Текст книги "Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки"

Вор в законе по кличке «Бухгалтер»

Дивное время… Она приходила ко мне – чёрные, волшебной красоты волосы, французские высокие ботиночки и тот самый, родной до боли в душе, костюмчик… Как же я был счастлив… Девочка, странная, за что же ты меня выбрала…

Музыка была законсервирована, друзья отложены, а я с радостью бегал на работу в пошлый крошечный офис, и как подобранный пёс, «на всех четырёх поспешал» после службы домой! Мы покупали жуткую «Монастырскую избу», которая казалась нам «Кристаллом», не меньше, покупали постсоветские пирожные в странном магазинчике возле дома и боготворили друг друга до полнейшей нирваны. Просветление давно было достигнуто и осталось там, позади, а жестокий мир лишь чуть напоминал о себе зыбкими очертаниями. Мы оставались тут, на грубой земле, словно самоотверженные Бодхисаттвы лишь затем, чтобы проверить ещё и ещё раз мудрость Будды на прочность к искушениям.

И эта наша дикая квартирка… Как же роскошно было встречать утро в ней, а «волнующие завтраки» были сродни возвышенному ритуалу, который хотелось продлить в бесконечность… Запахи роз органично сливались с благоуханиями равиолей и составляли необыкновенный, хоть и невозможный, на первый взгляд, идеальный баланс.

Как обычно, после девяти часов непонятного мне труда за допотопным компьютером, что «поднимал» лишь наивные «DOOM-2» и «Heretic», я пробегал мимо культового магазина «Книги» на площади Ленина и, привычно запрыгнув в битком набитый транспорт, через час снова попадал к тебе.

Но сегодняшний вечер был иным. В этот день я решил исследовать «намоленную» десятилетиями книжную лавку на предмет новинок для маленькой «филологини». Дело в том, что одним из непререкаемых условий её благосклонности было твёрдое: «Меня непременно нужно баловать, и всё самое интересное из новых книжек должно быть у меня и немедленно!». А я был согласен.

На входе меня попытался задержать с явно праздным вопросом какой-то подозрительный субъект, но я не удостоил его членораздельным ответом и нырнул в магическую атмосферу «литературного шопинга». Цепко держа в руках драгоценного Кэндзабуро Оэ, я радостно поспешил к захваченному гражданами «икарусу», и на выходе меня вторично «тормознул» тот же «неясный» человек. Привычно буркнув «извините, я тороплюсь», я был довольно бесцеремонно остановлен этим странным типом. Он пристально, но одновременно и коротко посмотрел мне в глаза и отчётливо произнёс: «Ты чё, не можешь постоять, поговорить по-человечески?». Хоть я и не услышал неприятной блатной вариации «по-человечьи», но в секунду понял, что разговор будет долгий и необычный.

Подобно моему кумиру и учителю Максиму Горькому, есть во мне эта дурацкая черта – неистребимое любопытство ко всему на белом свете, в том числе и тому, что далеко за гранью «приличного» существования. Поэтому я часто с удивлением обнаруживаю себя сидящим в каком-то трущобном кабаке за душевной беседою с последним бродягой или горьким пропойцей-философом. Так случилось и на этот раз, я не смог пройти мимо, отмахнувшись от такого изумительного людского экземпляра.

«Слушай сюда» – начал он вкрадчиво, нарочито негромким голосом, каким обыкновенно «базарят» профессиональные «жиганы». «Я тут в больничке кантуюсь, неподалеку. От корешков бывших ножичка я получил, всё брюхо изрезали» – неторопливо продолжил мой новый «подопытный». Он задрал рубаху в изумительную сине-белую клеточку, и я увидел типично «зэканский» тощий торс, обильно обмотанный грязноватыми бинтами. Вообще, прикинут он был «правильно» – строгие брючата, неброская рубашка, тщательно начищенные, аккуратные, но безвкусные туфли. Короче, полный набор «законника», всё новое, чистое, но демонстративно скромное.

