Текст книги "Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки"

Вьетнамская сухомятка

Интересно, существуют ли в природе мемуары, посвящённые знаменитым поездкам запуганных советских граждан «к полякам в Улан-Батор», как поразительно метко и с фантастической иронией спел великий и единственный наш крунер Владимир Высоцкий? Да что я такое говорю, конечно же, есть. Наверное, только копни в интернетовской разноцветной помойке, и выудишь тысячи ссылок на воспоминания наших изуродованных тоталитарным кулаком пап и мам. Но самый важный и «нерукотворный» памятник той странной эпохе и, в частности, культовым вояжам в «дружественный соцлагерь», конечно же, гениальные песни Владимира Семёновича. Его хриплый уникальный антиголос тайно жил в каждой тогдашней квартире альтернативой разрешённому, но приторному баритону, сами знаете кого. Ну, скажем так, советскому Синатре. А уж бессмертные слова партийного инструктора перед заездом «к демократам в чешский город Будапешт» про «живя в комфорте, экономь, но не дури, и гляди, не выкинь фортель, с сухомятки не помри» просто машиной времени возвращают в те забавные и не очень времена.

Казалось бы, что фантасмагория неповторимого Высоцкого про гибель от патологической экономии на пищевом пайке, не что иное, как художественной преувеличение, но это, братцы мои, совсем не так. Безусловно, что лобстеры и чёрная икра не всегда входили в рацион простого работяги-командировочного, и в дальних экзотических странах, сочувствующих нашему грозному режиму, приходилось, чего там скрывать, выкраивать из «едовых» на красавец «жигуль». Ах, ну да, ещё на «джинсуру» для всей ожидающей иноземных подарков дружной семьи. Но марафонская голодовка…

Вьетнам, год приблизительно восемьдесят третий. Мой папа отдает почётный долг помощи «маленькому, но гордому народу». Президент США и актёр-неудачник Рональд Рейган, на минуточку, начинает стращать «созданием системы противоракетной обороны в рамках «мультяшной» программы «Звёздные войны». Опять же, старцы из ЦК КПСС отважно «принимают решение о создании Антисионистского комитета советской общественности (АКСО)». В Гватемале (где это, вообще?) вовсю уж бушует военный путч. Сиреноголосый Дио выпускает нетленного «Святого ныряльщика». Бесподобный Караченцев заливается в «Юноне и Авось». По миру яростно шагает, будто индюшка нашпигованный кокаином, красавчик-мафиозо Аль Пачино в «Лице со шрамом». А в маленькой советской общине в Ханое живёт удивительный человечек, который полтора года ест только хлеб и макароны, изредка макая сие сиротское блюдо в халявный грузинский чай. Он хочет привезти домой огромный дурацкий и дорогущий ковёр. И вот, деньги варварски сэкономлены в неприличных объёмах, вожделенный ковёр упакован. Дядька едет до Советского Союзу с ожидаемо нажитой язвой желудка.

Назовете это жадностью? То не совсем так. Я бы зачислил этого бедолагу в разряд дикарей. Тех, что до сих пор пугают местных жителей своей российской «простотой» и доисторическим «неадекватом». Их очень много. Они жутко любят ковры. И не берегут здоровье.

Спасительный «хеви»

Отчего ботаники, вроде меня, так любят всем своим заячьим сердцем грозный и неумный жанр «хеви метал»? Эти тихие мальчики в очках очень рано начинают читать и проглатывают к своим шестнадцати весь философский и филологический курс университета, впрочем, мало что поняв, но зарядившись мощным зарядом высокомерия. Умненькие мальчики, вызывающие раздражение за важные беседы о Джеймсе Джойсе и Анри Бергсоне, зачем они слушают эти вульгарные завывания, троглодитские вопли, каннибальские рыки и сатанинские визги, зачем?

