны», и потому отсталые деревенщины-москвичи смогли официально увидеть это провокационное кинцо мно-о-ого позже. Нам же с братишкой горячий фильмец определённо понравился и даже направил неясную детскую сексуальность в нужное, хоть и несколько циничное русло.

А вспомнил я вот это «яркое событие» из «застоя восьмидесятых» в связи с парадоксальной идеей снять наш, совдеповский вариант сего шедевра. Ну, естественно, немного притянув его к родным «распальцованным» реалиям «девяностых-двухтысячных». И назвать его актуально «Спонсирующие» – по аналогии с хулиганствующими «Вальсирующими».

Если уж «пошла мука» за дурацкие словообразования и идиотские (или лучше по науке «абсурдистские») неологизмы, то припоминается ещё одна из моих «расстрельных» штучек – словечко «ебата́й» (ударение обязательнейшим образом на последнее «а»). Что оно означает, наверняка и определенно я сказать не решусь, но придумалось оно как-то само собой и сразу. Произносить его следует весьма уважительно, вот так: «Ебата-ай!». Родной брат «ебатая» – «ебата́т» имеет хотя бы более или менее понятное происхождение: кулинарное слово «батат» встретило как-то весьма известное уничижительное «еб…нат» и получилось сие неожиданно гордое фонетическое дитя. Оба эти хулиганские словечки «ебатай» и «ебатат» звучат так гордо, как будто это какие-то громкие титулы, скажем, «Золотой Орды». Так и будем мы пока считать, пока не придумалась их новая, ещё более весёлая трактовка.

Думаю, стоит также особо отметить такое моё «филологическое открытие», как «Словарь Отжигова» – так называемый глоссарий «рокенрольной» мудрости по теме отчаянного и безрассудного «о́тжига». Самой собой, очертя голову «отжигая», нельзя забывать о заслуженном прототипе, скучноватом «Словаре Ожегова», который и был, надеюсь, остроумно мною спародирован.

В мою больную голову залетают иногда «идеи, одна чудеснее другой»! К примеру, припоминаете хрестоматийное из «советского»: «Вырастет из сына свин, если сын – свинёнок». Ну и мне, аномальному гуманоиду, тут же почудилось: а пасынок, стало быть, по совершеннолетию назван будет, без сомнения, па́свинок! А вот стандартная аббревиатура НХ («эн ха» есть неизвестный художник) у меня запросто расшифровывалась великосветским «ни х…я»! Дурные зайцы же из неофициального гимна СССР «от страха» не напевали, а злостно «напивались», вот такое у меня наладилось бредовое словопроизводство с шизофренической интерпретацией.

Валяю площадного дурака, сам знаю и без вас, что не смешно, а даже грустно, но клоуны тринадцатого века обязаны быть вульгарны и грубы… Однажды брателла Русь высказался с нехарактерным для него уважением по поводу «общажного» светила науки – длинного, словно карикатурного баскетболиста, умника, дескать, вот паренёк-то вроде бы даже аспирант! Ну а я парировал небрежно, мол, да тут их таких-то… Аспирант на аспиранте! Через минуту сознаю, что формулировочка-то вышла весьма скользкая, и спешно поправляюсь: «Это я, конечно, в хорошем смысле!». Естественно, что два шута из средневековья гоготали час пиратскими, гортанными тенорами.

Иногда же наваливаются и одолевают, ну просто какие-то «пелевинские», неприличные «сдвиги в семантике», такие как, скажем, происхождение слова «ноябрь». Если его произносить со столичным жеманным «аканием», то оно навевает некоторые «социо-сексуальные» корни, проще говоря, ноябрь, он от слова «на…бать», и даже можно предположить появление в недалеком будущем лукавого осеннего термина «ная б́ривать».

Самого уж меня берёт жуть от галиматьи, коей я так немилосердно вас пытаю! И чтобы уж совсем вас защекотать, отважно приведу мой адский вариант гениальных пушкинских строк про «о, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух». Ни с того ни с сего, ничегошеньки не выдумывая, абсолютно трезвый, с каменным выражением лица я неожиданно для самого себя выдал в тёплой компании обормотов-музыкантов совершенно уж бредовейший «парафраз»: «О, цирк, мадам, ублюдков разных готовит парниковых шлюх…». Тут уже, кстати, никто даже и не смеялся, а только послышалось сочувственное: «Ты же болен, ты очень болен, сынок…».

А чтобы благожелательные ваши раздумья в очередной раз не привели меня в знакомый уже жёлтый дом, закончу это сумасшествие чем-нибудь лёгеньким…

Ну не могу никак я, в связи с такой-то чокнутой тематикой, не указать на моё очередное вербальное изобретение, которое могло бы стать щеголеватым названием какого-нибудь порнобренда – VaginaLight! (Сиречь Вагина-Лайт, «ежели по-старославянски»). А ведь виной всему эти проклятые бабские «лёгкие» цигарки Virginia Light, а я всего-то лишь чуток подправил – паяца, други, не казните…

По-моему, неплохо! Или даже… хорошо? Ну а как вам-то? Спасибо, мне так приятно!