«Я вижу, ты пацанчик нормальный, правильный, я вообще сразу людей вижу. Тихой жизнью живешь, зря человека не обидишь. Я-то, сам понимаешь, из другого теста. Не для того, чтобы пальцы растопыривать, а так, обозначить слегка, скажу, что человек я уважаемый. Откинулся недавно… Люди мне доверяют, короче, «общак» я держу, за что пёрышко и получил в ливер… Хотели злодеи через меня к денежкам добраться, да я не из таковских, меня хоть на лоскуты режь, я общего не сдам!».

Я терпеливо слушал этот сюрреалистический монолог и ждал, когда начнется то, что называется, подвох. «Тут пока на койке обретаюсь, одна медсестричка приглянулась, сёдня вечером оприходовать хочу девчушку, а сам, как понимаешь, без рубля на казённый харч попал. Надо же угостить кобылку, согласен-нет? Короче, на пару пузырей выручи бродягу, братан?». Вот! А то я уж начал волноваться, зачем эти ненужные откровения. Всё на местах – обыкновенный, рядовой, почти родной развод на «бобы». Я рассмеялся, хотя делать этого не следовало – тут же суровый взор угрожающе оборвал мой нервный смешок.

Этим вечером я получил крохотную свою зарплатку и мог позволить себе «немного подогреть босяка». Я начал доставать «тугрики», параллельно вопрошая «вора в законе»: «Сколько надо-то?». «Блатняга» оскорблённо помотал головой: «Ты это чего, я те чё, нищий? Пойдем со мной до лабаза, там сам по-братански возьмёшь!». Что делать, была в его забавных словах какая-то «сермяжная правда», и мы бодро отправились до местной «стекляшки».

По дороге мой новый «корефан» не прекращал покровительственного трёпа: «Я, короче, «в законе», погоняло моё – «Бухгалтер». Вряд ли моя помощь в жизни твоей скучной пригодится, в драке, думаю, и сам отмахаешься… А вот, не дай Бог, наедут всерьёз, тогда вот, пиши телефончик… Да ты чё, малюешь-то чего, кликуху-то не пиши, только телефон, вот так… По мелочухе не звони, а в серьёзном вопросе помогу, добра не забуду…».

«Какого брать? Ну, ты что такое «бормотэ́» знаешь? Сам ты пойло!». Тут он важно начал загибать пальцы и поучительно изрекать: «Бормотэ – это три категории вин: портвейн, вермут и… «Осенний сад». Ну что ж, по крайней мере, я неожиданно обогатился духовно по части благородного искусства сомелье.

Зайдя в ностальгический теперь уже, наш, тот милый сердцу постсоветский магазинчик, мой измученный тяжкой воровской жизнью «учитель и наставник» запросил два пузырька кошмарного ликеру. Один нежно-розового «колора», а второй ярко-жёлтого ядовитого окрасу. То, что было написано на этикетке, явно наклеенной не без помощи малярной кисти и дешёвого клея, цвету напитков никак не соответствовало.

Как же мы вливали в себя все эти «Дынные» и «Малиновые», будучи детьми?! Видно, запас прочности наших бедных желудков, почек и печеней был в юности необыкновенно велик, волшебная сила молодости, пою тебе славную песню!

К чести моего «короля зоны», он не стал меня «грабить», а благородно и быстро выбрав пару недорогих «искривляющих сознания» бутылочек, и со значением распрощавшись, исчез в диких канавинских просторах. А я остался гадать – хоть капелька правды была в его, тревожащих «пацанскую душу», баснях.

И вот интересно, если набрать этот таинственный номер, на том конце откликнется некто всесильный «Бухгалтер»? Или как в легендарном «Место встречи изменить нельзя», «сидит там бабуля «божий одуванчик»?

А ведь книжечка-то записная, заветная, ещё жива! Так порой и подмывает проверить, правда всё это, иль нет? Может, «реально, братва», «довелось мне поручкаться» с самим могущественным «Бухгалтером» из неведомой нам жизни?

Ватра

Почему мне вспомнились эти дурацкие сигареты «Родопи»? Болгарские, нашей родимой советской эпохи, в общем, почти что иностранные по тем временам. На белом фоне пачки была выведена легендарная надпись, которую в силу специфического шрифта многие читали, как «Погону́», причём, просто вот обязательно с ударением на «у». Это сомнительное курево «эконом-класса» было, безусловно, «поглавнее», чем БТ или «бычки тротуарные», как ласково прозвал их дружный народ СССР, но всё же немного уступали достаточно гадкому, впрочем, «Космосу».