Скорёхонько пробегая в очередной раз тревожный и «очень пролетарский» путь с поезда до моего нижегородского логова, я внезапно очень чётко ощутил в сознании формулировку объяснения этому загадочному парадоксу. Кто играет «хеви»? Здоровенные, крикливые, безвкусные дураки? Ну зачем же вы так категорично и тенденциозно? «ХМР», сиречь «Хэмээр» лабают высокие, мускулистые, загорелые, волосатые, голосистые особи мужеска полу, смелые, агрессивные, явно не в себе, что отдельно вызывает у врага страх перед неизвестным. Затянутые в зловещую чёрную кожу, утыканные со всех сторон бесовскими шипами, экипированные увесистыми многообещающими цепями, в убийственных ботах с железными пластинами на носах и в перчаточках без пальцев, но зато с металлическими кастетами на костяшках. Вот это образ! А если засунуть в гульфик с десяток носков, то беспомощной зависти гопников и взволнованному любопытству дам не будет предела.

И вот, когда в ушах у тебя бузит эта опасная шайка, то ли наркоманов и пьяниц, то ли конченых психов, от которых неизвестно чего ждать, то чувство опасности, возможной боли и даже смерти уходят далеко-далеко, туда, где пропадают с дымом одурманивающих грибов страхи древних скандинавских воинов. Ну в самом деле, с такими крутыми ребятами в одной жестокой банде тебя же никто не тронет. Кому ж кому охота огрести цельнокорпусной тяжёлой гитарой по бритой тупой башке? Никому. Вот и нервно бегаем мы, мальчики, что много читают, до благородной старости по тёмным улицам Единой Великой Провинции под «мелодии и ритмы» наших родных до слёз упырей из детства!

Отставить

Жизнь тогда давно и прочно делилась на два совершенно неравноценных участка. Первый был страшен – я тяжкий месяц тосковал в Москве и пытался раздобыть денег на билеты до Нижнего и обратно. Бесцельный бег по кругу, хаотичное музицирование, изнурительное пьянство, чтобы выжить в аду общежития, Бог мой, чем я тут вообще занимался… И ласковый второй, когда трёхдневное счастье увидеться обязательно заканчивалось разрывающим душу утренним прощанием.

Выхожу на свет, словно крот, прятавшийся полжизни в подземелье, что сам и вырыл. Навстречу движется что-то очень подозрительное. Моральных сил на сближение и познание многогранного мира у меня сегодня нет. Опытно оценивая зыбкую фигуру, понимаю, что это огромных габаритов бомж в грязнущем пальто, сальной бороде по колено (ZZ Top отдыхают в трехзвёздочном турецком отеле) и c запахом преисподней. За десять шагов до опасного во всех отношениях объекта, будто младший по званию перед отданием чести, я задерживаю дыхание, пытаюсь расфокусировать взор и мы проплываем рядышком одинокими пароходами без опознавательных флагов, не нанося друг другу эстетических травм.

Моё место в поезде у окна – не так удачно, как у выхода, но и не столь печально, когда ты в серёдке сэндвича между двумя незнакомыми и вечно копошащимися гражданами. С тревогой ожидаю контингента. Ага, напротив вполне приятная пожилая тётушка в платье девятнадцатого века, будет читать все пять часов журнал по вязанию, сойдёт, годится, берём на борт! Кто-то ещё… Пара сносных дядек, пузатеньких, неповоротливых, но безвредных, так по паре пива и дадут храпака, но не слишком шумного, без какофонического криминала. Та-а-ак… Я уж было наивно расслабился, но, как оказалось, очень даже и напрасно.

В купе нашего сидячего вагона неспешно и с достоинством прошествовали курсант неведомых мне родов войск с мамашей, счастливой своему «сыночке» до плывущих, ненормальных глаз. Весь неблизкий путь очень спортивный и как-то уж совсем нехорошо оптимистичный курсант с гордостью и, заливаясь довольным счастливым смехом, рассказывал мамочке, как он пизд…тся, качается и вообще… Мамаша беспрестанно ахала в восхищениях такому славному сынку. Я на губительной для здоровья громкости слушал Slayer, съёживаясь во время пауз между воплями Тома Арайи. Мне было так страшно в эти мгновения от ожидания очередной порции отвратительной военной бытовухи. И она нудным потоком лилась в мои бедные уши, стоило только чуть отвлечься от трэш-расчленёнки: «А, значит, ещё сержант, короче, подзатыльники всем раздает, если чё не так. Ну я-то знаю кое-какие армейские отмазки, так что меня-то он не часто гасит. Я тут, блин, ваще нафик, в самоволку, короче, свалил, гы-гы. Всю ночь не спал, короче, а в кубрике, прикинь, есть такой спецтайник, значит, где можно подрыхнуть, так что отоспался, лафа! А если чё, то можно и под кроватями спать, тоже тема, прикинь, нормально, да?».

Но вот, наконец-то, о счастье, мы прибываем! Бравый курсантик перед торжественным выходом на перрон штанишки переодевал прямо в купе, при всех, сверкая нестильными тёмно-синими труселями. Мамочка будущего российского офицера прикрывала его собой, загораживала сыночку, дабы никакая штатская тварь из враждебного коридора не сглазила её ненаглядного дитятю. Мы же, надо полагать, были уже просто «свои в доску» и могли видеть это неприглядное боевое неглиже. Интеллигентная тётушка с вязаньем смущённо отводила взор от крепкой армейской задницы и узловатых волосатых нижних лап. Облачившись в парадное, он просто сиял от счастья начищенным пятаком. Он был так горд своей формой, но… На него никто не обращал внимания. Это был тяжёлый удар.

Когда поезд начал нехотя тормозить и запахло родным заплёванным перроном, ему позвонила девушка. А как вы думали? У него, разумеется, было всё – родная службы, верные товарищи, мудрые наставники-офицеры, славная мамочка, чей мирный сон он, собственно, и стерёг уже второй год, ну и конечно, девушка, любимая, та, что ждёт. Не все эти, что из койки в койку, чтобы только скрасить тяжёлый армейский труд, а настоящая, точный клон мамаши, обожающая этот сгусток мускулистой плоти, браво упакованный в отглаженный мундир. Было утомительно слышно её изнуряющее щебетание и общий щенячий восторг.

Курсантик же солидно и во всеуслышание вёл «непринужденную» светскую беседу: «Буду у тебя во сколько? В три! Отставить… В два!». «Отставить» – как же часто я слышал это залихватское боевое словечко от матёрых и не очень представителей воинственного племени. Даже мои бывшие одноклассники, весёлые и остроумные когда-то, надев душную зелёную форму, принимались козырять этим, пошлым до «бр-р-р», «отставить». И ведь я уверен просто – знал надоедливый курсантик, что прибудет он к уездной даме сердца точно в два. Но чтобы так вот дёшево, как школьник «рисануться», он выдумал эту шитую белыми нитками оговорку.

Да, и ещё одна странная, но милейшая деталь – мамочка нашего вояки всё время пути не снимала шубы. В купе было, прямо скажем, жарковато. Что бы это значило? Город контрастов. Город ненормальных. Отставить! Как лейтенант запаса, я могу позволить себе эту роскошь. Город из прошлого.

Только для вас

Интересно, тот сюрреализм, что я замечаю порой на центральных улицах моей любимой Москвы, это всего лишь крохотные галлюцинации? Стрессы, похмелья, бессонные ночи – вот вам и пожалуйста: видения, мороки и сны наяву, пользуйтесь!

Сегодня утром, покачиваясь «от усталости», я увидел рядом с витриной дорогой лавки мужчину лет сорока пяти в неплохом костюме, явно и деловито спешившего на сугубо «важную встречу с партнёром по бизнесу». Он быстро и чётко проследовал мимо меня, разговаривая… по обувной щётке. Граждане, родные, я, конечно же, совсем не «хороший мальчик», но чтобы уже рогатые за мной забегали, такого не ещё было. Я даже оглянулся, хоть мне было очень непросто это сделать, учитывая унылое состояние и мою стандартную стокилограммовую экипировку. Так точно! Он деловито бросал в добротную, мохнатую, из хорошо полированного дерева щётку для обуви что-то весьма серьёзное: «Да! Первую встречу переносим на пятнадцать ноль-ноль, а по второй будем говорить отдельно, мой шофёр за тобой подскочит. На связи, извини, параллельный звонок…». Может сейчас такие мобильники винтажные, новая мода, а я и знать ничего не знал? Но упрямый факт остается самим собою, я видел это собственными глазами!

Во всём на этом белом и прекрасном свете должен быть совершенный баланс и тот загадочный персонаж с телефоном-щёткой не что иное, как воплощение абсурда в противовес сухой прагматике делового московского центра. Как говорит мой неутомимый на выдумку коллега Русь, чтоб «и волки сыты и орки целы».