Помню, изворотливыми на выдумку бедными социалистическими детишками, из «потрошков» твёрдых пачек «Космоса» доставались какие-то «секретные» картоночки с сакральными руническими надписями. Ценились они в нашей убогой субкультуре разве что чуточку меньше, чем деньги, и имели хождение практически наравне с рублями-копеечками. Обладателем нескольких таких драгоценных квадратиков я был, но вот самому разыскивать внутри синенького «Космоса» эти непостижимые нормальному разуму штучки так и не научился. Я изуродовал с дюжину бесценных коробок, но так ничего и не отыскал. Научите! Может, кто помнит, ау?!

Но совершенно фантастическими по вкусовой гамме и творческому решению упаковки были папироски «Ватра». Если «бронебойный» «Беломор» могла пользовать в декадентском эпатаже даже интеллигенция «в очках и шляпе», а тошнотворную «Приму», при одном взгляде на которую немедленно хотелось материться и сморкаться двумя пальцами на мостовую, употребляли лишь окончательно плюнувшие на себя токари и экскаваторщики, то «Ватра»…

Дешёвейший картон седьмого сорта, из которого была изготовлена упаковка, словно кричал: «Братва, налетай! Ништяк!». На картинке красовался почему-то индейский боевой топор, и бушевало алое пламя, видимо, олицетворяя буйный приход от затяжки этой, безусловно, опаснейшей субстанции. Такая пачка должна всенепременно валяться в глубоком засаленном кармане, смятая, как лицо боксёра-неудачника, а иначе необходимого залихватского шика было не достичь.

Подобные демонстративно простецкие папиросы я видел лишь в реальных «труёвых» деревнях, в заскорузлых, с чёрными треснутыми ногтями, ладохах. Как правило, это редкое видение случалось на добровольно-принудительной «картошке». Обладателями этих крепчайших до удушья папирос были устрашающего вида «местные», из тех, что даже на танцы приходили в фуфайке и кирзачах, дескать, «смотрите, уж такой вот я босяк, что дальше некуда». С безумной скоростью, «взатяг», жадно до жути, эти сельские гуманоиды всаживали в себя одну за другой сии дьявольские «пахитоски». И тогда, и без того безумные от токсичного самогона, необъяснимой ненависти ко всему на планете и дефицита женского внимания, глаза их начинали зловеще светиться в темноте. Вот так, приблизительно, торкает «Ватра».

И ведь тянул же я всё это адское дерьмо когда-то, авторитетно различая подобную пакость по «послевкусию», «аромату», степени «набитости» и даже качеству фильтра! Вот идиот! Братцы, я больше не буду! Но вот позволить себе улыбнуться, припоминая все дичайшие детали советского «сюра», ведь можно, правда? Ну не часто, так, иногда…

Спасти одновременно честь и жизнь можно, но это так скучно

Гусаря и бравируя на людях, мол, прошёл я, други мои, через такое, да и сякое, стал толстокожим циником, и ничто уж не выведет меня из состояния безразличной презрительной усмешки, я отлично знаю, что всё это неправда. Тот маленький щуплый мальчик, что не понимал, как ему вести себя в компании хулиганов, в рабоче-крестьянской артели или обществе насмешливых девочек, так и остался жить во мне, тихо прячась за кривой улыбкой и непроницаемым пожиманием плеч.

Неуловимое, интуитивное чувство понимания, что нужно предпринять в новой и опасной ситуации, досталось мне, безусловно, по наследству от отца. Он, правда, в отличие от меня, не был настолько чувствителен, чтобы осторожничать и заботиться по поводу лишнего фингала или перебитого носа – он вполне мог защитить себя, ловко работая кулаками. Тут я его, конечно, подвёл – мои попытки драться обыкновенно заканчивались моим же нокаутом, что называется, на первых секундах матча. И я лежал, приходя в сознание и кротко глядя в ласковые синие небеса, и понимал, что славы Мохаммеда Али и даже Джо Фрейзера в этой жизни мне не дождаться.