Кстати, о сюрреализме. Не далее, как вчера я, выпив бутылочку французского сухого (не подумайте, что я внезапно разбогател, просто счастливо налетел на акцию «сегодня всё, что из Парижа по 139-ть рублей»), решил пересказать Руську сюжет известного ужастика «Нечто», который он, как ни странно, пропустил. Начал я бодро и не без изысков: «Короче так, там этого, ну, как бы его обозвать-то… Таракана огромного подожгли, потом потушили…». Русь, внимательно и терпеливо выслушивая этот бред из дурдома, неожиданно уточнил: «И чё, съели?». Бурное и буйное веселье, что вспыхнуло после сей гениальной ремарки, не позволило мне дальше так же красочно и с вдохновением завершить просветительский ликбез.

И вот я спешу, торопливо спотыкаясь на каждом слове, рассказать, поведать, поделиться с вами всем, что живёт и дышит в моём кипучем сердце. Это какой-то жутковатый парадокс, но тысячи деталей жизни открываются мне, когда я выпил, а главное, корчусь с назидательного бодуна… Неужели нужны такие чудовищные «экспириенсы» со своим телом, сознанием и душой, чтобы… Чтобы появились эти немного грустные, но и без сомнения, лихие лукавые строчки. В общем, я снова нашёл ловкое оправдание своим маленьким шалостям – ведь я делаю всё это только для вас, мои дорогие, только для вас…

Двигайся быстро, и возможно, тебя не поймают

Я тут подумал, а ведь любое движение во Вселенной, от задорных танцев земных гуманоидов до величественного вращения светил и планет – это имитация полового акта, ну или определённо надежда на него. Беготня невидимых нейтронов и протонов с кварками и торсионными полями, которых никто никогда не видел, но мы твёрдо верим, что они есть, жутковатые состязания в скорости гепарда и антилопы гну, сверхзвуковые удары ног и рук крохотного Брюса Ли, всё это не что иное, как… Любое движение наполнено одним и символизирует только лишь это древнейшее противопоставление смерти. Неискоренима глубинная жажда заполнить пространство своими маленькими копиями, чтобы никаких сил у старой с косой не хватило на истребление копошащегося, карабкающегося, а иногда взмывающего ввысь, племени холодных камней, космических ветров и коварных двуногих «неразъяснённых» охламонов.

Любовный акт, как действо ослеплённого созидания, великолепен, грациозен и скор! Какой же русский не любит быстрой езды? И это тоже говорит за нас лучше, чем нескромные похвальбы изощренных французов, страстных итальянцев и неутомимых чернокожих. Сделай всё быстро-быстро, рассуждает загадочный житель России, и останется уйма времени на упоительное пьянство, томную праздность и самодельное философствование. В общем, на пьяные философско-религиозные откровения, вроде: «Каин Авеля угондошил, а ты говоришь…».

Как-то слышал даже из уст крайне небритого, третьего дня, как в запое, дядьки грустно так сказанное: «Эх, я ж теперь, как Иисус без Назарета…». По-моему, очень сильно, вы не находите? Всё это наше галактическое движение туда-сюда и вокруг, да около, безумно хаотично и одновременно потрясающе кем-то организованно, и нет в этом парадокса, а есть лишь сплошная гармония беспорядка. В общем «Sex And Death», как сипло прокричал когда-то людоед Лемми из «Motorhead», кстати, большой поклонник «скоростной» езды, как говорится, «по жизни». Но это уже не наша территория, мы же, напротив, замедляем стаканчиком «доброго, старого» предельно загнанный темп «жития». А все эти буржуйские порошки, притирки, микстурки и примочки для тех, кто не умеет сам быстро крутиться-вертеться, танцевать и целоваться так, чтобы погибель не настигла нас и наших красавиц-подружек.

Джим Чморрисон

Всё дулся на знаменитого продюсера Леонида Бурлакова, мол, «всю жизнь мне поломал, наобещал, да бросил», а он, верите-нет, прилюдно, на всю «честну́ю» аудиторию, читая лекцию на «продюсерском факультете», обозвал меня самым лучшим автором в России. У меня аж возникли чувства самовлюбленности почти сексуального характера. Признаться, не ожидал… Так может, я был просто тем мудаком, что не слушается дельных советов, не терпит жёсткой критики и нетерпелив, как молодой жених в первую брачную? Выходит, что так… Но я ни о чём не жалею, свято присягаю, ни о чём. Слишком я влюблён в ту кривую, но волшебную жизнь, что мне досталась.