Мой папа, прошедший уличные университеты дикого захолустного Чкаловска, чётко представлял всегда и везде, как выжить в любом, самом безвыходном раскладе. Его фантастическая коммуникабельность и врождённое понимание людей позволяло ему свободно быть естественным лидером в какой угодно, самой невероятной компании – от воров в законе и ментов высокого ранга до вьетнамских космонавтов и философствующих декадентов.

За исключением умения точно влепить хук слева наглецу и хаму, способность «просканировать» атмосферу абсолютно любого человеческого кворума передалась мне в полном объёме. Да и попадая в единичных случаях наугад в чью-то неприятельскую скулу, я испытывал всегда такое отвращение к самому себе, словно совершил, чуть ли не злодейское убийство, хоть и никогда в жизни не начинал первым ни одной потасовки.

Странная фраза, неожиданная для грозного оппонента, неуместная, но уверенная улыбка и прочие нестандартные выходки получались сами собой, каждый раз удивляя меня самого. Ещё в школе мне несколько раз удавалось отделаться парой рассеянных оплеух вместо законного варианта оказаться под ногами. Озадаченная шпана так недоумевала, отчего этот шкет столь беззаботно лыбится, а не жалобно вымаливает пощады, не выгребает мелочь и не размазывает слёзы с соплями по перекошенной от страха физиономии, что отпускала своенравную мышку из своих липких лап.

С девушками было намного сложнее. Моя страшная неуверенность в маломальском успехе на поприще «залезть под юбку» была настолько велика, что я просто никогда и не пытался знакомиться на вечеринках, вести в киношку на задний ряд, и приглашать на «медляк» под Скорпионов. И только после того, как до меня дошли лестные слухи, сколько шансов потерял я робким школьником, я научился хотя бы смотреть в глаза «курчавым исчадиям ада», как мудро говорят старые чёрные блюзмены.

Застенчивым и романтичным студентом первого курса меня затащили на какую-то дичайшую турбазу, что располагалась почему-то на нескольких меленьких параходиках, навечно пришвартованных к берегу. Кораблики эти, оснащённые допотопными каютками, камбузом, пропахшим жареной рыбой и картошкой-пюре, а также тусклой кают-компанией, служили местом свиданий для изголодавшихся по половым приключениям, сбежавшим от жён и мужей сластолюбцам. Ну и мы, нескладные студентики и студенточки, тоже надеялись на любовные коллизии в этом экзотическом пристанище страстей.

Скука там была, надо отметить, первостатейная. Одним из работников нашего скособоченного судёнышка был крепкий паренёк, кажется, по имени Лёша. Это был очень крепкий и добродушный детина вполне сельских замашек, но парадоксальным образом облачённый в очки вполне изящной оправы. Образ был весьма и весьма диковатый – беспрестанный кромешный мат и малороссийское «хгэканье» контрастировало с предполагающими начитанность диоптриями. Вдобавок он был ещё отменный кавалер, «галантерейные» обороты которого приводили меня в неподдельный восторг: «Девушка, а девушка, позвольте вас довести до каюты, а то ща на палубе темень, кабы не нае…нулись…». Барышни глупо хихикали, соображая, впрочем, что запустив такого «сеньора» в каюту на ночь для утех, можно заработать репутацию крайне неразборчивой.

Чуть позже выяснилось, что очки-то появились на не раз переломанной переносице «жентельмена из общества» совершенно особым образом. Будучи проходящим законную службы «в рядах», наш герой-любовник умудрился вылить себе банку ядрёной советской краски прямо на лицо. Что должно произойти, чтобы такое случилось, сплошная загадка, но зрение он себе испортил надёжно и навсегда. К великой радости солдатика, комиссован он был немедленно и вчистую. И ещё долго он будет пугать окружающих, как когда-то нас на ночном баркасе, жуткой песней, которую горланил крайне немузыкальным образом без всякого объяснимого повода, спонтанно и страшно громко: «Эгей-эгей, на бронетранспонтёре, эгей-эгей, и танки наши быстры!». Прошу заметить, что изумительное «на бронетранспонтёре», это не опечатка, а всего лишь точное культурологическое цитирование.

Случилось так, что студентки на плавучем доме отдыха оказались достаточно свободных нравов, несмотря на явное «младшекурсье». То и дело они, стараясь делать это по возможности незаметно, загадочно, но недвусмысленно исчезали в каютах местных работников речфлота, что пошустрее. Было немного обидно, что таким «явным интеллектуалам», и вообще, «необыкновенно развитым духовно молодым людям», как скажем, я, «юные богини» предпочитают эти жилистых и мускулистых жлобов.

Но одна из «собравшихся для разврата» дамочек всё же запала на вашего Игоряна. Была она ничего себе, глуповата, но весела и могла вполне составить моё счастье на оставшиеся пять деньков занудного объедания плохими котлетами и бесцельного бродяжничества по сырым осклизлым окрестным лесам. Влюблённые короткие взгляды бросались на меня во время утомительного обеда, вечернего моциона по палубе и даже полусонной утренней чистки зубов.

Одним из одинаковых нудных вечеров в кают-компании кто-то раздобыл две разваливающиеся гитары. Один из речных завсегдатаев тут же схватил первую и заиграл трёхаккордные частушки, а самое страшное, затянул их во весь дурной голос. Частушки были такой степени похабности и непотребства, что даже в мужской компании не всякий бы перенёс такого «свободного творчества», и неловкое смущённое покрякивание разносилось бы из особо аристократических углов.

Кто-то из друзей на кураже крикнул мне: «Гош, чего сидишь, хватай вторую и жги!». Я, поколебавшись немного, взял в руки «предмет, внешне похожий на гитару», и на удивление быстро найдя тональность, заиграл вполне приличное соло, контрапунктом к отвратительному вокалу. Меня, реально, пёрло! Акустика в довольно мрачном помещения оказалась что надо, и естественный эффект «холла» позволил дешёвенькому инструменту петь так красиво, словно это пилил сам Джимми Пейдж, а не какой-то желторотый гитаристик. Каждый квадрат я выводил всё более свежей и остроумной виньеткой, а девушки были от меня без ума, глаза их просто плыли, и я был на седьмом небе от счастья. Смущало лишь одно, я подыгрывал таким грязным матерным строчкам, что даже бесстыдник Илья Барков вертелся в гробу, как завёденный, желая провалиться со стыда в преисподнюю. Как это считается, принимал я участие в этой непристойной антихудожественной оргии или просто отстранённо взлетал к творческим высям?

Девчонки, однако, несмотря на моё чистоплюйское «фи», были крайне разгорячены «бойкими» руладами и «блюз-роковой энергетикой». И одной, особенно истомлённой страстью, было искромётно предложено устроить «дискотеку». Откуда ни возьмись, будто по волшебству бога Приапа, появился видавший виды кассетник с полным набором «нашего» и «иностранщины».

И вот, под слезливые причитания Юрия Шатунова меня и приглашает на медленный танец та самая кудрявая красотка, чьи томные взгляды бередили мои самые низменные инстинкты. Тур вальса начался! Признаться, я совершенно не был готов к такому натиску, практически атаке этой начинающей женщины. Повиснув обеими тонкими ручками на моей шее, она опустила свою огненную щёку мне на плечо и прижалась к моей тощей фигуре всем трепетным студенческим тельцем. Признаюсь, я ошалел, и испуганно озираясь по сторонам на предмет соглядатайства моего падения, я увидел страшные глаза моряка-псевдоинтеллектуала, сияющие из-за винтажной оправы огнём ненависти, зависти и жажды немедленной мести. Конечно, я замечал его некий, чуть выше среднего, интерес к сей юной особе, но чтобы такое желание обладать обуяло этого «варвара, не стыдящегося своих слёз»…

Танец, на счастье, завершился лишь взаимным расшаркиванием и многозначительностью взоров очень активной соблазнительницы. «Дерзкая перспектива» оказаться выловленным дня через три из мутной реки не привлекала меня, ну совершенно. И я мудро решил «наладить связи с обеспокоенной общественностью»: «Лёх, ты чего, запал что ли на неё? Так ты скажи, я вообще спать собирался…». Лёха сопел обиженным Кинг Конгом, но всё же, постепенно проникаясь моей непричастностью к тонкому делу ночного молодёжного хулиганства.