Ты сравниваешь меня с Джимом Моррисоном… Как же это приятно, и какая же это неправда. Джим Чморрисон, тут же цинично поправляю я ту, что любит меня до пелены перед глазами. Джим Чморрисон, галантно представляюсь я в поклоне, и благоговейно целую руку той, что отдала мне на откуп свою судьбу. Могу ли я что-то сделать для тебя, родная? Джим Чморрисон ещё кое на что способен, не сомневайся. Он ещё тот псих, он сдвинет с места вязкое пространство, и тогда придёт ласковое лето у моря, где пушистые пальмы, ароматные коктейли и золотые наши тела. «Я парень фартовый, найдутся деньги» – обещаю я ей по-пижонски в очередной раз, будто тощий Пашка Америка из «Трактира на Пятницкой», и опять не надую, уж это знает каждый «даже на Сухаревке». Я как ловкач-экстрасенс, иногда ошибаюсь лишь в сроках. Но, как говорит пьяный мой брат-гитарист, «лучше поздно, чем в городе Грозном». Аплодирую очередному авторскому афоризму, братишка!

Бог мой, как прекрасна моя, пусть маленькая и незаметная жизнь! Нужно лишь чуть притушить пылающие струны моей души, а то могут перегореть, словно нейлон на детской гитарке. Обычно для этого я пользуюсь бокальчиком-другим, но сегодня хочется штиля, а не цунами, поэтому в пасть проигрывателя доисторической модели летит такой же дремучий, словно мечта археолога, диск с «Электроником».

Смотрю, не отрываясь и жду ностальгического, того что из советской школы, прихода. Вот и она, знакомая до дрожи песенка про «вкалывают роботы, а не человек». Размышляю с неспешностью доморощенного философа из Подольска: «А что если «вкалывают» – это не совсем о самоотверженном труде?». «Вкалывают роботы» – чарующая мечта наркомана или, быть может, даже самого Человечества? Ведь роботы теперь сами «вкалывают», ленивцу-нарику не нужно теперь болезненно искать вену, дрожащей рукою в неё, синенькую, попадать и, морщась от неприязни к процессу, вынимать иголку, разбрасывая вокруг прекрасные алые капли. Или даже так (вот почему я о спасении Человечества): роботы, как благородные бодхисатвы, вкалывают зелье сами себе. Ну натурально, на себя взяли людские грехи и пороки, лишив запутавшихся в сладком дурмане кайфа торчков смертельной дозы обмана.

Вот бредятина! И я доволен, словно эталонный поэт и наркозависимый лидер «The Doors» после пива, кокса и стихов на грязных манжетах. Милая, твой «парень с гитарой» ещё устроит весёлый «рокенрол» на этой безумной планете, он снова почувствовал древние силы, что ненадолго в нём задремали.

До рюмочной

«Игорёк, ну как, были… случаи?.. Продаж…» – елейным голосом «рыцаря печального образа» в момент любовной тоски осведомился по телефону мой «виниловый босс». «Нет?.. Ой, как плохо-то… Игорёк, ты должен хоть что-то сегодня продать! Что? Неважно, что никто не заходит! Хотя бы одна продажа должна быть совершена! Ты понял меня?». Я понял только одно, что сил объясняться, доказывать и защищаться у меня больше нет, и я лишь вяло «прокивал» в трубку, что, мол, всё это чудесным образом произойдёт.

И придёт из-за великих гор, да грозных морей большой, важный человек в чёрном кожаном плаще до пят, бриллиантовых печатках на мохнатых пальцах и повелительно молвит: «Короче так, б…я… Пацаны на «днюху» вертушку подогнали для этих… Ну большие такие… Во-во, точняк, для винила! В общем, слушай сюда, командир! Мне чтобы самое лучшее всё, самое дорогое по первому классу, усёк? Что бы от «Дип Пёпыла» до «Чингисхана», вся классика, нах…й! Упакуй, заверни, в машину загрузи и чтоб аккуратно! И тебе, не ссы, тоже на пирожок будет!». В золотых лучах солнца светится его огромная бритая башка, и пальцы колышутся раскидистым веером его уверенности и моей надежды.

Однако, как я и опасался, архетипический герой не забежал ко мне сегодня, неистово поигрывая светом и тьмою, а вот брат Руська, напротив, припёрся в гости прямо с утра и, разумеется, с похмелья. Было он шумен, игрив и неадекватен. Стало быть, ещё просто пьян, на утреннем, так сказать, кураже. Значит, накроет бедолагу где-то часа через полтора, это уж, вы мне поверьте! С погрешностью в пять минут определяю я такие тонкие вещи.

Русь старательно валяет дурака, радуясь неожиданной отсрочке, танцует по комнатам с хай-энд аппаратурой с грацией дрессированного мишки и, разумеется, задевая все хрупкие предметы, поёт и гогочет дурным старославянским манером. Бабки кончились ещё вчера и, по-моему, на этот раз навсегда. «Креативно» предлагаю наполнить пустую пластиковую бутылку водой из местного кулера, и вот, о чудо, у нас уже есть живительное, волшебное, а главное, бесплатное средство от «сушняка».

Наконец, мне удается угомонить моего безумного друга, и он, ненормально приплясывая, начинает двигаться к выходу. Внезапно махновский взгляд его падает на неземной красоты колонку вишнёвого цвета, стоимостью, чтоб не запросить лишнего, четыреста тысяч миленьких наших рублей. Он неожиданно подскакивает к ней эдаким бородатым кенгуру, и не успел я хоть что-то воскликнуть в знак протеста, бодро подхватывает её под мышку и тащит на улицу с шизофреническим бормотанием: «А эту с собой прихвачу, понравилась, уж больно хороша, красавица…». Вырвав из лап безумия элитную акустику, я пинками подправляю вектор движения одержимого весельем корефана.

И снова как же я промахнулся. Уже подумав, что нового циркового припадка не будет, и фантазия на атлетические трюки несколько поугасла, я чуть ослабил железную хватку. И тут же бесноватый берсерк Русек цепко прихватывает новую роскошную колоночку по цене теперь уже, на минуточку, шестьсот «таузенд» местных же тугриков. Отобрать очередную дорогущую игрушку ещё сложнее, ибо к этому моменту мой осатанелый брателла явно воспылал благородной страстью к высококачественному прослушиванию. В свирепых боях и жестокой борьбе вновь отбираю похищенное, но напоследок наш Голиаф, извернувшись, залихватски похлопывает здоровенной ручищей по верхней поверхности полированной аппаратуры и, заливаясь страшным хохотом, выбегает из помещения по направлению к ближайшей рюмочной. Фу-ты, вот ведь балда! Вроде бы, без потерь…

Обрушиваюсь телом и душой на свой рабочий стол и мужественно стараюсь пережить вчерашние возлияния, сегодняшний юмористический дебош, завтрашнее неизвестное и безнадёжное грядущее. Но покоя, видно, не будет. Меня будит острый запах «экономического» кофе, и, оглядевшись расфокусированным взглядом поднятого с лежанки кота, я замечаю в каморке с элитарными аудиоигрушками человека мне незнакомого. Он довольно шустёр и ведет себя до странности по-хозяйски. Соображаю, что это и есть тот самый грозный поставщик, что бьётся за каждую пылинку с нашим «менеджером по…» смертным боем.

Отвлекаюсь от резких криков рассерженного чем-то Джона Леннона и слышу, покрываясь холодным потом следующее: «Я ещё раз повторяю, на колонке очень глубокие царапины! Стоимость, для памяти, шестьсот штукарей! И ничем их уже не замажешь, понимаешь, ничем!!! Ты акустику принял, ничего не заметил, так что не гони, что они уже были! Вся уценка на тебе, и без разговоров мне!!!». Втягиваю тяжёлую голову в плечи и сижу тихонько-тихонько, хитрой мышью, что спёрла хозяйский сыр, и пережидает праведный хозяйский гнев. Блин, там же ещё и, мать их, камеры наблюдения кругом, всё ж просматривается и отслеживается…

Руськ, ты обормотина! И ведь цепанул-то, подонок, не ту, что за «жалкие» четыреста, а именно ту, родимую, что за все шестьсот!!! Нам не помогут теперь никакие «случаи продаж» и мифические бандиты-скупщики раритетов, теперь уж только бежать! Причём, до рюмочной…