Как и обещал, я благородно отправился почивать, и гора мороки с этой сомнительной «эротической ситуацией» свалилась с моих плеч в речные воды с беззаботным плеском. Какие-то таинственные сладкие запахи ночного леса уже кружили мою полусонную голову, и я уже грезил объятьями белоснежных простыней, как внезапно понял, как же я был наивен…

Войдя к себе в крошечную каюту на двоих, я остолбенел, узрев свою шалунью сидящей на стульчике у моего предполагаемого изголовья и ожидающей «комиссарского тела». Мне стало реально хреново – я же обещал «благородную уступку» этому, хоть и свирепому, но наивному бедняге! Это уже было совсем не смешно. Мало того, что он мог меня абсолютно без шуток порезать – поговаривали, что такие мрачные случаи тут с ним уже бывали, я же ему ОБЕЩАЛ!!!

В комнату «очень вовремя» пьяно ввалился кто-то из развесёлой компании. Увидев разнополую пару в кромешной темноте, осклабившийся персонаж тут же пожелал подобного: «Опа! А я тоже так хочу…». Сильной и твёрдой рукой распоясавшаяся окончательно девушка выставила незадачливого эротомана за дверь и решительно щелкнула задвижкой.

Ситуация, в которую я попал, грозила стать неразрешимой. Определённые понятия о благородстве, путь в конспектном, полу-уголовном виде у меня имелись, и переступить через неписаные законы уличного этикета я просто физически не мог. Организм завибрировал в поисках спасения, и мне моментально стало настолько дурно, что по сравнению с этим, вертолёты после двух «поллитровочек» беленькой были лёгким головокружением влюблённой институтки.

Побледнев, как Дракула перед ужином, я еле выговорил: «Слушай, без обид, мне сейчас настолько фигово, что нужно срочно прилечь… Я не валяю дурака, серьёзно, сейчас просто сдохну, подруга… Что-то, похожее на отравление…». Моя «понятливая и деликатная» уселась рядом со мной, распластавшимся на «девственном ложе», и проворковала, поглаживая мои волосы и лоб, покрытый испариной: «Ты лежи, а я дождусь, пока ты заснешь, и уйду…». Почему-то я не верил ей, но силы оставили меня окончательно, и я мог думать лишь только о том, как унять дьявольскую мутоту, и пометавшись «в горячке совести», крепко уснул до самого утра.

День начался с такой ужасающей дурноты, что я понял всё… Сам мой сверхчувствительный «организмик» предупреждает меня – она не отстанет… И честь моя, а может, и самая жизнь окажутся существенно и безвозвратно повреждёнными. Решение было принято неожиданное и, думаю, единственно правильное. Хотя и ни фига не крутое…

Я собрал вещи и этим же утром уехал. Непонимающие, оскорблённые глаза моей «ночной телохранительницы» провожали меня, прожигая спину лучами гиперболоидов. Дурнота закончилась тут же, как только я ступил на борт облезлого «ПАЗ-ика», и я успокоился окончательно. Теперь уж мне было совершенно ясно, что я поступил верно, хоть осадок от моего странного бегства остался, думаю, у всех трёх персон «недоделанного треугольника».

А потом, чуть позже, в районе Универа, дефилировав в компании девиц поведения недалекого от лёгкого, я столкнулся нос к носу с той самой упрямой девчонкой. Неубедительно сделав вид, что не признал её, я осторожно взглянул на неё через плечо, когда мы уже галантно разминулись. И к испугу обнаружил, что она тоже обернулась и насмешливо и вызывающе оглядывает этот «бразильский карнавал», будто укоряя: «Значит такой-то ты у нас святоша… А я, стало быть, настолько плоха, что даже «на развлечься» не гожусь…». Было очень неловко, стыдно и как-то совсем уж глупо…

Но всё равно, вы там себе как хотите, дразните и показывайте на меня пальцем, но я убеждён, что поступил, конечно, ни черта не эффектно, но правильно!